Муза. Часть 2

   


    Писатель все ждал и ждал, когда же она вернётся.

    Когда снова появится хрупкий, такой полюбившийся образ. Вздыхая, он прикрывал глаза, вставал со скамейки и всматривался вдаль. Навалилось отчаяние, сдавило грудь стальными тисками. Хотелось кричать, звать её, позабыв обо всём на свете.

   И вдруг - она.

   Да, это была она.

   Но… Боже!

   К скамейке, шаркая, приближалась старуха в круглых очках, опирающаяся на палку. В темном поношенном пальто, с трясущимися руками. И всё-таки – это была именно она.

   — Заждался? — прохрипела бабка надтреснутым голосом дряхлой шарманки, словно не замечая его замешательства. — Заждался!

   Писатель вцепился в красный шарфик. Нет. Он не хочет его отдавать. Не может. И пусть попробует отнять!

   Он всматривался в знакомые, но уже чужие черты. Это была Муза, его Муза - только состарившаяся, потрепанная жизнью, как забытый гербарий.

   Как же так? Почему?

   Его бил озноб, пальцы беспокойно мяли шарфик, губы дрожали. Он боялся встретиться с ней взглядом, будто старуха  могла увидеть всё: его слабость, неуверенность, страх.

   — Что ж, — продолжала она,  присаживаясь рядом, — не пишется? А потеряли вы себя, батенька, потеряли. Редактор, что там недавно говорил: «Количество проданных экземпляров прямо пропорционально количеству постельных сцен, клубнички - побольше клубнички!» — Вот вы и услужили».

    Она торжествующе рассмеялась, ехидно  растягивая тонкие губы.

 

   Словно в укор, Муза ткнула писателя палкой в грудь. Не зло - скорее с усталой обидой.

    Он молчал.

   Старый дурак.

   А ведь она права.

   Муза вдруг замолчала. Несколько секунд смотрела на него пристально, изучающе.
И вдруг - её спина распрямилась. Очки исчезли. В глазах появился прежний блеск, тот, васильковый, искренний. Голос стал мягче, моложе.

   —Еще не поздно, — сказала она. — Если захочешь… Если решишься.

    Он почувствовал как воротник рубашки сдавил горло. Повлажневшая, она прилипла к спине, брюки стали тесными, словно чужими. Всё мешало, всё раздражало. Казалось, даже воздух загустел, застыл душным облаком. Он торопливо расстегнул непослушную пуговицу на рубашке, потом еще одну.

   Прохожие с любопытством оглядывались на пожилого мужчину, который спорил сам с собой, гневно  ругал, что-то пытался доказать, убеждал. Порой торопливо, порой неспешно, ему открывались сюжеты из  жизни вокруг  - люди с разными судьбами, со своими историями и загадками. Он учился видеть глубже - улавливать дыхание чужой боли, чувствовать ритм чужих сердец, читать лица, словно страницы открытой книги.

   А Муза задумалась, застыла  в строгом ожидании, молодея, вновь обретая былую привлекательность.

   Он понял, что сделал правильный выбор.

   Теперь всё будет иначе. Мир откроется не сквозь призму продаж, не под давлением рейтингов, а через чувства. Он напишет о самом главном - о любви, чистой и настоящей, о страхах, которые не отпускают даже во сне, о мечтах, которые греют сердце, и о памяти, которая делает нас людьми.

  Он раскроется, станет честным и свободным.

  Одежда больше не сдавливала.

  Шарфик - тёплый, алый, как сполох заката – он бережно передал Музе.

   Потянулся к корзинке. Вдохнул аромат клубники - сладкий, зрелый, впитавший всю прелесть лета. Она манила: крупная, капризная, соблазнительная. Не плоть - мечта, она искушала не телом, а обещанием.

   Писатель бросил взгляд на Музу, как бы спрашивая ее согласия. Та лишь улыбнулась.

   Он справится.

   Он откроет в себе любовь - к свету, к жизни, к каждому дню.
Он научится созерцать, увидит гармонию и красоту, которыми наполнит свои работы.

   И будет  писать — искренне, по-настоящему.