3. Рижский крысолов. Из сборника Легенды старой Ри

3.Рижский крысолов.
(Рассказ из сборника «Легенды старой Риги – 2»)

Случилось это при бургомистре Альфреде Мюссе.
В те годы торговля с Ганзейским союзом, окрепшая за предыдущие годы, процветала, и корабли Союза регулярно заплывали в Рижскую гавань.
И, скорее всего, на одном из таких купеческих кораблей, прибывшим из далёких жарких стран, в город и приплыли непрошенные и незваные «пассажиры» - огромные серые крысы. Те, что носят название пасюки.
В первое время никто и не знал, что они уже проникли в город, оккупировали подвалы, и постепенно начали выживать с давно насиженных мест местных крыс – «аборигенов»: чёрных, маленьких. А было это им нетрудно сделать, поскольку они оказались и крупней, и сильней, и агрессивней.
И получилось то, что получилось: к концу поза-позапрошлого века местных крыс и мышей в Риге практически не осталось, а невидимая вначале армия прожорливых и нахальных нахлебников весьма быстро и методично изничтожала все запасы, что хранились у добропорядочных горожан в подвалах и кладовках. И сладу с серой напастью не стало совсем: крысы оказались ещё и весьма умны и хитры: попавшись раз в крысоловку определённой конструкции, в другой раз ни за что в такую не попадались!
А про яды можно и не говорить: у крыс-пасюков была чёткая схема: вначале заставить самого слабого и находящегося внизу иерархии члена стаи сожрать подозрительный корм, а уж потом проследить: не сдохнет ли он.
И, разумеется, вскоре их стало чуть ли не больше, чем жителей. И перестали они скрываться и не боялись ни собак, ни кошек, ни людей: ходили и бегали теперь по улицам, и комнатам домов и днём, практически в открытую. И людей совсем не боялись: прятались или убегали лишь от тех, кто был вооружён – луком ли со стрелами, или копьями: стрелять в крыс из огнестрельного оружия бургомистр запретил. Во избежание паники, несчастных случаев (А таковые уже случались!) и ненужного шума.
Словом, от наглых крысиных рож с длинными усами и острыми оскаленными пастями с острейшими зубами тошнило уже горожан! И требовали они от городских властей найти наконец управу на «оккупантов». А бургомистр и рад бы что-то сделать, но вот - что?!..
Но вот однажды заявился к господину Мюссе некий пожилой иностранец: явно из далёких-предалёких стран. Поскольку одет он был неподобающим для цивилизованного общества образом: в какую-то сильно потрёпанную и выгоревшую не то тогу, не то – накидку, на ногах – сандалии, весь увешан диковинными разноцветными бусами, и подвесками: идолами с мерзкими рожами… Да и цвет лица имел тёмно-оливковый. Но – не негр!
Однако по-немецки он изъяснялся вполне понятно, а герр Мюссе прекрасно владел этим языком, поскольку мать его происходила родом из Гамбургских дворян. Да и доложить о себе чужак попросил, как о самом могущественном заклинателе и истребителе крыс. Естественно, бургомистр заинтересовался, и принял посетителя вне очереди!
Ну, как там и о чём они говорили, достоверно никому не известно: посетитель попросил удалить из кабинета даже секретарей и помощников. Но результат переговоров вполне известен: по их окончании приказал Альфред Мюссе принести из хранилища кошель с двумястами золотых, и вручить своему посетителю. Который наличность тщательно пересчитал.
На следующее утро на рассвете все жители города стали свидетелями странного действа: прямо посередине мостовой шёл странный иностранец, и наигрывал не менее странную мелодию на довольно крупной (С пару футов длиной!) толстой флейте.
И изо всех подвалов, со всех чердаков, и из всех щелей и нор, которых к тому времени под городом были нарыты неимоверные лабиринты, к нему вылезали крысы. И бежали эти крысы, выпучив глаза, за звуками флейты, словно заворожены были этой странной мелодией. Совершенно, повторим, дикой для человеческого уха.
И так продолжалось, пока не прошёл флейтист по всему городу, исходив его вдоль и поперёк! К этому времени нормальные граждане боялись и на улицу-то выйти – число крыс поражало, и плотный, занимавший всю ширину улиц, поток их растянулся на добрых две сотни шагов!
Но вот, ближе к обеду, вышел иностранец на набережную. А там его уже поджидала лодка: заранее нанял он лично Старшину городских перевозчиков: Рихарда Глазупса. Тот уже держал руки на вёслах, и едва флейтист запрыгнул к нему в лодку, продолжая играть, навалился на них!
Но крысы такому повороту дел вроде как не удивились, и воды не испугались: принялись кидаться с набережной, словно окончательно спятившие! И поплыли за лодкой с иностранцем и Рихардом, державшей направление на середину Рижского залива. Рихард потом рассказывал, что иностранец вынимал флейту изо рта только три раза – и как у него дыхания хватало всё время играть! – только для того, чтоб велеть плыть помедленнее! Ну а Рихард всё не мог преодолеть свои позывы: плыть наоборот - как можно быстрее!
Да и кто бы тут не захотел поплыть быстрее…
Зрелище было – аж мороз по коже! Мириады и мириады крохотных головок с блестящими глазами, топорщащимися усами, и оскаленными белейшими зубами!
Словом, через пять часов, к закату, вернулась лодка с иностранцем и Рихардом, и не плыло за ними уже ни единой крысы.
Иностранец – никто так никогда и не узнал его имени! – расплатился со Старшиной перевозчиков, да направился прямо в мэрию – к бургомистру. Ну а тот стоял всё это время у окна своего кабинета с отличной подзорной трубой, так что всё произошедшее прекрасно видел. Поэтому его не удивил поздний визит «нанятого» им работника.
Однако тут уж секретарь не удержался: подслушал. А бургомистр и не скрывал своих намерений: сказал, что согласно традициям и заведённому порядку свою вторую часть заработанного иностранец сможет получить только утром: нельзя, дескать, отдавать деньги после захода солнца! Народная Примета!
Ну, ночь для города прошла впервые сравнительно спокойно: никого не укусили, никому ничего не прогрызли и не испортили. И ни на кого с потолка не свалились. Все горожане прямо вздохнули с облегчением!
Однако неизвестно, какой бес толкнул утром под локоть Альфреда Мюссе, да только платить вторую часть честно заработанных крысоловом денег он отказался. Логично предположив, что потопленные крысы назад уже не вернутся. И приказал своим приставам вытолкать взашей своего перешедшего на немецкую площадную ругань, «работника».
Ну, тот, вроде, смирился и ушёл. Молча. В неизвестном направлении.
Да только вот через два дня, побывав, как выяснилось, в Юрмале, заявился снова в Ригу. И не просто заявился: шёл он во главе огромной (Но, конечно, поменьше той, что вывел из столицы!) армии серых грызунов, и теперь не играл на своей флейте, а только присматривал за двенадцатью отборными крысами, что резво бежали впереди него: восемь из них тащили собственно флейту, а четыре, попеременно сменяясь, дудели в неё что было сил.
И, что самое страшное, из всех домов, мимо которых странная процессия проходила, выходили, выбегали и даже выползали все, кто мог и даже не мог ходить! И шли, или ковыляли, за процессией. И выглядели при этом ужасно: выпученные глаза, перекошенные рты, посиневшие лица! А двигались неуверенно: словно сомнамбулы какие. Или зомби. Потому что своей волей люди явно абсолютно не владели! Как и сознанием.
Янис Варгис, бывший тогда главным советником бургомистра, первым заметил и понял опасность, и, поскольку был туг на одно ухо, успел убежать до того, как затянуло его в общий поток, лишив воли. И ринулся в мэрию, к бургомистру.
Однако тот, едва заслышав о происходящем, даже как был, в ночном колпаке и сорочке и кружевных панталончиках, кинулся бежать к окраине города, в противоположный его конец, в пригород Пурвциемс, и едва успел только крикнуть жене, чтоб поспешала с детьми за ним!
Супруга его, почтенная фрау Берта, однако, не успела убраться из зоны действия звуков волшебной флейты. И вскоре присоединилась к процессии, вобравшей в себя всех, кто оказывался на пути флейтиста и его серых неутомимых дудельщиков.
Нашёлся, однако, человек, не растерявшийся в страшной ситуации.
Это был тот самый Рихард Глазупс, что возил на лодке иностранца при утоплении первой партии крыс. Он, как выяснилось, догадался своевременно зажать уши. И бежать. И довольно быстро добрался в Пурцвиемс, до бургомистра Мюссе.
И объяснил тому, что за небольшую (Ну, сравнительно!) плату берётся спасти жителей города от явно предстоящего тем, в назидание скаредной душонке Мюссе, утопления, пока ещё не поздно.
Бургомистр, в присутствии свидетелей – слуг и помощников, рыдая и заламывая руки, поклялся самой страшной клятвой, что как только доберётся до хранилища, сразу всё заплатит! Поскольку город без жителей никому не нужен: с кого собирать налоги, если нет людей?!..
Рихард не мешкая ринулся к Ольгерту Абеле, весьма к тому времени известному охотнику, промышлявшему обычно в местных лесах. Главной его особенностью было то, что от рождения был он глух, как пень. (Впрочем, превосходно стрелять это ему не мешало!) А общался он с окружающими только с помощью полуглухой матери, жившей с ним на окраине Риги.
Ну вот ей старшина перевозчиков всё, что было нужно, и объяснил. И даже выдал аванс – из нашедшегося на шее золотого дуката, который он держал при себе на верёвочке, как амулет, оставшийся от дедушки. При условии, что охотник и мать вернут его дукат, как только получат всю плату.
Ну, не будем томить слушателей и читателей: мать всё, что нужно сделать, сынку объяснила: жестами, и на языке, понятном только им двоим. И вот с двумя заряженными мушкетами добрался Ольгертс до центральной площади аккурат в тот момент, когда подходил иностранец со своими крысами к набережной. Где уже ждала его лодка с крысами же: было весьма дико наблюдать, как управляются те с вёслами…
Первым же выстрелом разнёс охотник в щепки странную флейту!
Ну а второго решил не делать: условие-то – выполнено!
Однако подбежавший к нему и державшийся до этого за двести шагов с зажатыми пальцами ушами Рихард, заряженный мушкет из рук Ольгертса вырвал. После чего подбежал поближе к иностранцу, и не колеблясь выстрелил тому с пяти шагов – в грудь!
Проблема оказалась, пусть и мерзким и жестоким образом, но решена: сейчас же все крысы кинулись врассыпную, направившись, как рассказывали потом встретившиеся с ними очевидцы, в свою родную Юрмалу, а иностранец, корча гримасы, и испуская страшные не то – ругательства, не то – проклятья, скончался прямо на камнях набережной, в луже крови!
К счастью, делал он это не на немецком, а на каком-то своём, сильно иностранном, языке: никто ничего не понял, а, следовательно, никто и не подпал под действие проклятий!..
Бургомистр Мюссе, красный и задыхающийся, но одетый в одежду, принесённую его слугами, вернувшийся в свой кабинет в ратуше только к вечеру, когда труп иностранца уже унесли, и похоронили за пределами города, поглубже – по его приказанию! – закопав в каком-то грязном овраге, поступил честно: выдал Рихарду Глазупсу всё, о чём договаривался.
Ну а тот тоже (Научены, как говорится, горьким опытом!) от своих слов не отказался: выкупил у Ольгертса свой дублон, отдав причитавшиеся тому десять золотых.
И нужно отметить, как достойный удивления факт то, что за убийство человека ничего не было Рихарду. Впрочем, тот ведь был – грязный иностранец. К тому же – колдун. А это – противно Богу и противозаконно!
Остатки разнесённой в щепы флейты тщательно собрали, и сожгли в огромном костре, разведённом прямо на набережной. Капеллан прочёл над костром молитву, в костёле отслужили службу за счастливое спасение.
И, вроде, все оказались целы и довольны.
Только вот жители, ходившие, словно сомнамбулы, по улицам за дудкой, в которую дудели крысы, абсолютно ничего об этом происшествии не помнили. Как и не могли объяснить и того, как оказались на набережной, в буквально паре шагов от воды.
И долго ещё после этого всем жителям города снились кошмары: будто тонут они, тонут, барахтаясь в мутной и вязкой, словно сироп, чёрной воде, и видят, как идут вверх, от их ртов и носов, радужно переливающиеся пузыри последнего воздуха из лёгких…
Впрочем, с приходом к власти нового бургомистра, Готхарда Фогелиса, кошмары у горожан прекратились.
Зато, как утверждают слуги и врачи, начались они у Рихарда Глазупса…