Эмигрантка

                Эмигрантка




     Первые годы в Америке навсегда остались в памяти Маши как самое тяжелое время в ее жизни. Воспоминания о них вызывали грусть и жалость к самой себе. Даже те годы детства, когда «она в семье своей родной казалась девочкой чужой» или годы юности и студенчества, когда она жила одна, без друзей в большом городе, не казались ей такими невыносимыми, как там,  в Нью-Йорке, в столице Мира. Ее простое имя для американцев из разных стран оказалось не под силу для произношения. Итальянцы называли ее Мария, испанцы – Мари, англосаксы – Мэри, а русские американцы убеждали ее, что она Маруся. Просто Машей, как она привыкла слышать, ее там никто не называл.
     Каждое утро ей приходилось просыпаться в пять часов. Не успев привести себя в порядок, она должна была спешить в прачечную. Не обращая внимания на темные, холодные улицы города, не сравнивая себя со всеми, кто в такое время находился на улицах этого «каменного мешка», она торопилась открыть входные двери просторного помещения прачечной. Она должна была быстро подготовить к работе стиральные, сушильные машины, вымыть полы, отчистить туалеты, и дождаться хозяина, который появлялся к шести часам утра.
     Никогда не произнося слов приветствия, этот толстый мулат из Мексики вваливался в зал и начинал кричать, обзывая ее сукой и русской дурой. Каждое утро она получала заряд отборного мексиканского и английского мата с латиноамериканским акцентом, но терпеливо выслушивала, потому что после всей этой мерзости толстяк доставал бумажник и платил ей двадцать долларов, при этом всякий раз извинялся за то, что накричал, оправдываясь неурядицами в своей проклятой жизни. А она каждый раз мечтала о том дне, когда в ответ сможет назвать его уродом, подонком и вонючей свиньей.
     После этой утренней зарядки она возвращалась домой, принимала душ, приводила себя в порядок и спешила на другую работу.
     Она по-прежнему обладала тонким вкусом к красивой, элегантной одежде, сохранила желание и привычку следить за собой и отличалась от многих, как от русских, так и от американок, махнувших на себя рукой. Ее женское начало было столь сильно, что борющиеся за равенство с мужчинами американки, одевавшиеся в джинсы и рубашки,  рядом с ней выглядели карикатурно. Обычно ее наряд украшала какая-нибудь незначительная деталь. Это могла быть наспех повязанная косынка, лента, вплетенная в волосы или просто цветок в руке. Казалось бы, пустяк, но это выделяло Машу из толпы, придавало ей чарующие силы и надежно скрывало ее внутреннее состояние.
     Ею любовалась вся улица, когда  теплый ветер заигрывал с ее переливающимися на солнце золотистыми волосами, пытался сорвать с нее одежду, распахивал расстегнутый плащ и задирал юбку так, что она не успевала поправлять руками то одно, то другое. Прохожие, восхищенные ее внешностью, не упуская случая, заговорить с ней, отпускали ей комплименты, ругали ветреную атлантическую погоду, а она щедро дарила им свою колдовскую улыбку, и всем было ясно, что такое неземное создание не может принадлежать этим грязным и многолюдным улицам. Казалось, что где-то сейчас за углом вот-вот остановится длинный белый лимузин и увезет ее навсегда из этого огромного, серого и безрадостного города.
     Она выходила из дома всегда в одно время, и сосед напротив, многодетный негр, каждое утро возившийся возле своей машины, старался не пропустить этого момента. Она замечала, как он, пытаясь не выдавать себя,  разглядывал ее, а потом чувствовала, как он еще долго и пристально смотрел ей вслед. Ей было смешно, когда она представляла, как его жена,  такая же черная, похожая на штангиста-тяжеловеса, когда-нибудь все же заметит это и устроит ему сцену ревности.
     В метро на нее тоже обращали внимание, разглядывали, делали комплименты, а самые смелые заговаривали, пытаясь назначить свидание. Это ей нравилось, и она начинала кокетничать так обворожительно, что стоящие рядом пассажиры оборачивались, и на их лицах появлялась улыбка. На этом все и заканчивалось. Выйдя из метро, она тут же заходила в булочную-пекарню, где и трудилась за пятьдесят долларов с восьми утра до восьми вечера.
     Вернувшейся  домой  к девяти часам, ей,  выжатой как лимон,  уже было не до чего. И только перед тем как заснуть, она вспоминала его, своего любимого, который остался там, в Москве. Из-за частых переездов, смены адресов, она потеряла связь с ним. А он тоже должен был приехать в Америку. Она корила себя за то, что давно не писала ему, вспоминала стихи о любви, которые он посвящал ей, мысленно читала их и каждый раз, не дочитав до конца ни одного четверостишья, засыпала. А утром все начиналось сначала.
     Иногда она ошибочно принимала какого-нибудь прохожего за того парня, которого ждала каждый день, и тогда радостные чувства переполняли ее. В поисках своего любимого она могла бежать, как сумасшедшая, перебегать улицу перед самым носом машин, отчаянно пробиваться сквозь неуступчивую толпу в погоне за ним,  единственным на свете. Она чувствовала себя обиженной каждый раз, когда обнаруживала свою ошибку, и не обращала внимания на то, как расстраивались все те, которым она закрывала сзади руками глаза, а потом огорчалась, извинялась, опускала голову и уходила прочь.
     Историческое название района – «зеленый пункт» (Green point), где она жила, совершенно не подходило к этой части города. Уже много десятилетий считавшийся районом, населенный поляками, покинувшими родину в поисках более сытой жизни, он не менее плотно был заселен испано-язычным сбродом и поэтому  больше походил на звенящий «Ламбадой» латинский квартал. Серые, маленькие, трехэтажные домишки с узкими окнами и обшарпанными входными дверями сливались в один унылый, огромный блок, напоминающий барак. Не смотря на постоянно доносившуюся из окон музыку, все это казалось странным и нагоняло тоску.
     По улицам, светившимся рекламами ирландских баров и пахнущими  дешевыми китайскими ресторанами, большими группами, чтобы не заблудиться, ходили полупьяные не выспавшиеся поляки. Небрежно одетые, небритые, не говорящие по-английски, они могли рассчитывать на дневной заработок до сорока долларов и на жилье в перенаселенной подвальной комнате, похожей на тюремную камеру.
     Много лет назад всеми делами в районе, в том числе и полицейской командой, заправляла итальянская мафия, сегодня – итальянская община. Жить там  было скучно и небезопасно, но у Маши не хватало времени понять это. Все свои редкие выходные дни она проводила на Брайтоне Бич, заселенным  в основном русскими евреями, мусульманами из разных стран и африканцами.
     На Брайтон, как место, где по теории вероятности она могла бы, скорее всего, встретить возлюбленного, Маша приезжала рано утром и оставалась там до вечера в надежде на удачу. Весь день она проводила на ногах. Ей нравилось ходить по улицам, увешанными русскими рекламами и названиями магазинов. Только там, на Брайтоне,  ее могли потолкать локтями в настоящей русской очереди, там же она могла прочитать объявление «Пирожки с картошкой – 50 центов. (Стоимость картошки включена)» или мигающее красными огнями предупреждение «Здесь вас могут послать на х...». Она радовалась как девчонка, увидев номер машин с английскими буквами,  напоминающими немецкую фамилию «ВСЕХ-НА-Х» или родное и далекое слово «MOCKBA».
     Там, на Брайтоне, ей встречались и те самые борцы за права человека, которых Америка щедро приютила в шестидесятых и семидесятых годах. Они, правда, постарели, но не успокоились и продолжали поливать грязью Россию, как преемницу СССР и ее президента, как виновника всех бед вообще и их собственных, в частности. Хотя именно они острее других «ностальгировали» и откровенно сожалели о распаде Советского Союза. Это те самые борцы за демократию и права человека, которые, дай им волю, устроили бы революцию в Америке. Уничтожили бы негров, веру в Аллаха объявили бы вне закона, изолировали бы желтую расу, забросали бы атомными бомбами своих врагов, разрушили бы до основания весь мир, а потом построили бы свой, новый…
     Однако умные американцы, хоть и слывут в России «тупой» нацией, дают этим «борцам» скудные подачки, в виде прожиточного минимума, получая которые, тем уже неудобно слишком рьяно критиковать дающего.
     Благодаря таким «выходцам из народа» Брайтон часто называют «кипящими помоями». Но Машу, это никак не затрагивало. Здесь ей все нравилось, здесь было, как ей казалось, столько много лиц, похожих на ее знакомых, здесь кругом слышалась русская речь. Она находила в этом районе маленькую Россию, частичку того родного, которое осталось в далеком и счастливом прошлом. 
     Она всегда заходила перекусить в одну и ту же пельменную, где ее уже знали и с восхищением называли Джакондой. Официанты с удовольствием обслуживали ее, разглядывали, как картинку и шушукались.
     «Смотри, там, в углу за столиком,  опять она, «Джаконда!» – еле слышно шептали друг другу на ушко официанты.
     Потом кто-то из них подходил к кухонной стойке и звал повара...
     – Леня, смотри! Да не на меня! Туда смотри, она опять пришла. Только вряд ли она тебе по карману?   
     После этого с другой стороны стойки появлялся раскрасневшийся повар с высоким  колпаком на голове. По уши в нее влюбленный, он, ни разу не осмелившийся заговорить с ней, только любовался ею, о чем-то думал, может быть, мечтал, а прием заказов на некоторое время прекращался. И такой перерыв в работе всем казался оправданным. Трудно сказать, замечала ли она это. Когда же она  уходила, все официанты сходились во мнении, что обладать такой женщиной может только богатый человек.
     – Все-таки, что ни говори, а русские девки самые красивые, мулаткам далеко до наших телок... – с гордость произносил один из официантов, будто сам имел непосредственное отношение к созданию этой красоты.
     – Да, только все русские девки – дуры! – продолжал другой. – Цены себе не знают! По таким гадюшникам шляются!
     Никому из них не приходило в голову, что эта красивая женщина где-то работает, где-то снимает жилье и что, как, впрочем, многие красавицы, живет самой обычной жизнью, мечтая о простом, человеческом счастье. 
     Существует превратное мнение, что красивые женщины или глупы, или развратны. Но разве не может  женщина быть красивой и умной одновременно? Да и что плохого, если женщина будет немного глуповата?  Мужчин, день-деньской крутящих баранку или стоящих у раскаленной плиты, работающих от зори до зори, это должно только веселить. А что еще удивляет... Мужчины обожают наивных женщин. С такими мужчина чувствует себя царем, ему не надо тратить силы, чтобы доказать свое превосходство. Существует даже мнение, умная женщина – катастрофа для мужчины. 
     Умение использовать свою красоту, извлекать из нее выгоду Маша никогда не относила к проявлению ума, но и никогда не осуждала тех, кто делал это. Просто считала, что кто-то на это способен, а кто-то нет. Себя она относила к тем, кто не мог  поступиться своими чувствами, и поэтому привыкла к положению женщины, не умеющей распорядиться своей красотой. 
     Будучи еще девочкой, она смогла почувствовать всю унизительность положения красивой женщины. Когда, успешно пройдя все туры в школу-студию одного из московских театров, в обмен на студенческое место получила предложение переспать с преподавателем. Вскоре из студенческого общежития в центре города, в котором такие же симпатичные абитуриентки уговаривали ее поступить по-умному и называли ее дурой, если она не согласится. Пришлось переехать в другое общежитие на окраину Москвы и превратиться в самую красивую студентку педагогического вуза.
Тогда-то по воле судьбы в ее жизни и появился он, который стал единственным, кто смог понять эту одинокую девушку, почувствовать, как ей тяжело и горько от всего, что с ней случилось
     У них много было общего, но главное, что роднило их, – они оба не вписывались в новые устоявшиеся правила жизни. Унаследовав от предков порядочность и свободомыслие, он не мог найти в себе силы согласиться с требованиями, предъявляемыми в те времена к журналистике. А она всегда считала последним делом ложиться под кого-то ради достижения своей цели. И оба они не хотели торговать тем, что было дано им природой.
     Прошло более двух лет, как она потеряла связь со своим возлюбленным. Более двух лет только он ей снился, и только его она ждала. Она оставалась нелегальной эмигранткой, поэтому работать приходилось, где придется. Долго так продолжаться не могло.  И она, потеряв надежду, решила выйти замуж.
     Она понимала, что время уходит, ее жизнь в Америке совершенно не устроена, поэтому отважилась с помощью брака получить все необходимые документы, а если жизнь без любви удастся, то и построить семью. 
     Но брак распался вскоре после свадебного путешествия. Видимо, ей не хватило знания английского языка, чтобы объяснить мужу, что женская привлекательность не может быть поводом для ревности. Две недели медового месяца превратились для нее в кошмарную пытку. Молодого мужа разбирала ревность, которая крепла с каждым днем, так что к концу отпуска вне подозрения  не оставалось ни одного мужчины в округе.
      Возвратившись домой, муж успокоился и даже признал, что был не прав, но вскоре снова начал мучить ее. Сцены ревности и бесконечные скандалы, при которых ей приходилось выслушивать незаслуженные упреки и оскорбления, стали частью их отношений. Молодой, интеллигентный и богатый муж вскоре представился ей полным ничтожеством. Она стала ненавидеть его, но выхода не было. Надеясь, что до получения документов терпения и выдержки ей хватит, она решила не разводиться.
      Может быть, она бы и выдержала, но у соседей терпение лопнуло, и они стали периодически вызывать полицию. Вскоре и у полиции лопнуло терпение. Один из полицейских рекомендовал ей иммиграционного адвоката, который за небольшие деньги помог ей избавиться от ревнивца,  развестись без лишних проблем и в короткий срок получить разрешение на постоянное жительство.
     Оставшись без жилья и денег, она пошла на первую попавшуюся работу, сняла комнату  и старалась как можно быстрее забыть весь этот кошмар. Не зная толком языка, она, даже имея документы, по-прежнему не могла найти приличную работу. 
     Устроившись официанткой в итальянский ресторан, она могла бы зарабатывать хорошие деньги. В ресторане в нее влюблялись все подряд. Мужчины оставляли большие чаевые, надеясь таким образом добиться ее расположения, и потеряв голову, совершенно забывали, что они в ресторане, и не осознавали, что эта симпатичная девушка за каждым столиком выслушивает приблизительно одинаковые признания в любви. Женщины, с присущей им открытостью, в ненавязчивой форме подробно рассказывали обо всех преимуществах лесбийской любви, откровенно предлагали испробовать женские ласки и, как бы в подтверждение женского превосходства, вместе с номером телефона  тоже оставляли чаевые, хотя и меньше, чем мужчины. Ее не волновали ни одни, ни другие, но иногда ей было жаль их, и она обещала подумать и позвонить, но никогда не звонила и не воспринимала серьезно ни одно из таких предложений.
     Долго оставаться с заработком в сто с лишним долларов в день ей не пришлось. Однажды к концу смены ее окликнула такая же, как и она, официантка.
     – Хозяин ресторана просил передать тебе, что он не может больше так просто смотреть на твою сочную задницу и поэтому ждет тебя  в своей комнате, а если ты не согласна, на работу завтра можешь не приходить... – улыбаясь, на ухо сообщила ей официантка.
     Маша невольно повернулась в сторону комнаты, в дверях которой стоял разжиревший хозяин. Сначала она подумала, что это очередная плоская американская шутка, но, разглядев лицо улыбающегося хозяина, поняла, что ей больше здесь не работать. Она вспомнила, что у этого толстяка есть жена, красивая молодая женщина, есть две симпатичные дочки, которые чуть не каждый день бывают здесь, в ресторане. Она снова посмотрела на него, да так, что его улыбка мгновенно потеряла похотливый смысл, а сам он стал выглядеть отвергнутым, потерпевшим крушение. Он демонстративно, в ярости захлопнул дверь своей комнаты и нервно занавесил окно.
     «Боже мой, они же все помешались, – подумала она, – у него же такая хорошая семья».
     Она медленно сняла фартук, положила его на стол и спустилась в подвал в раздевалку. Когда она собирала свои вещи, к ней снова подошла официантка и постаралась успокоить ее.
     – С этим уродом лучше не ссориться. Надо покориться, такой хороший заработок ты не найдешь нигде. Через него прошли все,  кого он хотел. Его родной брат начальник полиции и содержит бар, не на свое имя, конечно, где за копейки танцуют полностью обнаженные девчонки, хотя по закону штата Нью-Йорка обнажать можно только грудь. В этом баре на втором этаже настоящий бордель, а это тоже незаконно.  Итальянская мафия! Бесполезно что-либо делать, покорись. Тем более мужик из него никакой, так, потрогает, пощупает и попросит никому не рассказывать о его засохшем кончике.
     – Я не смогу, так что придется уйти! –  решительно отвергла  предложение Маша.
     – Глупышка!  От тебя же здесь все хотят избавиться. Ты же тут всех опустила. Раньше у нас чаевые были одинаковые, а теперь ты гребешь больше всех. А  мне ты нравишься. Хочешь, я пойду вместе с тобой к этому уроду?
     Растягивая последнюю фразу, как бы заигрывая и интригуя, официантка, подойдя сзади, недвусмысленно обняла Машу.
     На какое-то время Маша замерла от неожиданности и с досадой напряглась, почувствовав женские руки на своей груди.
     – Убери руки!
     – Ни за что в жизни... – веселясь, еще плотнее прижалась к ее спине официантка.
      Маша отбросила ее руки, резко обернулась и отскочила в сторону.
     – Послушай, я же сказала! Не смогу!
     – Я хочу помочь тебе.  Он с большим удовольствием будет наблюдать за нами и пальцем не прикоснется к тебе. Это я тебе обещаю. Он любит наблюдать женские ласки. Я его знаю. Так всегда было. Я же тебе говорю, он импотент... – засмеялась официантка.               
     – Нет! Я ухожу! Какой-то сумасшедший дом! – и Маша решительно направилась к выходу.
     – Дура! Русская дура! Ты же вернешься, никуда не денешься!  –  со злостью выкрикивала девица, а потом, после короткой паузы, выпалила еще несколько трудно переводимых на русский язык ругательств, которые донеслись до Маши, когда она уже поднималась по лестнице.
     Проходя к выходу, она, опустив голову,  пронесла  через весь зал, как факел, символ американской свободы –  стиснутую в кулачок вытянутую вверх правую руку  с   прямым безымянным пальцем – не менее значимый символ в американском повседневном общении.
     Опять потеряв работу, Маша не спешила искать другую. Однажды проснувшись утром, она решила отправиться во Флориду, улететь из заснеженного зимнего города в жаркое лето.
     Там ее все принимали за проститутку. На каждом углу у нее спрашивали, сколько стоят ее услуги. Богатые старички от семидесяти до трудно определяемого возраста, засматривающиеся на молоденьких девочек, сходили с ума от Машиной красоты и делали невероятные предложения. Один прадедушка готов был отдать дорогую океанскую яхту в обмен за ночную морскую прогулку.
     У нее была реальная возможность стать богатой, навестить всех своих «кровососов» и высказать им все, что она о них всегда думала. Но, к счастью, она давно о них забыла, и, конечно, не польстилась ни на яхту, ни на деньги. С ней случилось другое. Она влюбилась. 
     Истосковавшись по чистым человеческим отношениям и забыв, как выглядят нормальные мужчины, она легко попалась в любовные сети. Она  готова была идти за своим избранным на край света. Смуглый «самец» из Латинской Америки, избалованный деньгами и женщинами, без труда завладел сердцем молодой женщины, которая долгое время была лишена мужской ласки. Время, проведенное в его объятиях, уносило ее в другое необыкновенное, похожее на сказочное существование, но длилось это время недолго. Она теряла голову, забывалась и утопала в облаках любви, бесконечной и пьянящей, а, очнувшись, как после сладкого долгого сна, не могла успокоиться. Все было так сложно и так неопределенно в ее жизни, что она не понимала, где любовь или влюбленность, а где тоска с усталостью.
     Всего на два года старше Маши, ее друг был искусным любовником с богатым опытом, которым он охотно делился с ней. Она быстро усвоила принцип: «в любви запретов нет», и позволяла ему все, на что только была способна его фантазия.
     Настало время, когда надо было определяться. Ко второму браку она еще не чувствовала себя готовой и поэтому могла  решиться только на совместную жизнь. Она переехала в его квартиру, в которой кроме возлюбленного обитал попугай и небольшой желтый питон. Раньше она не замечала этой живности и не испытывала от их присутствия никаких неудобств. Но, переехав, обнаружила, что проживание в одной квартире со змеей для нее невозможно.
     Каждый раз, когда они ложились спать, питон приползал к ним в кровать. Такого она не предвидела и, однажды не выдержав, опрометчиво выпалила своему возлюбленному все, что думает о змеях.
     – Выбирай! Или я, или змея! –  предложила Маша.
     – Это равноценный выбор! – усмехнулся он, но Маша настаивала.
     – Выбирай!
     – Послушай, мы живем с тобой, как в райском саду, а там, между прочим, змей был полноправным обитателем...
     – Ты не шути, я вполне серьезно!
     – Я тоже серьезно.
     – Тогда, вот что, милый. Я не Ева, а обыкновенная, земная женщина, да и жилище наше с тобой на Рай не тянет, поэтому две змеи в одной квартире мирно жить не смогут. Так что, тебе,  дорогой, все же придется сделать выбор.
     На самом деле эти шутки предвещали конец их отношений. Они совершенно по-разному понимали любовь и семейную жизнь. Когда в страстных ласках она в беспамятстве шептала ему слова любви, он ликовал, принимая ее признания, как результат своих трудов, которые смогли довести такую обаятельную женщину до сексуального шока. А она, наивно веря ему, ждала от него такие же слова и признания в любви.
     В конце концов, когда ей стало не до шуток, и она потребовала сделать выбор, он, не задумываясь, сделал его в пользу змеи.
     На этом все и закончилось. Иногда ей казалось, что никакой любви не было, а иногда проклинала свой несговорчивый характер. Она снова осталась одна. Только теперь ее чувства были оскорблены, она тяжело переживала одиночество и чувствовала себя бессильной перед своими чувствами. Сама вернуться к нему Маша не могла, гордость не позволяла, но с какой бы радостью она бросилась бы в его объятия, если бы он только ее позвал.
     В очередной раз она искала любую работу. Через пару недель Маша, наконец, прошла интервью, и ее взяли домработницей в зажиточный дом, где она поселилась до следующего поворота судьбы.
     Работа не была сложной. Привести в порядок дом из восьми комнат, приготовить завтрак и ужин на троих человек и обед для пожилой женщины, с которой она оставалась в доме на весь день. Для нее такая работа казалась очень легкой и оставляла много свободного времени, которое она, наконец-то, смогла выделить на изучение английского языка.
     Восьмидесятилетняя старушка, хозяйка дома, слегка выжившая из ума, в прошлом была преподавателем сценической речи для студентов театральных студий и, несмотря на расстройство умственных способностей, оставалась милым человеком, по крайней мере,  в начале их отношений.
     Заметив, что ее домработница старательно изучает английский язык, хозяйка предложила ей учебники и свою помощь. Постепенно старушка вошла в роль учительницы и так увлеклась своим преподаванием, что все заботы о ведении хозяйства отодвинулись на второй план.
     Теперь Маша с трудом успевала сделать домашние дела. Строгая учительница разрешала делать не более чем десятиминутный перерыв между уроками, а за нарушение учебной дисциплины и невыполнение домашнего задания грозила лишить ученицу студенческих выплат или еще хуже – отчислить за неуспеваемость с потока, что означало потерю недельной зарплаты или даже увольнение с работы.
     Но Маша оказалась способной, старательной ученицей, и все задания выполняла вовремя и успешно.  Кто знает, не предложи ей тогда в Москве тот театральный преподаватель постельный путь на сцену, возможно, из нее могла бы получиться неплохая актриса.
     Так прошло более полугода, и вскоре она сама почувствовала, как из ее английского языка исчез неуклюжий акцент, а русская мелодика речи сменилась на американскую. И все же за «неуспеваемость» она была уволена. Учебная программа стала выходить за рамки ее возможностей. Ежедневно наизусть теперь надо было учить монологи, несколько страниц нелегкого текста, что было не под силу не только для нее, но и для профессиональных актеров.
     Сумасшедшая учительница требовала наказания и, однажды сын старухи, достаточно известный дизайнер театральных костюмов и гомосексуалист, с чувством вины объявил Маше, что мама хочет поменять домохозяйку. Позже она узнает, что все ее предшественницы, намного меньше проработав, чем она, были уволены по той же причине, «за неуспеваемость».
     Почти за год работы Маша овладела безупречным английским языком, могла выразительно наизусть читать длинные отрывки Шекспира. Но это вызывало у многих американцев подозрение в ее психической полноценности. Ни  один из ее знакомых  не понимал, зачем надо учить стихи наизусть, если их можно найти в книге.
     Но главное, что произошло, она разобралась в отношениях со своим смуглым латиноамериканцем. Она поняла, что никакой любви не было. Теперь она  вспоминала его только с улыбкой, и только когда на глаза попадался какой-нибудь красавчик на обложке журнала. Теперь он напоминал ей какого-нибудь уставшего танцора, продающего свой талант на танцплощадках престарелым дамам. А еще она, как ни странно, полюбила удавов, особенно желтых питонов. Теперь, случайно где-то увидев этих змеев, она подолгу могла любоваться их ленивыми плавными движениями, напоминающими Каа из Маугли.