Рассказ 9. Одиночество

После неудачного первого школьного дня я решил исправиться и полностью ушёл в учёбу. Считать мне нравилось, поэтому с математикой у меня всё было отлично. Я научился умножать и делить. Азбуку я всю прочитал ещё дома и поэтому даже не доставал её, вместо этого я читал сказки и рассказы, взятые из школьной библиотеки. Главной проблемой для меня было правописание. Дома я уже исписал несколько тетрадок в косую линейку. У мамы был очень красивый почерк, она по ночам переписывала с миниатюрных фотоплёнок в толстую тетрадь запрещённые божественные книги. Я мечтал научиться писать так же, но как я ни старался, у меня выходило криво… А тут ещё заставляли писать чернилами. Мне уже давно купили шариковые ручки. Но учительница говорила, что если я хочу иметь красивый почерк, то должен уметь использовать перо и чернила. У меня никак не получалось с правильной силой давить на перо. Поэтому чернила или вытекали и оставляли кляксу, или сухое перо царапало бумагу. А ведь ещё и нужно было выводить буквы с правильным наклоном, делать красивые соединения между буквами и не выходить за линии. Это было настоящее испытание для меня. Я тратил на тренировки много времени. По вечерам мне оставалось совсем мало времени на игры. Я жил в доме прадеда и прабабушки. Им нужно было помогать по хозяйству. Они держали кур. Моё задание на каждое утро и вечер было собирать в гнёздах свежие яйца, убирать помёт и доливать отстоявшуюся воду. Так же я помогал по огороду: когда что полить, прополоть, подвязать. Ну и по выходным я подметал двор, а он был у дедушки Петра огромный. Поэтому играть было практически некогда. Так как почти каждый день проходил одинаково, то вскоре я заскучал по дому и маме. Там у меня был альбом и цветные карандаши. Я мог рисовать сколько хочу, а тут всё это было под строгим учётом бабушки Марии. Можно было рисовать только когда этого требовали в школе. А для "дурачества", как говорила бабушка Мария, она высылала мне огрызки цветных карандашей, оставшиеся от Нади, моей тёти, с первых двух лет её учёбы в школе, и достала с чердака кипу серых тонких листов с работы. На одной стороне там были отпечатаны какие-то отчёты по работе. Рисовать на них было невозможно. Буквы просвечивали. В некоторых местах на бумаге оставались отверстия от печатной машинки. Так как бумага была серая, то цвета от карандашей были какими-то блеклыми. Получались очень унылые рисунки, как будто пасмурная погода: солнышко не может пробиться лучами через серую пелену неба. Домик и песочница тоже были словно в тумане. И потом, сами попробуйте красиво рисовать огрызками карандашей размером с мой мизинец, да ещё заточенными с двух сторон!
– У меня получаются унылые рисунки, – однажды пожаловался я бабе Шуре.
– Вот мама приедет и пусть покупает тебе всё сама, у нас на это нет денег.
Она сказала это спокойно и даже улыбнулась, но я почувствовал, как от неё повеяло каким-то холодом. А потом я услышал, как она поделилась моей проблемой с бабушкой Марией:
– Ничего страшного, переживёт, всё равно всё это рано или поздно пойдёт в макулатуру.
Я слышал, что это сдача бумаги на переработку и повторное использование. Из неё делают промокашки в тетрадки, продуктовые пакеты или туалетную бумагу.
Этой ночью я долго думал об услышанном. Мне было грустно, во-первых, от того, что мои рисунки будут переработаны. Бабушка в Карелии такого не допустила бы. Она складывала изрисованные мной альбомы в стопочку и бережно хранила их в серванте. Особенно красивые вешала на стену, прикрепляя их иголками с разноцветными шапочками к обоям! Во-вторых, я представлял, как рисунок растворяется и попадает на бумажную ленту. Хорошо, если хотя бы солнышко попадёт в продуктовый пакет, а лучше в промокашку! Они чаще всего белые, но попадаются кремовые и бледно-жёлтые. Вот в них-то и остались солнышко и ромашки, нарисованные детьми! А вот если рисунок попадёт в туалетную бумагу, то это будет очень нехорошо. Я бы, например, не хотел подтирать попу домиком или песочницей!!! Одним словом, чем дольше я жил в Узбекистане, тем сильнее скучал по маме и бабушке. Я хотел купаться в озере Онего, бегать по лесным тропинкам и собирать ягоды и грибы! Когда наступила зима, стало совсем тоскливо. Снега почти не было. Когда он шёл, для меня наступал праздник, но он быстро таял, иногда даже не успев упасть на землю. В феврале дед Петр уже сажал первую картошку, а до октября успевал собирать два урожая! Какая же это зима? Вот когда на лыжах да по морозному лесу, где на ветках застыли белоснежные одеяла, где свежий сухой снег под лучами холодного, но ослепительно яркого солнышка переливается, словно миллионы микроскопических насекомых фотографируют тебя со вспышкой, где стоит такая тишина, что слышно, как потрескивает мороз – вот это ЗИМА! А тут… расстройство одно…
Баба Шура, видя мою тоску, всячески пыталась меня чем-то увлечь: то затевала лепку пельменей, то мы клеили с ней аппликации из старых тряпок, то она пыталась научить меня вышивать. Всё это не приносило мне радости. Я иногда бегал к дедушке Жоре, их дом стоял по соседству, через дорогу. Там я наблюдал, как он в гараже чинит мотоцикл. Иногда он поручал мне помыть в бензине деталь и просушить её ветошью. Вот это было интересно, но каждый день мотоцикл не ломался, и потому я не знал, куда себя деть. Друзей в школе я так и не завёл. После моего прогула, правда, меня вроде как приняли в банду, но, поняв, что я не умею и не хочу учиться драться, что я считаю нехорошим поступком дергать девочек за волосы и задирать им платья, меня исключили из банды и старались обходить стороной. Девочки тоже переглядывались и смеялись, глядя на меня. Так что я приходил к первому звонку и убегал домой сразу после последнего, хорошо, что школа находилась недалеко от дома.
Когда пришла весна и учебный год закончился, я был полон надежд, что мама успеет приехать к последнему звонку и будет гордиться мной! Всё-таки я закончил первый класс! Я постоянно спрашивал бабу Шуру, есть ли письмо от мамы.
— Да не волнуйся ты так, — всегда отвечала она мне. — Ну, не успеет она и что? Мы уж сможем сопроводить тебя на линейку.
— Я и не волнуюсь, — отвечал я.
Но я волновался. Одно дело прабабушка, совсем другое — мама. Мальчики и так вечно смеются надо мной, особенно Руслан.
— Ну, где твои родители? Так и не нашёл? Куда же ты их закинул? Или это они тебя бросили?
Я после этого убегал, прятался за котельной и плакал, чтобы никто не видел. Правда, однажды учительница заметила мои красные глаза и, оставив после занятий, спросила:
— Что у тебя произошло? Почему ты плакал?
Я, конечно же, не мог сдать одноклассников, и поэтому ответил, что переживаю за отметки за первый класс. Я некрасиво пишу и боюсь, что мне поставят неудовлетворительную годовую оценку.
Она улыбнулась и стала меня успокаивать:
— Не переживай ты так, учитель видит в ученике не столько результат, сколько его старание и прилежность. Так что могу тебе обещать, что четвёрка тебе обеспечена. Отличником ты, конечно, увы, не станешь, но уверенным хорошистом будешь точно!
Вместо того чтобы обрадоваться, я ещё больше расстроился! Ведь мама не видела, как я старался. Она только увидит отметки и может сказать, как бабушка Мария:
— Неплохо, но можно было и лучше! У тебя есть потенциал, только ты ленишься!
Я не знаю, что такое потенциал, но раз она говорит, что он у меня есть, надо бы его найти, чтобы стать отличником. Где искать, я не знал и побежал в библиотеку.
— А у вас случайно нет потенциала? — спросил я у тёти Светы, библиотекарши.
Она удивлённо посмотрела на меня и на секунду задумалась:
— Необычный вопрос ты задал, Славик. Даже не знаю. Может, ещё и остался, не весь исчерпала.
— А можете посмотреть? — не совсем понимая, откуда его черпают, спросил я, — мне очень нужно!
Тётя Света уставилась на меня, с минуту подозрительно оглядывала и потом громко рассмеялась.
— Славик, милый мальчик, — вытирая слёзы, наконец заговорила она, — ты решил, что это такая книжка?
— Ну да, — растерянно подтвердил я.
Она опять залилась смехом. К ней вышла заведующая.
— Игнатьевна, что случилось? Почему нарушаем тишину?
Тётя Света ей объяснила, что я пришёл в библиотеку, чтобы найти потенциал. Заведующая тоже стала смеяться, махнула рукой и вернулась в свой кабинет. Я понял, что ничего не понял, мне стало почему-то стыдно, и я убежал.
— Ну и ладно, обойдусь без этого потенциала, — зло выкрикнул я самому себе. — А то все станут смеяться надо мной. И так вон от парней наслушался…
Жаль, бабушки Насти нет рядом, она бы мне всё объяснила.
Когда настал день последнего звонка, бабе Шуре стало плохо с сердцем, приехала скорая помощь, и они с дедом Петром уехали в больницу. Дедушка Жора тоже выкатил мотоцикл и поехал за ними. Остались я, Надя и бабушка Мария. Так и пошли на линейку. Я тащил огромный букет роз. Меня из-под него практически не было видно. Надя шла налегке, а её букет несла бабушка Мария.
Моя голова была забита грустными мыслями. Я переживал за здоровье бабы Шуры. Да и из-за того, что она теперь в больнице, я ещё на линейке буду стоять один. Бабушка Мария, понятное дело, встанет рядом с Надей, всё-таки она её дочка, и ей никак не разорваться между нами двоими. Мама — предательница! Неужели не могла объяснить на своей работе, что сын на другом конце страны окончил первый класс и ей просто жизненно необходимо быть с ним на последнем звонке? Её директор — справедливый мужик, она сама не раз говорила, и конечно, он бы отпустил её. У меня непроизвольно выступили слёзы. Я попытался успокоиться, как учила бабушка Настя: набрать много воздуха, не дыша в уме сосчитать до трёх и медленно выдохнуть. Так я быстро успокаивался. Но как только я вспомнил про бабушку, мне захотелось ещё больше плакать.
— Нытик, — посмотрев на меня свысока, сказала Надя, заметив мои слёзы.
— Этого ещё не хватало, — засветилась бабушка Мария, — реветь из-за школы. Не переживай, она тебе ещё так надоест, мечтать будешь о каникулах. Давай сюда цветы, достань носовой платок и вытри глаза! Ты же мальчик, в конце концов! Вон Надя — девочка, а не льёт слёзы по всяким пустякам!
Я быстро сделал, как она велела, и когда мы зашли на школьный двор, я уже улыбался, даря огромный букет Марии Семёновне, своей учительнице, и здороваясь с пацанами. Линейка прошла в торжественной обстановке. Директор, как всегда, сказал речь, как он счастлив, что его школа воспитала новых комсомольцев (это он говорил о выпускниках), что учебный год закончился с высокими показателями и всё в таком духе. Я же не терял надежды, что появится моя мама. Запыхавшаяся, с чемоданом в руке, прямо с вокзала… Но в ворота школы никто так и не зашёл…