Подарок с Кавказа

      

     По вагону электрички потянуло затхлым запахом прогорклого чеснока. Пассажиры забеспокоились, брезгливо оглядываясь в поисках источника этой «экзотики».
      В передней части вагона, в проходе, стоял молодой смуглолицый мужчина. Его хилое телосложение и впалую грудь с лихвой, словно для равновесия, компенсировал внушительных размеров хищно изогнутый нос. Именно он подталкивал к мысли, что в вагон залетел достойный сын орла и орлицы. Обладатель этой коллекционной редкости с гордой независимостью взирал из-под низко опущенных бровей на нервно посматривавших в его сторону пассажиров. Изредка поводил головой, словно напоказ выставлял модно небритые щёки «кактусом».
      В одной руке он держал бутылку пива «Три богатыря», в другой – пачку чесночных сухариков. По кружившему зловонию, можно было предположить, что в привокзальном ларьке эти сухари были последними ветеранами, которые пережили не один срок хранения и благополучно проскочили не одну неподкупную комиссию по проверке качества товара.
     Продавцы в этих ларьках, не особо приветливые к транзитным покупателям, на вопрос – «Свежие?» – обычно по-военному коротко обрубают: « К чему вопрос? Сегодня завезли».
     Наш счастливый обладатель «сегодня завезённых» сухарей, пиво не пил – он священнодействовал. Перед тем, как поднести горлышко бутылки к губам –  отводил плечи, как можно дальше назад, глубоким вдохом расправлял доселе незаметную грудь и прикрывал глаза, будто предвкушал что-то особенное. Затем к оттопыренной нижней губе осторожно прикладывал горлышко и, казалось, заливал пива в рот чуть больше, чем в него помещалось. Некоторое время смаковал,  после чего остро торчащий кадык, словно поршень двухтактного двигателя внутреннего сгорания, в два движения, вверх-вниз, засасывал очередную порцию в пиво-приёмник. Не меняя позы, засыпал в воронкой подставленные губы часть сухарей и, не закрывая рта, звонко хрустел десертом к пиву.
Хоть и сдержаны русаки в своих эмоциях, но всему есть предел. Первой потеряла нервное равновесие сидевшая с краю пожилая женщина, на голову которой изредка падали крошки «ароматных» сухарей.
   –   Молодой человек, вы могли бы выйти в тамбур и там допить своё пиво?
   –  А что?
   –  Там  было бы удобней. Там и покурить можно… – последнее, словно приманку, подбросила она.
   –  А мне и здесь хорошо. Где хочу, там и пью.
    Тут в разговор вмешался один из двух «качков», вальяжно развалившихся на сидении рядом с дамой:
   –  Эй, ты, крючконос, а ну гони отсюда! – хрипло пробасил он.
   –  Я человек свободный…
   –  Чё-ёёё? Чмо! твоя свобода заканчивается там, где начинаюсь я, а ну-ка, орел-стервятник, вместе со своей вонючкой  быстренько, На взлёт! пока я не поднялся. Не успеешь, – клюв тебе отрехтую, – и шевельнул, для пущей убедительности, крутым плечом.
   –  Орёл индюка не боится. Сам ухожу…, а вам всем, – обвёл рукой по вагону, – подарок с Кавказа оставляю, – и указал на стоявшую в проходе потёртую сумку.
      Когда дверь за любителем пива захлопнулась, и он сошёл на первой же станции,  одна из простушек, о которых обычно говорят: «деревенщина», толкнула локтем подружку:
   –  Как думаешь, какой подарок он оставил? Пойду, посмотрю.
   –  Зин, да сиди уж. Не тебе ведь оставил, – попыталась погасить любопытство подруга.
   –  Ну и что? Нам всем – значит и мне. Никто смотреть не хочет, а я посмотрю. А ты, Шурка, из-за того, что такая несмелая, и жениха Ваську прозевала, которого у тебя Верка из-под носа увела, – съязвила Зинка.
   –  Как хочешь, – обиделась подруга.
     Не успела Зинка встать, как, на редкость, чёткий голос из ожившего динамика сделал привычное по нынешним временам объявление:
     «Уважаемые пассажиры! В связи с опасностью террористических актов в местах скопления людей и на транспорте, просьба бесхозные подозрительные предметы, сумки, свёртки, пакеты руками не трогать, а сообщать о них сотрудникам милиции или машинисту     электропоезда по громкоговорящей связи. Это сохранит вам жизнь».
   –   Зин, ты слышишь? На Кавказе вон какая драка идёт. Обозлённые все, мстительные. А ну, как  бабахнет. Нет уж, берем свои сумки и пошли в другой вагон.
   –    Скажешь тоже, трусиха.
   – Нет-нет, собирайся. Лично я хочу домой вернуться.
   – Что случилось, доченьки? – попыталась разобраться в ситуации соседка по сидению, пожилая женщина с двумя набитыми сумками у ног.
   – Бабуля, похоже, в сумке на проходе,  кавказец бомбу оставил. Лучше уйти в другой вагон, а то взорвётся.
   – Чего взорвётся-то? Говори громче, туговата я на ухо!
Шура стала говорить громче, на что близсидящие повернули головы и стали прислушиваться.
   –  А в какой вагон идти-то?
   –  К паровозу, бабушка, к паровозу, он целым останется.
   –  Эт что же, через бомбу перелезать нужно?
   –  Зачем перелезать? Мимо потихонечку пройдите.
   –  Не могу я, доченьки, потихонечку. Кривая я, нечаянно и пхнуть её могу, тогда уж точно и она, и я, обе взорвёмся.
   –  Тогда, бабушка, в хвост поезда, там спокойнее. Ну, мы пошли.

     По вагону пополз ядовитый слушок:… бомба…сумка…взорвётся…уходить. Кто-то попытался по внутренней связи «обрадовать» машиниста бомбой в вагоне, но из этого ничего не вышло. Связь не работала.
Те, кому жизнь дорога, стали по-одному подниматься и уходить из вагона. Одни молча, опустив голову,  по-быстрому, чтобы незаметно, вон из вагона, будто стыдились своей трусости.
     Другие – с гордо поднятой головой, словно непокорённые: мол, раз уж сложилась так ситуация, то лучше самому сейчас унести ноги, чем тебя ногами вперёд потом вынесут.
Третьи что-то бурчали про обнаглевшую черноту, на которых управы нет; про бездеятельное правительство, которое «всё держит под контролем», но ничего не делает; про мздоимцев в милиции, где отпускают на волю всех, кто больше даст… Выплеснув эмоции, они тоже поднимались и, будто нехотя, уходили. Так, на всякий случай.
     В вагоне оставалась четвёртая часть пассажиров, которые, похоже, уходить не собирались. Вспомнив про инстинкт самосохранения, можно было предположить, что именно в этом вагоне скопилось много сумасшедших. Или же это те, которые не то чтобы своей жизни не ценили, а той жизни, в которой они прозябали. На кой ляд убогая жизнь нужна? Ну, а если и пронесёт, то так и быть, потопчутся ещё на этом Свете до следующего раза. А кто-то вообще не верил, что в сумке может быть бомба. Правда, бывали случаи, когда такие неверящие улетали на Небеса раньше, чем успевали убедиться в своей неправоте.
     Все будто безучастно смотрели на стоявшую в проходе сумку, словно испытывали судьбу. Одновременно в голове вертелись вопросы:  Пронесёт или нет? Жахнет или сумка пустая?  Интересно…
    
     Поезд отстучал по стыкам рельсов ещё два перегона. Сумка в середине прохода волей или неволей притягивала к себе взгляды оставшихся пассажиров, на всякий случай пересевших от неё подальше, будто в случае взрыва это могло спасти. Предполагаемое адское нутро сумки  гипнотизировало. Даже самые отчаянные не решались прикоснуться к ней, чтобы развеять слух о бомбе или наоборот.
     Милиция, как часто бывает в таких ситуациях, не желая проявлять героизма – не появлялась. Машинист поезда по внутренней связи не отвечал, и зловещая сумка безнаказанно прессовала пассажиров.

     Проснулся один из «качков», безмятежно дремавший до сих пор. Спросонья окинул взглядом вагон:
   – А где народ?
   – А хрен его знает, – осклабился коричневыми остатками покосившихся зубов сидевший напротив забулдыга. – От бомбы разбежался.
   – Хмырь, ты чё несёшь? От какой бомбы?
   – Да вон, – и указал на сумку, –  орёл смуглявый, которого ты шуганул…заминировал.
   – А ты чего ждёшь? Возьми и разминируй – в окно выбрось.
   – Ага, выбрось… Что-то не очень хочется…
   – Ну, ты, бражник, иди и сделай, а то шмякну в рыло – у тебя враз остатки зубов вместе с корнями повылетают.
   – Да я бы смог, конечно, – попятился бражник, – только боюсь, не донесу, уж больно руки дрожат с бодуна. А тут дело тонкое, сапёр один раз ошибается. Чуть что – вместе на Небесах окажемся. Командир, может «соточка» у тебя найдётся, дрожь в руках унять?
   – «Сапёр», ты хренотень-то мне не гони. Не надо… Может тебе ещё и огурчик маринованный на блюдечке подать? Сейчас получишь у меня по балде…
   – А вон «санитар» поезда идёт, ему и прикажи. По нему видно, что мальчик смышлёный, – кивнул «сапёр» в сторону мужика бомжеватого вида, вошедшего в вагон с полиэтиленовым мешком через плечо.
     Не спеша, продвигаясь по проходу, он деловито, по-хозяйски заглядывал под сидения, высматривая оставленные «культурными» пассажирами бутылки и жестяные банки. Электричка для такого дела – место хлебное. Каждая единица тары для него была ой как важна. На деньги, вырученные за добычу, он устраивал себе под кайфом день свободы и независимости от унижения и гонений. Возможно, не по своей вине пал до нынешнего промысла; возможно, вкалывал по-стахановски не жалея здоровья, пока по молодости силушка была, получая за это вместо достойной прибавки к зарплате, лишь грамоты и благодарности. Зато была уверенность в завтрашнем дне. А вот нынешняя жизнь, в условиях разнузданной демократии, опустила его, зачеркнув всё былое, будто и не было ничего хорошего, будто бродягой рождён. В усердии при поиске хлеба и угла на ночлег, часто нарывался на скуловоротов. После таких встреч жизнь становилась ещё горше, а уверенность в завтрашнем дне исчезала бесследно.
   – Эй,интеллигент! «Ком цу мир. Силь ву пле», – спаясничал «качок». – Позвольте сделать Вам угощение, сэр? Сумку видишь? Это всё тебе. Забирай, да поаккуратнее, не разбей, и быстренько дуй отсюда. Видеть тебя не могу, завонял весь вагон.
     «Санитар», приученный костоломами к повиновению, безропотно направился к сумке. Наблюдавшие эту картину пассажиры внутренне напряглись – рванёт или нет?
Осторожно поднял сумку и бережно понёс её к выходу. Уже перед самой дверью не удержался, заглянул внутрь. А когда обернулся – встретился с суровым взглядом «добродетеля». В ответ губы  бродяги растянулись в улыбке – его рука крепко держала прижатую к груди… непочатую бутылку пива «Три богатыря».
   – Эй, халявщик, отдай! – раздался вопль «сапёра»-забулдыги. У него из-под носа уносили возможность опохмелиться за чужой счёт.
   – Заткнись! – оборвал его «качок». – У кого руки не дрожат, тот и пиво пьёт, а у тебя сегодняшний вечер по «Сухому закону» будет.
   – Уу-у-у… – вырвался и поплыл по вагону волчий стон «сапёра».