Лужа, которая победила

Утро началось с того, что я понял: сегодня точно что-то пойдёт не так, не из-за того, что я забыл выключить свет или телефон, а потому, что я, как гость во вселенной, который ввалился без приглашения и не знает, где выход, уже чувствовал, как этот серый, мокрый день с его лужами и толпой сговорился доказать мне, что все мои планы - это просто смешная попытка притвориться, что я могу держать всё под контролем в этом абсурдном мире, где люди бегают, как будто знают, зачем. Дверь захлопнулась за мной с таким звуком, будто хотела сказать: "Не возвращайся, всё равно ничего не выйдет", и я, под дождём, который лил, как из прохудившегося ведра, двинулся к метро, чувствуя, как в животе просыпается гном, не тот, из сказок с доброй бородой и колпаком на голове, а тот, что дёргает за ниточки как кукловод и знает, что я не дойду, потому что моё тело, как и этот город, всегда имеет свои планы, и они редко совпадают с моими. Люди вокруг толкались, с лицами, как у лампочек, которые давно погасли, спешили в свои офисы, где будут пить кофе, пахнущий картоном, и листать бумаги, которые никто не читает, делая вид, что их суета - это важное дело, что они нужны, что их суета имеет смысл, хотя, если честно, все мы просто гости, которые забыли, зачем их позвали, но продолжают бежать, потому что так велит невидимый распорядок, который мы сами придумали. На остановке стоял мужик, жующий что-то с таким хрустом, будто он пытается разжевать углы жизни, которые так и не стали счастливыми, и его глаза, мутные, как лужа, смотрели в никуда, но я знал, что он видит меня, и это раздражало, потому что я не хотел быть частью этой толпы, которая верит в билборд, что висел над головой и кричал: "Ты заслуживаешь большего!", как будто я действительно заслуживаю чего-то, кроме этого хруста, этой беготни, где каждый притворяется, что знает, зачем он тут. Я шёл, думая, что, может, если дойду до метро, сяду в вагон, доеду до офиса, начну день, как все эти люди, которые пыхтят, толкаются и улыбаются, словно их жизнь - это реклама зубной пасты, то я смогу сказать себе, что справился, что я сильнее, чем этот дождь, чем эта толпа, чем этот гном, который уже ворочался, напоминая, что моё тело не подписывалось на эти социальные игры. На углу, где лужи собирались в целые моря, стоял дворник, с метлой, будто он не убирал, а проповедовал, и он мёл тротуар, словно хотел доказать луже, что он главный, но лужа не уходила, и я, не знаю почему, спросил, зачем он это делает, потому что мне вдруг стало интересно понять, есть ли смысл в его бесконечном метении, или он, как все мы, просто притворяется, что борется с тем, что всё равно победит. Дворник посмотрел на меня, как на человека, который спрашивает, зачем дышать, и сказал: "Все метут, все толкаются, а лужа всё равно побеждает, но ты же думаешь, что твой офис важнее, чем срать в покое, верно?" Я хотел ответить, что иду, потому что надо, потому что метро, работа, жизнь, но гном дёрнул так, что я понял: не дойду, потому что моё тело, честное, как этот дождь, не врёт, в отличие от билборда, и знает, чего хочет, прямо сейчас. Я развернулся, под дождём, который лил, как будто город смеялся надо мной, и пошёл домой, чувствуя, как слякоть хлюпает, как толпа пыхтит, как мужик с хрустом жуёт, а дворник метёт, и всё это - часть одной большой вселенной, где я, гость, который не знает, зачем пришёл, бегу от одного позыва к другому. Дома я не сел на диван, не посмотрел в окно, а встал у зеркала, и там, вместо моего лица, был тот же мужик с остановки, жующий углы жизни, и он, глядя на меня, сказал: "Ты заслуживаешь срать", и я, поняв, что мне срать захотелось так, что вся эта суета, рекламы и их лживые обещания могут подождать, написал на зеркале пальцем, прямо в пыли, "Заслуживай!", и ушёл в сортир, оставив толпу, лужи и их "большее" тонуть в мокрой, серой вселенной, которая врёт, что знает, зачем мы все бежим.