Витки одной спирали - 1

Роб

Интересно, найдётся ли на свете хоть один человек, по утрам питающий хоть сколько-нибудь приязненные чувства к своему будильнику? 
Я зашлёпал ладонью по тумбочке, как будто ловил скачущую лягушку. Между тем в динамике под раздолбанное клубное пианино и губную гармошку гнусаво надрывался нарочито противный голос Грега Уилсона, в сомнительный унисон какофонии вопящий о том, как порой стоит сорваться, как ты там ни прыгай в процессе аутотренинга.
Я нарочно записал эту качественно убойную и бессмысленную композицию для будильника в надежде, что она мёртвого поднимет. А я, в отличие от жаворонка Уилсона, классическая и неисправимая сова. 
Так и сегодня, от нарастающего раздражения в процессе ловли ускользающей лягушки я мало-помалу проснулся, и до меня дошло, что, действительно, как ни прыгай, а пора вставать, потому что уже без четверти семь, приём с половины девятого, и онкологические больные сами себя не осмотрят.
В ванной комнате пол был залит водой, на полке под зеркалом валялась похожая на контуженного ёжика зубная щётка со следами трёхцветной пасты, а мокрое полотенце висело не на специальной сушилке, а на креплении для шторы. Это означало, что отец уже встал, а мать  - ещё нет.
Я умылся, вычистил зубы, убедился в том, что мои приготовленные с вечера трусы и майку спёр отец, и надел другие, тоже приготовленные с вечера, потому что отца своего я знал не первый день, развесил полотенце на сушилке, расчёской кое-как разодрал своим мокрые кудри, в который раз сам себе обещая остричься наголо, и вышел из ванной, сразу окунувшись в плотный аромат свежеприготовленного кофе.

Отец колдовал над джезвой. В моих трусах и моей футболке, босой, взлохмаченный и ещё не совсем проснувшийся.
- Доброе утро, -  сказал я, открывая дверцу холодильника.
- Думаешь? - с  сомнением переспросил он и принялся душераздирающе зевать, зорко следя, не последую ли я его примеру, чтобы в очередной раз как-нибудь поддеть. Собственно, он занимался этим  с самого моего водворения в их с матерью  квартире на Бейкер-стрит.
-  Не выспался? - спросил я, усилием воли подавляя зеркальный рефлекс.
- Ты поразительно прозорлив, дитя моё.
-  А чего вскочил в такую рань? Лекция?
- Экстренное заседание в клубе престарелых стриптизёров,- отбрил он,  отбивая охоту задавать дурацкие вопросы -  и так понятно, что кроме предвкушения возможности вдоволь поиздеваться над юным пополнением медиков, в семь утра отца из-под одеяла вытащит  разве что сообщение о втором всемирном потопе, да и то только если Ной лично постучит ему в окно и предложит место на верхней палубе.

- Кстати, - сказал отец, перехватывая ручку джезвы кухонной варежкой.-  Там тебе принесли казённый пакет, он в прихожей. Подозреваю что это Мелани, наконец, прислала тебе документы на развод. Давно пора, не то упустишь первый приз в номинации "самый короткий брак", и он уйдёт к твоему разлюбезному Джеймсу Уилсону.
-  Издеваешься над моей семейной трагедией? - улыбнулся я.
-  Нет. Просто меня восхищает  ваш с Уилсоном матримониальный перфекционизм.  Каждый раз вступать в брак, чтобы разок-другой потрахаться -  это круто.
-  Это не перфекционизм - это оптимизм, - улыбнулся я. - И в моём случае о "каждом разе" речь пока не идёт .
- Но начал ты многообещающе, - хмыкнул отец.

Никакого горя по поводу разрыва с Мелли я не испытывал -  скорее, удовлетворение завершённостью от того, что всё кончилось.
- Па, я нашёл в холодильнике блинчики с ежевикой от Лав Уилсон. Разогреть?
- Ненавижу ежевику!  Грей -куда деваться... Мне - четыре.
Я сунул лоток с блинчиками в микроволновку и сел к столу.
Мать любила яркую посуду и старалась избегать единообразия, отдавая предпочтение при этом оптимистическому примитивизму. Рэйч с её строгим художественным вкусом это бесило. А мне нравилось. Я не имел ничего против чашки для кофе с оранжевыми божьими коровками по голубому полю или салатника с мультяшным Рокки в вечно сползающих с упитанного зада штанах. Это всё индивидуализировало посуду, и мне всегда было любопытно наблюдать за выбором каждого нового гостя, если таковой ему предоставлялся. Да и каждого из нас, своих, привычная кружка характеризовала. Унылый педантичный ослик прекрасно подходил Рэйчел. Не то, чтобы сестрица сама отличалась унылостью или педантичностью, но вот подходил - и всё.
Ураган всегда выбирал огромную широкую чашку с дятлом Вуди. Он, кажется, даже ржать научился так же раздражающе деревянно,  как этот диснеевский раздолбай. А уж действовать окружающим на нервы и всех доставать был его талант с детства.
У отца была красная кружка в белый продолговатый горошек - ряды нулей-овальчиков по алому полю. Он всегда пил только из неё, и, не найдя на месте, злился и искал. Джеймс Уилсон как-то сказал, что горошины символизируют его многолетнюю зависимость от таблеток гидроксикодона, и отцу приятно лишний раз напомнить себе о том, что это зависимость осталась в прошлом вместе с перенесённым повторным инфарктом миокарда, некрозом четырёхглавый мышцы бедра, хроническим синдромом ноцицептивных болей, несколькими операциями и  блокадами. Особенно приятно для него было, наверное, то, что панацеей послужило средство собственного изобретения отца - препарат "джи-эйч", названный его инициалами, мощнейший тканевой репарант и блокатор естественных инволютивных процессов в клетке - настоящее средство Макропулоса.
Отцу недавно стукнуло семьдесят семь - две семёрки, каббалистически удачное число, но, благодаря своему "джи-эйч", выглядел он на пятьдесят пять - ну, максимум, на шестьдесят, и не только внешне.
Вместе с ним в подопытную группу входили мать,  Джеймс Уилсон - отец Урагана, главный врач нашей больницы доктор Форман и мой непосредственный гуру - доктор Чейз. В прошлом году решилась на первую инъекцию и жена Уилсона  Лав,  когда заметила, что, будучи намного младше, начинает выглядеть старше своего мужа. Для женщины,понятно, это трагедия.
Пока я думал обо всём этом, жуя  блинчики, под окнами дурниной взревел мотоцикл - когда-нибудь его оштрафуют за  этот грохот -  и Грег Уилсон изобразил на клаксоне "собачий вальс". Я бросился к окну, толкнул  створки, высунулся по пояс и хотел зашипеть на бестолкового Урагана за то, что он вот-вот поднимет на уши весь квартал, но увидел, что с заднего сиденья, неловко цепляясь за кожаную куртку сына, слезает сам Уилсон-старший, и шипеть передумал: во-первых, из-за уникальности зрелища, во-вторых, Уилсон-старший Уилсону-младшему всё сейчас сам прекрасно нашипит.
И, действительно,  из окна я увидел, как Джеймс Уилсон  без замаха хлопнул ладонью по пластиковому шлему на беспутной башке Урагана,  а потом они оба задрали головы и посмотрели на меня.
- Доброе утро, Робби!
- Привет , Эр-Эйч!
Он был в курсе, конечно, что меня бесит привычка называть аббревиатурами, но я уже сказал, что недаром на его чашке красуется долбодятел. Тем более, что в таком виде моё прозвище звучало почти как имя сестрицы, и это созвучие тоже доставляло ему чистую младенческую радость.
-  Доброе утро! - откликнулся я. -  Кофе хотите? Поднимайтесь!
Уилсон -старший, который уже мог на ровном и без трости обходиться в хорошие дни, по лестнице всё ещё поднимался с трудом - или  вскидывая протез выше, чем надо бы, и опуская со стуком, или шагая одной ногой, а вторую, с протезом,  подтягивая.
Ногу ему отрезали по колено из-за раковой опухоли в головке большеберцовой кости уже довольно давно - Ураган ещё в школе учился. К протезу он привыкал с трудом,  но освоил-таки. Кто не был в курсе, тот и не замечал, что ботинок на его левой ступне выглядит более новым и гладким, чем на правой.
Впрочем, обувь Уисона-отца  до состояния изношенности никогда не доводилась,  это была его фишка: хорошие туфли. Он и Урагана приучил, и мой раздолбай-приятель мог напялить махрястые джинсы и мятую ковбойку на официальную встречу, но обувь на нём всегда сдавленно пищала последним писком моды и стиля.  Она, да  ещё причёска, аккуратно уложенная волосок к волоску и сбрызнутая фиксатором, придавали ему респектабельности. Даже сейчас, сняв шлем, выглядел он, как только из парикмахерской. Отец его, впрочем, тоже.
Пока они оба преодолевали лестницу, Хаус торопливого дожёвывал блинчики с ненавистной ежевикой, чтобы, не дай Бог, делиться не пришлось. Он совершенно не был жадным или даже прижимистым - такое, скорее, про Джеймса Уилсона скажешь, но в этом их вечном соревновании за еду был элемент традиции, игры, и я ничуть не удивился, что, едва войдя на кухню, Джеймс Уилсон коршуном кинулся к тарелке и последний блинчики таки-захватил, тут же, впрочем, передав его Урагану.

Грег, который напоминал щенка способностью хватать на лету и глотать всё, что ему ни бросят,  блинчик тут же принял и сжевал, а старший Уилсон налил себе кофе и сел за стол основательно, словно и не торопился никуда.
И отец, сидя напротив, подпёр подбородок, и они уставились глаза в глаза, как будто играли в "гляделки".  Это было искусство разговора без слов, которое мы с Уилсоном-джуниором только едва начинали постигать . А у них доведённое до совершенства. Лёгкое вопросительное движение подбородка и бровей,  в ответ -  дрогнувший рот, едва заметное покачивание головой, закаченные к небу глаза - и виноватая улыбка Джеймса Уилсона.
- Ну и дурак! - припечатал отец.
А мы с Грегори даже и не поняли, о чём они.
Другой бы на "дурака" разозлился или обиделся, а Джеймс Уилсон нагнул голову и, глядя исподлобья, улыбнулся ещё шире но уже не виновато, а лукаво и ласково. И отец капитулировал -  тоже уронил голову подбородком на грудь, вздернул плечи и тихо засмеялся.
Но тут  Ураган, для которого ничего святого не было и быть не могло, вмешался, оборвав их тет-а-тет:
-  Хватит строить друг другу глазки, не то мы опоздаем.
Попробовал бы я заговорить в таком тоне с отцом!  Но Грегу всё сходит с рук. Отец только фыркнул, как лошадь, а Уилсон-старший сокрушённо вздохнул  - пороть, мол,  тебя некому, джуниор.

И тут же поднялся.
-  Пойдём, - сказал он, аккуратно задвигая на место стул. -  Пойдём, Хаус, лучше всё-таки не опаздывать.