цин-цин 19 - 20

Алый от крови и черный от лжи.

Вечерний свет, пробиваясь сквозь высокие стрельчатые окна тронного зала, тонул в густых гобеленах, изображавших победы давно минувших эпох. Королева Цин-Цин стояла у массивного стола из черного дерева, заваленного донесениями и отчетами. В воздухе пахло воском и затаенной тревогой, ставшей вечной спутницей власти. Дети недавно покинули ее. Календис, недовольная пассивностью городской стражи, отправилась в казармы. Иларин, с присущей ей проницательностью, обсуждала с придворными дамами последние слухи, которые часто оказывались важнее официальных депеш. А Таэлион, ее младший сын, погрузился в изучение древних юридических фолиантов, ища в прошлом ответы для будущего.

Сейчас она находилась в одиночестве. Ее покой нарушил тихий стук, и в зал вошел доверенный советник и глава Тайной Стражи, эльф Лаэрим, чье лицо было вечной маской непроницаемого спокойствия. Он молча положил на стол перед королевой невзрачный свиток. Тот не был запечатан королевской печатью и не благоухал ароматами дорогих чернил. От него пахло пылью рыночных улиц.

Цин-Цин развернула его. Письмена, начертанные дрожащей, неумелой рукой, складывались в историю, простую и страшную в своей обыденности. Это была жалоба, прошение, крик души от простого торговца цветами по имени Аран из квартала Рыночных Вёсел. Месяц назад его единственная дочь Лирия погибла на мостовой. Она была растоптана конем молодого аристократа, Лорда Каэлана из знатного, но дурного нравами Дома Вейлор. Тот, пьяный и окруженный такими же бездельниками, устроил дикую скачку по узким улочкам.

Аран писал, что были десятки свидетелей. Но когда дело дошло до суда, все изменилось. Главный Королевский Судья Малдор, тучный, вечно потеющий мужчина с бегающими глазками, объявил вердикт: смерть Лирии была признана «несчастным случаем, произошедшим по неосторожности самой потерпевшей». Свидетели внезапно онемели или изменили показания. Жалобы отца, его попытки достучаться до правды бесследно исчезали в бездонных канцеляриях Дворца Правосудия.

Пальцы Цин-Цин, державшие свиток, побелели. Ярость, которую она ощутила, не была обжигающим пламенем. Это был холод вечной мерзлоты, способный расколоть гранит. Она вспомнила другие дела, отмеченные печатью Малдора. Богатый купец, чей конкурент сгорел вместе со своей лавкой, «самовозгорание из-за некачественных свечей». Мелкий дворянин, отсудивший последний клочок земли у семьи сирот, «ошибка в древних межевых документах». Каждый раз, нелепый, оскорбительный для здравого смысла вердикт. И каждый раз, тихий шепот о золоте, которое меняло хозяина в темных комнатах дорогих таверн.

Это было не просто преступление. Это была измена. Плевок в лицо ее правлению, насмешка над законами, высеченными на камне ее предками. Продажный судья на вершине системы правосудия был не просто ошибкой. Это была раковая опухоль, пожирающая королевство изнутри. И она, королева, была хирургом, который должен был вырезать ее, чего бы это ни стоило.

— Лаэрим. Он зашел слишком далеко.

— Мои люди уже на местах, Ваше Величество, — ответил советник, словно читая ее мысли. — Сеть готова.

Цин-Цин действовала в обход всей официальной судебной машины, ибо знала, что метастазы коррупции могли проникнуть повсюду. Она задействовала свои личные, скрытые от посторонних глаз инструменты власти.

Первыми были «Королевские Лазутчики», невидимая сеть ее агентов. Эльфы-невидимки, способные сливаться с тенями, легли на дно в кварталах вокруг Дворца Правосудия и особняка Малдора. Люди-соглядатаи, неприметные писцы и слуги, навострили уши в канцеляриях и коридорах. Их задачей была не магия, а старая, как мир, слежка. Подслушивание и сбор слухов.

Второй механизм, «Цепные Гонцы». Это была система экстренной связи, где зашифрованные записки передавались от одного курьера к другому короткими этапами, исключая возможность перехвата. Вся информация стекалась напрямую к Лаэриму, а от него, к королеве.

Тем временем отец погибшей Лирии, Аран, и еще трое ключевых свидетелей, чья решимость еще не была сломлена страхом, были тайно вывезены из столицы. Под покровом ночи их доставили в удаленное королевское поместье «Тихие Воды», где они оказались под надежной охраной личной гвардии королевы, вдали от кошелька Дома Вейлор и длинных рук Малдора.

За самим Главным Судьей было установлено круглосуточное наблюдение. Каждый его шаг, каждая встреча фиксировались. Лазутчики докладывали о его визитах в таверну «Золотой Грифон», где он встречался с посланниками своих «клиентов» в отдельном кабинете.

Ключевая улика пришла от агента-писца, молодого человека по имени Финн, работавшего в канцелярии Малдора. Притворившись, что сортирует архивы, он подслушал разговор судьи с управляющим Дома Вейлор.

— …благодарность моего господина не знает границ, — вкрадчиво говорил управляющий. — Он был весьма обеспокоен, но ваш вердикт принес мир в его душу.

— Мир стоит дорого, — самодовольно хмыкнул Малдор, пересчитывая на столе тяжелые золотые слитки. — Особенно когда его нужно защищать от криков черни. Главное, чтобы ваш юный лорд впредь был осмотрительнее в своих увеселениях.

Финн, рискуя жизнью, запомнил каждое слово. Через час короткая записка уже летела по цепи гонцов к Лаэриму. Получив ее, Цин-Цин поняла: сеть сплетена, и пора наносить удар.

День для ареста был выбран не случайно. Малдор, уверенный в своей полной безнаказанности, находился в своем кабинете во Дворце Правосудия. Он принимал очередного просителя, богатого торговца тканями, обвиняемого в использовании рабского труда. Судья как раз лениво перебирал предложенные ему в качестве «аргумента» мешочки с драгоценными камнями, когда тяжелая дубовая дверь распахнулась от одного мощного удара.

В кабинет вошли не городские стражники, которых Малдор мог купить или запугать. В проеме стояли воины из личной гвардии королевы, «Среброкрылые». Их доспехи из полированного мифрила сияли даже в полумраке кабинета, а на лицах застыло выражение холодного презрения. Командовал ими капитан Галахад, ветеран, чья верность королеве была выкована в десятках битв.

Малдор вскочил, рассыпая по полу сапфиры и рубины. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным.

— Что это значит?! — заверещал он. — Я, Главный Королевский Судья! Вы не имеете права!

— Мы исполняем личный приказ Ее Величества Королевы Цин-Цин, — отчеканил Галахад, и его голос прозвучал как приговор. — Малдор, вы арестованы по обвинению в измене долгу и осквернении правосудия.

Двое гвардейцев скрутили его, надев на пухлые запястья тяжелые кандалы. Арест был намеренно публичным. Его провели через весь Дворец Правосудия, мимо ошеломленных чиновников, писцов и просителей. Паника и ужас на лице всемогущего судьи были лучшей проповедью.

В тот же час сама Цин-Цин появилась на высоких ступенях Дворца. Перед ней мгновенно собралась толпа, привлеченная слухами и появлением «Среброкрылых». Голос королевы, усиленный легким магическим заклинанием, разнесся над площадью. Он был холоден и резок, как удар клинка.

— Жители столицы! — начала она. — В теле нашего правосудия завелась гниль. Человек, которому была доверена высшая справедливость, торговал ею, как рыбой на рынке!

Она сделала паузу, давая словам впитаться в сознание слушателей.

— Главный Королевский Судья Малдор обвиняется в Предательстве Долга, Продажности и Приведении в Негодность Путей Правосудия! В соответствии с Древним Эдиктом Королей-Основателей, который гласит, что в делах, угрожающих основам государства, и при вопиющем попрании справедливости, монарх является Высшей и Последней Инстанцией Суда. Я беру это дело в свои руки!

Толпа ахнула. Такое случалось лишь в легендарные времена.

— Суд состоится завтра, с восходом солнца, здесь, на Главной площади! И каждый из вас будет свидетелем!

Главная площадь столицы преобразилась. За ночь королевские инженеры возвели в центре простой, но внушительный деревянный помост. На нем стоял трон из темного морёного дуба, лишенный всяких украшений, символ суровой справедливости, а не власти. Рядом, небольшой стол для улик.

Тысячи горожан заполнили площадь. Здесь были все: ремесленники в кожаных фартуках, торговцы, знать в шелках и бархате.

Настроение толпы было тяжелым, как грозовая туча. Это не было жаждущее крови неистовство черни, предвкушающей казнь. Это было нечто иное. Напряженное, выжидающее молчание тысяч людей, которые пришли не за зрелищем, а за ответом. В воздухе висел немой вопрос: действительно ли закон един для всех?

В первых рядах, сдерживаемых цепью «Среброкрылых», стояли торговцы и ремесленники из квартала Рыночных Вёсел. Их лица, обветренные и усталые, были полны мрачной решимости. Они знали Арана, знали его дочь Лирию. Для них это был не абстрактный судебный процесс, а личная трагедия, проверка на прочность всего их мира.

— Говорят, королева сама допрашивать будет, — прошептал коренастый пекарь, сжимая в мучнистых руках снятую с головы шапку. — Без прокуроров и адвокатов.

— Давно пора, — проскрипел в ответ старый фонарщик, чей фонарь на длинном шесте сейчас лежал у ног. — Этот Малдор столько лет кровь из нас пил. Его весы правосудия всегда перевешивала та чаша, на которой звенело золото.

Дальше, на специально сколоченных скамьях, сидела знать. Их реакция была иной. Лорды и дамы перешептывались за веерами и дорогими платками. В глазах читалось не сочувствие к жертвам, а тревога за себя. Если сегодня королева может вот так, одним росчерком, сместить и судить Главного Судью, что помешает ей завтра обратить свой взор на их собственные дела? Арест Малдора нарушил неписаное правило. Правило касты, согласно которому власть имущие судят друг друга за закрытыми дверями, без шума и пыли. Цин-Цин вытащила их тайный сговор на всеобщее обозрение, и это пугало их до смерти.

Когда Цин-Цин взошла на помост, воцарилась мертвая тишина. Она села на трон, прямая, как натянутая тетива. Ее простое темно-синее платье, лишенное драгоценностей, было красноречивее любых корон и скипетров. Сегодня она была не монархом, облаченным в золото, а воплощением Закона, беспристрастного и сурового. Рядом с ней, как бесплотная тень, стоял Лаэрим.

Вслед за ней на помост ввели Малдора. Он все еще был в своей расшитой золотом судейской мантии, но тяжелые кандалы на руках и ногах превращали его вид в жалкую карикатуру.

Малдор, едва держась на ногах, окинул площадь мутным взглядом. Он искал поддержки, сочувствия, но видел лишь холодное осуждение и затаенное злорадство. Его обычная самоуверенность испарилась, оставив лишь дряблую оболочку страха.

Цин-Цин подняла руку, призывая к полному молчанию.

— Мы собрались здесь не для мести, но для правосудия!

Голос, усиленный магией, был чист и лишен эмоций.

— Сегодня этот помост, не сцена для королевы, а место, где Закон должен быть услышан. Я выступаю не как ваш монарх, но как Высший Судья, в соответствии с Древним Эдиктом, когда само основание королевства находится под угрозой. Обвиняемый, Малдор, бывший Главный Королевский Судья, будет иметь возможность говорить и защищаться. Каждый свидетель может говорить без страха. И каждый присутствующий здесь будет присяжным в этом суде. Ибо правосудие, вершащееся втайне, это не правосудие, а сговор.

Она перевела взгляд на подсудимого.

— Малдор, вы слышали обвинения, зачитанные на ступенях Дворца Правосудия. Признаете ли вы себя виновным в Предательстве Долга, Продажности и Приведении в Негодность Путей Правосудия?

Малдор вздрогнул. На мгновение в нем проснулся старый юрист-крючкотвор. Он выпрямился, насколько позволяли кандалы.

— Ваше Величество, я… я не признаю себя виновным ни по одному из пунктов!

Его голос прозвучал выше, чем он хотел.

— Это недоразумение, чудовищная ошибка! Я требую…

— Вы ничего не требуете, — отрезала Цин-Цин. — Вы отвечаете. Ваше заявление о невиновности принято. Суд начинается.

— Огласите обвинения, — приказала королева.

Лаэрим шагнул вперед и сухим, бесстрастным голосом зачитал список преступлений Малдора, начиная с дела Лирии и заканчивая десятком других, где справедливость была продана за звонкую монету.

— Вызовите первого свидетеля, — произнесла правительница.

На помост поднялсяАран, отец погибшей цветочницы. Его горе было осязаемым. Оно заполнило тишину площади.

— Моя дочь… — начал он, и голос его сорвался. — Она любила солнце. Она вставала вместе с ним, чтобы собрать самые свежие цветы для горожан. А этот… этот лорд… он скакал по улице, смеясь, будто весь мир его игрушка. Я слышал, как она вскрикнула. Один раз. И все. Когда я подбежал, она лежала на камнях, среди раздавленных цветов… А этот судья… он сказал, что она сама виновата!

По толпе пронесся гул негодования.

Королева дала гулу утихнуть. Она смотрела на несчастного отца с холодным сочувствием.

— Аран, — обратилась она к нему, и ее голос стал чуть мягче. — Расскажите суду, что произошло, когда вы обратились во Дворец Правосудия. Вы подали официальную жалобу?

— Да, Ваше Величество, — кивнул Аран, вытирая глаза рукавом. — Я написал все, как было. Отдал ее писцу. Мне сказали ждать. Я ждал три дня. Потом пришел снова. Мне сказали, что моя жалоба «рассматривается». Еще через два дня я увидел, как Лорд Каэлан спокойно выезжает из своего особняка, смеется с друзьями. Я побежал во Дворец. И тогда… тогда меня принял он.

Он указал дрожащим пальцем на Малдора.

— Он сидел в своем кресле, такой важный… Он даже не смотрел на меня. Он листал какие-то бумаги и сказал, что дело закрыто. Что свидетели показали, будто моя Лирия сама выбежала под копыта, что она была неосторожна. Я кричал, я говорил, что это ложь! А он… он велел страже вышвырнуть меня вон. Сказал, что если я буду и дальше «беспокоить уважаемых людей», меня бросят в долговую яму за клевету.

— Малдор.

Голос королевы снова стал стальным.

— Вы желаете задать вопросы свидетелю?

Бывший судья ухватился за эту возможность, как утопающий за соломинку. Это была его стихия, унижать и запутывать.

— Конечно, Ваше Величество, — проскрипел он, пытаясь изобразить профессиональную невозмутимость. — Аран, не так ли? Вы говорите, что были убиты горем. Разве не правда, что скорбь может затуманить разум и исказить воспоминания?

— Я помню лицо своей мертвой дочери, — глухо ответил мужчина. — Этого не затуманит ничто.

— Но вы сами не видели момента наезда, не так ли? Вы прибежали на крик, — не унимался Малдор. — Вы лишь предполагаете, что всадник был пьян и неосторожен. А что, если ваша дочь, юная девушка, засмотрелась на красивого лорда и сама шагнула ему под копыта? Девичье легкомыслие, вещь известная!

Толпа возмущенно загудела. Обвинять жертву, это было слишком даже для них. Аран сжал кулаки.

— Моя дочь не была легкомысленной! Она несла корзину с цветами для продажи! А он и его дружки не скакали, они летели, как безумные, распугивая людей, сшибая лотки! Они хохотали! Разве так ведут себя люди, которые боятся кого-то случайно задеть?

— У вас нет доказательств! — взвизгнул Малдор. — Лишь эмоции! Ваше слово против показаний десятка других свидетелей, которые я лично выслушал!

— Тех свидетелей, которых запугали или подкупили ваши люди и люди Вейлоров! — выкрикнул в ответ Аран. — Я знаю это! Все это знают!

— Достаточно, — произнесла Цин-Цин. — Свидетель может идти.

Затем выступили другие свидетели, которых привезли из «Тихих Вод». Простая прачка, видевшая все из своего окна. Старый сапожник, чей крик «Остановитесь, безумцы!» потонул в ржании лошадей. Их слова рисовали страшную картину безнаказанности и произвола.

Первой из них на помост поднялась прачка, женщина средних лет по имени Элара. Она нервно теребила край своей шали.

— Говорите, Элара, — мягко подбодрила ее королева. — Где вы были и что видели?

— Я развешивала белье на балконе, Ваше Величество. Мой дом выходит прямо на ту улочку, — начала она, бросая испуганные взгляды на Малдора. — Я видела их. Четверо всадников. Они неслись во весь опор, кричали что-то непотребное. Молодой лорд Вейлор был впереди. Он держал в руке бутылку вина и пил прямо на скаку. Я еще подумала, что добром это не кончится. А потом… потом я увидела девочку, Лирию. Она вышла из-за угла. Она даже не успела ничего понять. Он просто сшиб ее. И остановился. А потом обернулся и рассмеялся.

— Малдор, ваши вопросы, — холодно бросила Цин-Цин.

— Элара, — вкрадчиво начал бывший судья. — Вы говорите, развешивали белье. Значит, ваши руки были заняты. Вы смотрели на веревки, на прищепки, не так ли? А улица была далеко внизу. Вы уверены, что рассмотрели именно бутылку, а не, скажем, флягу с водой? Вы уверены, что слышали смех, а не крик ужаса? Ведь свидетель путается в показаниях, когда дает их в вашем суде, Ваше Величество. В моих протоколах записано, что она «ничего толком не видела».

— В ваших протоколах записана ложь!

Голос прачки окреп от негодования.

— Ко мне приходил человек от вас! Он сказал, что у меня трое детей, и что несчастные случаи на работе в прачечной случаются часто, особенно когда кто-то сует нос не в свои дела! Он дал мне кошель с серебром и велел забыть то, что я видела! Я взяла… мне было страшно за детей! Но я не могу с этим жить!

Она бросила на стол перед королевой маленький мешочек, из которого посыпались серебряные монеты. Толпа ахнула.

Следующим был сапожник Айрен, седой старик с руками, въевшаяся краска в которые была темнее кожи.

— Я сидел у своего порога, тачал сапог. Я услышал топот и крики. Я вскочил и закричал им: «Сбавьте ход, безумцы! Здесь же люди!» А молодой лорд, Каэлан, направил коня прямо на меня. Конь встал на дыбы в шаге от моего лица. «Прочь с дороги, старый хрыч, или я проскачу по тебе!» — вот что он крикнул. А потом он увидел Лирию… и поскакал дальше.

— Айрен, — тут же вмешался Малдор. — Всем известно, что вы уже много лет плохо слышите на левое ухо. И зрение у вас не то, что в молодости. Возможно, вы не так расслышали слова благородного лорда? Может быть, он кричал: «Берегись, добрый человек!»?

— Я отличаю угрозу от предупреждения, — отрезал сапожник. — Так же, как отличаю хорошую кожу от гнилой. А от вас и вашего правосудия, судья Малдор, всегда несло гнилью.

Этот простой и грубый ответ вызвал в толпе гул одобрения. Малдор понял, что проигрывает. Его попытки запутать свидетелей лишь выставляли его подлость в еще более ярком свете.

Потом вызывали других жертв Малдора: вдову купца, чье дело о поджоге было закрыто; сирот, оставшихся без крова. Каждая история была новым гвоздем в крышку гроба репутации судьи.

Кульминацией стало выступление агента-писца Финна. Он слово в слово пересказал подслушанный разговор о взятке. А затем Лаэрим подал знак, и гвардейцы вынесли на помост несколько золотых слитков.

— На этих слитках, изъятых из тайника в доме обвиняемого, стоит клеймо Дома Вейлор, — объявил советник.

Лицо Малдора стало пепельным. Он уставился на золото, затем перевел безумный взгляд на Финна.

— Ложь! — завизжал он, срываясь на фальцет. — Этот мальчишка! Жалкий писец, которого я собирался уволить за пьянство и некомпетентность! Это его месть! Он, марионетка Лаэрима, агент Тайной Стражи, подосланный, чтобы очернить меня! Ваше Величество, вы строите обвинение на словах презренного соглядатая!

Финн не дрогнул под его яростным взглядом. Он смотрел прямо на королеву.

— Ваше Величество, — сказал он ровным голосом. — Я готов подтвердить свои слова под любой клятвой или даже под пыткой Истины. Я слышал каждое слово. Судья Малдор сказал: «Мир стоит дорого, особенно когда его нужно защищать от криков черни». А управляющий Вейлоров ответил: «Мой господин надеется, что эта скромная благодарность обеспечит и будущее молчание свидетелей». После чего судья взял один из слитков и взвесил его на руке, сказав: «За такую цену они будут молчать до конца времен».

Каждая деталь, произнесенная спокойным голосом, звучала как удар молота. Малдор затрясся, понимая, что эта точность убивает его. Он повернулся к лордам Вейлорам, стоявшим в толпе знати.

— Лорд Вейлор! — воззвал он. — Скажите же им! Скажите королеве, что это была не взятка! Это… это был возврат старого долга! Да, именно! Ваша семья была должна моей деньги! Скажите же!

Наступила мертвая тишина. Все взгляды обратились к старому лорду и его сыну Каэлану. Лицо старшего Вейлора было непроницаемо, но паника в глазах его сына была видна даже с помоста. Старый лорд медленно, очень медленно, покачал головой. Он был подлецом, но не идиотом, и понимал, что лжесвидетельствовать перед всей столицей и разгневанной королевой, верный путь на рудники вслед за Малдором. Это молчаливое отречение стало для Малдора последним ударом. Он понял, что его бросили. Его покровители отреклись от него.

— А что касается этих слитков, — бесстрастно продолжил Лаэрим, поднимая один из них. — На них не только клеймо Дома Вейлор. На них стоит особая печать Королевского Монетного Двора, которой помечается золото, выданное из казны по особому распоряжению для нужд гильдий. Дом Вейлор получил партию такого золота три недели назад для закупки мифрильной руды. Ни о каком «древнем долге» не может быть и речи. Это свежие деньги, прямиком из казны в ваш карман, Малдор.

Лаэрим положил слиток на стол. Звук удара металла о дерево прозвучал как приговор.

Отец и сын Вейлоры вздрогнули, как от удара. Малдор затрясся.

— Ложь! — прохрипел он. — Это все клевета! Заговор врагов!

Он метнул отчаянный взгляд на Вейлоров, ища поддержки. Но старый лорд отвернулся, а его сын смотрел в землю. Он был один.

— Вам предоставляется последнее слово, Малдор, — бесстрастно произнесла Цин-Цин.

Малдор предпринял отчаянную попытку спастись, апеллируя не к милосердию, а к закону, который он так долго извращал. Он выпрямился, и в его голосе появились старые властные нотки.

— Ваше Величество, и вы, жители столицы! — начал он громко, обращаясь ко всей площади. — Вы вершите надо мной самосуд! Это не суд, а театр! По какому праву вы нарушаете вековые устои? Где коллегия судей? Где независимые обвинители и защитники? Вы попираете Великую Хартию Правосудия, подписанную вашими же предками!

Он сделал паузу, обводя толпу безумным взглядом.

— Хартия гласит, что каждый, будь он простолюдин или лорд, имеет право на суд равных ему! Я, Главный Королевский Судья! Мои равные — это Коллегия Высших Судей, а не рыночная толпа! Вы создаете опасный прецедент! Сегодня вы судите меня на площади, а завтра любой из вас, любой лорд, любой купец может быть вот так же вытащен на потеху черни по одному лишь слову монарха! Это не правосудие, это тирания! Я не преступник, я, жертва политического заговора! Корона желает подмять под себя независимый суд, и я, лишь первая жертва на этом пути! Я протестую против этого беззакония! Я требую суда по закону, а не по прихоти!

Его речь была искусной и опасной. Он пытался посеять в умах знати и даже простых горожан семена сомнения, выставить себя не коррупционером, а защитником их прав от произвола абсолютной власти. На нескольких лицах в рядах аристократов действительно промелькнуло замешательство.

Когда он замолчал, Цин-Цин медленно поднялась. Гробовая тишина вновь опустилась на площадь.

— Малдор, бывший Главный Королевский Судья, — начала она, и ее голос резал, как морозный воздух. — Суд, свидетелем которому был весь народ столицы, признает тебя виновным по всем предъявленным обвинениям. Твои действия, не ошибка. Это сознательное, корыстное растаптывание самого принципа Правосудия, на котором стоит это королевство. Ты запятнал мантию судьи кровью невинных и грязью золота.

Она выдержала паузу, глядя ему прямо в глаза.

— За преступление Продажности и Осквернения Доверия Короны я приговариваю тебя к пожизненному изгнанию в соляные шахты Белого Пика. Пусть соль разъест твою спесь, а тяжелый труд, быть может, очистит твою душу. Все твое имущество, нажитое на слезах и горе, конфискуется в казну. Из этих средств будут выплачены компенсации всем жертвам твоих лживых вердиктов.

Но это был еще не конец. Наступил черед символического возмездия.

Цин-Цин спустилась с помоста. Ее движения были точны и полны ледяного презрения. Она подошла к дрожащему Малдору. Двумя руками она схватила его за воротник роскошной мантии и с силой сорвала ее с него, оставив стоять в одной рубахе, опозоренным и жалким.

Затем королева взяла со стола для улик тяжелый глиняный кувшин. В нем была не вода, а специальная темно-красная тушь, используемая для аннулирования королевских указов.

— Вот истинный цвет твоего правосудия, Малдор! — произнесла она громко, чтобы слышала вся площадь. — Алый от крови и черный от лжи!

С этими словами она вылила содержимое кувшина на брошенную на пол мантию. Густая красная краска впиталась в дорогую ткань, превращая символ власти в багровое, отвратительное месиво.

Королева с презрением толкнула окровавленный лоскут ногой к ногам бывшего судьи.

— Уведите его! — приказала она гвардейцам. — Пусть имя его будет вычеркнуто из всех судебных летописей. А этот алый стяг пусть вечно напоминает каждому, кто носит мантию судьи, о цене предательства Закона!

«Среброкрылые» поволокли сломленного Малдора прочь под оглушительный свист, улюлюканье и проклятия толпы.

Цин-Цин обвела взглядом тысячи лиц, обращенных к ней. В их глазах она видела не только страх, но и уважение, и проблеск надежды.

— Путь Правосудия очищен, — закончила она. — Отныне жалоба каждого из вас может достигнуть трона. Отныне каждый судья в этом королевстве будет помнить этот день.

Она развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь, оставляя за спиной бурлящую площадь. Скорбь по невинной девушке не утихла, но теперь к ней примешивалось суровое удовлетворение. В королевстве действительно наступил новый день. День, когда правосудие перестало быть товаром и снова стало законом.

Вечер следующего дня застал знать столицы в состоянии, близком к панике. В роскошных гостиных, где еще вчера обсуждали фасоны платьев и ставки на псовых бегах, теперь говорили шепотом, нервно оглядываясь на слуг. В особняке герцога Валериана д’Орсе, убеленного сединами патриарха, чей род был древнее самой королевской династии, собрался цвет аристократии. Тяжелые бархатные шторы были плотно задернуты, словно могли скрыть их от вездесущих ушей королевы.

— Театр! Унизительный фарс!

Герцог Валериан побагровел. Его рука сжимала бокал с рубиновым вином так, что казалось, хрусталь вот-вот треснет.

— Судить Высшего Судью на площади, как простого конокрада! Вышвырнуть его на потеху черни! Она растоптала Великую Хартию!

— Она ее процитировала, Ваша Светлость, — возразил молодой и бледный граф Арман де Монфор, нервно теребя кружевной манжет. Тот самый Древний Эдикт Королей-Основателей. Оказывается, он дает монарху право быть последней инстанцией в делах, угрожающих государству. Кто же знал, что продажный судья — это угроза государству?

— Именно! — подхватила баронесса Элеонора де Бриссак, женщина средних лет, чьи глаза, казалось, видели все и всех насквозь. — Все знали, что Малдор берет. Это было… правилом игры. Неприятным, но понятным. А Цин-Цин перевернула доску. И дело не только в Малдоре. Вы слышали, что случилось сразу после суда?

Все взгляды обратились к ней. Баронесса сделала драматическую паузу.

— «Среброкрылые» не вернулись в казармы, — понизив голос, продолжала она. Отряд под командованием того самого капитана Галахада, направился прямиком в особняк Вейлоров. Они арестовали и молодого Каэлана, и его отца. Прямо на глазах у рыдающей леди Вейлор. Их обвиняют в соучастии, подкупе должностного лица и лжесвидетельстве, которого они, к слову, даже не успели совершить. Старому лорду хватило ума промолчать, но королеве, видимо, этого оказалось мало.

В гостиной воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине. Арест одного из своих, без суда, по одному лишь подозрению, основанному на показаниях каких-то простолюдинов и шпионов. Это пугало больше, чем судьба самого Малдора.

— И это не все, — добавил граф Арман, и его голос дрогнул. — Мой кузен служит в городской страже. Сегодня днем к ним явилась принцесса Календис. Лично. С ней были два капитана «Среброкрылых». Она уволила начальника стражи и половину офицеров. Просто выгнала вон, обвинив в преступной пассивности. Говорят, они получали от Малдора долю за «правильное» ведение дел на улицах.

— Боги милостивые… — выдохнул герцог. — Она чистит все. Мой управляющий донес, что в Торговой гильдии паника. Начались повальные проверки документов. Вспоминают все старые дела. Того самого купца, что сгорел. Его вдова подала новое прошение, и его приняли к рассмотрению в первую очередь.

— Это послание, — заключила баронесса Элеонора, и в ее голосе слышался не только страх, но и толика восхищения. — Она не просто наказала виновных. Она показала всем нам, что неписаные правила больше не действуют. Что богатство и титул, больше не являются щитом. Она обратилась напрямую к народу, и народ ответил ей обожанием. Вы слышали, что кричали на площади, когда уводили Малдора? Они славили ее имя.

— Они славили тиранию!- вновь взорвался герцог. — Сегодня она судит за взятки, а завтра начнет судить за недостаточно лояльные разговоры в собственных гостиных! Ее «Королевские Лазутчики» повсюду! Кто даст гарантию, что один из этих слуг не доносит каждое наше слово ее эльфу, Лаэриму?

Страх стал почти осязаем. Аристократы, привыкшие к закулисным интригам и полной безнаказанности, внезапно осознали, что оказались под ярким, безжалостным светом, и им негде было спрятаться. Их мир, построенный на тайных сговорах, рушился.

***

Неделю спустя, когда первые волны шока улеглись, сменившись глухим, затаенным ропотом, королева Цин-Цин сидела в своем кабинете за тем же массивным столом из черного дерева. Но теперь на нем лежал не ворох тревожных донесений, а карта королевства, которую она изучала вместе с младшим сыном, Таэлионом.

Дверь тихо отворилась, и вошла ее средняя дочь, Иларин. Сняв перчатки, она присела в кресло напротив матери. Ее лицо, как всегда проницательное, было серьезным.

— Мама, я провела весь день среди придворных дам, — начала она, пропуская официальные обращения. — Разговоров только и есть, что о суде и его последствиях.

— И что же говорит наша знать? — спросила Цин-Цин, не отрывая взгляда от карты.

— Они напуганы до смерти, — ответила Иларин. — Они шепчутся по углам, что ты разрушила вековые устои. Что арест Вейлоров и чистки в ведомствах — это только начало. Что ты установила диктатуру, опираясь на любовь простолюдинов и шпионов Тайной Стражи. Они боятся, что отныне любой неосторожный шаг, любой старый грешок может привести их на площадь. Они говорят, что ты стала непредсказуемой и безжалостной.

Цин-Цин медленно подняла голову. В ее глазах не было ни жестокости, ни гнева. Лишь глубокая, как вечернее небо, усталость и твердая уверенность. Она посмотрела на дочь, и уголки ее губ едва заметно дрогнули в подобии улыбки.

— Хорошо, — тихо произнесла она. — Пусть боятся. Правосудие не должно быть предсказуемым для тех, кто привык его покупать. Пусть знают, что Закон снова обрел зрение. И он смотрит на всех одинаково.


Белая роза.

Зима в столице в тот год выдалась лютая, но холод, сковавший мраморные залы аристократических особняков, был куда страшнее любого мороза. Он исходил не от заиндевевших окон, а изнутри, из сердец, отравленных страхом и уязвленной гордостью. Реформы королевы Цин-Цин… Их называли реформами, но для нас, для древних домов, чьи имена были вписаны в историю королевства задолго до ее восшествия на трон, это было узаконенное ограбление. Они резали по живому, отсекая вековые привилегии, как лекарь отсекает больную конечность, не заботясь о боли пациента.

Конфискации. Это слово, прежде звучавшее лишь в историях о поверженных врагах, теперь шепотом произносили в каждом доме. Имения лордов, «провинившихся» перед короной, уходили в казну с пугающей легкостью. А что считалось виной? Неуплата нового, непомерного налога, неосторожное слово, брошенное в винных парах, или просто старая вражда с кем-то, кто оказался ближе к трону. Ее «Королевские Лазутчики», эта невидимая армия шпионов под предводительством Лаэрима, казалось, были вездесущи, как плесень в сыром подвале. Их донесения, написанные на дешевой бумаге, имели больший вес, чем слово пэра королевства.

Апогеем унижения стали «Кристальные Урны», установленные на площадях. Прозрачные сосуды, куда любой простолюдин, любой портовый грузчик или оборванец мог опустить анонимную записку, оклеветав своего господина. И этой анонимке давали ход! Начиналось расследование, унизительное, въедливое, заставлявшее благородных мужей оправдываться перед безродными чиновниками. Отец перед смертью, сжимая кулаки добела, говорил, что так рушатся устои, что чернь, почуявшая вкус власти над своими господами, неизбежно превратится в кровожадную толпу. Я видел неподдельный страх в глазах старых лис, вроде герцога Торана, который пережил три смены власти и десятки интриг. Но даже он теперь вздрагивал от каждого стука в ворота.

Но больше всего… Больше всего меня задел арест дяди Рейвана. Лорд Рейван Вестмарк, брат моего отца, был человеком своего времени. Не святой, но и не злодей. Да, он немного нагрешил с таможенными сборами, перенаправив часть королевской доли в собственный карман. Так делали десятилетиями! Это было неписаным правом тех, кто владел портовыми городами. Но для королевы Цин-Цин неписаных прав не существовало. Дядю арестовали, провели скорый суд и отправили в соляные рудники Белого Пика. В рудники! Как простолюдина, укравшего кошелек на рынке. Честь нашего дома, дома Вестмарк, была втоптана в грязь.

Именно тогда холод отчаяния сменился жаром гнева. Я не был один. Этот жар охватил многих. Мы начали собираться. Сначала тайно, в дальних комнатах старых особняков, под предлогом поэтических вечеров или карточных игр. Затем смелее, в загородных поместьях, на охоте, где лай собак и звуки рога заглушали наши крамольные речи. В воздухе, пропитанном ароматом дорогого вина и сигарного дыма, звучали слова о «тирании выскочки», о «попирании вековых прав аристократии», о «забвении чести». Мы цитировали Великую Хартию, подписанную предками, клялись именами павших героев. Мы были дерзкими, полны идеализма и оскорбленного достоинства.

Из этого брожения и родился наш союз. Мы назвали его «Белая Роза». Символ чистоты наших помыслов, в противовес алой крови, которой, как нам казалось, королева заливала основы королевства.

Лидеров было двое, и они были подобны огню и льду. Граф Валтар, дальний родственник самой Цин-Цин, обладал пламенным красноречием и харизмой. Он был высок, красив и носил в глазах тень уязвленного права. Он искренне считал, что трон по праву рождения должен был принадлежать его ветви семьи. Его речи зажигали сердца. Он говорил о возрождении истинного духа эльфийской аристократии, о чести и доблести, которые «прозаичная политика королевы-торговки» сменила на бухгалтерские книги и доносы.

Вторым был полковник Рендал, герой последней войны с гоблинами. Суровый, немногословный ветеран, чье лицо было испещрено шрамами. Он был льдом. Рендал презирал «полицейских шпионов» Лаэрима и считал унижением для армии то, что гвардейские полки занимаются оцеплением на площадях, пока какие-то соглядатаи вершат судьбы королевства. За ним стояли офицеры, верные ему до гроба, оскорбленные невниманием короны к их заслугам.

Я, лорд Элдан Вестмарк, молодой поэт из древнего, но обедневшего рода, был очарован ими обоими. В их пылких речах и холодной решимости я видел спасение. Спасение чести моего дома, спасение нашего мира от вырождения. Я писал гимны для «Белой Розы», стихи, полные отваги и призывов к борьбе. И я верил в каждое слово.

Ранней весной, когда природа пробуждалась ото сна, пробудился и наш заговор. План Валтара, озвученный им в сводчатом подвале его особняка, показался мне гениальным в своей дерзости и, как я тогда думал, благородстве. Он был безупречен, как строка из классической баллады.

— Нет, друзья мои, мы не убийцы, — говорил Валтар, и его голос бархатом обволакивал тишину. Мы, лекари. Мы должны удалить опухоль, сохранив тело государства здоровым. Никаких покушений, никакой резни. Свержение. Чистое, быстрое, как в старых добрых хрониках.

День был выбран идеально, Весенний Парад Гвардии. День, когда столица наполнена музыкой и ликованием, а бдительность стражи притуплена праздником. Ключом к успеху была рота «Среброкрылых», личной гвардии королевы, которой командовал капитан, беззаветно преданный полковнику Рендалу. В час, когда королева будет принимать парад на центральной площади, эта рота должна была без боя открыть нам Серебряные Ворота Дворца Рассвета. Там её и возьмём.

Мы, члены «Белой Розы», спасители. Как смешно и горько звучит это слово сейчас. Мы должны были разделиться. Одна группа под командованием Рендала берет под контроль тронный зал и арсенал. Другая, во главе с Валтаром, казначейство и покои королевы. Ее саму и детей… их планировали взять под «надежную охрану». Валтар клялся на крови своих предков, что ни один волос не упадет с их голов.

— Цин-Цин будет лишь низложена, — убеждал он нас, глядя каждому в глаза. — Мы предоставим ей выбор: добровольное отречение и почетное изгнание на Лазурные острова. Она сможет жить там в роскоши, вдали от дел, которые ей, очевидно, не по плечу. Дети останутся здесь, как гаранты ее благоразумия.

Я верил ему. Я верил, что это гуманно, что это единственный способ избежать гражданской войны. А я… мне была обещана не просто месть за дядю. Мне, поэту, обещали место в новом Тайном Совете, который будет править от имени малолетних наследников. Восстановление чести и влияния дома Вестмарк. Эта мечта пьянила сильнее любого вина.

Я с головой ушел в плетение паутины. Осторожно, намеками, я прощупывал настроения среди молодых аристократов, ища тех, кто был «надежен». Я передавал шифрованные записки, запрятав их в переплеты сборников стихов. Я чувствовал себя героем романа, рыцарем, идущим на бой с драконом тирании. Каждый день был наполнен тайной, риском и ощущением причастности к великому делу, которое изменит историю.

Но постепенно в этой идеально сотканной паутине стали появляться трещины. Сначала почти незаметные. Пьяные разговоры некоторых заговорщиков в тавернах, где после третьей бутылки начинался откровенный дележ должностей и имущества тех, кто оставался верен королеве. Я слышал презрительные высказывания о «черни», которую, после переворота, «надо будет хорошенько высечь и поставить на место, чтобы знала свою роль». Это коробило мой идеализм, но я списывал это на хмель и горячность.

Однажды вечером, после очередной встречи, полковник Рендал, провожая меня, обмолвился, глядя куда-то в темноту:

— Когда все закончится, придется провести чистку в гвардии. Тщательную. Всех, кто сейчас лижет пятки Лаэриму и его шпионам, под трибунал. А особо ретивых, голову с плечь. Армия должна быть единой, как кулак. Никаких сомнений.

Его слова, произнесенные будничным тоном, будто речь шла о прополке сорняков, оставили в моей душе неприятный след. Я пытался заглушить эти сомнения. Я пил дорогое вино, писал еще более пылкие стихи о свободе и чести, убеждая себя, что великая цель требует жестких мер. Я не хотел видеть, что белая роза наших помыслов начинает покрываться бурыми пятнами.

Трещина, появившаяся в моем сознании, превратилась в пропасть за неделю до Парада. В тот день я бесцельно бродил по городу, пытаясь унять тревогу, сжимавшую сердце. Судьба занесла меня в Нижний Город, в кварталы, где смрад сточных канав смешивался с запахом дешевой еды. И там, у строящегося здания новой больницы, я увидел ее. Королеву.

Она была не на портрете и не на троне, в окружении стражи и льстецов. Она стояла на грязной улице в простом темно-синем платье, без короны, без украшений. Рядом с ней был лишь седовласый лекарь. Она говорила с ним, указывая на планы, затем подошла к женщине с больным ребенком на руках, что-то спросила, коснулась лба малыша. Ее прекрасное лицо… Я стоял в небольшой толпе зевак, натянув поглубже капюшон плаща, и всматривался в него, как завороженный. Я ожидал увидеть холодную надменность тирана, но видел лишь глубокую, почти материнскую усталость. И стальную решимость. И сострадание. Не к нам, лордам, а к ним. К этим простым людям, ради которых она ломала наши вековые привилегии.

Потом к ней подошла другая женщина, в черном платке. Она плакала и говорила что-то сбивчиво. Я расслышал обрывки фраз: «…мой сын… ложный донос… на каторге… невиновен…» Королева слушала ее долго, не перебивая. А потом взяла ее за руку и сказала так тихо, что я едва расслышал: «Я знаю. Я подниму его дело. Если он невиновен, он вернется домой. Я обещаю».

В тот момент что-то во мне надломилось. Образ жестокой узурпаторши, который мы так старательно рисовали на наших тайных собраниях, рассыпался в прах.

Окончательно мой мир рухнул тем же вечером. Я пришел в особняк Валтара, чтобы передать последние сведения. Графа не было в кабинете, и слуга сказал, что он в оранжерее. Я пошел туда. Сквозь густую листву я услышал голоса и замер за мраморной колонной, не желая прерывать разговор. Говорили Валтар и Рендал.

— …но отречение ничего не решит, Валтар, ты же понимаешь, — рокотал холодный голос полковника. — Щенки окрепнут. Вокруг них всегда будут собираться недовольные. Через десять, двадцать лет они вернутся и потребуют трон матери. Это вечная угроза.

— И что ты предлагаешь, Рендал?

В голосе Валтара слышалось нетерпение.

— Ну…

Наступила короткая пауза, а затем Рендал произнес слова, которые до сих пор звучат у меня в ушах, как похоронный звон:

— Несчастный случай. Во время штурма во дворце начнется паника, суматоха. Пожар. Трагическая гибель наследников. И самой королевы. Никто не сможет доказать обратного. Это необходимое зло. Ради стабильности нового порядка.

Он сказал это так… так буднично, будто речь шла о выбраковке больных щенков в помете, чтобы сохранить породу чистой. Я ждал, что Валтар возмутится, вскрикнет, назовет его чудовищем, негодяем. Но он лишь долго молчал, а потом тихо ответил:

— Да. Пожалуй, ты прав. Это… печальная необходимость.

В тот миг мой прекрасный замок, построенный из принципов, клятв и стихов, рухнул, погребая меня под своими обломками. Белая Роза. Символ чистоты. Какая чудовищная ложь! Мы были не спасителями. Мы были бандой убийц, готовых зарезать королеву и её детей ради власти. И я… я был одним из них. Я был соучастником.

Всю ту ночь, последнюю ночь перед Парадом, я не спал. Я метался по своей комнате, как зверь в клетке. Передо мной лежали два пути, и оба вели в бездну.

Первый, молчать. Сделать вид, что я ничего не слышал. Пойти утром вместе со всеми к Серебряным Воротам, ворваться во дворец и стать соучастником убийства. Умыть руки в крови невинных, чтобы восстановить честь дома Вестмарк. Сама мысль об этом вызывала приступ тошноты. Лица детей королевы, которых я видел на официальных приемах, стояли у меня перед глазами.

Второй путь… предательство. Предать клятву, данную на оружии. Предать тех, кого я еще вчера называл друзьями. Друзьями? Нет. После того разговора в оранжерее они перестали быть для меня друзьями. Они стали чудовищами, точной копией тех тиранов, которых сами же клялись свергнуть. Но предать… само это слово было для меня, аристократа, воспитанного на кодексе чести, синонимом самого страшного греха.

Что бы сказал отец?

«Честь, в верности своему слову и своему дому!» — прозвучал в памяти его суровый голос.

Но что есть мой дом? Эти старые, обветшалые стены родового гнезда, которые я надеялся вернуть к былому величию? Или все королевство? Та королева, что строит больницы для бедняков и обещает справедливость вдове каторжника? Или те, кто готов зарезать детей ради «стабильности нового порядка»?

Я подошел к окну. Предрассветные сумерки окутывали город. В душе бушевала буря. Страх, отчаяние, омерзение к себе и к ним. Я вспоминал лицо той матери у больницы. Ее заплаканные глаза и слабую надежду, вспыхнувшую в них после слов королевы. Я вспоминал холодный, деловитый тон Рендала. И я понял, что есть честь, которая выше клятвы, данной злодеям. Это честь не позволить свершиться чудовищному злу.

Мое решение было принято. Не из трусости, не из страха за свою шкуру. Я прекрасно понимал, что в случае провала заговора меня ждет та же плаха, что и остальных. Оно родилось из омерзения. Из последней, отчаянной попытки спасти хоть что-то человеческое от надвигающегося кошмара.

Я сел за стол. Руки дрожали. Я взял перо и на простом листе бумаги, без подписи и герба, начертал несколько коротких, отрывистых фраз. Я не называл своего имени. Я лишь указал место и время сбора заговорщиков перед штурмом. Конный двор особняка Валтара. Указал на Серебряные Ворота и роту «Среброкрылых». Перечислил ключевые фигуры: Валтар, Рендал, еще несколько самых влиятельных лордов.

Сложить письмо. Запечатать его простой восковой печатью без оттиска. Теперь нужно было его доставить. Я не мог доверить это никому из слуг. Я накинул темный плащ, спустился по черной лестнице и вышел на еще сонные улицы. У задних ворот дворца, где жил Лаэрим, я нашел того, кого искал, оборванного мальчишку-газетчика, дрожащего от утреннего холода. Я сунул ему в руку золотую монету, целое состояние для него, и протянул письмо.

— Отнесешь это к воротам, — прошептал я, стараясь изменить голос. — Отдай стражнику и скажи, что это срочное донесение для главы Тайной Стражи. И беги. Понял?

Мальчишка, ошарашенно глядя на золото, лихорадочно закивал. Он выхватил письмо и бросился к воротам. Я же растворился в тенях переулков, возвращаясь в свой дом. Предатель. Я сделал свой выбор.

Утро Парада было ясным и солнечным. Мы собрались на конном дворе особняка Валтара, как и было условлено. Все в парадных мундирах, сияющих золотым шитьем, но под плащами у каждого было спрятано оружие. Лица заговорщиков были бледны, но глаза горели лихорадочным огнем предвкушения. Валтар, стоя на ступенях конюшни, говорил о «новом рассвете для нашего народа», о «заре свободы, что взойдет над королевством». Рендал молча отдавал последние приказы командирам отрядов.

Мое сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь глухими ударами в висках. Я ждал. Каждую секунду я ждал, что ворота распахнутся и во двор ворвутся гвардейцы Лаэрима. Но ничего не происходило. Тишина, нарушаемая лишь фырканьем лошадей и звоном оружия.

«Может, пронесло? — мелькнула в голове безумная, отчаянная надежда. — Может, мальчишку поймали? Или письмо попало не в те руки?»

Мы выдвинулись. Малыми группами, по разным улицам, чтобы не привлекать внимания. Мы двинулись к Дворцу Рассвета. Я был в отряде, который шел к Серебряным Воротам. Улицы, ведущие к ним, оказались подозрительно пусты. В день Парада здесь должны были толпиться зеваки, но сейчас не было ни души. Тревога сжимала горло ледяными пальцами.

И вот они, Ворота. Массивные, окованные серебром. И они были открыты! У входа, как и было условлено, стояла рота Рендала. Солдаты вытянулись при нашем приближении. Нас пропустили внутрь. Мы оказались во внутреннем дворе дворца. Сердце заколотилось еще быстрее. Неужели получилось? Неужели я ошибся, и мой донос не сработал?

И тут… Раздался оглушительный, скрежещущий грохот. Но не сзади. Ворота не захлопнулись. Звук донесся сверху. Я поднял голову и похолодел. На зубчатых стенах, на крышах окружающих зданий, там, где мгновение назад было пусто, теперь стояли эльфы. Сотни. Лучники. Их длинные эльфийские луки были натянуты, а наконечники стрел зловеще блестели в утреннем солнце. Это были не «Среброкрылые». Это была Личная Стража Королевы, ее элита в черных доспехах. Безмолвные, неподвижные, как статуи смерти.

Мы были в ловушке.

А в дальнем конце двора, перед высокими дверями, ведущими во дворец, стояла она. Цин-Цин. Не в платье, а в боевых доспехах цвета вороненой стали, которые я видел лишь на гобеленах. Рядом с ней, словно тень, застыл Лаэрим, с непроницаемым, как всегда, лицом. А по правую руку, капитан Галахад, держащий в руке обнаженный меч.

— «Спасители».

Голос королевы, усиленный магией, ударил, как удар грома в абсолютной тишине. Он не был громким, но проникал под кожу, в самые кости.

— Вы явились без приглашения. И с оружием. Положите его. Сейчас.

Наступила мертвая, звенящая тишина. Казалось, я слышал, как кровь стучит у меня в ушах. Рендал, оправившись от первого шока, с яростным ревом выхватил меч.

— Вперед! За мной! К королеве! Прорвемся!

Он бросился вперед, ожидая, что его верная рота последует за ним. Но его солдаты, те самые, что открыли нам ворота, не двинулись с места. Они стояли, опустив глаза, и медленно, один за другим, опускали оружие на брусчатку. Их тоже предали. Или они предали нас.

Валтар побледнел как полотно. Его лицо вмиг утратило всю свою харизматичную красоту, превратившись в маску ужаса. Я посмотрел на свой меч в руке. Бесполезная игрушка. Все было кончено, даже не начавшись. Я разжал пальцы, и мой клинок с оглушительным звоном упал на камни. Этот звук прозвучал как приговор. Другие, глядя на меня, последовали моему примеру. Мечи падали на землю, знаменуя конец «Белой Розы».

Лишь Рендал, обезумев от ярости и предательства, продолжал бежать один к подножию лестницы, где стояла королева. Он не пробежал и десяти шагов. Раздался сухой, короткий свист, и десяток черных стрел одновременно вонзились в его тело. Он рухнул на землю, даже не вскрикнув.

Валтара скрутили, как барана на ярмарке. Нас всех… всех, кого Лаэрим знал по именам, благодаря… благодаря мне, окружили и заковали в кандалы. Унижение ареста, холод железа на запястьях, презрительные взгляды гвардейцев.

Суд был скорым. Для них. Валтара и еще нескольких лидеров, тех, кто планировал убийство, приговорили к «Вечному Заточению» в Башне Безмолвия, страшном месте, где особая магия медленно гасит не только волю, но и саму мысль, превращая человека в пустую оболочку. Полковника Рендала, как павшего с оружием в руках, посмертно объявили предателем, а его род лишили всех титулов. Других ждали конфискация имущества, изгнание, каторга.

Меня… меня не судили вместе со всеми. Неделю я провел в одиночной камере, в холоде и неизвестности. А затем меня вызвали к ней. Лично.

Тронный зал был пуст и гулок. Не было ни стражи, ни советников. Только она. Прекрасная Цин-Цин сидела не на троне, а на его нижней ступеньке, в простом темном платье. Она выглядела невероятно усталой, и под глазами залегли тени.

— Почему, лорд Вестмарк? — спросила она, когда я остановился в нескольких шагах.

Ее голос был тихим, лишенным и магии, и гнева.

Она спросила не «зачем ты предал их?», а «почему ты предал заговор?». И в этой формулировке была целая пропасть.

И я рассказал. Все. О своем идеализме, об унижении моего дома. О речах Валтара и о том, как я им верил. А потом, о больнице в Нижнем Городе, о ее лице, о матери каторжника. И о разговоре в оранжерее. О словах Рендала про детей, которых нужно устранить, как щенков. О том, что я не хотел быть убийцей.

Она долго молчала, глядя куда-то в пустоту зала. Казалось, она взвешивала не только мои слова, но и всю ту боль, что принесли эти события.

— Ваше предательство спасло жизни, — наконец произнесла она. — Возможно, даже жизни моих детей. За это я вам благодарна. Но оно же погубило вашу честь в глазах вашего сословия навеки. Выбор был жесток, и вы его сделали. Теперь вы заплатите свою цену.

Она встала.

— Конфискация половины ваших родовых поместий в пользу казны. Остальное, вам. Но вы покинете столицу. Навсегда. Живите в своих оставшихся землях. Я не хочу больше видеть вас при дворе. Стройте дороги. Открывайте школы для крестьянских детей. Докажите, что ваша совесть стоила той цены, которую вы заплатили. И помните, лорд Вестмарк: я знаю все, что вы сделали. И дурное, и хорошее. Идите.

Я поклонился и вышел. Не герой. Не мученик. Не лорд в полном смысле этого слова. Изгой.

Белая роза — прекрасный символ нашего заговора, теперь для меня лишь вечное напоминание о чистоте, которую так легко запятнать, и о предательстве, которое иногда становится единственным путем к спасению. Иногда по ночам я думаю, что Рендал был прав в одном: мои отпрыски, если они у меня когда-нибудь будут, станут носить клеймо предателя.

Но когда я вижу, как крестьянские дети с криками бегут в маленькую школу, которую я построил на собственные деньги… когда я слышу, как в новой лечебнице для бедняков поют благодарственные гимны… я надеюсь. Я надеюсь, что та страшная цена была заплачена не напрасно. И что королева… что Цин-Цин была права, сломав нас. Даже если для этого ей пришлось сломать и меня.