Снайпер Хинганской дивизии. Сахалян

                Глава четвёртая

                Сахалян

         Утро двенадцатого августа пасмурное. Пока передали военнопленных, подул с севера ветерок, разогнал дымку, прояснилось. Палящее солнце принялось выпаривать влагу. Духота.               
         Сахалян больше напоминает огромный табор, чем город. Капитальных строений немного, отстроенные из кирпича с раскидистыми железными крышами, с окнами, затянутыми пузырями животных. Есть юрты и остроконечные яранги. Эти сооружения степняков закрыты кожами животных. Особняком расположен посёлок из ярких разноцветных шатров.
          Граница, окраина Маньчжурии, отсюда, именно отсюда и из других мест тоже нередко варвары нападали на Поднебесную. А те, в центре Китая, считали, что за Великой стеной, на севере живут малочисленные степные и лесные племена. Поднебесная называла их «дикарями». Много утекло с тех пор времени, по соседству окрепло государство Советов, и с территории этого государства идут в бой не варвары, не дикари, а освободители.
           Уйма разноликого народа в Сахаляне. Всю эту массу людей согнали для строительства укреплений. Счастливые, радуются свободе, радуются, что остались в живых, зачастую строителей японцы расстреливали – для надёжного сохранения секретов укреплённых районов. В сгоревших кварталах у дымящихся головёшек бродят молчаливые хозяева, они не плачут, никому не жалуются, - просто бродят. Рядочками у догорающих пепелищ неподвижно сидят старики, молчаливые, спокойные, курят трубки. Бегают голенькие, выпачканные сажей детишки. На центральной улице с утра митингует полураздетая китайская голытьба, размахивает красными знамёнами. Этот митинг устроили политработники Красной Армии. Буддисты, даосисты, конфунцианцы собрались в так называемых храмах, решают, как поступить в связи с переменами. (Император Маньжурии Генри Пу И далеко, указаний ждать неоткуда.) По берегу Амура у самой воды крутятся волчками в экстазе обвешанные колокольчиками шаманы. Дом молебен православных пустует. Многолюдно на уличном базаре, здесь, наоборот, преобладают более состоятельные маньчжуры, дючеры, дауры, буряты, богатые люди других племён, встречаются русские эмигранты. На южной окраине города сосредоточен караван из рикш, повозок и кибиток с намерением в благоприятное время покинуть его. В Сахалян с противоположного берега беспрерывно прибывают части 500 и 614 полков, ведёт переброску техники 258 танковая бригада и другие подразделения. Вся эта громада строится в колонны и двигается в сторону Айгуньского укреплённого района.
       Миша и Вилен с другими бойцами отдыхают у пристани, смотрят через реку на Благовещенск, на военнопленных и наёмных рабочих, грузящих рогожные мешки с рисом и гаоляном на баржи. Слушают рассказы пограничника. Тот рассказывает жуткую историю о похожих мешках.
      Тюки из рогожи от Сахаляна кучно плыли с приговорёнными к смерти в низовья Амура. Перед казнью надсмотрщики заразили заключённых бактериями чумы, затем вывели к реке, раздали мешки, приказали залезть внутрь. Горловину мешков затянули бечёвками и людей живьём сбросили в воду.
       Все, словно заворожённые, слушали пограничника. Все возмущаются. Только рядом у котла, в котором торговка варит в соевом соусе яйца домашней птицы, счастливый китаец неопределённого возраста с особым наслаждением курит трубку. Да ещё чуждая волнениям змея свернулась калачиком, блаженствует у ног хозяина. Видно, они не понимают, о чём ведут разговор русские, поэтому спокойны.
            Раздвинув слушателей, появился взводный. Сержант Дроздов даже вскочил с мешков от неожиданного появления командира, тот настоял, чтобы он присел рядом. Старший лейтенант, вынул кисет, скрутил козью ножку, набил её махоркой, закурил. Выглядит неважно: лицо серого цвета то ли от гари, то ли от бессонных ночей, в нескольких местах поцарапано, под глазами огромные чёрные круги; разорванный ещё в тридцать восьмом в Монголии нос – фиолетового цвета. Похлопав Михаила, как барышню, по коленке, сообщает, что японцы под покровом ночи вырезали отставшие тылы, раненых и медицинский персонал. Слова: «Мужайся, Миша, Надю замучили», - шокировали. Михаил не смог вымолвить ни одного слова, разом почувствовал опустошение и смертельную усталость.          
     Из оцепления вывел его сухой хлопок. Рядом у сходней на гравий упал пограничник. Поднялся переполох. Двое сотрудников НКВД попытались схватить стреляющего. Молодой коренастый китаец из числа наёмных рабочих ловко увернулся и, чисто по-русски, левой рукой нанёс удар одному из них. Во второго произвёл выстрел из револьвера. Третьего, подоспевшего на помощь, сбил подсечкой ноги. Вот уже по всей пристани поднялась суматоха. И «сорвиголова» ушёл бы, растворился в толпе, но остановила пуля снайпера, зорко следившего за порядком на пристани со смотровой вышки.
 (Продолжение следует).