Разные люди

1

Белая «девятка» остановилась за бетонным забором, ограждавшим территорию школы, и отражение бледного неба и больших серых облаков замерло на капоте, крыше и стеклах автомобиля. Сидевший за рулем мужчина выставил нейтральную передачу и повернулся к супруге, которая сидела справа от него:

— Так через сколько за тобой приезжать?
— Если они не затянут все, как в прошлый раз, то часа через два-два с половиной.
— Ну, маякнешь, когда все закончится.
— Хорошо, — сказала женщина и, подняв с колен, прикрытых юбкой темно-зеленого платья, бежевую сумочку, повесила ее себе на левое плечо. — Ты же пока сразу можешь проехать по магазинам? Посмотреть смесители…

Она еще не договорила, а ее супруг уже отвечал с незначительной раздраженностью в голосе:

— Ну, Лен, конечно, я же сказал, что проеду, куплю.
— Ну, все, все, хорошо, — проговорила успокоительным тоном, кивая, женщина и открыла дверцу.
— Давай, удачи вам!
— Спасибо, — ответила она, коротко взглянув на мужа, протянула руку и взяла с заднего сиденья небольшой черный пакет, после чего вышла из машины и аккуратно закрыла за собой дверцу.

Выпрямившись, женщина пригладила платье к плавным очертаниям своей стройной фигуры и пошла на каблуках по неровной земле за угол побеленного старого забора, в котором метрах в пятидесяти находилась синяя металлическая калитка. Она была открыта и пропускала через себя тянущийся к школе неторопливый редкий поток людей — детей и взрослых, в основном женщин и девочек. Многие были нарядными и особенно бросались в глаза девочки: пышные и интересно уложенные прически, ярко накрашенные глаза и губы указывали на особенность случая, по которому собирались здесь сегодня все эти люди. Большинство из них прибыли сюда пешком и потому, ввиду пасмурной осенней погоды, носили легкие куртки и ветровки, из-под которых выглядывали, распушаясь, поблескивая и переливаясь разными цветами, признаки грядущего события, какого-то торжества, неведомого почти никому в этом небольшом городе, ведь календари показывали сегодня самый обычный субботний день.

Елена Петровна Зайчик, красивая рыжеволосая женщина лет сорока, на добрых десять-пятнадцать сантиметров возвышающаяся над другими женщинами и над некоторыми мужчинами, на миг остановившись и одарив стягивавшихся к школе людей непродолжительным взглядом — просто чтобы убедиться, что знакомых среди них нет и здороваться ни с кем не нужно, — прошла через калитку и направилась по прямой к крыльцу школы, изнутри которой уже слышна была музыка. Женщина стучала каблуками по асфальту не в такт приглушенной музыке и не в ритм ударам своего сердца, а много медленнее их, и контролировала частоту своего дыхания, стараясь не позволить себе разнервничаться пуще того, что; она считала для себя позволительным. По ее сильному телу в какой-то момент пробежала дрожь, и приподнялись почти невидимые белые волоски на руках и шее, но причиной тому было лишь неожиданное прикосновение ветра, а не волнение. В следующий миг она заметила на вершине лестницы, у перил, невысокую, худенькую светловолосую девочку в зеленом длинном платье и с синей джинсовой курткой на плечах, и с этого момента женщина начала забывать о собственных чувствах, сосредоточив мысли на своей ученице.

Девочка узнала учительницу и неслышно обратилась к стоявшей рядом худощавой женщине в темно-красном пиджаке поверх белой футболки и в длинной юбке в цвет пиджака, после чего та обратила внимание на Елену Петровну и улыбнулась ей. Преподаватель начала подниматься по лестнице, и девочка крикнула:

— Здравствуйте, Елена Петровна!

Учитель кивнула в ответ, искренне широко улыбнувшись, но ничего не сказала.

— Здравствуйте, — ответила наконец она, достигнув последней ступени.
— Здравствуйте. Я бабушка Насти, Лариса Леонидовна, — сказала сопровождавшая свою внучку женщина с несколько вытянутым лицом, еще выступавшим в качестве поля для активного сражения между зрелостью и старостью. Исход этого противостояния был, конечно, предопределен, однако осевшей вокруг глаз и губ коже с постепенно углублявшимися морщинами оказывали серьезное сопротивление очень живая мимика, яркие голубые глаза, не утратившие полноту щеки и ровные, белоснежные зубы, на которые так приятно было смотреть всякий раз, когда накрашенные тонкие губы этой женщины растягивались в улыбке.
— Здравствуйте, Лариса Леонидовна.
— Можно просто «Лариса», — проговорила та и переместила свою сумочку с одного плеча на другое. В средних размеров серой сумочке, судя по тому, как «неохотно» она двигалась, было что-то довольно тяжелое.
— Вы давно пришли? — спросила учитель.
— Ну, уже давненько, если честно, — отвечала, легко посмеявшись, Лариса Леонидовна. — Ей же прям неймется, она и спать допоздна не могла лечь, и с утра плохо поела и хотела, чтобы мы вышли на полтора часа раньше, чем было нужно… — Елена Петровна слушала рассказ бабушки и, шагнув ближе к своим спутницам и освободив таким образом больше места для прохода людей у нее за спиной, улыбнулась, наклонила голову и погладила Настю по спине. Лариса Леонидовна закончила: — Мне еле удалось уговорить ее подождать сорок минут.
— Волнуемся, значит? — спросила Елена Петровна и, одновременно с утвердительным кивком Насти, добавила, глядя на последнюю: — Не надо волноваться. И мерзнуть тут тоже не надо. Давайте пойдем внутрь, — сказала она и уверенным жестом показала на вход.

Они втроем направились к распахнутой двери школы. Учитель впереди, бабушка с внучкой сзади. Лариса Леонидовна проговорила в спину высокой преподавательницы:

— Да мы уже там просто исходили все, она в итоге захотела встретить вас на улице.
— Понятно, — ответила учитель, чуть обернувшись, когда они зашли в фойе. — Это явно всё нервы. Ничего, сейчас мы порепетируем, и будет легче. Пойдемте, узнаем, где мы сможем распеться.



2

Елена Петровна сидела перед черным фортепиано, выдерживая идеальную осанку, что вкупе с ее красивым темно-зеленым платьем придавало ей очень уверенный и элегантный вид. Ее твердая спина была обращена к незанавешенному окну, через которое прямоугольную узенькую аудиторию освещали рассеянные тускловатые лучи скрывавшегося за облаками солнца. Девочка-пятиклассница стояла рядом с фортепиано и, глядя в окно на покачивающиеся от ветра ветви большого тополя, под руководством своего преподавателя, извлекавшего с помощью клавиатуры нужные ноты из музыкального инструмента, выполняла различные упражнения, предназначенные для «разогрева» голосовых связок.

— Маааа-моооо-мииии-моооо-муууу, — пропела девочка одновременно с пятью такими же нотами, которые сыграла Елена Петровна. Фактически это были лишь три ноты, по которым голос Насти шел, как по ступеням: шаг-выше-выше-ниже-ниже. Последняя нота была той же самой, с которой начиналась фраза.
— Молодец, — похвалила, качнувшись вперед, учитель, и тут же сыграла новую ноту, которая сообщила Насте, что теперь нужно будет пропеть то же самое, но на полтона выше.
— Маааа-моооо-мииии, — пела в унисон с фортепиано Настя, каждый слог пропевая выше, чем предыдущий, — моооо-муууу, — эти последние два слога были спеты так же, как и первые два, но сверху вниз.
— Умничка, еще.
— Маааа-моооо-мииии-моооо-муууу.
— Шире рот.
— Маааа-моооо-мииии-моооо-муууу.
— Мииии, — снова пропела наивысшую ноту сама Елена Петровна. — Мииии… Ну-ка, дотяни.
— Мииии.
— Вот так! — одобрительно воскликнула и кивнула женщина. — Моооо-муууу.
— Моооо-муууу.
— Молодечек! Теперь еще раз вниз.

В целом на распевку ушло около 15-20 минут. Наконец, Елена Петровна сказала, что уже хватит, взяла с крышки фортепиано свою бежевую сумочку и достала из нее бутылочку воды.

— Возьми, попей. Я слышу, у тебя губы липкие, — сказала она и протянула бутылочку девочке, предварительно открыв для нее пробку.
— Спасибо, — ответила Настя, села за одну из парт и сделала несколько глотков.

Елена Петровна достала из сумочки свой небольшой красный мобильный телефон и, не раскрывая его, нажала на кнопку, чтобы засветился маленький дисплей на крышке:

— Через двадцать минут начало. Нужно успеть хотя бы пару раз с фонограммой порепетировать.

Девочка поставила бутылку на парту и, слыша в голове эхо слов учителя, почувствовала уже хорошо знакомое ей, но всегда одинаково неприятное и тяжелое волнение. Сердце вдруг стало биться сильнее, но как-то нехотя, лениво, однако совсем не биться оно не могло и было обречено работать так же, как Настя была обречена пережить этот конкурс, как бы он ни прошел и чем бы ни закончился.
Елена Петровна подала Насте синюю бутылочную крышку:

— Держи, закрой, чтоб не разлить.

Настя не отреагировала.

— Настя-я?
— А? Да?
— Закрой бутылку, говорю, а то заденешь, разольется.

Девочка взяла пробку, закрыла бутылку и подала ее учительнице, сделав несколько шагов к фортепиано:

— Спасибо, — снова поблагодарила она, возвращаясь за парту.
— Пожалуйста, — ответила Елена Петровна и вернула бутылку вместе с мобильным телефоном назад в сумку. — Если захочешь попить, в любой момент скажи мне. Я эту воду для тебя взяла.
— Спасибо.
— Пожалуйста.

Преподаватель поднялась со стула, вернула свою сумку на крышку фортепиано, а взамен взяла в руки черный пакет. Раскрыв шуршащий пакет, она достала из него небольшой серебристый CD-плеер (люди по привычке все еще называли такие магнитофонами). Несмотря на то, что это было не так просто и довольно затратно, Елена Петровна за последние пару лет успела обновить свою коллекцию инструментальных фонограмм, которая раньше вся была на аудиокассетах. Новые фонограммы она теперь сразу записывала на диски, и многие из них были скачаны с Интернета, но некоторые (как та фонограмма, которая будет сопровождать выступление Насти) были записаны за ее собственные деньги на студии в бывшем Дворце пионеров.

На стене сбоку от фортепиано была розетка, которую по неаккуратности слегка подкрасили во время летнего ремонта, но никто не придал этому значения и теперь некогда белые стороны пластмассового прямоугольника частично были такого же цвета, что и стены аудитории — бледно-розового. Елена Петровна подключила длинный провод магнитофона к розетке, и окружности магнитофонных динамиков засветились разными огнями. Женщина нажала на кнопку «EJECT», открыв таким образом дисковод, затем достала из сумки прозрачный пластиковый футляр, вынула из него диск, вставила его в магнитофон и с легким жужжанием закрыла «дверцу».

— Ну, что? — обратилась Елена Петровна к Насте. — Вставай, попоем.

Девочка поднялась, вышла из-за парты, превозмогая легкое головокружение, и провела руками вдоль своей юбки, поправив ее. Преподаватель и ученица переглянулись, женщина кивнула и щелкнула кнопкой на магнитофоне. Зазвучали первые ноты песни, которую за этот месяц Настя слышала уже сотню раз, благодаря чему девочка и в полной тишине теперь могла вспомнить эту мелодию с такой точностью, что могло показаться, будто эта песня действительно звучит вне воображения Насти. Однако столь знакомые сочетания нот, которые обычно заставляют девочку почти рефлекторно вспомнить первые несколько слов песни, почувствовать мотив, на который они должны будут лечь в определенном ритме, и приготовиться к пению, в этот раз произвели на Настю несколько иной эффект, к которому — ей сразу стало понято, хотя и не очень ясно — многочисленные репетиции, проведенные до сих пор, ее не готовили. Дрожь от сердца и легких пробиралась к плечам, сковывая девочку. Но магнитофон работает, музыка идет, проигрыш уже заканчивается и вот уже нужно открывать рот и начинать петь, а до начала конкурса остается уже меньше двадцати минут…

Настя пропела первый куплет, и Елена Петровна остановила запись.

— Давай еще раз. Следи за дыханием, тебе должно хватать воздуха. И вдыхай тише.
Настя ответила на взгляд учителя грустными глазами, смотрящими чуть наискось, и кивнула.
— Все хорошо, — сказала Елена Петровна. — Думай только о музыке, больше ни на что не отвлекайся, и все у тебя получится.

Палец учительницы навис над кнопкой «PLAY».

— Готова? — спросила она.
— Да, — негромко ответила девочка.
— Поехали, — сказала женщина и вновь включила музыку.

Опять зазвучал размеренный, неторопливый проигрыш. На девочку стали накатывать чувства и эмоции, к которым ее всегда, в течение всего этого периода подготовки к конкурсу, приводила эта песня. Проигрыш закончился коротким затишьем перед куплетом, и девочка начала петь. Первая строчка прозвучала — Настя почувствовала — в точности, как всегда на репетициях. Вышла вторая строчка. Она чуть сложнее первой, тут больше работы для голоса, но и с ней девочка справилась. Дальше строчка сложнее.

«Ты спела “виковая”, а не “вековая”, — зазвучал голос бабушки в голове у Насти. — “Е” нужно петь очень четко, а то некрасиво будет звучать. И нужно петь “е-э-э”, ни в коем случае не “е-е-е”, это сильно режет слух…»

Настя опомнилась уже посреди третьей строки, осознала, что забылась в воспоминаниях, затем поняла, что уже пропела третью строку и что нужно вот-вот уже петь четвертую, но — ужас! — она совсем ее забыла. Мелодия неумолимо перелилась в формы, на фоне которых должен был снова зазвучать голос Насти, но последняя только обреченно наклонила голову и ничего не пропела.

Музыка остановилась с щелчком магнитофона. Елена Петровна постучала пальцами по крышке фортепиано, задумчиво поджав губы, и обратилась к девочке:

— Давай присядем на секунду, — она показала на парту за спиной у Насти. Девочка села за эту парту, а Елена Петровна села за соседнюю. Они смотрели друг другу в глаза, когда Елена Петровна снова заговорила: — Ты волнуешься. Это естественно. Это нормально. Я на твоем месте была много раз и хорошо знаю, каково это. И разные люди мне по-разному пытались помочь не волноваться, давали свои советы, но мне никогда ничего не помогало. И тем не менее, я справлялась. Сказать тебе, как?

Настя покивала головой. В больших голубых глазах ее читалась надежда. Учительница взглянула на часы на руке и показала их девочке:

— Смотри, до начала осталось двенадцать минут. И, как ты видишь, стрелки постоянно движутся, время не стоит на месте. Эти двенадцать минут однозначно пройдут. Когда минутная стрелка дойдет до двенадцати, концерт начнется. Это однозначно случится. И ты поэтому волнуешься, правильно?

Девочка вновь покивала головой. Елена Петровна продолжила:

— Но знаешь, что еще однозначно случится?
— Не знаю.
— Концерт закончится. Однозначно. А когда часовая стрелка дойдет до сюда, — женщина показала пальцем на циферблат своих часов, — ты в это время уже давно будешь дома. Как ты думаешь, что ты будешь делать в это время?

Настя сдержанно улыбнулась и пожала плечами.

— Ну, подумай, — попросила Елена Петровна. — Что будешь делать?
— Не знаю. Ничего. Смотреть телевизор, наверное, или с подругой болтать по телефону.
— Отлично. Значит, когда стрелка дойдет до сюда, ты будешь отдыхать.
— Да, а вообще — я буду ждать маму с работы, — глаза Насти засветились. — Она обещала, что мы поедем покупать мне гитару сегодня.

Елена Петровна посмеялась и сказала:

— Прекрасно! Видишь, как здорово? И вот, казалось бы, это будущее, а не настоящее, но ты же видишь, стрелки постоянно идут к этому будущему. Оно произойдет. И это настолько неизбежно, что даже можно об этом думать так, будто это уже происходит. Вот ты теперь закрой глаза и представь себе этот момент.

Настя послушалась и закрыла глаза.

— Хорошо себе это представь. Ты уже спела, — говорила учительница, — ты уже находишься у себя дома, спокойно отдыхаешь и ждешь маму с работы. Все идет к этому. И ты в этот момент уже ни о чем не волнуешься, все для тебя уже в прошлом: и конкурс, и твое выступление, и наш этот разговор. Это произойдет, нужно только дождаться этого момента. Понимаешь?
— Да.
— Тогда можешь открывать глаза.

Настя открыла глаза. Она улыбалась.

— Сейчас мы с тобой отрепетируем один раз, тебе этого хватит. Думай о том моменте в будущем и знай, что он уже происходит. И не думай о конкурсе, о других детях — все это не важно. Важно то, что у тебя прекрасный голос и он чудесно подходит к нашей песне, и когда зрители услышат, как ты поешь эту песню, они получат большое удовольствие. Мы с тобой для этого здесь, — чтобы зрители получили удовольствие от твоего голоса. А они его однозначно получат, так что волноваться вообще не о чем. Понятно?
— Понятно.
— Вот и замечательно. Давай. Споем разок и пойдем.

Они встали на ноги, Елена Петровна подошла к магнитофону и нажала на одну из его кнопок. Снова заиграла та же мелодия, и Настя, подумав о том, как сегодня вечером она будет держать в руках свою первую в жизни гитару, улыбнулась.



3

Впервые за прошедший месяц Максим собирался провести выходные не в общежитии, а в своем родном городке, с родителями. Им в тот день нужно было закупиться продуктами, поэтому они приехали к сыну в город, забрали его и поехали на оптовый рынок на окраине города. Через полтора часа, когда все нужные покупки были совершены и багажник был полностью загружен, они вернулись в машину. Отец позволил Максиму сесть за руль.

— Давай! Зря права, что ли, получал? — весело сказал тот.

Синий «рено» заурчал и загудел после поворота ключа зажигания. Максим огляделся, включил первую передачу и тихонько нажал на газ. Автомобиль сдвинулся с места.

— Молодец, хорошо трогаешься, — похвалил отец.
— Ну. Не то, что некоторые, — подшутила мать, сидевшая позади.
— Ой, ну наговоришь еще!
— Твоему сыну хоть про ручник не пришлось напоминать.
— А мне ты прям часто напоминаешь!
— Да постоянно!

Родители смеялись, а Максим, обычно тоже всегда смеющийся, в этот раз оставался серьезным.

Сердце любящей матери легко распознаёт, когда с ее ребенком что-то не так. И сегодня мать Максима сразу, как только увидела его еще там, у общежития, почувствовала, что ее сын не в настроении, и изо всех сил удерживалась от того, чтобы спросить его, в чем дело. Она думала, что сможет дотерпеть до приезда домой, но когда они выехали на трассу и в машине стало тихо, она не выдержала и спросила, придавая своему голосу непринужденный тон:

— Ну, что расскажешь, Максим? Как учеба?

Ответ его был сух и краток:

— Нормально.

Мать не сдавалась:

— А что там историчка? Поняла, что ты этот доклад не по своей вине не подготовил?
— Да, поняла, — вновь сухо ответил сын, сосредоточенно смотря вперед и иногда поглядывая в боковые зеркала.

Парень умело вырулил на дорогу, которая вела на трассу, и отец сказал:

— Открой окно у себя. Жарко же.

Со стороны отца стекло было опущено. Максим послушался и открыл окно своей двери, чтобы в салон задувал теплый ветер — действительно было очень жарко.

— И в целом все, значит, хорошо? — опять донесся до Максима голос матери — ей пришлось говорить громче, чтобы сын услышал ее на фоне дорожного шума. — Хороший же универ, тебе все нравится?
— Да, все хорошо, — ответил он. Так негромко, что женщина еле разобрала его слова.
— А общежитие? Починили они там душ? Обещали на этой неделе.
— Починили, починили.

«Но в чем-то должна же быть какая-то проблема!» — подумала она и вновь спросила:

— А… девочка эта, с которой ты познакомился… Не поругались?

Максим не ответил. Женщина почувствовала, что задала наконец правильный вопрос, и сказала сочувствующим голосом:

— Значит, поругались?
— Мам, давай хватит вопросов? — проговорил Максим.

Он сказал это, совсем не повысив голоса, и оттого мать поняла, что это была не типичная ситуация, когда ребенок просит родителя не вмешиваться в то, что теперь полноправно можно называть его «личной жизнью».

— Правда, пристала к парню! — включился отец. — Дай ему до дома хотя бы доехать спокойно, не мешай.
— Я не хочу никому мешать. Просто я вижу, что у нас сын грустный.
— Я не грустный, — сказал Максим.
— Не грустный он, видишь? — подхватил отец, чуть обернувшись к супруге. — Просто устал от учебы, а тут ты со своими вопросами.
— Я просто переживаю.
— Не надо за него переживать, все нормально у него. Да, Макс? А девчонки эти… Нечего из-за них… это… ну, того… Если не клеится ничего, ну и хрен на нее…
— Да все нормально у меня, господи, — пробурчал Максим и коротко взглянул на отца, а потом в зеркало заднего вида — на мать. — Давайте просто до дома спокойно доедем? Не надо этих разговоров. Все у меня хорошо.

Все трое замолчали и какое-то время ни о чем не говорили, пока отец не начал рассказывать о своих планах по замене кое-каких деталей машины. Максим слушал и что-то отвечал. Все трое, конечно, при этом понимали, что они создают иллюзию того, что все хорошо, тогда как всем было ясно, что Максим действительно был не в настроении из-за девушки, с которой он познакомился почти два месяца назад.
Вскоре они приехали домой, и пока отец с Максимом разгружали машину, мать переоделась и стала принимать у них продукты. Когда все покупки были занесены в дом, мать предложила:

— Вы если сильно голодные, давайте я вам пельменей быстро сварю чуть-чуть? Перекусите и пойдете шашлык жарить, а я салаты пока начну готовить.
— Не надо мне, — отказался муж, снимая с себя серую рубашку, немного намокшую от пота, — я лучше пойду уже сразу мангал разжигать.
— Максим, поможешь отцу?

Парень, присевший на корточки перед черным гладкошерстым котом, встречавшим его, ничего не успел ответить своей матери — отец уже говорил:

— Не надо, пусть отдыхает. Сам все сделаю. Отдыхай, сынок.

Максим встретился с отцом взглядом и кивнул, слегка поджав губы.

Мужчина ушел в спальню, попутно расстегивая ремень на брюках; желтоглазый красивый кот с удовольствием ткнулся головой в протянутую к нему руку Максима и, прикрыв глаза, замурлыкал; мать шуршала пакетами, постукивала баночками о поверхности и периодически легко хлопала дверцами шкафов и холодильника, разбирая купленные продукты. Максим почесал у кота за ухом, поднял глаза на мать и предложил:

— Тебе помощь нужна?
— Нет, спасибо. Я сама все сделаю сейчас быстренько.

Парень еле слышно вздохнул с явной грустью, но мать в этот момент развернулась к одному из кухонных шкафов и не заметила, что ее сын напрашивался все-таки на разговор. В следующий миг Максим уже передумал открывать свои чувства. Он еще раз погладил кота по голове с поджатыми упругими ушами, сказал маме: «Я пойду тогда в комнату» и, когда та ответила: «Хорошо, я тебя позову, когда мясо будет готово», поднялся на ноги и удалился из кухни. Женщина после этого подумала было пойти вслед за сыном и снова попытаться разговорить его, но решила, что, если тот захочет, он сам все ей расскажет. Она взяла пульт с обеденного стола и включила небольшой старый телевизор, стоявший на высокой полочке в углу.



4

В следующий час Максим пытался отвлечься от своих тяжелых чувств и мыслей. Он включил компьютерную игру, но повторяющаяся раунд за раундом бессмысленная стрельба и оскорбляющие друг друга подростки в голосовом чате только раздражали. Осознав, наконец, что легче не становится и вряд ли станет — по крайней мере, от этого занятия, — Максим вышел из игры, взял с полки шкафа кубик Рубика и вернулся в кресло. Он перемешал кубик и начал собирать, и когда оставалось уже совсем чуть-чуть, дверь в его спальню стала издавать негромкие скребущие звуки. Максим прекратил собирать паззл и обернулся к двери, за которой, очевидно, находился Степа. Парень знал, что Степа очень упрямый и что, если он решил зайти к нему в комнату, он не бросит эту идею, пока не осуществит ее. При этом очень возможно, что он побудет в спальне лишь минуту-другую и затем уйдет, но анализировать свои желания и задумываться об их осмысленности Степа, очевидно, не был способен. Он снова поскребся в дверь и через мгновение начал жалобно мяукать.

— Ну заходи, заходи! — буркнул, шагая к двери, Максим и впустил кота в спальню.

Кот быстро просочился в комнату, снова мяукнув — в этот раз радостно, — и запрыгнул на кровать, где тут же прилег, растянулся и принялся умываться.

Максим взглянул на своего кота и усмехнулся. Раздражения уже не было. Парень быстро переоделся, сменив свои темно-зеленую футболку-поло и джинсы на старую синюю майку и бежевые шорты, и прилег на кровать рядом с котом. Максиму хотелось погладить кота, но он знал, что Степе не нравились прикосновения, пока он занят умыванием. Поэтому Максим оставил кота в ногах и растянулся вдоль кровати, глядя в потолок, уклеенный белой плиткой с незамысловатым узором. В его ум снова вторглись мысли, от которых он пытался спрятаться, но с которыми — он знал — в любом случае придется разобраться.

Мысли эти вновь пробудили в нем те тяжелые чувства, с которыми он прожил последние два дня и из-за которых почти ничего не ел. Максиму было очевидно, что так не может и не будет продолжаться всегда. Эта ситуация пройдет, у нее будет исход. Вопрос — какой? Как все закончится? И может ли он сделать что-то, чтобы обеспечить результат максимально положительный для всех сторон?
Степа закончил со своими слюнными процедурами и переместился к Максиму за голову, прямо на подушку, как он любил делать. Максим поднял руку и принялся поглаживать кота по голове, а сам продолжал свои тяжелые, неприятные, но необходимые размышления:

«Получается, что у меня только три варианта: я могу перестать с ней встречаться, забыть ее, прекратить общаться; могу согласиться с тем, какая она; или я могу попробовать изменить ее».

Он подумал еще и нехотя признался сам себе в том, что первый вариант он сформулировал наивно: после их вчерашнего разговора она наверняка считает, что они уже расстались. Более того, она за эти два месяца и не говорила ни разу, что они встречаются. Он уже признался ей в любви, а она не торопилась с такими заявлениями. Да, она говорила, что он ей сильно нравится и что некоторые особенные чувства у нее к нему есть, однако она осторожничала. В то время как она была для него первой девушкой, у нее ранее уже было три или четыре парня. И, в отличие от Максима, она уже не была девственницей, когда они познакомились. Все это означало, что ей будет легче оправиться после этих отношений, чем ему.

Мысли об этом освежили в памяти ее рассказы о своих бывших парнях и снова заставили почувствовать отвращение и ревность, которые добавились к ревности, разочарованию и отвращению, что возникли у него при их последней встрече два дня назад. В тот раз она рассказала ему о себе то, что она скрывает от всех своих близких людей.

«Мы уже расстались, — вновь подумал Максим. — Сама она, скорее всего, ничего исправлять не будет. Ее все устраивает. Так что тут либо я продолжаю жить, как жил раньше, без нее, либо говорю ей, что согласен с ее образом жизни и что не буду вмешиваться в это дело… или же все-таки как-то пробую изменить ее».

Первые два варианта Максиму совершенно не нравились: у него остаются очень сильные чувства к ней, он получал огромное удовольствие от провождения времени в ее компании, он принял ее младшую сестру как свою собственную и с трепетом представлял себе знакомство с их матерью; он писал ей стихи — такие, каких не писал раньше никогда; он восхищался ее умом и обожал ее за то, что ей нравятся те же фильмы, что и ему (господи, да она же все шесть эпизодов «Звездных войн» могла пересказать не хуже него самого! — сколько еще пришлось бы искать, чтобы найти другую такую девушку?)… И это все даже не говоря о ее чудесном голосе, невероятной красоте, о тепле ее прикосновений и неудержимости порывов страсти…

Максим вспомнил, как он почти весь первый месяц их отношений перед сном, когда молился Богу, благодарил Его за то, что послал ее ему. Думал о ней как об ангеле, а возможность проводить с ней время считал даром свыше (возможно, за хорошо прожитую им предыдущую жизнь). Нередко Максим позволял себе свойственную многим молодым людям значительную наивность в своих мыслях о своих первых отношениях, представляя себе, как они с каждым годом будут любить друг друга лишь сильнее и сильнее и что доживут вместе до старости, нарожав кучу детей и дождавшись внуков и даже, может, правнуков… Наивность эта в случае Максима была не признаком его глупости, но отражением сильнейших романтических чувств, которые впервые в жизни захлестнули его, подарив ему не только напоминающую опьянение продолжительную радость, но и заставили поверить, что в этих чувствах и в самом объекте этих чувств может заключаться смысл его жизни. Поэтому, конечно, он не был готов так легко отпустить свою любовь, но и пытаться сохранить отношения неискренним, бесчестным путем он тоже не мог себе позволить, так что приемлемым он видел для себя лишь один из вариантов: нужно было попробовать изменить ее.

Но как?

Простые разговоры вряд ли к чему-то приведут. Он попробовал этот способ позавчера. И вчера тоже — до того, как она бросила трубку. Она не хочет слышать ничье мнение, ей кажется, что это лишь ее дело. Значит, нужно придумать что-то другое. Что же это может быть?

Максим почувствовал, как кот, все еще лежащий у него на подушке, за его головой, принялся снова облизываться — эти резкие движения головой, передающиеся по подушке, и звуки, которые делает мокрый высунутый язык, ни с чем не спутать. Но кот уже тщательно помылся минут десять-пятнадцать назад и замараться, конечно, еще не успел. И, видимо, сам Степа тоже это осознал, а потому скоро переключился на Максима. Парень почувствовал, как язык кота заходил по его коротким русым волосам, и усмехнулся:

— Спасибо, спасибо, Степ. Спасибо…

Коту было уже двенадцать лет. Он довольно рано проявил перед семьей Максима эту свою выдающуюся склонность к чистоте, которая даже могла распространиться на голову человека, окажись такая рядом. Максим был еще ребенком, когда впервые обнаружился этот «талант» их кота.

«Мы думали, он Дядя Степа, а он, оказывается, Мойдодыр! — вспомнил Максим, как шутили родители. — Молодец у нас кот — не даст хозяину грязным ходить».

— Мойдодыр… — повторил он мысль вслух.

И тогда у него появилась идея.



5

Возникшая у Максима идея не могла не напомнить ему о случаях из его жизни, когда кто-то (конкретно его родители) принимал те или иные меры, чтобы повлиять на его поведение. Часто хватало разговора или какого-нибудь непродолжительного наказания, чтобы он прекратил делать то, что было неугодно родителям, или, наоборот, сделал то, чего они от него ожидали или требовали. Но в особых случаях, которых было-то всего пара, родителям пришлось применить к Максиму более жесткие и решительные методы. Один такой случай вспомнился ему особенно ярко.

Это произошло в году-так 2006-ом, то есть когда Максиму было лет восемь. Круглый хорошист в школе, он был обычным ребенком, воспитание которого давалось родителям Максима не тяжелее, чем воспитание детей в прочих семьях. Нередко он мог лениться сделать какую-нибудь работу по дому вроде мытья полов или посуды, не любил проводить много времени за выполнением домашних заданий для школы, с появлением компьютера реже стал гулять с друзьями и иногда просиживал за играми до шести часов. При этом он не грубил родителям, не устраивал истерик из-за каких-нибудь своих желаний, если получал отрицательный ответ на свой запрос; у него были очень хорошие отношения с одноклассниками и друзьями, с которыми он все же еще частенько гулял, несмотря на растущий интерес к компьютеру. Он ходил в магазин для пожилой соседки, которая была ветераном Великой отечественной, и время от времени с друзьями собирал по ее просьбе ягоду на ее участке; Максим нравился ей как ребенок и иногда она звала его к себе на чай, угощала пирожками с яйцом и луком, и он ел и слушал рассказы женщины о ее молодости — без особого интереса (о чем он сожалеет теперь, вспоминая тот период), но с пониманием того, что эта женщина осталась без семьи и ей нужно было с кем-то поговорить. Максим любил читать и в то время уже начинал писать стихи и иногда мечтал, что вырастит и станет поэтом. И еще он, как и сейчас, был сильно увлечен религией. Уже тогда Максим знал больше библейских рассказов, чем его родители, и был тем членом семьи, из-за которого они вместе хотя бы раз в месяц посещали церковь в городе (конечно, после того, как закупятся продуктами на рынке — правда, Максим полагал, что для церкви они бы в любом случае находили время, даже если бы не было нужды ездить на базар). Сам он считал себя, конечно, хорошим человеком (именно человеком — Максим никогда не любил думать о себе как о ребенке) и верил, что Бог это видит и ценит.

Семья Максима жила тогда в том же доме, что и сейчас. Дом находится на Кольцевом переулке и переулок этот примечателен тем, что он проходит вглубь квартала частных домов, изгибается дугой и возвращается, замыкаясь, на ту же улицу Шевченко, от которой он берет начало. На внутренней стороне изгиба Кольцевого переулка располагается множество домов, а на внешней стороне лишь несколько домов относятся к этому переулку, в то время как остальные расположены на соседней улице Гагарина, и потому с Кольцевого переулка видны только их тылы, выстроенные в ровный ряд, игнорирующий изгиб Кольцевого. Благодаря такой географии этой части квартала, за теми домами, что выходят на Гагарина, образовался небольшой пустырь, на котором местные жители соорудили скромную детскую площадку с песочницей, горкой и «радугой» с одной стороны и баскетбольным кольцом на крепкой металлической опоре — с другой.

Этой площадкой в целом пользовались не больше, чем десять местных детей разных возрастов, но это изменилось в то лето: однажды, бесцельно шатаясь по округе, четверо мальчишек из другого квартала случайно набрели на это место и, поскольку нигде поблизости не было другого баскетбольного кольца, конечно, не могли просто так забыть про него и стали часто захаживать сюда. К октябрю «чужакам» (число которых быстро возросло до восьми) надоест приходить сюда, а бо;льшую часть времени до того они будут хорошо ладить с Максимом и его друзьями, однако первая пара недель после того, как они открыли для себя это «кольцо» (как они быстро привыкли называть это место между собой), была довольно напряженной для обеих сторон и заставляла их всех быть готовыми к стычкам.

Так уж устроен человек, вне зависимости от возраста: нам свойственно испытывать чувство собственничества к чему бы то ни было — к мыслям, идеям, предметам, местам и даже к нашим отношениям с другими людьми. И когда кто-то другой, особенно кто-то, кого мы не признаем членом нашей группы, не уважает, как нам кажется, наши права на собственность чего-либо, нас это обижает, раздражает или злит. Эти эмоции в итоге могут заставить нас пойти на агрессивные действия по отношению к тому, кого мы считаем нашим обидчиком, что, в свою очередь, может вылиться в последствия разного уровня серьезности. И так сложилось, что человеку, «венцу творения» (как он скромно сам себя называет), часто оказывается легче и желаннее пойти на конфликт, на агрессию, используя свой интеллект не для того, чтобы найти рациональные пути решения возникших споров с максимальной пользой для всех сторон, а для изобретения причин, которые бы оправдали его животное поведение, основанное на эмоциях и чувствах.

В какой-то из дней, когда на кольце были обе группы мальчишек — «свои» для Максима и «чужие», — возник конфликт. К тому моменту дети уже были знакомы между собой около недели. За это время дискомфорт «хозяев» кольца присутствием «гостей» несколько раз выражался разными детьми с использованием разных слов, навроде «Не нравится так? — Идите на другое кольцо!», но все же обходилось без серьезных перепалок. В этот же раз произошло что-то, что особенно обострило чувство недовольства местных ребят неместными — возможно, кто-то не соглашался со счетом очков, или кто-то из «чужаков» слишком грубо сыграл против кого-то из друзей Максима… Он сам теперь уже не помнил точную причину. Однако конфликт-таки вспыхнул, и несколько мальчишек принялись закидывать друг друга очень грубыми словами.

Один из неместных детей — довольно высокий мальчик в красной бейсболке, надетой козырьком назад — голосил особенно громко и использовал слова предельно обидные. Максим в основном молчал, ругались другие, но он не сдержался после того, как этот голосистый мальчишка отметил в своих колкостях и его, назвав «карликом», высмеяв невысокий рост Максима. Обида и злость, которые последний ощутил при этом, были столь сильными, что он перекрикнул всех ребят, завопив: «Закрой пасть и вали отсюда, казах!»

В этот момент Максим услышал, как со знакомым хлопком закрылась калитка справа от него. Он обернулся туда и увидел быстро приближающуюся к ним его маму. Она была в сиреневом домашнем халате и сланцах, лицо у нее было очень серьезным. Максим почувствовал облегчение при виде матери — видимо, она была на участке или через открытое окно услышала крики детей и пришла остановить их ругань. Другие дети тоже, конечно, заметили приближение взрослого и умолкли.

Женщина подошла к ним и остановилась рядом с сыном, скрестив руки на груди. Обращаясь к незнакомым мальчишкам, она твердо сказала, по очереди встречаясь взглядом с каждым из них:

— Все, на сегодня вы наигрались. Расходимся. Вот когда научитесь нормально играть и не ругаться, тогда и приходите.

Чуть помешкавшись, дети послушались взрослого, развернулись и неторопливо пошли прочь по переулку. Максим выдохнул и посмотрел снизу вверх на маму, которой он был безумно благодарен за спасение, ведь он был убежден, что еще чуть-чуть и в этот раз дело могло дойти до драки. Мама ответила ему все тем же серьезным, недовольным взглядом. Он вдруг почувствовал, что чего-то не понимает.

— Ну, а вы? Вы что, совсем маленькие, что ли? — спросила она, обращаясь теперь к соседским мальчикам. — Поделить кольцо не можете? Вам жалко? Разорались тут, как бабки на базаре. Чтобы не было больше такого! Не научитесь с другими детьми нормально играть, мы срубим к чертям это кольцо и на металлолом сдадим. Понятно вам?

Друзья Максима по очереди ответили, что им понятно. Лица всех детей были мрачными, но у Максима — мрачнее всего. Он не понимал, почему его мама ругает их, а не чужих мальчишек, которые вообще, если разобраться (как ему казалось), не должны были сюда приходить.

— Все, пошли домой. Нагулялся, — сказала мама и направилась к дому, не дожидаясь своего сына.

Максим переглянулся с мальчишками и, ничего не сказав, пошел вслед за матерью. Ему было стыдно, что она так резко обошлась с ним и его друзьями, и он решил, что сейчас же скажет ей о своих чувствах и объяснит, почему его мама была несправедлива.

Он прошел через высокую калитку, закрыл ее за собой и подошел к входной двери, у которой его дожидалась мама, все так же скрестив руки на груди. Когда он остановился перед ней, женщина спросила, чуть вскинув голову:

— «Закрой рот, казах»? Это что еще такое?
— А чё он меня карликом обозвал? — проговорил, повышая голос, Максим. У него мигом заслезились глаза.
— Ты, давай, на меня не кричи.

Максим наклонил голову и теперь смотрел на свою мать исподлобья. Она сказала:

— Кто тебя карликом назвал? Высокий тот, в красной кепке?
— Да, он.
— Как его зовут, ты знаешь?
— Кайрат, вроде. Да какая раз… ?..

Женщина шагнула к сыну и до того, как он успел договорить свои слова, замахнулась и сильно ударила его по губам, отчего у него даже вспыхнуло в глазах, которые он успел прикрыть как раз до удара. Мама схватила сына за предплечье, чтобы тот не упал и не убежал от нее, и наклонилась к нему:

— Чтобы я больше никогда такого не слышала! Понял? — твердо проговорила она. — Ты русский, он — казах. И что? Он поэтому хуже тебя? Или ты лучше него, потому что ты русский?

Конечно, ее вопросы не требовали ответа. Женщина разочарованно покачала головой и сказала:

— Я тебя так не воспитывала. Казах кто-то или русский, или немец — это неважно, это просто национальность. И уж совсем никак не оскорбление. Чтоб я больше никогда не слышала такого от тебя, тебе ясно?

Сын кивнул.

— Иди в дом, — приказала она, и мальчик послушался.

Максим своим детским умом так усиленно вникал в ситуацию и в причины такого недовольства мамы, что даже не плакал. Несколько слез выскочило, но это было от удара, который оказался приличной силы. Мама в тот момент сама очень переживала по этому поводу, потому что никогда Максима прежде не била и не собиралась бить его так сильно в этот раз. Но ей нужно было как следует донести до него неприемлемость такого поведения. И, как теперь думал 18-летний Максим, вспоминая этот случай, маме это удалось. Можно ли было объяснить это по-другому? — Он допускал, что да. Но при этом он допускал и обратное: возможно, что, воспитываясь в той среде, в тех условиях, и будучи таким ребенком, каким он был, Максим был бы неспособен понять, что такое поведение недопустимо, если бы мама просто поговорила с ним или если бы наказала. Как бы там ни было, он вспоминал эту ситуацию и не помнил уже ту жгучую боль его губ, оказавшихся на миг сплющенными меж маминой ладонью и его зубами; он не помнил обиду, которая, вероятно, все-таки возникла у него в тот миг. Зато он помнил, что с тех пор он никогда не использовал национальность или расу другого человека в качестве оскорбления.

Тот случай, конечно, не сделал Максима идеальным или совершенно толерантным ко всем в том или ином аспекте непохожим на него людям. Ему еще было и остается, куда расти как личности, хотя он этого не осознаёт. Но вот что важно (и Максим теперь понимал это): иногда помочь другому человеку встать на более нравственный путь можно, действуя жёстко и даже порой, быть может, жестоко.

Подумав об этом еще недолго, Максим поднялся с постели, сел за компьютер, вывел его из спящего режима и, открыв браузер, зашел во «ВКонтакте», чтобы найти страницу Светы.



6

Света была младшей сестрой Насти. До того, как Максим решил написать ей, он подумал об их матери — у той тоже есть страница в «ВК», — но после пары минут раздумий он пришел к выводу, что, возможно, это было бы чересчур. Не потому, что ситуация недостаточно серьезная, а потому, что это могло совершенно все для всех испортить, нежели помочь кому-либо. Рассказать сестре было бы достаточно.

«Конечно, это тоже не по-мужски, и она после этого, скорее всего, не захочет быть со мной, — думал Максим: — И я опять останусь один, и неизвестно еще сколько месяцев (а скорее — лет) я пробуду без девушки, но что уж поделать? Разве было бы лучше ничего не попробовать? Она такая милая, умная, хорошая девушка! Ее нужно спасать из этой грязи, из этой ямы, в которую она попала и даже не понимает этого. Нужно помочь ей, или дальше все может быть еще хуже. Так что, если я могу хотя бы попытаться, я должен это сделать».

С монитора на него глядели ярко-голубые глаза Светы, которая была всего на год младше своей сестры. По словам девушек, люди нередко их путали, но Максим не понимал этого — для него сёстры, хотя и имели некоторые, безусловно, общие черты внешности, все-таки сильно различались. Однако сейчас, видя перед собой на лице Светы практически те же, что у Насти, глаза и нос, и улыбку, очень похожую на сестринскую, Максим ясно ощутил волнение и даже страх — как будто через образ своей младшей сестры на него смотрела сама Настя. Однако жалость к ней и вера в то, что она относится несправедливо сама к себе, а также нежелание признать, что, возможно, дело тут просто в том, что они с ней слишком разные люди, заставили Максима открыть окно диалога со Светой и приступить к написанию сообщения.

Он начал с извинений за беспокойство и вкратце объяснил, почему он не мог поступить иначе, после чего принялся печатать свой рассказ о секрете, который раскрыла ему сестра Светы два дня назад и который стремительно и болезненно разрушал теперь тот прекрасный образ Насти, что сложился в уме Максима в сентябре и влюбил его в эту девушку. Пока он печатал сообщение, его почти все время подташнивало — от того, что он собирается «настучать» на Настю; от того, что впутывает в эту ситуацию другого человека, рискуя сильно испортить отношения внутри чужой семьи; и также от осознания самого факта, что все это реальность, а не страшный сон, от которого можно было бы пробудиться.

Рассказ Максима заключался в следующем. Два дня назад, в очередной раз испытав прилив чудеснейших чувств к Насте на фоне их SMS-общения в течение дня, Максим решил вечером сделать ей сюрприз: он сходил в один ларек недалеко от общежития и купил ей большую мягкую игрушку (розового медведя, который сидит и держит передними лапами пышное красное сердечко, на котором курсивом вышито «LOVE»). Однако вместо того, чтобы дожидаться субботы для вручения Насте этого подарка, парень задумал удивить ее и без предупреждения явиться к ней на квартиру, которую она снимала вместе со своей знакомой, Дианой, учившейся в другом университете. Направляясь к ней на автобусе и наблюдая, как улицы города за стеклом наполняются электрическим светом, отвечая таким образом на стремительно угасающее небо, покинутое солнцем, Максим ощущал, как его сердце вырывается из груди от нетерпения: Настя скоро должна будет пойти на работу и она никак не ожидает, что, выйдя из подъезда, она встретит Максима, да еще и с такой здоровой игрушкой. Он никогда ранее не делал ничего настолько спонтанного и теперь удивлялся сам себе. Все эти чувства сливались в разогревающее кровь предвкушение, от которого Максим не был способен соображать с полной ясностью и не замечал вокруг почти никого и ничего.

Он опомнился, когда оказался у подъезда серого четырехэтажного дома, в котором она проживала. На железной двери был домофон, поэтому он не мог зайти в подъезд, но ему это и не было нужно: часы показывали почти 20:00, а Настя говорила, что всегда выходит из дома примерно в восемь или восемь-двадцать и успевает добраться до ресторана без опозданий. На улице в этот день было тепло, так что мысль о том, что ему придется просидеть около получаса на лавке у подъезда, ожидая ее, Максима не пугала. И ничего страшного, что, когда она выйдет, у них не будет много времени на то, чтобы пообщаться.

«Она выйдет, я подарю ей игрушку, поцелую ее. Потом быстро поднимусь и занесу игрушку в квартиру — Диана откроет мне, — и тогда провожу ее до остановки. У нее приятных эмоций хватит на всю смену», — думал он, не сдерживая улыбки.

Время тянулось долго, а в самом ожидании было мало приятного — район этот был не из самых спокойных, и Максиму приходилось бороться с постепенно нараставшей тревогой при мысли о том, что он может столкнуться здесь с какими-нибудь гопниками, которые совершенно испортили бы этот прекрасный, романтический момент, который он хотел создать для Насти, и вместо поцелуя он получил бы кучу проблем, не говоря уже о физической боли.

Теперь, печатая этот рассказ, Максим всерьез думал, что, если бы он мог изменить реальность так, чтобы у Насти не было такого отвратительного, постыдного секрета, но при этом ему все-таки пришлось бы в тот вечер получить от гопников, он бы непременно на это согласился.

Полчаса прошли, но Настя еще не появилась. Максима это несколько обескуражило, но, с другой стороны, он был рад возможности доказать, что его любовь к Насте сильнее беспокойства о самом себе. Однако оптимистический настрой его не мог не пострадать после того, как прошло еще пять минут ожидания, затем еще пять и еще, а Настя все не выходила. Очевидно, что-то было не так. Сидя на скамье, утопленной в сумерках и в тени больших кустов за его спиной, Максим почувствовал неприятное опасение того, что Настя обманула его.

Он знал, что она была дома, потому что она присылала ему фото белой футболки, которую она сама исписала разными словами на английском. Это было одним из ее хобби, и она ясно сказала ему, что она занималась этим сегодня, как раз перед тем, как он пошел покупать игрушку.

«Может, она заболела и попросила кого-нибудь из других официантов подменить ее? — подумал он. — Но почему тогда ничего мне не сказала? И что это за болезнь такая, что работать при ней нельзя, а на футболках рисовать можно?»

Вдруг запищал домофон и дверь подъезда открылась. На улицу вышел взрослый рыжеволосый мужчина и, остановившись, достал из кармана своих спортивных трико пачку сигарет. Дверь у него за спиной медленно закрылась прежде, чем Максим подумал, что можно было воспользоваться этим моментом и зайти в подъезд. Мужчина зажал в губах сигарету и, готовясь закурить, посмотрел на парня, сидевшего на скамейке с большой мягкой игрушкой рядом с ним. Он задымил и, прищурившись, кивнул Максиму:

— Девушку ждешь?
— Да.
— Должна выйти?
— Как бы да, но нет. Я не говорил ей, что приеду.
— Ну, она дома, хотя бы? — спросил мужчина.
— Да, дома.
— А, понятно, — мужчина стряхнул пепел со светящейся красным огоньком сигареты и улыбнулся. — Сюрприз хочешь сделать, значит.

Максим кивнул.

— И сколько ты ее тут уже ждешь?
— Почти час.
— Ни фига ты даешь! — засмеялся он. — Ну, слушай, это любовь.

Максиму смешно не было, но он выдавил из себя усмешку.

— Ну, ладно. Давай, удачи! — сказал мужчина и, проходя мимо Максима, протянул ему руку.

Произошло рукопожатие, и мужчина ушел.

Максим просидел еще какое-то время и решил, что пора разбираться, в чем дело. Он достал из кармана телефон и, смирившись с тем, что сюрприза никакого уже не получится (по крайней мере, приятного), написал Насте SMS:

«Знаю, что ты уже начинаешь работать, так что не буду отвлекать. Просто хотел пожелать тебе удачной смены!»

Через пару минут его телефон завибрировал — пришло ответное сообщение. Он вновь включил экран телефона и прочитал:

«Спасибо!)) завтра спишемся! спокойной ночи! :* :* :*»

От позитивного и невинного тона ее ответа ему сделалось противно до тошноты. Он стал думать, каким непринужденным вопросом можно было бы узнать у нее, когда она вышла из дома, но его мысли прервал вошедший в поле его зрения тот же самый рыжий мужчина — теперь он уже не курил, а в руке у него был непрозрачный пакет, в котором при слишком резких движениях негромко позвякивали бутылки.

— О, ты еще здесь? — не останавливаясь на пути к подъезду, спросил он. — Давай я тебя впущу? Чего сидеть просто так?

Максим подскочил со скамейки и зашел в подъезд, когда мужчина открыл дверь.

— Спасибо, — поблагодарил он.
— Да не за что. Как говорится, «Если гора не идет к Магомету…», правильно?
— Да. Спасибо еще раз!
— Давай, счастливо! — сказал мужчина вслед Максиму, который направился вверх по лестнице, перескакивая через ступень на каждом шаге. — Если там все обломится, приходи в девятнадцатую квартиру, выпить дам! — добавил он и засмеялся.



7

Поднявшись на второй этаж по тускло освещенной лестнице, Максим остановился у входа в 22-ую квартиру и, приложив ухо к голубой металлической двери, затаил дыхание. Помимо несильного холода, поверхность двери делилась с ухом парня звуковыми волнами, которые разливались внутри квартиры по комнатам и коридору. Он услышал негромкую музыку и голоса на ее фоне. Различить голоса было трудно, но ему показалось, что их было два, оба женские, и один из них — хотя его обладательница сказала что-то всего пару раз за эту дюжину секунд подслушивания — Максим с большой уверенностью определил как Настин.

Мог ли он ошибиться? Мог ли это быть чужой голос? Могла ли Настя на самом деле поехать на работу из другого места, например, от какой-нибудь подруги?

«Или друга…» — подумал Максим и почувствовал, как его тело обдало неприятной дрожью, а под солнечным сплетением образовался вакуум.

Он отодвинулся от двери и, взяв медведя в одну руку, другой потянулся к кнопке дверного звонка на стене. Из квартиры послышался этот раздражающий птичий щебет, который издают некоторые звонки. Он опустил руку и стал ждать.

Прошло пару минут, но дверь никто не открыл. Максим вновь прильнул ухом к ней, чтобы послушать, и заметил, что в квартире стало тихо. Музыка перестала. При этом, ему показалось, периодически полную тишину нарушал какой-то шорох или шепот. Он вновь отступил назад к лестнице и посмотрел на глазок, через который, он подозревал, прямо на него сейчас смотрит кто-то. От напряжения и унижения, которые Максим испытывал, у него несколько раз чуть дрогнула левая щека.

Постояв так недолго, он решил все-таки добиться того, чтобы ему открыли и объяснили, что происходит. Квартира снова наполнилась дурацким птичьим щебетанием. Когда звонок утих, Максим вновь нажал на кнопку. Затем опять настала тишина — и опять он позвонил в дверь. Обида и злость за то, что его держат за дурака, были так сильны, что он чувствовал готовность стоять здесь и жать на эту кнопку хоть до полуночи. Они не могли не открыть ему дверь. Это однозначно должно было произойти.

И в итоге, спустя еще минут десять, это произошло.

Железный засов, на который была заперта дверь, сдвинулся, слегка прогремев, и дверь медленно отворилась. На пороге была Диана, невысокая темноволосая девушка с тонкими губами и густыми черными бровями. Ее вид сразу показался Максиму странным: на лице у девушки был довольно яркий макияж, а ее ноги были облачены в красные сетчатые чулки, хотя она была одета в обыкновенный розовый халат.

«Кто так одевается дома?» — подумал Максим и посмотрел в глаза Дианы.

— О, Максим, привет! — сказала она, улыбаясь и продолжая держать рукой дверь. — А я думаю, кто это там так поздно? Я уже спать собиралась идти. Капец ты меня напугал!
— Настя на работе? — мрачно спросил он.
— Да, конечно, — проговорила Диана и широко зевнула, прикрыв свободной рукой свой рот с накрашенными темно-красной помадой губами. — А ты разве не знал, что она работает сегодня?
— Знал. Просто хотел вот, — он кивнул на большую игрушку в его руках, — подарок ей занести.
— А, ну давай, я ей передам.

Он отдал ей медведя, и она обняла игрушку правой рукой — левая по-прежнему была на дверной ручке с внутренней стороны.

— Ого, какой здоровый! — усмехнулась она. — И красивый очень! Насте понравится.

Максим кивнул несколько раз, но ничего не сказал. Возникла неловкая пауза. Диана заметила, что парень перед ней слегка дрожит в плечах, и спросила:

— Замерз, что ли?
— Да не, норм.
— А ты давно здесь? Почему сразу в домофон не позвонил?
— Да не, не давно. Только пришел, — соврал Максим. — Мне повезло просто, там мужик какой-то вышел на улицу и меня запустил. А Настя давно на работу ушла?
— Да-а-а-а, — снова сильно зевая, отвечала Диана, — она сегодня вообще рано пошла, еще пятнадцати минут не было.
— М-м-м-м, понятно, — проговорил, кивая, Максим.
— У тебя хорошо все? Чёт ты грустный какой-то…

Парень вздохнул и сказал:

— Диан, зачем ты врешь? Она же дома, да? Ни на какую работу она не пошла.
— Никто те не врет! — с несколько грубой интонацией буркнула та, нахмурившись. — Говорят тебе, ушла час назад. Не веришь — завтра сам у нее спросишь.
— Ты думаешь, я дурак, да? Я тут уже больше часа проторчал у подъезда. Не уходила она нику…
— Ты глухой или как? Тебе сказали, ее нет, значит нет. Все, я замерзла тут стоять, завтра сам с ней поговоришь, она тебе все объяснит, — протараторила Диана и живо закрыла дверь, напоследок добавив: — Не фиг меня в ваши отношения впутывать.

Не теряя ни секунды, Максим дрожащей от злости и сильнейшей обиды рукой достал из кармана телефон и позвонил Насте. В следующий миг его сердце провалилось в ту пропасть, которая ранее образовалась у него под солнечным сплетением, — из глубины квартиры донесся очень знакомый рингтон, который с прошлого месяца начал вызывать у него самые положительные и радостные ассоциации — с совместными прогулками или провождением времени дома у Насти, с долгими, приятными разговорами и с признаниями в симпатии. Но не теперь — на сей раз этот отрывок незамысловатой популярной песни звучал, как предательство.

Вызов остался без ответа. В квартире снова стало тихо.

Максим шмыгнул носом, вытер чуть было не разлившиеся слезами глаза, и вновь позвонил в дверь.

Когда дверь снова открылась, на пороге стояла Настя. Халат на ней был другой — сиреневый, но чулки и макияж были точно, как у Дианы.

— Привет, — расстроенно сказала она. — Ты чего здесь делаешь?

Максиму требовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки, а до тех пор он не мог говорить, потому что знал, что, как только он скажет что-то, он заплачет. Поэтому в ответ на Настин вопрос он только вытер запястьем нос и пожал плечами.

— Может, ты просто поедешь в общагу? Завтра все обсудим.

Челюсти его были с силой сомкнуты, губы и брови напряжены. Он молча покачал головой. Настя грустно вздохнула и сказала, отступив от порога вглубь квартиры:

— Пошли на балкон, там поговорим.



8

Они сели на табуретки лицом друг к другу. Окна балкона и дверь были закрыты. Максим и Настя находились наедине, в тишине, обволакиваемые светом из окон квартиры Насти с одной стороны, и мраком ночи — с другой. Все еще не способный нормально говорить (или, возможно, не знающий, что сказать), Максим молчал и просто слушал Настю:

— Я не работаю в ресторане. Еще с июня бросила. Дианке-то норм там работать, ей в принципе даже нравится, у нее с хозяйкой хорошие отношения, а меня там бесило все. Я еле терпела. И во-о-т, — выдохнула она, после чего продолжила: — Дианка знала, что я там страдаю, и предложила мне кое-что другое.

Максим выжидающе смотрел на Настю, которая странно улыбнулась и проговорила:

— Я тебе расскажу все. Я не обманщица какая-то. Если бы мы с тобой долго встречались, я бы тебе, конечно, сама все рассказала. Нормально, не в такой дурацкой обстановке. Но ты должен понимать… Другая бы на моем месте и сейчас тебе ничего не сказала бы. Послала бы тебя, и все. Но я так не могу, не хочу. Ты мне нравишься. Очень сильно. Я бы не хотела, чтобы сейчас все испортилось. Поэтому я расскажу; только я хочу, чтобы ты это оценил. Об этом никто больше не знает, кроме Дианки. Вообще больше никто. И я понимаю, что, может, лучше все-таки тебе ничего не рассказывать, но я не хочу обманывать тебя, не хочу, чтобы у нас были какие-то секреты. Если тебе не понравится то, что я скажу… Что ж, — Настя вздохнула, — значит, не судьба. Но если я тебе правда нравлюсь, если ты хочешь, чтобы мы дальше встречались, ты должен понять меня. Хорошо?

Не представляя, что она может рассказать ему, Максим сглотнул слюну и кивнул ей. Настя вновь заговорила:

— Ты знаешь, что такое «веб-кам румс»?
— Нет, — прошептал Максим слабым голосом.
— Да ладно, я же не обижусь, если знаешь. Что здесь такого?

Парень ответил Насте недоуменным взглядом.

— Та-а-а-к, понятно, — произнесла она, опять улыбнувшись той некрасивой улыбкой. — Объясняю… Вот есть же модели, которые фотографируются для разных журналов?
— Ну, есть. Ты это делаешь? — спросил Максим, чувствуя нарастающее разочарование.
— Почти. Что-то типа того. Просто мне не нужно никуда ездить, все делается так, прямо из дома, только нужен интернет и веб-камера.
— Для журналов? — нахмурившись, сказал он, вновь поглядев на красную сетку, обжимающую белую кожу Настиных ног.
— Не для журналов. Для сайтов. Есть такие сайты, где любая девушка… да и не только девушка… В общем, любой может зарегистрироваться и создать свою комнату. К тебе в эту комнату может зайти любой человек и, если ему нравится, что он там видит, он тебе может кинуть токены.
— Токены?
— Это такая специальная валюта, неважно. Короче, Дианка давно уже это делает, она вообще прошаренная в этой теме. И вот она мне в июне предложила тоже стать моделью, — улыбка Насти стала шире, будто она рассказывала о победе в лотерее: — Сказала, что в паре можно до фига токенов срубить, и сказала, что будет даже делиться со мной зарплатой с ресторана, если мы за месяц будем зарабатывать больше пят…

Максим перебил ее:

— Я не понял все равно. Что именно ты делаешь?.. В этих ваших «комнатах»…

Настя негромко цокнула и объяснила:

— Ну, вот модели эти, которые для журналов снимаются… Ты же знаешь, что они часто в одном белье фотографируются. А некоторые прямо обнаженные снимаются. И так зарабатывают. Вот тут что-то вроде того. Только тут не фотографии, а ты вживую сидишь и общаешься в твоей комнате с теми, кто к тебе зашел. Обычно у нас всегда в районе ста зрителей было, но на этой неделе кое-что придумали, и теперь у нас по 500-700 человек на трансляциях.
— И вы с ними «общаетесь»?
— Ну, Макси-и-и-м, — протянула она и небольно ударила его по колену ладонью, — не будь, как маленький!..

Он устал от ее недомолвок и от испытываемого им теперь стремительно усиливающегося отвращения по отношению к девушке, к которой он еще два часа назад питал глубочайшую любовь.

— Скажи мне прямо. Чем ты занимаешься?
— Я тебе объяснила.
— Ты пока ничего толком не объяснила. Веб-камера, комнаты, модели, общаетесь… За что вам платят эти ваши «зрители»?
— Так же, как и всем моделям, — за красоту.
— Ты серьезно, что ли? Вот просто так, «за красоту»?
— Господи, да дрочат они на нас! — резко сказала Настя, чуть повысив голос. — Ну это ж и так понятно… Неужели всё тебе нужно прям говорить?

Максим не верил своим ушам. Он вспомнил, как ему попадались такие видео, на которых девушки держали у себя между ног (или помещали внутрь) какое-то розовое мигающее устройство в виде капли с длинным «хвостиком». Эти девушки периодически обращались к камере и просили что-то на английском (Максим не знает иностранных языков), как будто разговаривая с кем-то, и иногда экран вспыхивал необычной графикой с сердечками, и при этом раздавался громкий звук упавших монет, и тогда девушки взвизгивали, начинали эротично стонать и плотнее прижимали «розовую каплю» к своим промежностям, явно преувеличенно изображая удовольствие. Только теперь Максим стал понимать, что это все значило.

Он медленно покачал головой и отвел взгляд в сторону; его глаза были широко раскрыты. Настя разочарованно сказала:

— Короче, ты меня, видимо, не понимаешь. Да? Я так и думала. Вот поэтому я и не хотела тебе ничего рассказывать.

Он снова покачал головой, на этот раз прикрыв рукой глаза.

— Чтобы ты знал, я не показываю там свое лицо. Дианка — да, она не боится, ей похер, говорит. Там, говорит, все равно одни иностранцы. Но я думаю, ну его на фиг, мало ли что… И ты не волнуйся, я ни с кем там искренне не общаюсь. Это так — просто чтобы заработать. Там все равно идиоты одни сидят. Ну, представь, каким вообще придурком нужно быть, чтобы платить какой-то девке, чтобы она тебе на камеру тупо сиськи показала или ноги раздвинула? Столько порнухи в Интернете есть… бесплатной!.. А эти утырки столько денег на это тратят… Большинство, конечно, ничего не тратят, тупо бесплатно сидят, но и тех, кто платит, хватает. Ты думаешь, как я себе такой телефон смогла купить? Мы с Дианкой в прошлом месяце больше заработали, чем…

Полный ужаснейшего разочарования, Максим молча встал, открыл балконную дверь и зашел обратно в зал. Настя пошла за ним, говоря что-то ему вслед, но он ее не слушал. Быстро надев свои кроссовки, он вышел из квартиры, даже не оглянувшись, и отправился вниз по лестнице. По пути на остановку он чувствовал, как вибрирует в кармане телефон, но проигнорировал это.

«Какая же ты дура!.. Надо же, какая дура!» — постоянно повторял он в уме, вспоминая эти ужасные вещи, которые она рассказывала ему, не испытывая при этом ни малейшего стыда. — «Ну как же так?! Как же тебя угораздило?!»

Максим вернулся в общежитие до 23:00, так что обошлось без лишних проблем. Соседа по комнате не было — в ту ночь он пошел пить водку с ребятами из другой комнаты. Они планировали это заранее и Максима не позвали — уже привыкли, что бесполезно. Он разделся, не включая свет в комнате, и лег в свою постель. Он не мог уснуть в течение пары часов и почти все время очень сильно рыдал, заглушая свои стоны подушкой.

Утром он проснулся рано. Ситуация казалась ему все еще чрезвычайно отвратительной, однако за время сна у него появилась слабая надежда на то, что все можно исправить. Возможно, необязательно было все перечеркивать и сдаваться. Он взял телефон и начал SMS-переписку с Настей.

Он попытался объяснить, почему не думает, что это занятие подходит Насте. Он сказал, что считает ее умной, образованной, прекрасно воспитанной девушкой, и что такая девушка не может оголяться перед незнакомцами, да еще и за деньги. Он признался, что ему неприятно думать, что в то время, как они встречались и спали друг с другом, ее тело видели другие люди, причем она сама добровольно показывала себя им, чтобы взамен на деньги удовлетворить их пошлые физические потребности. Он попросил ее представить, что бы она подумала и как бы она себя тогда чувствовала, если бы узнала, например, что ее собственная мать занималась чем-то подобным — какой позор бы она тогда испытала, как тяжело бы ей было поверить, что дорогой ей человек, которого она любит и уважает, спустился до такого низкого уровня и не только не стремится исправиться, но и не думает, что в его поведении есть какая-либо проблема.

Около часа продолжался этот монолог Максима, раздробленный на 6-7 сообщений, а потом Настя — вместо того, чтобы отвечать текстом на SMS, которые могли приходить и приходить бесконечно — позвонила ему. Диалога у них не получилось: очевидно, что Максим и Настя смотрят на данную ситуацию совершенно разными глазами и оттого не могут ни увидеть в этой ситуации проблему, которую видит в ней другой человек (для Максима проблема была в том, что Настя ведет низкий образ жизни, а для Насти — в том, что Максим придает этому занятию такое большое значение), ни даже представить себе, почему другой человек не способен осознать, что неправ.

Их спор продолжался около часа, и в итоге Настя просто бросила трубку.

«Я несколько раз попытался перезвонить ей, но она сбросила мои звонки», — печатал теперь Максим, заканчивая уже сообщение для сестры Насти.

В процессе написания он много раз останавливался и вновь задумывался о том, правильный ли он сделал выбор; он спрашивал себя, не стоит ли подождать хотя бы еще день-два и посмотреть, как поменяются его чувства и мысли, а потом уже решить, что делать. В какой-то момент он вообще стер весь черновик сообщения и чуть было не закрыл браузер, но затем снова почувствовал обязанность вмешаться, чтобы сделать жизнь Насти лучше, и потому вернул удаленный текст сочетанием клавиш «Ctrl + Z», и скоро полностью закончил сообщение. К тому моменту волнение его было таким сильным, что он дрожал, словно от холода, и у него едва не кружилась голова. Он пробежался глазами по сообщению, с трудом сглотнул слюну и, судорожно выдохнув, нажал на кнопку «Отправить».

Дело сделано. Теперь Света узнает, чем занимается ее сестра. Оставалось только ждать, пока она не прочтет сообщение. Ожидание будет столь же мучительным, сколь и чувство неопределенности — ведь Максим не знает, к чему приведет его решение, какой у всего этого будет результат. Но, в любом случае, тяжесть от разочарования в том, как низко позволила себе упасть Настя, и жалость к ней — гораздо сильнее.

Закрыв браузер и отойдя от компьютера, Максим подумал, чтобы приглушить сомнения по поводу своего поступка:

«Она не может быть такой, не должна… И даже не из-за меня… Не ради меня, а ради себя самой… Я знаю, что она выше этого. Просто она забыла об этом в какой-то момент. По какой-то причине. Нужно, чтобы она осознала это».



9

Света прочитала сообщение Максима минут через двадцать. Ее первой реакцией было, конечно же, удивление со знаком «минус», то есть разочарование — только не в собственной сестре, а в Максиме, который, похоже, поругался с Настей и теперь решил оклеветать ее. С одной стороны, ее это не должно было удивить, потому что у старшей сестры уже была пара случаев, когда бывший парень пытался как-то опозорить ее, рассказывая о ней всякую ерунду своим друзьям, однако этот случай был уникальным, и не только потому, что в этот раз бывший парень Насти пытался зачем-то втянуть в их проблемы ее родственников, но потому, что Максим, в отличие от всех предыдущих ухажеров сестры, сразу показался Свете приличным парнем и она даже признавалась сестре, что немного завидует ей. И теперь этот «приличный парень» пишет ей, обвиняя ее сестру в такой низости? Для чего? Чтобы она посочувствовала ему? Чтобы она поругалась со своей сестрой?

Ей захотелось заступиться за сестру, позвонить этому уроду и объяснить ему, что к чему. Но она подумала и решила, что не стоит. Лучше было не опускаться до уровня Максима, который поступил, как ребенок. И даже хуже, ведь он не только нажаловался на свою так называемую «девушку», но и попытался очернить ее, да еще и настолько ужасной ложью. Так что Света решила не вмешиваться, хотя предупредить сестру о том, что Максим оказался такой сволочью, ей показалось все-таки важным.

Она взяла телефон, отыскала в контактах Настю и позвонила ей.
Прозвучало несколько гудков, после чего вызов был сброшен.
Света попробовала еще раз.
Снова сброс вызова.

«Видимо, чем-то занята. Позже сама перезвонит», — подумала Света и попробовала отвлечься от этой ситуации, но это оказалось невозможно — ее мысли непрестанно возвращались к тому, что произошло между сестрой и ее новым бывшим парнем.

Перечитав сообщение Максима еще пару раз, Света постоянно вспоминала то, какой он был при ней и как высоко сама Настя отзывалась о нем. Сестра признавалась, что ей жалко Максима, ведь он практически уже клялся ей в любви, а она, «обжегшись» уже несколько раз в отношениях с другими парнями, поняла, что лучше не торопиться с громкими словами и потому теперь старательно оттягивала тот момент, когда она скажет Максиму, что любит его. Но Свете она все-таки в этом призналась. Да, она любила его, но боялась, что если поторопиться с признаниями в глубоких чувствах, то и эти отношения тоже разрушатся. Но любовь здесь однозначно была, и Света не сомневалась в этом, ведь ни с одним другим парнем ее сестра не сияла так, как рядом с Максимом или когда рассказывала о нем. Обе сестры соглашались в том, что Максим был лучшим из всех, с кем встречалась Настя.

«Неужели можно так сильно ошибиться в человеке?» — думала Света.

Мама попросила Свету сходить в магазин за продуктами, и все то время, что ушло у нее на выполнение этого поручения, она не переставала размышлять об отношениях ее сестры и о том, как именно Максиму удалось убедить их в том, что он настолько лучше всех бывших парней Насти. И чем больше Света думала об этом, тем больше она вспоминала прошлые отношения сестры, а эти воспоминания, в свою очередь, освежали в памяти девушки позабытые моменты, когда она испытывала разочарование не только в избранниках Насти, но и в самой сестре: вспомнилось, что Настя рано потеряла девственность, да еще и с парнем намного старше нее; вспомнилось, как Света случайно узнала, что Настя отправляла одному из своих парней фотографии с ее обнаженным телом; вспомнилось, как Настя хвасталась тем, что однажды занялась сексом с одним из своих парней на скамейке в безлюдном парке.

Ей было безумно неприятно вспоминать все это и еще отвратительнее было сделать в итоге вывод, который здесь напрашивался: она не знает этого наверняка, но она должна, по крайней мере, признать, что существует вероятность того, что Максим говорит правду. И если это так, то, чувствовала Света, парень поступил правильно, что рассказал всё ей. Настя очень упрямая и считает, что она всегда во всем права. Даже родным бывает трудно с ней договориться — на что уж надеяться людям, которые познакомились с Настей лишь недавно? Но если слова Максима — правда, то только родные люди могли бы повлиять на Настю. А повлиять на нее в таком случае нужно было — Света в этом не сомневалась.

Она кивнула сама себе в ответ на эти мысли, после чего решительно взяла свой мобильный телефон и снова позвонила старшей сестре.



10

Настя была в их с Дианой съемной квартире, на кухне, где их собралось трое: Настя, Диана и Маргарита. Эта худенькая красноволосая девушка была давней подругой Дианы, которая приехала в гости из соседнего городка, где она жила и училась в техникуме. Все трое сидели за крохотным квадратным столом и пили из темно-зеленых бутылок пиво. Маргарита и Диана курили тонкие сигареты.

Подруга Дианы — они виделись впервые — произвела на Настю смешанное впечатление: с одной стороны, ей понравилось, каким легким и непринужденным было общение с ней и как весело она обо всем рассказывала, но, с другой стороны, уж слишком подробно она иногда говорила про себя — как если бы они с Настей были знакомы много лет; к тому же Маргарита постоянно использовала в речи нецензурные слова, часто безо всякой в том необходимости. По поведению Диана была похожа на свою подругу, но Маргарита все-таки выигрывала по степени развязности.

Девушки обсуждали свою «работу», когда телефон Насти зазвонил. Она быстро среагировала и сбросила вызов, даже не посмотрев, от кого он был — решила, что опять Максим.

— Да выключи ты его, а то же зае**т, — сказала Маргарита и затянулась сигаретой.
— На вибрацию поставлю, — проговорила Настя и посмотрела в экран.
— Опять он? — спросила Диана.
— Сестра, — ответила Настя и вновь положила телефон на стол.
— Что хочет?
— Не знаю, потом перезвоню.

Телефон опять завибрировал. Настя подняла его, увидела, что звонок был от сестры, и снова нажала на кнопку сброса вызова.

— Может, случилось чего? — сказала Диана, усмехнувшись.
— Да опять забыла, наверное, куда туфли свои засунула, и думает, что я взяла. Если что-то срочное, то сейчас перезвонит, отвечу.

Она вернула телефон на стол, и девушки в течение нескольких секунд молча смотрели на него, ожидая нового звонка, но мобильник не завибрировал.

— Видать, нашла туфли, — пошутила Маргарита, и Диана усмехнулась.
Настя только слабо улыбнулась — она, конечно, была немного раздражена тем, что сестра отвлекает ее от общения с подругами, но и позволять другим шутить про ее родных она не собиралась. Однако подруги быстро об этом забыли и вернулись к тому, о чем говорили до того, как их прервали:

— Ну, так что там у вас вчера с этими двумя? — спросила Маргарита.
— Только не вчера. Позавчера, — поправила подругу Диана и продолжила рассказ: — Ну, короче, они так и типали нам по одному целый час. Капец мы устали, да, Насть?
— Ага, — подтвердила Настя и сделала глоток пива.
— А чё вы устали-то? — сказала Маргарита. — Сидите и сидите, вам платят.
— Да просто надоело эти «мммм», «ааааххх», «о, май гад» повторять, — Диана издала эти звуки, чуть изогнувшись вбок и изобразив на лице удовольствие. — Мы думали, может, хоть кто-то сейчас разогреется и начнет нормально давать, но хрен там… Это все из-за твоего, Насть. Это он нам всю ночь испортил. Весь настрой сбил.

Настя ответила Диане хмурым взглядом.

— А разве не так? — пожав плечами, спросила Диана.

Настя не успела ничего ответить — Маргарите было интереснее рассказать теперь что-то о себе:

— А у меня вчера тоже прикол. Сначала вообще зае**сь пошло. Короче, какой-то хрен из Австрии или Австралии — я не е**, откуда он там — запросил приват. И у меня такая поза о****ная, ракурс такой, свет. Короче, все зае**сь. Ему все нравится, он мне за две минуты, короче, шестьсот… нет, восемьсот токенов накидал… Я такая уже думаю: «Ну все, парень, пи***ц ты мой», и беру, короче, дилдо. Ну, и чё вы думаете? Ему это, короче, не понравилось. Он сразу замолчал, ничего уже мне не кидает. Я дилдо на х** убираю, пытаюсь опять его раскочегарить, а он уже ни в какую. Пи***ц обидно было.

Диана затушила сигарету о дно красной баночной крышки и, кивая, проговорила:

— Да, да, бывает такое. Я поэтому вообще советую: вот если тебя чувак взял в приват, то вот в какой позе ты в этот момент была, в такой и будь…
— Ибудь, — посмеялась Маргарита, услышав, как обычно, что-то неприличное там, где его не было.
— Да я те серьезно говорю, — продолжала Диана. — Он тебя в приват зовет потому, что ты ему в тот момент понравилась, он тебя захотел. Х** его знает, что конкретно ему там понравилось. Так что лучше вообще ничего не менять, пока он уже сам тебе не скажет, чего он там хочет.
— Ты думаешь, я этого не знаю? Знаю, естественно. Просто в этот раз показалось, что он там уже вообще готов на все…
— Да, понимаю. Иногда и правда им по кайфу, когда ты чё-то придумываешь. Но лучше — ну на фиг чё-то придумывать. Ты ж помнишь, я тебе рассказывала, как я с одним челом полтора часа тупо пиво пила?

Диана засмеялась:

— Это еще до Насти было. Он мне там истории какие-то рассказывал, я больше половины не понимала ни х**, но мне-то чё? Клиент доволен? — Доволен. Он мне типает? — Типает. Ну, и все. Это самое главное.

Снова заговорила Маргарита:

— Да, все правильно. Ну, в тот раз — да, признаю, я обосралась с ним. Не надо было ничего делать.
— Конечно, не надо было. «Инициатива трахает инициатора» — слышала же такое?

Девушки засмеялись. Настя лишь делала вид, что ей смешно. К тому моменту она стала ощущать себя лишней в их компании и, хотя не желала произвести на девчонок плохого впечатления, продолжать участвовать в разговоре тоже не хотела. Ее больше волновала ситуация с Максимом, и она ощущала даже что-то вроде вины перед ним, чувствуя при этом, что вины ее ни в чем здесь нет и быть не может — она взрослый человек и сама вправе решать, как ей жить и как распоряжаться своей красотой.

«Если им можно, то почему мне нельзя?» — думала она, глядя на Диану с Маргаритой и вспоминая, что на том сайте еще тысячи и тысячи других моделей. От такого сравнения, к удивлению Насти, у нее возникло странное чувство, но она не успела его проанализировать, потому что Маргарита отвлекла новым рассказом:

— Я знаю одну девочку, которая перестала киску себе брить, потому что ей за это один пользователь платит.
— В смысле? — спросила Диана.
— В прямом. Говорит, типа, не брейся, а я к тебе буду каждый день на стримы заходить и токены оставлять. Я не помню, сколько. Не до х**, но нормально так.
— И чё, она не бреет?
— А ты брила бы, что ли? — засмеялась Маргарита.
— Не знаю, да, наверное. Мне не нравится. Да и я что, рабыня им какая-то? Это уже как бы моя жизнь…
— Да ты дура просто! Тебе за не**й делать бы платили, и ты бы отказалась?
— А что еще? — настаивала Диана. — Может, и мыться тогда бросить ради какого-нибудь извращенца в чате? И ходить, вонять за деньги?
— Ну, ты чушь уже несешь…
— Почему чушь?

Телефон Насти опять завибрировал. В этот раз, еще не посмотрев на экран, она взяла его и поднялась из-за стола.

— Ты куда? — спросила Диана.
— Девчонки, я пойду, отвечу. Наверное, все-таки что-то важное.
— Да на хер он тебе нужен, этот неженка? — сказала Маргарита.

Настя взглянула на дисплей и увидела, что звонила сестра, но Маргарите после ее грубого вопроса ничего об этом не сказала.

— Я быстро, — пообещала Настя.

Диана кивнула:

— Ну, давай, давай.

Настя оставила девушек на кухне, а сама ушла на балкон и, закрыв за собою дверь, приняла звонок от сестры.



11

— Привет, Насть.
— Привет. Что хотела? Все нормально?
— Да вот, — сказала Света и вздохнула. — Пока не знаю, нормально или нет.
— В смысле? Что случилось?
— Даже не знаю, как сказать.

Настя закрыла глаза, почувствовав, что сердцу стало труднее биться. В уме промелькнула страшная мысль, от которой загорелись было уши, но девушка сразу отбросила ее и подумала: «Нет, не может быть. Он бы не стал так поступать».

— Я тут хотела спросить… Ты же все там же работаешь? — сказала сестра. — В том же ресторане?
— А что?
— Ну, да или нет?
— Ты мне ради этого уже целый час звонишь? Про ресторан спросить?
— Значит, не работаешь?

Пульс у Насти участился. Очевидно, Максим все-таки что-то сказал ей. Но насколько подробно? — Ей не верилось, что он мог рассказать много. Зачем бы ему так поступать с ней? Ведь она пошла ему навстречу, посвятила его в ее секрет.

Сердце Светы тоже заколотилось быстрее. Настя явно избегала ответа на такой простой вопрос. Наверняка та понимала, что обмануть здесь не получится — Света бы запросто придумала, какое доказательство она могла бы потребовать, и любая ложь сестры рухнула бы.

Настя попыталась закончить разговор:

— У тебя если по делу что-то есть, то говори. А если нет, то все, я пошла.
— То есть это правда? Максим не врет? — мрачно спросила Света.

Настя вдруг почувствовала себя обнаженной перед сестрой. Она знала, что не совершила ничего дурного, но чувство было такое, будто ее поймали за преступлением. Настя пошла в оборону:

— Во-первых, я не знаю, что он там тебе наговорил. А во-вторых, это и не важно. Это никого, кроме меня, не касается, — твердо проговорила девушка.
— Ц! Настя-я-я… — грустно прошептала Света. — И тебе не стыдно? Уж хоть бы соврала тогда уж!
— Я не знаю, за каким хреном он тебе это рассказал. Не думала, что он такой… Но давай так: я в твои дела не лезу, а ты в мои не лезь.
— «Твои дела»? Ты серьезно?! — заговорила возмущенно Света. — Моя родная сестра голой жопой деньги зарабатывает! По-твоему, это меня не касается?!
— Так, давай не будем орать? — изображая спокойствие, сказала Настя.
— Да как не орать тут? — спросила сестра. Ее голос, все же, поутих.

Настя твердо проговорила:

— Я тебе сказала: не лезь. Я не маленькая, сама разберусь. Все, тема закрыта. Что хочу — то и делаю. Понятно?

Света не могла позволить сестре отделаться так легко. С еле сдерживаемой злостью, она очень решительно проговорила:

— Если ты сейчас трубку бросишь — я тебя предупреждаю, — я сразу же пойду к маме и расскажу, что ее дочь — шлюха.

Возмущение Насти вдруг соединилось с сильнейшими чувствами унижения и обиды. Угроза со стороны сестры оказалась столь неожиданной и страшной, что девушка на минуту утратила дар речи.

Света глубоко вздохнула и сказала:

— Я в шоке, Насть. Как так-то вообще? Блин, такая умная девчонка, из такой приличной семьи! Как тебя угораздило?
— Давай вот только ты не будешь учить меня, как мне жить, хорошо? Еще этого не хватало! — проговорила старшая сестра уже не таким уверенным голосом, как в начале звонка.
— А вот, по-моему, тебе как раз нужно, чтобы тебя научили, как жить.
— Нашлась учитель. Тоже мне…
— Какой позор! — продолжала выражать свои эмоции Света. — Хорошо, что бабушка не дожила до этого. Она так тебя любила! Хвалила всегда! Я представить себе не могу, как бы она отреагировала, если бы узнала!.. Хуже приступа, наверное, было бы…

Представить, что бы почувствовала и сказала бабушка, было настолько страшно, что мысль об этом в своей голове Настя не могла удержать больше, чем на пару секунд. Эта избирательность в мыслях позволила ей, пока Света говорила, прийти в себя и приготовиться дать сестре отпор:

— Ты все сказала? Теперь я скажу. Я никому ничего не обязана, понятно? Если я это делаю, значит, я не вижу в этом ничего плохого. Вы просто смотрите на это слишком серьезно, как будто это реально что-то значит…
— А, по-твоему, не значит?! По-твоему, это не серьезно?! Ты бы еще на трассу пошла работать!

Настя выдавила из себя неискренний смешок:

— Вот видишь? Так говоришь, как будто это одно и то же. Это разные вещи. Меня никто не трогает, никто ничего не заставляет делать. Я в любой момент могу это бросить.
— И тебе не противно самой думать, что на тебя одновременно смотрят толпы мужиков и… трогают себя, представляют, как они бы тебя?..

Света не договорила — ее перебила сестра:

— Зачем мне об этом думать? Какая разница? Я зато себе хорошие вещи могу позволить…

Младшая сестра почувствовала, что Настя давно готовилась к подобному разговору. Либо же пришла к этим аргументам, когда оправдывала свои решения сама перед собой.

— Настя! — взывая к совести, вскрикнула Света. — Ты что такое несешь?

Теперь и Настя повысила голос:

— Да вы надоели мне! Что ты, что Максим. Вы меня пристыдить пытаетесь? За что? Ты думаешь, ты когда юбку надеваешь, на улице ни одного мудака не попадается, который тебя видит и мечтает тебе юбку задрать?
— Я юбки не ношу именно для этого, а вот ты делаешь то же самое, что проститутки самые обычные. Ты тело свое продаешь. Только они вживую, а ты онлайн. Но смысл тот же…
— Я не тело продаю, а пиксели на экране. Есть разница, и нужно быть совсем тупым человеком, чтобы этого не понимать.
— То есть ты всерьез мне и дальше будешь доказывать, что это нормально? — спросила Света. Ее голос ослаб.
— Мне делать больше нечего, как доказывать тебе что-то. Это ты со мной споришь, ты мне что-то доказать пытаешься. А я просто живу своей жизнью и в чужие дела не лезу.
— То есть если бы я стала наркоманкой, тебе было бы все равно? Ты бы не попыталась ничего с этим сделать?

Настя развела рукой и хлопнула ею себя по ноге:

— Ну, вот! Опять дурацкое сравнение. При чем тут наркотики? Я ни себе, ни кому-то другому ничего плохого или вредного не делаю…
— То есть, ты думаешь, что это нормально для твоей психики? Ты не думаешь, что это вредно?

Старшая сестра фыркнула и сказала:

— Ой, Свет, школу закончи сперва, а потом уже психолога из себя строй.

Наступила короткая тишина. Затем Света мрачно проговорила:

— Не, если человек никакой проблемы в этом не видит, это точно ненормально.
— Ну, пожалуйста. Это твое мнение. У меня другое мнение.
— Какое мнение? Что это норма — свою вагину на весь Интернет показывать?
— Да какой «весь Интернет»? Если бы Максим, б***ь, не сдал меня, ты никогда бы и не узнала.
— Ну, да. То есть если ты сама унижаешься перед другими людьми и семью свою позоришь, и если при этом никто из знакомых ничего не знает, то все норм, правильно? Как будто и не было ничего…

Настя почувствовала, что ее доводы гораздо сильнее, чем Светы. Она настолько увлеклась спором и так хорошо у нее стало получаться выражать свои аргументы, что она даже была рада в некоторой степени, что этот спор состоялся — ей давно хотелось высказать все эти мысли кому-нибудь. Настя снова говорила с уверенностью в голосе:

— Я тебе уже все сказала. Не хочу повторять ничего. Я знаю, что большинство людей думает так, как ты. Так старомодно. Но я тебе говорю — ты, считай, то же самое делаешь, когда красишься и надеваешь юбку на улицу. Только ты это вообще бесплатно делаешь… А лет двести назад и про тебя сказали бы, что шлюха — просто из-за короткой юбки. Так о чем тут говорить вообще? — спросила Настя, искренне недоумевая. — Мне как-то по хер, кто там что думает. Мне важно, что я думаю. Это моя жизнь.
— Ну, то есть, ты эгоистка полная. Тебя только ты волнуешь.
— При чем тут «эгоистка»?

Света с ужасом представила гнев, который испытала бы мама, если бы узнала о том, до чего докатилась ее старшая дочь. Этот гнев вдруг стал наполнять и ее саму.

«Совсем стыд потеряла. Не понимает, что причиняет вред — и самой себе, и окружающим, кому не плевать на нее. И так нагло, так несправедливо об этом думает!» — слышала внутри себя Света.

Настя тем временем продолжала:

— Я что, у тебя должна разрешения спрашивать, когда хочу что-то с собой сделать? Со своим телом… Тебе не кажется, что это как-то нелогично?

— Знаешь, что логично? — начала Света, слыша маму в собственном голосе, который вдруг зазвучал очень уверенно: — Я теперь вообще не хочу с тобой общаться, потому что мне противно. Я в шоке просто. И еще логично, что Максиму такая девушка на хрен не нужна. Парень по тебе с ума сходил, ни дня без тебя не мог провести, стихи писал, в любви клялся — и ради чего? Ради девушки, которую тысячи людей уже видели голой, и слышали, как она стонет… Ага, очень романтично… Как же повезло Максиму!.. Блин, такой парень хороший! Теперь страдает из-за тебя…

— Ну, вот так вот. Такая жизнь. Что я могу сделать? Просто мы слишком разные, вот и все.

Света почувствовала, что разговор ни к чему не ведет и что сестра наверняка думает, что справилась с этим кризисом.

«Нет уж, Настя. Так не пойдет», — решила сестра и жестко сказала:

— В общем. Я тебе даю неделю, чтобы ты нашла себе нормальную работу и перестала унижаться в Интернете, и тогда…

Настя возмущенно перебила Свету:

— С чего это ты будешь мне какие-то условия ставить?
— Я не договорила. Бросаешь эту херню до конца следующей недели, и тогда все будет нормально. Но если ты отказываешься, я тогда все рассказываю маме. Посмотрим, как она обрадуется, когда узнает, что вот так ты говоришь ей спасибо за то, что она тебя вырастила и платит за универ.
— Ты е****лась, что ли?
— Ну, да, конечно, — уверенно говорила Света, — из нас двоих это я «****улась». Ага. В общем, смотри. Я тебе сказала.
— Да пошла ты знаешь, куда? — дрожащим от злости голосом проговорила Настя. — Рассказывай, что хочешь, ****ь, и кому хочешь! Нашла, кого пугать.
— Я тебя предупредила. У тебя неделя.
— На хер иди, больная! — крикнула Настя, оторвала телефон от уха, скинула звонок и прорычала сама себе сквозь зубы: — Дура, б***ь, е****тая!

Она побыла еще немного на балконе, переводя дух, но так и не успокоилась. Однако она вспомнила, что на кухне у нее оставалась почти полная бутылка пива, и ради нее решила вернуться к девчонкам.

«Выпью, остыну, и все потом будет нормально. Нужно только потерпеть пару недель… может, месяц — и все утрясется. Можно сказать, что все уже закончилось и все это уже в прошлом», — подумала Настя, шагнула в зал и закрыла дрожащей рукой балконную дверь.



12

Через какое-то время Настя лежала на кровати. Девчонки пошли погулять, а она отказалась. Думала, полежит и посмотрит сериал на ноутбуке, но через пару минут бросила. Ей ничего не хотелось, и даже пиво в рот не лезло. На душе была невыносимая тяжесть. Она снова и снова обдумывала ситуацию, вспоминала, что; говорили Света и Максим, и каждые несколько минут ощущала новый всплеск обиды.

«Ну почему я виновата в том, что у них такие отсталые взгляды? Почему это я должна их послушать, а не они меня?» — думала она и поражалась сложившейся несправедливости: по какой-то непонятной причине ее сестра и Максим были уверены не только в том, что они имеют какое-то отношение к столь личным аспектам Настиной жизни, но и что она должна волноваться о том, каково их мнение по этому поводу, и учитывать его, когда она принимает личные решения.

«Лучше вообще быть одной, чтобы никто не думал, что ты кому-то что-то должна!» — подумала было она, но сразу же почувствовала сомнения в правильности такого вывода.

Она вспомнила лицо Максима в тот момент, когда там, в полутьме на балконе, она призналась ему, как она зарабатывает деньги. Он выглядел таким разбитым, будто она объявила, что у нее рак. Жалость к Максиму смягчила ее сердце, но Настя попыталась отвернуться от этого чувства, вновь напомнив себе, что не заслужила ничьего осуждения: «Я никому не делаю ничего плохого. Я не ворую, не убиваю… В конце концов, почему другим можно, а мне нельзя? Мне восемнадцать лет, я уже взрослый человек, и никому ничего не обязана!»

К своему ужасу, Настя ощутила, что эти слова уже не звучат в ее уме так твердо, как прежде. Что-то изменилось. Теперь вопрос такого образа жизни не казался ей абсолютно простым, однозначным и прямолинейным. Его усложняло то, что она привыкла не осознавать, — зависимость Насти от других людей. И зависимость даже не финансовая (хотя ее мама и оплачивает ей учебу), а совсем иного рода.

Настя вновь услышала в уме угрозу сестры и с тревогой подумала: «Неужели правда сможет рассказать? И что тогда? Как мама переживет это? Может, лучше самой рассказать ей? Поступить по-взрослому? Пусть лучше узнает от меня…»

Неспокойно дыша, девушка подвинула к себе ноутбук, лежавший рядом, включила его и зашла во «ВКонтакте». Она увидела уведомления о новых сообщениях, но проигнорировала их и перешла на страницу списка друзей. Еще несколько манипуляций, и на экране появилась страница мамы. У Насти закололо сердце, когда она посмотрела на фотографию счастливого лица родной ей женщины. Чувство вины снова обнаружилось в ее сознании, словно едкий запах в воздухе. Теперь, в отличие от прошлых похожих моментов, это чувство не торопилось оставлять ее.

Настя сглотнула слюну и прокрутила страницу немного вниз. Стена мамы была полна разных постов, самый свежий из них она опубликовала вчера — Настя пропустила его из-за всех этих событий. Пост содержал видеозапись и был подписан так:

«Моя старшая дочь, Настя, 7 лет назад. Уже тогда — какой голос! какая красавица! Горжусь тобой, доченька! Пожалуйста, не переставай радовать нас твоими талантами! Настёна, я тебя люблю!»

Настя не могла не включить это видео. Девушка нажала на кнопку воспроизведения и, когда видео подгрузилось, оказалась перенесена в 2009 год, в актовый зал музыкальной школы, в которой в тот день проходил городской конкурс вокалистов, на котором Настя, вместе с ее любимой учительницей, Еленой Петровной, представляли Среднюю школу №14.

Одиннадцатилетняя Настя, услышав свое имя, засеменила своими ножками на сцену под аплодисменты заполнивших зал зрителей. В этот момент психологическое давление, которое она ощущала, было столь сильно, что она не чувствовала, что контролировала свои ноги — казалось, они сами несут ее на сцену. Но так даже лучше, потому что, если бы она попыталась сейчас вернуть себе ощущение полного самоконтроля, она бы наверняка споткнулась, пока шла к стойке микрофона, или сделала бы какое-нибудь глупое движение, взойдя на сцену, или бы вообще расплакалась. Нет, раз уж тело способно выполнять какие-то задачи без участия сознания, лучше и не мешать ему. И это касается не только ходьбы. Удивительно, но когда ты обнаруживаешь себя в центре внимания больше сотни людей, которые ждут чего-то от тебя, твой мозг заботится о том, чтобы не перегрузиться от всех этих стимулов — внутренних и внешних, — под обстрелом которых вдруг оказывается твоя нервная система. Для защиты от возможных сбоев мозг позволяет сознанию сфокусироваться на небольшом количестве задач, решив которые, вся система сможет вернуться к нормальному состоянию.

Вот, что испытывала теперь Настя: она видела, что перед ней была туча людей, знала, что у них есть лица и что они обращены к ней, знала, что сейчас заиграет музыка и она должна будет красиво и четко сделать то, что не так легко сделать красиво и четко; однако Настя не знала, сколько людей было в зале, и даже само понятие чисел и точного количества предметов было забыто ею в этот момент; уже не имело значения ее беспокойство до выступления — она не помнила о нем; в итоге в фокусе ее сознания оставалось не так много аспектов реальности, которая окружала ее. Благодаря этому волнение, которое все еще обитало где-то в девочке, внезапно утратило большую долю своей способности влиять на сознание и, соответственно, на поведение.

Она взяла микрофон в руку, поднесла его к губам и устремила взгляд на угол рамы одной из картин на противоположной стене, в конце длинного актового зала. Еще пара размеренных вдохов, и девочка услышала, как в зале заиграла, наконец, знакомая мелодия, которая затопила собою все звуки, которые так или иначе издавали зрители и которые доносились с улицы. Теперь для Насти не существовало ничего, кроме ее выступления. И если она справится, то у нее получится заставить и зрителей поверить в то, что существует только этот момент и только эта песня.

Проигрыш завершился, и Настя запела своим чистым, изумительным голоском, заставляющим вздрогнуть что-то внутри каждого, кто услышит ее пение:

«Заповедный напев, заповедная даль,
Свет хрустальной зари, свет, над миром встающий.
Мне понятна твоя вековая печаль,
Беловежская пуща, Беловежская пуща.

Здесь забытый давно наш родительский кров.
И, услышав порой голос предков зовущий,
Серой птицей лесной из далеких веков
Я к тебе прилетаю, Беловежская пуща…»

Одна за одной, все ноты легко покидали голосовые связки этой одиннадцатилетней девочки и вспархивали в воздух, чтобы найти слушателей и превратиться в их умах в слова, строки и куплеты, которые, в сочетании с красивой музыкой, должны были тронуть их сердца. И это происходило. Неравнодушным не остался никто, даже другие дети-конкурсанты, слушавшие выступление за кулисами. Ближе к концу песни Настя могла и сама, не сбиваясь, тоже насладиться этим моментом — она чувствовала, что ей удалось сделать то, для чего они пришли сюда с Еленой Петровной. И ее учитель, испытывая тревожную гордость, стояла у стены недалеко от сцены, глядела в зал и видела там завороженные лица зрителей, не сводивших с Насти своих глаз, в которых читалась грустная радость от того, что их слух омывали редчайшие, по-настоящему чудесные звуки, а у некоторых сквозь слезы в глазах виднелся как будто даже страх — того, что голос этой девочки в любой момент превзойдет сам себя и зальет души этих простых, смертных людей звуками настолько прекрасными, что они окажутся не способными пережить этого и лишатся рассудка или вовсе погибнут, либо же — что было бы даже страшнее — не смогут их воспринять.

А потом все закончилось. Неожиданно для всех оказалось, что реальный мир никуда не делся. Впрочем, тем приятнее и ценнее было впечатление от минут, проведенных только что в каком-то другом, похожем на сон, мире. Зал взорвался аплодисментами — самыми громкими за весь концерт. Еще не пришедшая до конца в себя, Настя широко улыбнулась, вернула микрофон в специальное крепление на стойке и, придерживая юбку своего зеленого платья, поклонилась зрителям. Это было самое лучшее выступление в ее жизни.

Примерно через полтора часа Настя, ее бабушка и Елена Петровна вышли на прохладный осенний воздух и начали спускаться по крыльцу в потоке с другими людьми. Они не торопились, и потому многие их легко обгоняли. Среди обогнавших оказалась полная женщина в черной кожаной куртке поверх черного платья. Она увидела, кого только что обошла, и обратилась к троице, грустно улыбаясь и качая головой:

— Несправедливо рассудили. Первое место ваше должно было быть.
— Спасибо, — сказала Елена Петровна.

Бабушка Насти тоже поблагодарила женщину за слова поддержки, а та продолжала:

— Они первое место отдали этому мальчику только потому, что он сам в этой школе учится. Не захотели ударить в грязь лицом. Но я уверена, любого зрителя спроси, какую песню они лучше всего запомнили, и все скажут: «Беловежская пуща». Половина зала в слезах была. Так что ваше второе место — это по факту первое.
— Спасибо большое, — поблагодарила рыжеволосая учительница, улыбаясь.
— Это вам спасибо! Такая работа… И тебе спасибо, ангелочек! — обратилась женщина к Насте. — Я давно так от песен не плакала. Ты умница.

Настя засмущалась, но сказала доброй женщине спасибо, и та, откланявшись, пожелала ей удачи, попрощалась со всеми и ускорила шаг, оставив их позади.

По пути к калитке Елена Петровна сказала Насте и ее бабушке:

— Да, она правильно говорит, засудили нас. Но ничего страшного. Теперь мы на область поедем, а там уже все будет честно. Но самое главное ты, Настя, все равно сделала — люди были в восторге, а для этого и нужно петь.
— Спасибо.
— Спасибо вам, Елена Петровна, — сказала бабушка. — Мы с мамой Насти очень рады, что вы с ней занимаетесь.
— Это вам спасибо и маме тоже. С такой ученицей одно удовольствие работать.

Елена Петровна подняла к глазам свой телефон и сказала:

— Ну, что? Я поеду. До свидания, Лариса! Приятно было с вами познакомиться. До вторника, Насть!

Настя и бабушка попрощались с преподавателем и пошли на остановку. В это время на мобильный Ларисы Леонидовны позвонила мама Насти (она была на работе, но нашла подходящий момент для звонка). Девочка очень эмоционально рассказала маме о своих впечатлениях, о том, как аплодировали зрители, кто что сказал после конкурса, и почему в итоге только второе место, а не первое. Мама радостно завопила в трубку:

— Молоде-е-ец! Поздравляю! Бабушка сняла все на камеру? Все хорошо?

Настя передала вопрос Ларисе Леонидовне. Женщина ответила:

— Конечно, сняла. Все хорошо. С работы придешь, посмотришь.
— Ну, здорово! Наконец-то! А то я тут перенервничала сама тоже. Так что? Значит, сегодня поедем, купим гитару, да?
— Да. Спасибо, мам.
— Пожалуйста! Ты заслужила. Ладно, мне пора. До вечера!
— Пока!
— Я тебя люблю, Настён.
— И я тебя люблю.

Бабушка тоже попрощалась со своей дочерью и убрала телефон в свою серую сумочку, где помимо прочих вещей была еще и видеокамера.

Когда они вышли на проспект Ленина, бабушка говорила Насте:

— Не каждый может за несколько минут столько радости, столько чувств подарить другим людям. У тебя огромный талант, Насть. Ни в коем случае не растеряй его. Такой талант — это редкость.
— Я вот тоже в юности пела, — продолжала Лариса Леонидовна. — Я тоже обожала петь, как и ты. Меня даже как-то в ансамбль звали — профессионально выступать. Но у меня уже твоя мама была тогда, не могла я. Пришлось бросить. А ты не бросай. Слышишь? У тебя голос ангельский, ты когда пела, рядом со мной все плакали, и я сама тоже — надеюсь, на камеру не слышно было. Так что продолжай заниматься. Научишься на гитаре играть, сможешь сама песни свои сочинять, а там — кто знает? Может, на эстраду попадешь. А даже если нет — с таким голосом нельзя не петь. Ты этим голосом столько радости можешь дать людям! Не важно, профессионально или нет. Лишь бы только пела.

Настя с удовольствием слушала бабушку, кивала головой и, беспрестанно улыбаясь, представляла себе свое яркое и даже, возможно, великое будущее.

Вспомнив всё это вдруг с поразительной ясностью, Настя укрыла руками лицо и горько заплакала.




Август 2025