Коней на переправе не меняют

Пыль. Всепроникающая. Вездесущая. Смываемая только горячим потом, капающим с бровей и ресниц. Околыш фуражки, когда-то красный, стал бледно–розовым, когда-то защитного цвета рубаха превратилась в белёсую за неполное лето.

А лошади – Боже! - в мыле!

«В отступ!» - так решили. И вот едем. Тянемся по степи на изнуряющей жаре. За Дон нужно. Говорят, в хуторе Егланском переправу наладили: натянули меж берегов верёвки, скрепили с десяток-два брёвен, тягают понемногу отец-инвалид с сыном. Там за Доном Деникин с его офицерством, а здесь – всё. Красные.

Разнотравьем в степи пахнет. И смертью. Нагулялись за неполное лето. Нарубились вволю. А лошади – Боже! – в мыле! От сотни есаула Кудрявцева осталось нас всего семеро. Осталось? Осталось???

- Сафонов! - это мне. Подхорунжий Дурмасов. – Не отставать! Плетёшься!
- Виноват, вашбродь! - даю Вобле пятками в стремена. Нет. Бесполезно. Вобле уже всё одинаково. Вобла изошла пеной и мылом. Вобла уже мысленно скончалась. Вобла уже облюбовала себе вон тот кусочек степи, над которым потом воздвигнут курган.

Вчера на привале Воблу впервые не домогались шесть жеребцов, оставшихся от сотни есаула Кудрявцева. Утомившиеся за дневной переход, жеребцы стояли у стойл с овсом и на Воблу вообще не смотрели! Жеребцов интересовало лишь пожрать и поспать, как у них лошадей водится – стоя! Вчера у Воблы случился культурный шок – впервые её не хотели за всю её не жеребячью кобылью жизнь. Я еду на Вобле, а она периодически косит на меня взглядом – «Ну как так-то?!» При всём этом Вобла вся в мыле! Надо сказать, жеребцы ещё хуже.

Что сказать про Дон? Красиво, да. Про тот берег обещают, что всё будет хорошо, про этот – «Да свалите уже отсюда!»

И вот паром. Подходит. И правда – кое-как скрепленные брёвна, дощатый настил, две верёвки, которые тянут, матерясь в голос, два мужика.

Вобла моя исходит на нет. Куда ей паром? Какой ей левый берег Дона? Моя Вобла, приседая на задние ноги, трясёт головой из стороны в сторону, прядает ушами, всхрапывает, коротко ржёт, и ясно даёт мне понять, что желает околеть на родной земле. Не поеду, как бы говорит мне Вобла, нечего мне там делать!

Приплыли, думаю. И куда мне пеши? И тут смотрю - оппа! – у переправы, огороженный жердями, небольшой клок земли. Хлипкие воротца. На воротцах доска и надпись – углём – «Обмен кобыл». И ниже – «Коням не беспокоить!»

- Точно кобыла? – спрашивает у меня цыганистого вида казак.
- Глянь, - отвечаю.
- И чего! И гляну! Умельцев тут развелось. Фершалы, едрить! – казак приседает, – ладно. Выбирай. Что у тебя? «Керенками» не беру, куды их девать? Царские есть?

У меня есть немного. Рассчитываюсь, смотрю. Выбор невелик, но лошади свежие. Накормленные. Повезло.

- Ну, прощевай, Вобла! Не держи зла. Авось, свидимся. – Вобла негромко фыркает, кладёт мне на плечо голову.

Сняв упряжь, выбираю гнедую кобылку с белыми «чулками» на бабках. Осёдлываю, надеваю узду. Треплю по холке.

- Воблой будешь, - говорю ей тихо.  – Пятая ты у меня с весны. Вобла.

Через час на пароме, подхорунжий Дурмасов, осмотрев мою новую Воблу, посетовал – «А коней – нет. Не меняют, суки! Говорил же батя!» - и посмотрел мне в глаза зачем-то. В его взгляде смертная тоска, будто предчувствие чего-то.

Еще через час, не успели отойти от переправы и на версту, урядник Сычёв, высмотрев что-то, оглянувшись, заполошно выкрикнул - «Красные!!!! Красныыыыыы-ееееее!»

Все – вскачь. Но какое там… Догнали. Налетели и порубили. Всех.

Кроме меня.

Я ускакал.

На новой Вобле.