Снайпер Хинганской дивизии. Сахалян

                Глава четвёртая

                Сахалян

         Утро двенадцатого августа пасмурное. Пока передали военнопленных, подул с севера ветерок, разогнал дымку, прояснилось. Палящее солнце принялось выпаривать влагу. Духота.               
         Сахалян больше напоминает огромный табор, чем город. Капитальных строений немного, отстроенные из кирпича с раскидистыми железными крышами, с окнами, затянутыми пузырями животных. Есть юрты и остроконечные яранги. Эти сооружения степняков закрыты кожами животных. Особняком расположен посёлок из ярких разноцветных шатров.
          Граница, окраина Маньчжурии, отсюда, именно отсюда и из других мест тоже нередко варвары нападали на Поднебесную. А те, в центре Китая, считали, что за Великой стеной, на севере живут малочисленные степные и лесные племена. Поднебесная называла их «дикарями». Много утекло с тех пор времени, по соседству окрепло государство Советов, и с территории этого государства идут в бой не варвары, не дикари, а освободители.
           Уйма разноликого народа в Сахаляне. Всю эту массу людей согнали для строительства укреплений. Счастливые, радуются свободе, радуются, что остались в живых, зачастую строителей японцы расстреливали – для надёжного сохранения секретов укреплённых районов. В сгоревших кварталах у дымящихся головёшек бродят молчаливые хозяева, они не плачут, никому не жалуются, - просто бродят. Рядочками у догорающих пепелищ неподвижно сидят старики, молчаливые, спокойные, курят трубки. Бегают голенькие, выпачканные сажей детишки. На центральной улице с утра митингует полураздетая китайская голытьба, размахивает красными знамёнами. Этот митинг устроили политработники Красной Армии. Буддисты, даосисты, конфунцианцы собрались в так называемых храмах, решают, как поступить в связи с переменами. (Император Маньжурии Генри Пу И далеко, указаний ждать неоткуда.) По берегу Амура у самой воды крутятся волчками в экстазе обвешанные колокольчиками шаманы. Дом молебен православных пустует. Многолюдно на уличном базаре, здесь, наоборот, преобладают более состоятельные маньчжуры, дючеры, дауры, буряты, богатые люди других племён, встречаются русские эмигранты. На южной окраине города сосредоточен караван из рикш, повозок и кибиток с намерением в благоприятное время покинуть его. В Сахалян с противоположного берега беспрерывно прибывают части 500 и 614 полков, ведёт переброску техники 258 танковая бригада и другие подразделения. Вся эта громада строится в колонны и двигается в сторону Айгуньского укреплённого района.
       Миша и Вилен с другими бойцами отдыхают у пристани, смотрят через реку на Благовещенск, на военнопленных и наёмных рабочих, грузящих рогожные мешки с рисом и гаоляном на баржи. Слушают рассказы пограничника. Тот рассказывает жуткую историю о похожих мешках.
      Тюки из рогожи от Сахаляна кучно плыли с приговорёнными к смерти в низовья Амура. Перед казнью надсмотрщики заразили заключённых бактериями чумы, затем вывели к реке, раздали мешки, приказали залезть внутрь. Горловину мешков затянули бечёвками и людей живьём сбросили в воду.
       Все, словно заворожённые, слушали пограничника. Все возмущаются. Только рядом у котла, в котором торговка варит в соевом соусе яйца домашней птицы, счастливый китаец неопределённого возраста с особым наслаждением курит трубку. Да ещё чуждая волнениям змея свернулась калачиком, блаженствует у ног хозяина. Видно, они не понимают, о чём ведут разговор русские, поэтому спокойны.
            Раздвинув слушателей, появился взводный. Сержант Дроздов даже вскочил с мешков от неожиданного появления командира, тот настоял, чтобы он присел рядом. Старший лейтенант, вынул кисет, скрутил козью ножку, набил её махоркой, закурил. Выглядит неважно: лицо серого цвета то ли от гари, то ли от бессонных ночей, в нескольких местах поцарапано, под глазами огромные чёрные круги; разорванный ещё в тридцать восьмом в Монголии нос – фиолетового цвета. Похлопав Михаила, как барышню, по коленке, сообщает, что японцы под покровом ночи вырезали отставшие тылы, раненых и медицинский персонал. Слова: «Мужайся, Миша, Надю замучили», - шокировали. Михаил не смог вымолвить ни одного слова, разом почувствовал опустошение и смертельную усталость.          
     Из оцепления вывел его сухой хлопок. Рядом у сходней на гравий упал пограничник. Поднялся переполох. Двое сотрудников НКВД попытались схватить стреляющего. Молодой коренастый китаец из числа наёмных рабочих ловко увернулся и, чисто по-русски, левой рукой нанёс удар одному из них. Во второго произвёл выстрел из револьвера. Третьего, подоспевшего на помощь, сбил подсечкой ноги. Вот уже по всей пристани поднялась суматоха. И «сорвиголова» ушёл бы, растворился в толпе, но остановила пуля снайпера, зорко следившего за порядком на пристани со смотровой вышки.
      – Будь ты трижды проклят на том свете, -зарычал, подымаясь с земли, один из пограничников, - гнида!..
      - Ну вот, - буркнул его товарищ, не ушёл на этот раз окаянный.
      – Жалко хлопцев, - вздохнул первый, накручивая косу китайца на руку, попытался подтянуть поближе к судну. Фальшивая коса оторвалась. Да и китаец на проверку оказался не китайцем, а давним знакомым пограничников, - японский разведчик. Под видом наёмного рабочего попытался проникнуть с китайцами на баржу, видно, ему срочно нужно было в Благовещенск, и переправился бы, да вот незадача, опознали пограничники.
       Мишка почувствовал, что злоба прошла, язык онемел, глаза, казалось, вылезли из орбит. Он посмотрел в небо, где между кучерявых облаков и чёрных туч на небесном своде появилась разноцветная дуга. Семь цветов радуги украсили небо. Переливаясь дюралевыми брюхами, наши бомбардировщики полетели сбрасывать бомбы на Ганьзянское укрепление и на небольшую деревеньку со странным названием Лизантунь. Сержант осознавал, что потери неизбежны. Может завтра или послезавтра и его убьют, зверски замучают, вывернут руки, истыкают штыками, вспорют живот. Война продолжается.
      Он сам непонятно почему вспомнил училище в Шкотово. По всей видимости, к воспоминаниям его подтолкнула смерть молодых пограничников или известие о гибели замечательной девушки Нади.
      Михаилу было семнадцать, призвали со школьной скамьи в армию, не дав возможности доучиться. Армии требовались грамотные специалисты, их катастрофически не хватало. Требовались снайперы. Война с фашистской Германией показала необходимость подразделениям располагать подобными стрелками. В училищах Красной Армии срочно были открыты снайперские школы. Михаил успешно усвоил эту науку, но его не отправили на западный фронт, оставили в качестве инструктора. Подобная несправедливость раздражала, можно сказать, даже бесила. Дроздов стал писать командованию школы рапорты с просьбой отправить на фронт. Вызвали неожиданно.
       – Дроздов, срочно к начальнику школы, - крикнул посыльный издали, видно, у него не было желания ходить по плацу. ( К плацу любви не было ни у одного бойца, муштра, да и только, считали они, боевая подготовка – другое дело.)               
        В полумраке (окна были заложены мешками с песком) при тусклом свете лампы за широким дубовым столом сидел седой полковник с морщинистым лицом. Прикрыв ладонью лицо со стороны света, старый вояка спросил:
     - Значит, хочешь немчуру бить?
     – Так точно, товарищ полковник!
   – Похвально!.. Думаешь, я не хочу? Хочу!.. Мы уедем, кто останется здесь?
     – Но…
   Полковник кашлянул в кулак и громко выкрикнул:
     - Но?.. Вы не в эскадроне! Вам всё, товарищ курсант ясно?
     – Никак нет, товарищ полковник!
   Старый вояка снова кашлянул в кулак. Поинтересовался:
     - Рапорт писать ещё будешь?
     – Так точно, товарищ полковник! В Москву!..
     – Похвально, - покачал головой в знак ободрения начальник школы. Взмахом ладони подозвал к себе дежурного офицера и отдал ему распоряжение:
     - Этого закрыть на торе суток.
     – Товарищ полко…
   - Пять суток ареста! Кругом! Шагом марш!
           Дроздов слышал через стены карцера суету товарищей. Слышал шумиху с построением на плацу, громкие команды преподавателя по стрелковому делу капитана Громова. Слышал выступление начальника школы. Слышал, как с песней уходили друзья, большинство уходили, чтобы попасть на Сталинградский фронт, уходили, не зная, что большинство никогда не вернутся на Дальний Восток. Всё это курсант, будущий сержант Дроздов (звание офицера не успел получить) слышал, но проститься, пожелать им успехов, пожать им в последний раз руки он не мог, - сидел, закрытый под замок. У дверей расхаживал часовой, по-видимому, ругая нарушителя дисциплины за то, что в такой ответственный момент находится в наряде. 
           Через двое суток к нему пришёл старший лейтенант. Вот так же, как и сейчас, скрутил козью ножку, набил табаком и, шмыгая разорванным носом, закурил. По-отцовски похлопал его по плечу и многое, многое объяснил. Объяснил, что ожидание нападения со стороны Японии, постоянное ожидание – тоже война, тяжелейшая пытка. Объяснил поведение полковника, мало ли что…
         - Зла не держи! Полковник тебя, дурья башка, оберегает от глупостей, - в заключение беседы сказал он.               
          Уходя, открыв дверь, добавил:
      - Время подойдёт, повоюешь.
    Вот это время и подошло, негоже скулить.
            …Взгляд Михаила остановился на щитоморднике. Змея продолжает блаженствовать у ног хозяина. Китаец неопределённого возраста с наслаждением курит трубку, улыбки на лице нет, видно, произошедшее на пристани не одобряет, а может жалко наряженного японца, убитого пограничниками. Об этом можно только гадать.
           Солнце – розовый диск. Все окрестности затянуты дымом и пылью. Стоит жуткая жара. Где-то далеко впереди громыхает канонада, напоминая раскаты грома во время грозы. Приказано ехать. Дроздов трясётся в кузове полуторки. Дорога забита наступающими подразделениями. Приходится постоянно объезжать бесконечно длинные колонны. Их двадцать, отдельно отобранных бойцов, во главе с родненьким старшим лейтенантом куда-то везут. Многих Михаил не знает, но по их поведению, выправке, сразу видно – «тёртые калачи». Вилен и Пётр, несмотря на ранения, тоже залезли в кузов, уселись рядом, терпят тряску на буераках и колдобинах. По разбитым логам все выпрыгивают из кузова в жидкую грязь, дружно толкают автомобиль. Деревеньки пустые, жителей нет: ни японцев, ни маньчжур, ни других народностей. Хоть селяне покидали жилища в спешке, бросив весь нажитый скарб, скотину не оставили. Нет даже собак и кошек. Встречают и провожают наступающие подразделения жёлтые суслики. Настороженные зверьки встали столбиками возле курганчиков по межам между полей, на лугах и пастбищах. Стоит полуторке их пугнуть, они издают раздирающий писк и моментально прячутся в норки.
           К вечеру свернули в сторону, транспорт двигается по просёлочной дороге, петляющий между крутых сопок. Ни попутного, ни встречного движения нет. Еловый лес всё плотнее и плотнее двигается к дороге, создаётся впечатление, что он скоро раздавит её, правда, это только впечатление, узенькая ленточка продолжает извиваться. С каждым часом становится темнее.      
           Ночь. Винтовки снайперов в пирамиде, автоматы у автоматчиков рядышком под рукой. Выставлены часовые. Отдых в режиме боевой готовности. Толстый слой хвои сух и мягок. Над головой смыкается купол из серебристых звёзд. Тишина. Только очень далеко погромыхивает едва слышно канонада. Михаил закрывает глаза. И… видит Надю. Женский силуэт двигается между стволов елей, плавно, но при этом демонстративно покачивая бёдрами. Высокий, стройный, очаровательный!