Под видом почтения

«Самое опасное — это не враг, а тот, кто прикидывается другом»
— Андре Моруа

Ещё в XIX веке великий драматург А.Н.Островский написал комедию «Таланты и поклонники» — о молодой, одарённой актрисе, которой восхищаются и одновременно пытаются ею распоряжаться. Её поклонники — мужчины — приходят не только с цветами, но и с предложениями, далеко выходящими за рамки эстетического обожания: кто-то — стать содержанкой, кто-то, уязвлённый отказом, начинает мстить. Почитание таланта незаметно оборачивается претензией на участие в судьбе.

С тех пор прошло полтора столетия. Изменилось ли что-то? Почти ничего. Разве что теперь «поклонниками» могут быть и женщины.

Недавно я получила письмо от одной из таких. Неожиданное. Она представилась Ларой — с тем самым именем, что навевает романтические настроения. Лара, бесконечные просторы России, мягко падающий снег, доверительная интонация... Каждому слову в её письме хотелось поверить в ту самую секунду, как его прочла.

Письмо было почти исповедальным, написанным с якобы полной вовлечённостью: она, дескать, всё прочла, всем прониклась, всё пережила — особенно эпизоды, связанные с моей мамой. «Я не могу читать это без слёз», — написала она. Как будто боль вышла за пределы частного, как будто она зазвучала внутри другого человека. И это было трогательно.

Однако вскоре тон письма стал меняться. Появились вопросы. Один из них — о значении слова «сводный»: «Это когда мать одна, а отцы разные? Или наоборот?» — спрашивала она. Но ведь ответ — в любом словаре. Тогда зачем? Возможно, её интересует не термин, а нечто большее. За словами, казалось бы, формальными, слышалась настороженность. Она пишет о моём брате и уточняет: «Сводный ли он?» — и этот вопрос вдруг приобретает интонацию не филологическую, а почти прокурорскую. Как будто речь уже не о семейных связях, а о праве на то, кого считать родным. Кто нам ближе — тот, кто по крови, или тот, кто по духу?
Но и это было бы полбеды, если бы она не начала проявлять чрезмерную настойчивость. Её вдруг начала занимать судьба моего брата — при том, что вся информация давно доступна. Музыкант, кларнетист, окончил Гнесинку. Есть даты жизни и смерти. Искать — несложно.

А потом, наконец, всплыло то, что, видимо, и было её главной целью. Тема, что действительно волновала — Люсьен Но. О нём я писала всего лишь несколько строк: что он был другом Виктора Щапова, что жил на Садовом кольце, в сталинском жёлтом доме с эркерами, был корреспондентом журнала Paris Match. Всё это — правда. Познакомились мы через Виктора — их связывала дружба. В той же главе «Запоздалые признания в любви» я упоминала, что в шестидесятые Люсьен был женат не на Лиле (которая позже стала женой Бернеса), а на жгучей брюнетке Наташе, которую он звал «чумазик». Она была красавицей, c ярким макияжем— как тогда было модно.У них, во Франции.

О том, что он был ловеласом, я не писала. Единственное, что позволила себе, — размышление о том, как мужчины того времени всё время рвались в параллельные миры, им было мало жены, им была нужна дама сердца — некая муза их фантазмов. У Люсьена такая тоже была. Он сам показывал нам с Виктором фотографию актрисы из Театра киноактёра, директором которого в ту пору был мой отец — Анощенко А.Н.

Про его машину — роскошный Chevrolet — я тоже писала. Да, бывало, мчались с вечеринки прямиком в кафе «Националь»; однажды — на сумасшедшей скорости — едва не попали в аварию.

И вот теперь, по мнению моей, как она выразилась, «обожательницы», я будто бы выставила его в неприглядном свете — как ловеласа. Ей бы хотелось, чтобы он выглядел более респектабельно. Чтобы я рассказала о потомках, о заслугах, о чём-то ещё. А что я могу поделать с правдой? Женский интерес к нему — часть его биографии. А в СССР отношение к иностранцам всегда было особым, почтительным…

Что касается его жены Лили, то встретились они 1 сентября, когда она привела сына в школу. Там же был Марк Бернес. Он увидел её — и влюбился. Позже пришёл на родительское собрание, сел рядом c ней за парту — как  сидели их дети. Завязался разговор. А вскоре Лиля ушла от Люсьена к Бернесу. Приятно ли красивой женщине жить с мужем, который смотрит по сторонам? Я, кстати, училась в той самой школе, и помню, как 1 сентября встречались выпускники и первоклашки. Во дворе звучал первый звонок. А жил Люсьен Но в том же доме, что и Марк Бернес, на Садовом, недалеко от Сретенки.

Лара, не будучи москвичкой, путается в топографии. Тот самый жёлтый дом, что стоит и поныне недалеко от Троицкой улицы — улицы моего детства, не был построен Жолтовским, но его фасад — охра, колонны, строгий классицизм — всё говорит о «духе Жолтовского». Он даже чем-то напоминает здание старого американского посольства на Манежной, действительно спроектированное Жолтовским. А тот другой, о котором пишет Лара, — на Ленинском проспекте — принадлежит уже точно Жолтовскому. Но что поделать - она не москвичка.

А я, кстати, часто  вспоминаю тот дом на Садовом. С ним у меня связаны воспоминания.Первое — это Люсьен, у которого я бывала вместе с Виктором Щаповым. Второе — там жил директор картины Марлена Хуциева «Нам двадцать лет». Именно проходя мимо того дома, я однажды встретила идущих мне навстречу мужчин -  режиссёра и директора. Хуциев остановился, взглянул на меня и сказал: «А вот моя героиня идёт. Аня». Я была тогда школьницей, сниматься не могла. Единственное, на что решилась — сняться в массовке, на съёмке первомайской демонстрации. Натура ускользала, а праздник — был. Я там присутствую в кадре — со спины. Но узнаваема: носила модную тогда причёску — бабетту.

Платок — тот же самый, что потом достался Вертинской. Я оставила ей его вместе со своей одеждой. Но выглядел он на ней иначе: у неё была короткая стрижка, и на её «плоской голове», как я это называю, платок сидел по-другому — не имел объёма. А у меня была бабетта, и потому образ — иной.

А что Лара?

Она, кажется, хочет, чтобы я пересказала ей всю свою жизнь. Чтобы дала материал — и о Люсьене, и о брате. Были ли у них дети? Потомки? Но ведь это личное. Может быть, я не хочу делиться. Может быть — не всё для чужого глаза.

Её интерес — это уже не про сочувствие. Это — про сбор материала. Про проверку. Подготовку к собственному тексту. Возможно, с претензией на правду. И с желанием использовать мою память, как архив. И когда я зашла на её страницу на Прозе.ру — среди избранных авторов, моей фамилии не оказалось.

И тут я подумала: не была ли вся эта велеречивость способом узнать побольше о людях, о которых я писала? Чужой интерес, замаскированный под восторг. А, возможно, никакого умысла во всех этих  действиях не было - она просто не понимает, что собственные тексты не пишут на базе чужих. Тем более взятых из интернета. И моё сравнение с персонажами Островского, возможно, и чрезмерно. Но что поделать с восприятием взрослого человека. Я написала так, как почувствовала - все это мне напомнило тот самый механизм, что описал Островский. Когда поклонник становится притязателем. А потом — судьёй. И что с этим поделать. А то,  что поклонники могут быть и женского пола, так это всем известно. И хотя у них уже другие приёмы, но суть та же.

3 августа 2025 года, Брюссель