Фаселис

Солнце висело над бухтой, рассыпая блики по бирюзовой воде. Я гулял по древней улице Фаселиса, где две тысячи лет назад шумел портовый город — богатый, шумный, важный. Здесь торговали ликийским лесом и духами, здесь бывал Александр Македонский, здесь римляне строили бани, а византийцы — церкви. Теперь от всего этого остались лишь развалины, заросшие соснами и кустарником.

И одна-единственная коза.

Рыжая, с важной бородкой и равнодушными глазами, она паслась на склоне, где когда-то стоял храм, жевала траву, пробивающуюся сквозь трещины в мраморе. Заметив меня, она с ленивой грацией запрыгнула на полуразрушенную стену и уставилась, будто ждала вопроса.

— Ну что, — мысленно спросил я, — тебе не кажется значительным, что ты ходишь по тому, что люди называют «величайшим наследием античности»?
Коза пережевала травинку, безразлично потупив взгляд и ответила:
«Царь ты или раб — трава под копытами всё равно одна. Жуй, не отвлекайся».

Действительно, что для неё эти колонны, эти плиты с выцветшими надписями? Здесь когда-то решались судьбы народов, а теперь решалась только судьба очередного куста, который надо обглодать до корня. Я пошёл дальше, к руинам театра, где когда-то гремели овации, а сейчас тишину нарушали лишь крики чаек да цокот козьих копыт по камням. Туристы толпились у сцены, фотографировались, пытались представить, как здесь звучали древние трагедии. А коза рядом методично объедала листья с оливы, росшей прямо у орхестры.

— Тебя не впечатляет? — спросил я. — Вот же, люди приезжают со всего мира, чтобы увидеть это место!
Она лениво подняла голову, посмотрела на меня с высоты своего козьего достоинства и сказала:
«Высокое и низкое — условности. Главное — не упасть, а то не дофилософствуешь».
И продолжила жевать.

Я сел на ступеньки театра, глядя, как солнце медленно клонится к горам. Ветер шевелил траву между камнями, пахло полынью и морем. Где-то в кустах шуршала ящерица. Коза, закончив с оливой, перешла к следующему кусту, не обращая внимания на таблички «Осторожно!».
— А тебе не интересно, что здесь было раньше? — не унимался я.
Она на секунду задумалась, будто вспоминая.
«Мои предки жевали эту же траву при Александре Македонском, при римлянах, при османах… А теперь вот при вас. Люди приходят и уходят, а козья трава — вечна».
Я засмеялся. Она была права. Всё это — империи, войны, слава, — всё превратилось в пыль. А козы всё так же пасутся на склонах, зелень всё так же пробивается меж камней, и море всё так же шумит у берегов Фаселиса.

— Так в чём же смысл? — спросил я напоследок.
Коза взобралась на остатки колонны, отряхнулась и бросила:
«Вы восхищаетесь колоннами, а я знаю: лучшая часть храма — это плющ, который по ним ползёт».
Я улыбнулся. Может, она и не философ в человеческом представлении, но кое-что понимает в жизни лучше нас.

Вечером, уезжая из Фаселиса, я оглянулся. Коза по-прежнему паслась среди руин, равнодушная к величию прошлого. И в этом был свой смысл. Может, не стоит так серьёзно относиться к вечности. Может, истина — это просто вкус полыни на ветру. Величие — это миф, а трава — реальность. И теперь, когда меня спросят, что я вынес из путешествия по античным руинам Фаселиса, я отвечу: «Научился жевать траву и не падать с высоких мыслей».

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин