Дежурный по полку

Лето 1989 года. Наша страна все еще называется СССР, но в воздухе уже витает ощущение грядущих перемен. Страну тогда потряхивало от вала информации, большей частью негативной, которую мы поначалу, пока не наскучило, воспринимали как свидетельство гласности и плюрализма, провозглашенные Горбачевым. В те годы нам даже нравилась такая открытость, поскольку никто и предположить не мог, что все это закончится развалом государства. Впрочем, местоимение «никто» вряд ли верное, наверняка кто-то как раз и предполагал, потому-то через два с небольшим года СССР свое существование прекратил. Но пока лето 1989-го.
Поскольку страна называлась Советский Союз, то и армия была советской. Я, гвардии старший лейтенант, служил в ракетном полку в должности начальника отделения. Наш полк дислоцировался в лесу, в десяти километрах от небольшого городка Тейково, в котором офицеры и прапорщики иногда бывали. Возможно, следовала написать, что офицеры и прапорщики в Тейкове – жили, но на самом деле они жили в полку, а в Тейково выезжали только для того, чтобы родные не забыли, как они выглядят.
На службу и обратно ездили на нескольких тентованных КАМАЗах и двух престарелых автобусах ЛАЗ, которые попеременно ломались и никогда оба сразу не приезжали. Потом, правда, полк получил несколько автобусов ПАЗ, благодаря которым прибытие на службу стало более комфортным.
Командиром полка был подполковник Алексей Иванович Савчишкин, офицер волевой и решительный, которого за глаза называли королем. Командир с редким изяществом носил военную форму, причем в форме он принимал величавый, где-то даже надменный вид, а в гражданке был обычным, можно даже сказать дружелюбным человеком. 
Начальником штаба полка был подполковник Сергей Иванович Полещук. Его панически боялись все: солдаты, прапорщики, офицеры. Полещук был прямолинеен, педантичен, въедлив.
Голос у него был… как бы так описать, чтобы одним штрихом… В общем, на плацу его резкий скрипучий голос был хорошо слышен в любой точке. Да и не только на плацу. Я, бывало, в казарме не напрягаясь, слушал, как он разделывает кого-то у штаба. Любил он это дело – поиграть голосом, я имею ввиду. И любил, и умел.
Мог мгновенно перейти из спокойного состояния в бешенство. Причем даже в бешенстве преспокойно обходился без мата. Попробуйте взбеситься и наорать на кого-нибудь без мата. Ни х-- не получится, а Полещук мог.
Из внешних примет запомнились его глаза – сильно навыкате. И так зрелище не для слабонервных, а уж когда он в гневе их выкатывал «по-настоящему»… Спасайся, кто может!
 Офицер он был, конечно, от Бога! Можно было бы назвать Полещука ходячим уставом, но это отражало бы только часть его натуры, которая была значительно многограннее любого, даже самого полного описания личности этого офицера.
Кстати, то что он сам во всем скрупулезно следовал уставам - еще полбеды, беда была в том, что заставлял весь полк жить по уставу. Полк, понятное дело, жить по уставу не хотел, потому что в основном состоял из обычных людей с нормальным пофигизмом. Конечно же, были в полку офицеры с такими же взглядами на службу, как и у начальника штаба полка, но этих адептов порядка и железной дисциплины было заметно меньше, чем остальных.
Что еще добавить про Полещука и уставы… Замеченные им в невыполнении воинского приветствия военнослужащие, могли считать себя почти покойниками. Мимо него, в радиусе ста метров, нельзя было просто мирно пройти никому, даже офицеру. Остановит и спросит что-нибудь из устава. Если вы что-нибудь из него забыли – не беда, подполковник Полещук вам назначит время, обычно ближе к ночи, когда вы сможете зайти к нему в штаб полка и дорассказать.
Навсегда запомнилось, как по четвергам подполковник Полещук проводил «День сержанта», причем сам занимался с ними целый день. Все сержанты полка готовились к этому дню так, как не готовились даже к дембелю. Поэтому всегда были подтянуты, знали устав (не так, как он, конечно, но знали) форма была в порядке, умели командовать бойцами. Потом, когда Полещука перевели в другую часть, занятия с сержантами разом прекратились. А жаль!
Командир с начальником штаба друг друга не любили, и мы это знали. Видимо, это были те два медведя, которым в одной берлоге не ужиться. 
Командиром моей группы был майор Анатолий Павлович Хлынин. Отличный офицер, умный и грамотный командир. Он пользовался серьезным авторитетом не только в подразделении, но и у командования полка. Не боялся никаких проверяющих. Своих офицеров и прапорщиков в обиду никогда не давал.
«Вы меня бойтесь, своего командира, а с остальными я разберусь»  – был его девиз.
Это вкратце о командирах. Что же касается собственно службы в полку, то моего цензурного словарного запаса вряд ли хватит, чтобы в полной мере емко описать наши полковые будни. Тому, кто сам служил там, не в штабах и управлениях, а в полку, мои воспоминания ни к чему, а остальные… пусть понимают в меру своей фантазии и жизненного опыта.
Если в двух словах, то полк – это тяжелая, почти не ограниченная временем служба. Бесконечные построения, наряды, учения, проверки. А между ними такие же бесконечные хозработы.
Выезд в полк из городка был в 8:00. Отъезд из полка в городок был теоретически в 18:30, но я не помню, чтобы офицеры и прапорщики уезжали в это время, только гражданский персонал. Уезжали в 20:00, в 22:00. Или не уезжали совсем. Бывало, по нескольку суток не могли выбраться из полка. Все субботы были рабочие. Три из четырех воскресений были рабочие.
Большинство офицеров мечтали вырваться из полка: на любую должность, в любом пункте на карте страны. А может, даже все, просто большинство говорило об этом открыто. Тем офицерам, которые служили в полку от лейтенанта до увольнения в запас, надо памятники ставить из золота, да боюсь, золотого запаса в государстве не хватит.
Ладно, думаю, достаточно. Я же не эссе о военной службе создаю.
Цель этого очерка такая: хочу описать один свой день на службе, который я провел в качестве дежурного по полку. Весь день, а в него на самом деле влезло два дня, отобразить в полном объеме не смогу, но основные события отразить попробую.
В полку существовало множество способов для того, чтобы служба медом не казалась, но мало что могло сравниться по нагрузке, которая выпадала офицерам, когда они заступали дежурными по полку. Может, в других частях было не так или не совсем так, но у нас стараниями нашего начальника штаба полка дежурство в суточном наряде имело все признаки двадцатичетырехчасового триллера.
Как-то в один из обычных июньских дней наступил мой черед послужить Родине в качестве дежурного по полку. О том, что это случится, я узнал еще в начале месяца, когда, зайдя по какой-то надобности в штаб полка, увидел график дежурств на июнь и дату заступления в наряд - 22-е июня напротив своей фамилии. Летом дни летят быстро, не успел оглянуться - на календаре 22-е июня.
- Я завтра заступаю дежурным по полку, - сообщил я майору Хлынину накануне вечером в канцелярии подразделения, но он что-то писал на стандартном листе бумаги и на мое сообщение никак не отреагировал.
На следующее утро, не будучи уверенным, что Хлынин вчера меня слышал, я повторил:
– Я сегодня в наряд заступаю.
Майор Хлынин опять ничего не ответил, думая о чем-то своем.
- Анатолий Павлович, я сегодня в наряд заступаю, - чуть громче повторил я, чтобы, наконец, до него дошло.
- А, - развернуто ответил мой командир группы и отвернулся.
Я немного обиделся. Конечно, я не ждал, что Хлынин начнет рвать на себе редкие волосы и побежит бить морду Асташкину. Майор Асташкин был ПНШ (помощник начальника штаба) полка и составлял графики нарядов. Офицер был, в общем, нормальный. Но некоторые командиры подразделений бегали к Асташкину ругаться насчет дежурств, бывало, что и отбивали своих. Так что Хлынин мог хотя бы вздрогнуть в знак солидарности со мной.
Пожав плечами, я побрел в нашу казарму, а майора Хлынина окликнул кто-то из офицеров штаба полка и он направился в ту сторону.
Через пять минут Хлынин вернулся с недовольным видом, что впрочем, особого удивления ни у кого не вызвало. По утрам из штаба полка никто довольным не возвращается.
- Ты почему мне не доложил, что сегодня в наряд заступаешь? – набросился он на меня.
Я собирался с иронией ответить, что мол, не хотел его травмировать, но вовремя увидел, что Хлынин не в том настроении, чтобы понимать иронию. Хорошо еще, что человек пять наших прапорщиков слышали, как я два дня ему зудел про свое грядущее дежурство, а то день бы не задался с самого начала.
Майор Хлынин на минуту задумался, после чего решил, что я в качестве дежурного по полку буду еще полезнее, чем сейчас и перечислил сотню задач, которые я должен буду решить сегодня до заступления на дежурство и полсотни после заступления.
Я его примерно с середины не слушал. Я думал, как хорошо бы было, если бы подполковник Полещук сегодня утром сломал себе ногу и его отвезли в госпиталь. Или, на худой конец, заболел бы он гриппом и с температурой лежал бы дома. С температурой не меньше сорока, потому что если меньше, он все равно приползет на службу. Знаю, что грешно такое желать человеку, но что было, то было.
А свои задачи я знал и без Хлынина. Главной из них было снятие ограждения вокруг дизельной станции. Три дня мои бойцы это самое ограждение восстанавливали, выравнивали, крепили и красили. Полк готовился к инспекции главкома, и мы шуршали на закрепленных объектах день и ночь. Прихорашивались. В общем, три дня мы кувыркались вокруг этой несчастной дизельной, пока вчера вечером заместитель командира дивизии, проходя мимо дизельной в автопарк, коротко приказал командиру полка «убрать это …». Остальные слова были нецензурные, поэтому я их не привожу.
Другие задачи были помельче, вроде «Возьми книгу закрепления оружия и проверь в оружейке соответствие… пока командир полка до нас не добрался».
На прошлой неделе в полку были стрельбы, после которых командир вероломно проверил в третьем дивизионе оружейку и выявил «массу» недостатков. После этого подполковник Савчишкин грыз командиров подразделений на каждом совещании, хотя не помню ни одного случая, чтобы после проверки любой оружейки там не выявлялась «масса» нарушений, причем хоть до стрельб, хоть после.
После полкового построения майор Хлынин провел утренний развод уже перед нашей казармой. Нарезав каждому дневных задач, которые не сделать и за неделю, он, прихватив с собой старшину подразделения прапорщика Фадеева, скрылся в казарме. Мой товарищ, старший лейтенант Олег Сморжко, забрал своих восьмерых бойцов и прапорщика Шитова и, посвистывая, ушел, а я со своими тридцатью солдатами и четырьмя прапорщиками остался. Мои прапорщики все были люди опытные, в возрасте под сорок лет, кроме прапорщика Липского, только закончившего школу прапорщиков. Дело они свое знали, поэтому я просто повторил поставленные майором Хлыниным задачи, на тот случай, если они успели их забыть. Потом, не обращая внимания на недовольное бурчание прапорщиков, я объявил, что заступаю на дежурство. Солдаты молчали, они, в отличие от прапорщиков, на тяготы военной службы никогда не жаловались, им все равно из полка никуда не деться.
– За меня остается прапорщик Гурин, – закончил я и дал команду разойтись.
– Владимир Алексеевич! – раздался из открытого окна канцелярии крик Хлынина, – не отпускай людей!
– Отставить! – рявкнул я. Отделение, начавшее уже хаотическое движение, снова построилось.
Майор Хлынин выкатился из казармы с кислым лицом и таким же голосом объявил:
– Забыл совсем про политзанятия… Мамедов (это боец моего отделения), рысью за старшим лейтенантом Сморжко… Все в класс!
– Товарищ майор, а задачи на день те же? – ехидно спросил прапорщик Борисов.
Хлынин еще больше насупился, посмотрел на него и сплюнул себе под ноги.
– Борисов, отменить задачи я не могу, - сказал он. – Зато могу разрешить тебе для их выполнения использовать ночь. Тебе понравится: ночь, тишина, ты и работа.
Все, кроме Борисова, засмеялись.
Занятия по политической подготовке, или попросту политзанятия, были в полку единственным видом занятий, которые никогда не отменялись и не переносились. Поэтому я был удивлен, что после развода командир группы сразу не загнал всех нас в ленинскую комнату. Вчера он целый час, не переставая критиковать командование всех уровней за отсутствие в штате подразделения хотя бы мелкого политработника, на которого бы он свалил политзанятия, писал конспект на тему «Перестройка и новое мышление». Текст майор списывал из потрепанного, отпечатанного на машинке конспекта, который ему дал замполит полка, который, в свою очередь, извлек его из газеты «Красная звезда» двухнедельной давности.
Кроме политзанятий, с личным составом проводились занятия по уставам, строевой и огневой подготовке. Правда, по огневой исключительно перед стрельбами – для того, чтобы солдат мог выстрелить тремя одиночными выстрелами в сторону мишеней, а не куда-нибудь в другом направлении (такие случаи были).
 Иногда по средам проводились занятия по РХБЗ, когда на утреннем построении начхим полка майор Дашков, которого никто никогда не видел трезвым, швырял на середину плаца дымовую шашку, после чего следовала команда «Газы!». Полк натягивал на головы противогазы, но поскольку никто не закрывал глаза, не задерживал дыхание и не мог натянуть противогаз на себя без складок, звучала команда «Отставить!». Потом опять «Газы!» и опять «Отставить».
На пятый раз командир полка грозно обещал, что полк будет тренироваться до выполнения норматива или до апокалипсиса, в зависимости от того, что наступит раньше. Никто этого не боялся, все знали, что сейчас командир переключится на другое упражнение. Минут через десять, когда дымовая шашка затухала, командир подавал команду «Вспышка с тыла (справа, слева)», и полк, не спеша, выбирая место посуше и почище, укладывался на плац. Командир опять свирепел, полк поднимал и укладывал по нескольку раз, пока ему самому не надоедало.
Ну, и физо, куда же без него! Армия все-таки! Занятия проводились в виде утренней зарядки, с кроссом и комплексом упражнений. По воскресеньям проводились спортивные праздники, с тем же кроссом, играми в футбол и волейбол между подразделениями. Вот и все.
Хотя нет, несколько раз командир полка придумывал развлечение и для офицеров. Утром на середине пути от городка к полку транспорт, везущий нас на службу, останавливался, подавалась команда на выход. После этого транспорт с гражданским персоналом уезжал в полк, а мы оставшиеся пять километров до расположения полка должны были бежать. Конечно, никто не бежал, брели толпой, травя анекдоты. Вот если бы так из полка домой, может, и побежали бы. Но к счастью, к такому зверству командование не прибегало.
Остальные занятия – вроде тактической и технической подготовки – проводились от случая к случаю или не проводились совсем. Конспекты проведения занятий, правда, писать заставляли.
Но упаси Бог пропустить политзанятие или даже перенести его на другой час! Порвут в лоскутки! В дни и часы проведения занятий по полку шныряла не только служба замполита полка (замполиты подразделений, парторги, военные комсомольские вожаки), но и контролеры от начальника политотдела дивизии…
…После политзанятий народ разбрелся по своим делам, а я со старшим сержантом Тоболовым пошел в оружейную комнату. Я ошибся, считая борьбу с ограждением дизельной главной задачей на день. Главной станет в этот день оружейка. Вместо пятнадцати минут, которые я отвел себе на это занятие, в оружейке я провел полтора часа. Обычно что там было?.. Два-три автомата всегда стояли не в своих гнездах, пара бирок всегда оторваны. Это пустяки, минутное дело, все устранить нетрудно. Но сегодня проблема оказалась посерьезнее – отсутствовал один штык-нож.
– Зови майора Хлынина, – сказал я Тоболову и принялся заново пересчитывать и проверять номера штык-ножей и их соответствие номерам автоматов. Четырехзначный номер, выбитый на рукоятке и ножнах штык-ножей, соответствовал номеру автомата, поэтому вычислить, что отсутствовал штык-нож моего бойца с редкой фамилией – Глухой, не представляло труда. Я нервно забарабанил пальцами по дверце оружейной пирамиды.
Я думал, Хлынин влетит в оружейку, как ракета, но он зашел осторожно, словно опасался, что в оружейке его ждет засада. Убедившись, что ничего такого нет, майор Хлынин сдвинул брови, подошел к оружейной пирамиде и принялся перебирать автоматы и штык-ножи личного состава, сверяя номера. Проделав все эти манипуляции, он взял в руки автомат Глухого. Я, прислонившись к пирамиде, смотрел на него; все это мной было выполнено дважды.
– Наряд ко мне! – коротко приказал Хлынин. – Двери в казарму закрыть.
Тоболов сходил и привел наряд. Хлынин проверил их штык-ножи, сверил номера, после чего отругал их за что-то не имеющее отношение к штык-ножу и наряд отпустил. Мы перерыли всю казарму, все подсобки, все нычки и кандейки – нет штык-ножа.
Когда мы с Хлыниным постепенно подходили к выводу, что штык-нож Глухого безвозвратно утерян и Хлынин вслух размышлял, когда докладывать  об утрате военного имущества командиру полка – немедленно или дождаться обеда, после которого командир вероятно станет чуточку добрее, пришел наш старшина Фадеев. Минут десять он, сидя на табурете дневального, с интересом смотрел на наши изыскания. Потом лениво сказал:
– Да, товарищ майор… Забыл вчера сказать… У Глухого ремешок на штык-ноже оторвался… Я взял починить… Лежит у меня в каптерке.
Если кому-нибудь интересно, то Хлынин старшину не убил и даже не контузил. И вообще рычал на него всего-то минут 10. Больше досталось наряду.
– Как вы, пингвины, наряд принимали? – было основным вопросом, который в разных вариациях задавал им наш командир.
Бедные заполярные животные, конечно, не виноваты, что пришла их очередь представлять нерадивых военнослужащих. Виды животных, обозначавших солдат, и не только солдат, постоянно менялись. В разное время это были олени, росомахи, дятлы, в общем, почти весь учебник зоологии. Я даже слышал, как один офицер назвал прапорщика птеродактилем, хотя и не представляю, что нужно такого натворить, чтобы его так… Прапорщик, помню, довольным не выглядел.
Всю «раздачу слонов», которую осуществил майор Хлынин, детально описывать нет смысла, скажу только, что досталось всем, даже мне, раз уж я тут. Ладно, главное – штык-нож нашелся…
…Потом я пошел глянуть, что там с ограждением. Прапорщик Гурин ацетиленовой горелкой срезал металлические столбы ограждения, а бойцы скручивали сетку в рулоны. Процесс не требовал вмешательства, поэтому я, постояв там минут двадцать, пошел дальше.
Дальнейшее время до обеда прошло у меня в бесконечной беготне…
Обеденное время в полку было с тринадцати до пятнадцати, два часа. Солдатский и офицерский рационы отличались не сильно. С этого рациона с голоду не умрешь, но и разжиреть трудно. Правда, офицеров, находившихся на боевом дежурстве, кормили получше, по так называемой летной норме. Колбаска полукопченая, детская шоколадка, что-то еще…
Пообедав в офицерской столовой, я пошел в свой кабинет. Развод суточного наряда начинался в 16:30, и военнослужащим, заступающим на дежурство, разрешалось до развода отдыхать. Я сказал дежурному по роте, что меня нет, и решил пару часов поспать. Впереди будет бессонная ночь, и я по опыту знал, что небольшой отдых сейчас лишним не будет. Выполняя этот нехитрый замысел, я полуприлёг на стуле, положил ноги на придвинутые табуреты и затих.
В четырех случаях из пяти в этот период времени я срочно понадоблюсь майору Хлынину, который вспомнит, что уже полчаса – уйма времени, как он не грузил меня свежими задачами, кто-то будет звонить по телефону, что-то где-то случится, что потребует моего присутствия, но отдохнуть не дадут. В одном из пяти случае я подремлю. В этот раз мне повезло - подремал. Не знаю, чем себя занял майор Хлынин, но он, как ни странно, меня не нашел...
…В 16:15 я в кителе с портупеей и кобурой на боку вышел из ротной канцелярии на уличную жару и двинулся в сторону штаба полка. У нашей казармы стоял замполит второго дивизиона капитан Баглай и о чем-то беседовал с Олегом Сморжко.
– Ты куда такой, весь военный? – улыбаясь, спросил Баглай. – Не иначе в наряд?
– Нет, Витя, – ответил я, не останавливаясь. – Люблю, понимаешь, после обеда вот так пройтись по полку, чтобы люди оборачивались...
– Понятно… Володя, тогда просьба, – Баглай кивнул Сморжко и пошел со мной к штабу. – У меня в ленинской комнате ночью два зольдера будут стенд делать. Ты их не пугай, ладно?
– Да ради Бога, пусть делают. Вот если бы ты попросил, чтобы твои зольдеры поспали ночью, тогда это было бы подозрительно, а так все в порядке. В нашем полку ночью никто никогда не спит… Все работают.
- Ты чего какой злой? – удивился Баглай.
Баглай был моим соседом по жилью в военном городке. Мы жили в одном подъезде: я на четвертом этаже, он на втором. Странной и трагичной оказалась судьба этого толкового офицера. Летом 1994-го года он погиб в нашем полку. Я к тому времени уже служил в другой части и эту историю слышал от бывших однополчан.
В те годы, начиная с конца 1991-го, многое стало по-другому. Как я уже упоминал, страна под названием СССР распалась на множество недружественных осколков, и мы, кто с тревогой, кто с надеждой ожидали перемен. И перемены были.
Внезапно исчез из полка офицер литовец по фамилии Трускаускас, построились в колонну по четыре, и пошли строем в Узбекистан солдаты-узбеки. На границе района этот отряд задержали и вернули в полк, но затем особо искривших приверженцев независимости вскоре отправили в Узбекистан уже официально, как граждан другой страны. Потом через короткие интервалы отправили из полка солдат, призвавшихся в армию из других суверенных республик. Тех ребят - узбеков, которые остались в полку дослуживать установленный срок, потом уволили в запас с небывалым почетом, в сержантских званиях и с военными билетами, до отказа набитыми благодарностями командования. 
Было еще одно новшество. Убрали из штата полков и дивизий все должности, связанные с политическим воспитанием. Убрали замполитов, парторгов и комсоргов. Потом, правда, через некоторое время опомнились и кое-кого вернули, только под другим названием - они стали называться заместителями или помощниками по воспитательной работе. Но уже не в тех количествах, что было раньше, в советское время. Кто-то из офицеров-политработников уволился, кто-то продолжил служить на других должностях.
Баглаю в этом плане повезло. Его выдвинули на должность командира дивизиона, он получил майора. И вот в ходе учений при выходе полка из пункта постоянной дислокации он погиб. Смерть была, как всегда в таких случаях, нелепой. Головная машина колонны медленно выдвигалась с территории полка. В районе КПП выдвинутая мачта радиостанции машины коснулась высоковольтных проводов, корпус машины оказался под напряжением, а он шел рядом, наблюдая за движением колонны, положив руку на крыло автомобиля…
…Это еще не все. Спустя неделю после похорон Баглая из машины боевого управления ночью выбежал дежурный офицер и с диким криком бросился бежать. В караульном помещении его, трясущегося, едва удержали вчетвером. Со слов офицера, к нему в машину зашел Баглай в обгорелой форме и с лицом в струпьях. Офицера увезли в психушку, решили, что он слегка переутомился на дежурстве.
На следующий день второй дивизион на вечерней прогулке разлетелся, как стая встревоженных воробьев. Оказалось, что некоторое время подразделение сопровождал его бывший командир майор Баглай, все в той же обожжённой форме, с тем же лицом в струпьях. Новая деталь: у него не было ног. Его видели несколько десятков солдат, так что психушку можно уже было открывать при полку. Правда, с тех пор визитов он больше не наносил…
Развод суточного наряда проводил я сам. Время от времени на разводах присутствовал начальник штаба полка подполковник Полещук, но нам повезло – сегодня его не было.  Помдежем (помощником дежурного) со мной заступал старший лейтенант Хохлов Саша из первого дивизиона, энергичный офицер, хотя я и не слишком хорошо его знал. Вместе мы заступали в первый раз. Да и в последний, кажется. Дежурство по КПП принимал прапорщик Голубев, тоже из первого дивизиона, хохмач, с лица которого не сходила улыбка, а по столовой – прапорщик Воронин из роты материального обеспечения. По автопарку заступил старший прапорщик, мой однофамилец Семенов Джан Николаевич, командир автовзвода, обладатель не только редкого имени, но и редкого сложения. В высоту и ширину он был одинаков. Характером обладал подчеркнуто добродушным и со своими бойцами ладил, но любил прикинуться рубахой-парнем, которым в действительности не был. Скоро Джан уйдет в ВАИ (военная автоинспекция), вот там и развернется во всю ширь своей души. И выяснится, что он не так уж и добродушен. Свирепствовать будет на дорогах, как Чикатило. Особенно рьяно будет охотиться за автомобилями нашего полка…
После развода все разошлись для приема дежурства. Мы с Хохловым, двумя посыльными и дежурным по штабу из числа солдат пошли в штаб. На этот раз и дежурный по штабу и посыльные были из моего подразделения, сержант Плескацевич и рядовые Лосев и Чобан.
В дежурке, из окна которой на нас с нетерпением смотрел старый наряд во главе с капитаном Пономаревым, стоял острый запах гуталина, пота и еще черт знает чего. Кроме того, было жарко, как в доменной печи.
– Так, я не понял! – радостно заорал Хохлов. – Почему не созданы условия для нормального несения службы?! Наряд не сдается и не принимается!
– Не могли проветрить? – буркнул я Пономареву.
– Если вы пошире разуете глаза, - проворчал капитан Пономарев, - то сможете заметить, что окно открыто настежь. И было в таком положении весь день.
– А отчего такой аромат?
– А потому такой аромат, что офицеры штаба готовятся к строевому смотру.
 Мы одновременно с ним посмотрели в окно дежурки, под которым стояла тумба с принадлежностями для чистки обуви, и офицеры штаба на этой тумбе вдумчиво натирали сапоги гуталином.
Оставив Хохлова принимать документацию и проверять внутренний порядок, я с Пономаревым пошел считать оружие. Ящики с оружием и боеприпасами офицеров полка стояли в комнате отдыха дежурного, отгороженные стальной решеткой. По тревоге оружие выдавалось через узкое оконце, выходящее в коридор штаба.
– Ну, ты пока считай, – Пономарев вывалил мне на ладонь связку ключей от ящиков весом килограмма в полтора, – а я пойду к себе, журнал заполню.
Вообще-то офицерам, и сдающему и принимающему, полагалось находиться вместе, но капитан Пономарев был начальник строевой части полка, и кабинет его находился как раз напротив дежурки. Да и знал я, почему он не хочет находиться в дежурке при приеме оружия, и чуть ниже расскажу, почему.
– Давай! – кивнул я. – А где Полещук?
– Здесь Полещук, – ответил голос подполковника Полещука, после чего в оружейку зашел сам обладатель голоса.
Я чертыхнулся про себя, принял строевую стойку, и доложил, что в настоящее время принимаю дежурство по части.
– Семенов! У ВАС  ЛЮДИ НЕ ГОТОВЫ К НЕСЕНИЮ ДЕЖУРСТВА В СОСТАВЕ СУТОЧНОГО НАРЯДА ПО ШТАБУ ПОЛКА.
Он говорил торжественно и с горечью, будто Плескацевич, Лосев и Чобан сейчас должны были вносить знамя в зал заседаний Верховного Совета СССР, а пришли в банных халатах и шлепанцах.
Ну, в общем, началось в колхозе утро!
– Подворотнички грязные, форма не глажена, сапоги не чищены! – продолжал начальник штаба. – Пятнадцать минут на устранение недостатков! Жду доклад! Пономарев!
– Я!
– Территория вокруг штаба как на свиноферме! Штаб засран! Через тридцать минут строевой смотр полка, а у вас на плацу гадюшник! Барррдак! – орал подполковник Полещук.
В три секунды, распалив сам себя и выкатив глаза до предельно допустимых природой границ, Полещук обратился в полтергейста. Минут пять он бушевал, потом так же быстро угомонился.
– Оружие и боеприпасы проверили?
– Не успели, товарищ подполковник, – ответил Пономарев.
– Проверяйте, – буркнул Полещук. – А ты, Пономарев, ни шагу из дежурки до окончания проверки.
– Есть, – без энтузиазма ответил Пономарев.
Дело было вот в чем... Год назад в одном из родственных нам полков произошла история, наполовину трагичная, наполовину комичная. Один из офицеров задумал покончить с собой, но поскольку других способов, кроме как застрелиться из табельного оружия ему в голову не пришло, то он решил это осуществить при приеме дежурства. Не знаю, что в жизни подвело его к такому решению. Разное говорили, но самая популярная версия была про жену, которую он любил, а она его нет. Так или нет, но решил он свести счеты с жизнью, и таким образом отомстить жене. Дождался очередного своего дежурства и приступил к задуманному.
При приеме дежурства сдававший наряд офицер склонился к подоконнику и заполнял журнал приема-сдачи дежурства, а принимающий, тот кто готовил суицид, взял свое оружие, повернулся к нему спиной и, приставив пистолет к месту, где, по его мнению, было сердце, выстрелил. Но в последний момент рука дрогнула, и пуля, поцарапав ему ребра, полетела дальше. И прилетела в спину сдающего дежурство офицера. Оба повалились на пол. На выстрел в помещение вбежал помощник дежурного, увидел два тела, из-под которых вытекала кровь, потерял сознание и тоже упал. Причем упал не слишком удачно - головой на угол железного сейфа, который стоял у входа. Итог был таков: один, с черепно-мозговой травмой, вернулся в строй через два месяца, другой, с огнестрельным ранением через четыре, а горе-самоубийца через неделю был как новый…
Правда, вскоре его через психушку уволили из рядов. Ну и как положено в армии, за этого психа наказали всех, особенно тех, кто к этой истории непричастен. Впрочем, по слухам командир этого полка в должности уцелел, хотя и получил предупреждение о неполном служебном соответствии…
…Сосчитав количество хранящихся в ящиках пистолетов ПМ, проверив запасные магазины и коробки с патронами, я уселся на кушетке. Обычно заступающий дежурный ограничивался проверкой принимаемого оружия и боеприпасов, остальное принимали другие участники суточного наряда. Моя задача была ждать от них докладов о приеме дежурства. Можно было не спешить, тем более что в 17:30 начался строевой смотр полка. Готовились же к главкомовской проверке. В день было по два строевых смотра, то с оружием, то без оружия. То с полной выкладкой, то налегке.
Пономарев все-таки ушел к себе, а я, облокотившись на подоконник, смотрел на плац. Часа полтора простоят, несмотря на то, что жара не спадала. В этом смысле мне даже повезло, что я в наряде; полк, экипированный так, что не замерз бы даже в Арктике - стоит на солнце, а я в рубашке - в тени, потому что командир полка разрешил дежурной службе снять кителя. И хотя против этого возражал начальник штаба полка, мы немедленно воспользовались этим разрешением.
А вообще, с этого года для дежурной службы полка наступили некоторые послабления. Еще недавно офицеры на дежурстве сапоги и китель с портупеей не снимали сутки. А если зима, то еще и шинель все с той же портупеей, от которой к концу дежурства нестерпимо болело плечо. Теперь в жаркую погоду офицерам разрешалось нести службу в рубашках. Солдаты заступали в повседневном обмундировании.
К 18:00 поступили все доклады о приеме дежурства, тормозил только наряд по столовой. Но там всегда так. Скоро ужин, кто-то сдает, кто-то принимает… Суматоха. Тем более, все должностные лица, имеющие отношение к столовой, были на плацу. И начальник тыла полка, и начпрод, и начальники столовых, офицерской и солдатской. Воронин там зашился, видно. Как бы ужин не сорвали!
– Позвони Воронину, – сказал я Хохлову. – Что они там копаются?
Около 18:50 строевой смотр закончился, и колонны подразделений, пройдя мимо трибуны с командиром полка торжественным маршем, ушли с плаца.
Как только командир зашел в штаб и прошел к себе, я надел повязку с надписью «дежурный по полку» на левый рукав рубашки, и мы с капитаном Пономаревым пошли к нему докладывать о приеме дежурства. Нюанс в этой процедуре был тот, что на вопрос командира, какие выявлены недостатки, нельзя было отвечать «Недостатки не выявлены». На это командир раздраженно отвечал:
- Вранье. Идите и примите дежурство как положено!
С точки зрения командования, недостатки есть всегда и во всем, а уж у дежурной службы их как на собаке блох. Поэтому о выявленных недостатках надо было отвечать разумно, не подводя старого дежурного, потому что завтра ты будешь в его шкуре. Недавно был случай, когда один наш ретивый офицер, принимая дежурство у старшего лейтенанта Мясоедова, доложил командиру полка, что не закрываются въездные ворота (их весной перекосило). Командир взвился, и Мясоедов еще всю следующую ночь дежурил, дожидаясь, пока переваривали ворота.
Офицеры эти тонкости знали, отвечали с задумчивым видом: «Недостатки есть… Устраним в ходе несения дежурства».
Обычно подполковник Савчишкин удовлетворялся этим, но иногда под настроение требовал озвучить основные позиции из перечня выявленных недостатков. На этот случай заготавливали пару «упущений по службе», вроде перегоревшей лампочки в туалете или отсутствия на стенде с документацией дежурного книжечки с уставом внутренней службы ВС СССР.
На этот раз все сошло гладко. Командир недостатками не заинтересовался, а расписавшись в журнале приема-сдачи дежурства, меня отпустил с Богом. Пономарева оставил.
С этого момента дежурство началось, и я знал, что оно не будет простым. Еще вчера на инструктаже заступающей дежурной службы начальник штаба подполковник Полещук предупредил, что в полк возможен и даже вероятен приезд командующего армией. К этому дню было известно, что главкомовскую проверку будут сдавать управление дивизии и два полка, в том числе наш, поэтому армейцы, офицеры штаба армии, ошивались в полку уже вторую неделю. Это у них называлось - оказание помощи. Вначале мы их пугались и норовили спрятаться, но потом привыкли и почти не обращали на них внимание. Но на командующего внимание попробуй не обрати…
– Смотри, не проспи командующего, – предупредил меня вчера Полещук.
 После этого он спросил меня обязанности дежурного по полку, которые я знал, и обязанности дежурного по автопарку, которые я не знал. Выкручиваясь, я наплел отсебятины, а с Полещуком это не проходило. Я опасался, что НШ отправит меня освежить в памяти этот пробел и через час доложить, но ему было, к счастью, некогда и, пообещав, что проверит эти знания в ходе дежурства, он меня отпустил.
Первая глава этого триллера под названием «дежурство по полку» – контроль ужина личного состава. Согласно требованиям командования на ужин, который начинался с 19:00, подразделения прибывали строем в сопровождении офицеров, назначенных ответственными.
«Ответственный» – это новый вид дежурства, не входивший в состав суточного наряда и придуманный совсем недавно. Целью и задачей ответственных было пресечение неуставных отношений между военнослужащими в вечернее и ночное время. Забегая вперед, скажу, что никакие ответственные никакую неуставщину не пресекли, только добавили офицерам нагрузки, хотя мы и так от безделья не страдали.
Моей задачей было, прибыв заблаговременно в солдатскую столовую, вместе с дежурным фельдшером снять пробу с приготовленных блюд и сделать разрешительную запись в книге по контролю за качеством приготовленной пищи. Считалось, что если дежурный смог прожевать порцию того, что находилось в котлах и не схватился за живот,  значит, пища соответствует установленным требованиям.
В столовой стоял вечный кислый запах, который не могли вытравить никогда и ничем. И вроде бы все чисто, окна открыты, вытяжка работает, а запах… будто кислая капуста входит основным компонентом во все блюда, включая компот.
Прапорщик Воронин в белой поварской куртке, уже сорвавший голос, носился между столов и активно ругался одновременно с поварами, хлеборезом и всеми, кто был в пределах его досягаемости.
– Не успеваем! – крикнул он мне. – Хлеб только привезли…
– На сколько не успеваем? – спросил я невесело.
-  Минут на тридцать.
– Начальник тыла знает? 
– Знает.
Задержка в приеме пищи личным составом расценивалась как ЧП, поэтому из кабинета начальника столовой я позвонил командиру полка и доложил о проблемах с ужином. Отодвинув трубку немного в сторону, чтобы не оглохнуть, я выслушал его оценку всей дежурной службы и меня лично. Когда командир бросил трубку, я прошел через столовую на задний двор, где бойцы из наряда разгружали хлебовозку. Лотки с хлебом несли сразу к хлеборезу.
 Разгрузочным процессом руководил прапорщик Федосеев из продслужбы полка. Руководство состояло в том, что Федосеев, прислонившись к двери, матом комментировал действия разгрузочной команды. Увидев меня, Федосеев, не меняя лексики, принялся рассказывать о своих злоключениях. В русском переводе это означало, что машина сломалась еще в областном городе (хлеб в то время возили оттуда). Но, поскольку «никому в этом полку ничего не надо», он, не надеясь на помощь извне, благодаря своим организаторским способностям и технической подготовке отремонтировал автомобиль и доставил хлеб по назначению. По всему выходило, что надо представлять его к медали «За боевые заслуги».
Чтобы не разочаровывать его в отношении медали, я вернулся к главному входу, и вовремя: к столовой начали прибывать подразделения. Ужин, как и предсказывал Воронин, начался в 19:30, с тридцатиминутным опозданием, и к его началу внутри столовой уже распоряжался начальник тыла полка подполковник Иваниско, седой, предпенсионного возраста офицер, уволившийся в запас, кажется, месяца через два спустя.
Еще одной задачей дежурного было обеспечение порядка в подразделениях при их прибытии и нахождении в столовой, а также пресечение одиночной ходьбы солдат. На это командир полка обращал особое внимание, поскольку «солдаты ходят в столовую, как в ресторан, когда хотят и с кем хотят». Периодически такие солдаты из числа дедов появлялись из-за угла и, увидев меня, мгновенно скрывались обратно. Можно спокойно войти через второй вход, со двора, что они и делали. Еще пару, особо наглых я остановил у входа и держал их при себе, пока на ужин не прибыло очередное подразделение. После этого впустил.
После ужина вернулся в штаб, где мой помощник старший лейтенант Хохлов уже весь извелся в ожидании. Ему тоже хотелось ужинать.
– Где командир? – спросил я.
– У себя. Злой, как черт! – ответил Хохлов. – НШ еще злее. Тоже у себя. Похоже, командующий нас завтра все-таки посетит.
Отпустив его со вторым посыльным по штабу (Плескацевич и Лосев ужинали со мной), я сел за стол в дежурке. Время было 20:15. До вечерней прогулки личного состава оставалось какое-то время.
Звонок телефона.
– Собери ко мне заместителей, начальников служб и командиров подразделений к 21:00, – сказал в трубке жесткий командирский голос.
– Есть!
Я принялся торопливо обзванивать заместителей командира. Нашел всех, кроме Иваниско, тот был еще в столовой. Отправив Лосева оповещать начальника тыла, я взялся за остальных. Долго не мог «отловить» своего командира, майора Хлынина, как вдруг он собственной персоной сам пришел в штаб.
– Как дежурство? – устало спросил он. – Не вешаешься еще?
– Нет, – бодро ответил я. – Сам всех перевешаю!
– Это правильно, – одобрил Хлынин. – Что за ночное совещание командир затеял? На какую тему?
– Не знаю. Ходит слух, командующий завтра должен нагрянуть… Внезапно.
– Этот слух уже неделю ходит, – поморщился Хлынин. – А отъезд будет из этого дурдома?
– Тоже не знаю, Анатолий Павлович, – признался я.
– Что тебя ни спроси, не знаешь… Дежурный должен все знать, – хмуро съязвил Хлынин, – раньше командира…
Хлынин ушел, а я достал термос и налил себе кофе. Наступали самые веселые часы дежурства, поэтому немного взбодриться чашечкой ароматного напитка не помешает. То, что полк продолжал работать, во всяком случае, штаб полка, не освобождало дежурного от его обязанностей по части контроля выполнения распорядка дня. В 21:00 личный состав полка должен выйти из казарм и в составе подразделений отправиться на вечернюю прогулку с обязательным проходом через плац, где дежурному положено зафиксировать это событие, определить количество людей, участвующих в прогулке, и утром доложить командиру при утреннем докладе. Потом в 21:50 дежурный по полку обязан выборочно присутствовать в одном из подразделений на вечерней поверке и отбое. Обычно дежурные присутствовали в своих подразделениях. Я тоже.
Вернулся Лосев. С известием, что подполковник Иваниско не найден. С использованием самого популярного солдатского слогана - искал, но не нашел. Вдохновив Лосева несколькими крепкими выражениями, я отправил его на поиски снова, причем пригрозил, чтобы без Иваниско не возвращался! На все про все десять минут!
Лосев убежал, зато вернулись из столовой старший лейтенант Хохлов с рядовым Чобаном. Оба находились в прекрасном настроении.
- Анекдот… Сообщение по радио, - широко улыбаясь, сообщил мне Хохлов. – Вчера в Норвежском море в результате столкновения с айсбергом затонула американская подводная лодка. Команда айсберга представлена к государственным наградам.
Я признал, что анекдот смешной и, предупредив Хохлова о совещании у командира, вышел на крыльцо штаба. Начали подтягиваться командиры подразделений, которые проходя мимо меня, задавали типовой вопрос насчет отъезда. Чтобы уклониться от ответов, я прошел дальше и вышел на плац. Около 21:00 движение офицеров в сторону штаба полка прекратилось. Последним пролетел подполковник Иваниско.
А еще через минуту показались «вечерние гуляки». Бойцы, воодушевленные знанием, что офицеры все еще в полку, глоток не жалели. Каждое подразделение пело свою строевую песню, причем, чем ближе к плацу, тем громче и слаженнее. Я стоял перед трибуной с журналом, слушал этот концерт и ручкой вписывал туда количество вокалистов за каждое подразделение. Потом зашел в штаб, сунул журнал в окошко дежурки и, махнув рукой в сторону казарм, пошел.
– Начальник штаба приказал обеспечить транспорт к 21:50. Командиры присутствуют на вечерней поверке, потом отъезд, – крикнул мне вслед Хохлов.
– В парк звонил? – обернулся я.
– Звонил. Сейчас подъедут.
Значит, вечернюю поверку будем наблюдать с Хлыниным. Чудненько. А то Анатолий Павлович уже, наверное, забыл, что это такое. Ответственным Хлынин, как и остальные командиры подразделений, ясное дело, не ходил. Только дежурным по полку раз в полгода, и то норовил вместо себя пристроить нас с Олегом Сморжко.
Совещание у командира было недолгим. Я не успел еще дойти до своей казармы, как меня стали нагонять офицеры. Понятное дело, все старались обеспечить меня ночными заботами, чтобы я, не дай Бог, не заскучал на дежурстве.
Начальник тыла подполковник Иваниско, еще пробегая мимо меня на совещание к командиру, хмуро попросил после отбоя проверить, не привел ли хлеборез своих земляков-джигитов в столовую на банкет, «а то есть информация…».
Командиры подразделений в примерно одинаковых выражениях предупредили, что у них ночью в казарме «с их разрешения» будут красить, белить, делать стенды, писать плакаты. Как всегда, в нашем полку с наступлением ночи закипала работа.
Начфиз полка старший лейтенант Зайцев попросил утром посмотреть на четвертый дивизион, потому что в последнее время они выползают из казармы на зарядку тогда, когда остальные дивизионы с нее уже возвращаются. Начвещ старший лейтенант Кардаков просил, чтобы я, проходя мимо вещевого склада, глянул на замки, а то там лампа на столбе не горит. Начальник автослужбы полка майор Белошниченко в красках поведал мне о ночных катаниях по автопарку обнаглевших дедов на КАМАЗах и ЗИЛах и выразил надежду, что я пресеку это позорное явление.
Терпеливо выслушав все наставления, я пошел на вечернюю поверку в свое подразделение, где уже находился командир группы майор Хлынин и вскоре мы с ним стояли перед строем подразделения, слушая, как дежурный по роте выкрикивает фамилии бойцов. Присутствие командира группы превратило рутинное мероприятие, на которые обычно приходилось выковыривать дедов из каптерок и курилок, в показное занятие. Периодически Хлынин прохаживался перед строем, внимательно рассматривая лица солдат.
– Товарищи солдаты, – вдруг громко сказал майор Хлынин, прервав свои экстрасенсорные упражнения, – есть данные, что кое-кто из бойцов второго года службы собирается этой ночью в самовольное плавание, с заходом в дружественный порт Кулиберьево (деревня недалеко от полка). Старший лейтенант Семенов этой ночью будет ежечасно (вот спасибо!) проверять казарму подразделения, и не дай Бог…
Хлынин повернулся ко мне.
– Владимир Алексеевич, обрати особое внимание на ефрейтора Широкова, рядовых Назарова, Белозо и иже с ними…
Лица перечисленных дедов выражали такое недоумение и непонимание Хлынинских инсинуаций, что я сразу понял: точно, собирались!
– Есть, товарищ майор! – бодро ответил я и свирепо посмотрел на подразделение.
– Ты там посматривай, – продолжал Хлынин, когда мы вышли из казармы и пошли: он на место посадки в автобусы, я в штаб. – У них уже приготовлен самогон, Белозо сегодня купил в городе у какой-то бабки.
Понятно. Белозо, водитель КАМАЗа, конечно, мог заехать в город и купить там все, что хотел. Тем более что старшим машины с ним ездил прапорщик Липский, сам вчерашний солдат и по своему уровню недалеко от них ушедший.
– А Липский что же? – тем не менее спросил я.
– Липский! – сплюнув, ответил Хлынин. – Сказал бы я тебе, да обещал Марии Сергеевне (жена Хлынина) не выражаться после 18-ти часов… А ты не занимаешься с людьми, – не таков был майор Хлынин, чтобы в любой ситуации не найти упущение подчиненных. – Людьми надо заниматься, – повторил Хлынин свою глубокую мысль. – То, что Липскому повесили на погоны звездочки, еще не делает его прапорщиком. Чтобы стать прапорщиком ему предстоит пройти сложный эволюционный процесс, и руководство этой эволюцией твоя главная задача как начальника отделения.
Я сделал озабоченное лицо, выражая стремление немедленно броситься делать из Липского прапорщика. Хорошо, что в это время офицеры стали штурмовать автобусы, а то Хлынин так и до утра может …
Я постоял немного, наблюдая посадку офицеров в транспорт. Когда автобусы двинулись к КПП, я пошел в штаб. УАЗики командира, начальника штаба и замов командира стояли на площадке у плаца, и я, применив свои аналитические способности, догадался, что они еще не уехали.
– Володя, зайди к начальнику штаба, зовет, – сказал Хохлов, когда я появился в дверях дежурки.
– Ничего не накосячили? – на всякий случай спросил я.
– Нет, вроде.
Постучал в кабинет НШ.
– Да! – ответил скрипучий голос подполковника Полещука.
– Разрешите? – я вошел в кабинет. – Товарищ подполковник, гвардии старший лейтенант Семенов по вашему приказанию…
– Ты, значит, гвардии старший лейтенант, а я просто подполковник? Обидно, – прервал меня начальник штаба. У него в кабинете сидел подполковник Кортиков, заместитель командира полка. Нормальный офицер. В нашем полку, в общем, были порядочные заместители командира, не ладил я только с замом по вооружению подполковником Вьюгиным. Тот чего-то невзлюбил меня и цеплялся при любом удобном случае.
Кортиков был командиром дежурной смены полка и, видимо, только сменился.
– Семенов, завтра отъезд командиров подразделений в полк в 6:00. Обеспечь автобус. Остальные, как обычно, в 8:00.
– Есть!
–Далее… Завтра в полк прибудет командующий армией. Если будем знать время прибытия, встретит командир. Ты в любом случае смотри в оба… Будь готов встретить, если что…
– Есть!
– На КПП проверь порядок и на предмет пропускного режима заинструктируй их до слез!
– Есть!
– И последнее! В 6:00, с подъема, на территорию выйдут уборщики. Возьми на особый контроль уборку плаца и дорогу от КПП до… самых до окраин. Все должно блестеть, как у кота глянец. Понял?
– Понял.
– Далее… Ужин ты чуть не сорвал! Смотри, не повтори то же самое с завтраком!
– Ужин я не срывал, - возразил я. – По моему мнению…
- Когда мне понадобиться твое мнение, я его спрошу! – рявкнул начальник штаба. – И последнее… Владимир Михайлович, – Полещук кивнул в сторону Кортикова, – оставил в полку прапорщика Емелина из строевой части… Знаешь его?
– Знаю, товарищ подполковник.
– Пусть ночью работает в штабе… Не препятствуй.
– Есть!
– Далее…
И еще минут 15 он, чередуя «далее» и «и последнее», грузил меня ночными задачами, пока я не осел под ними ниже ватерлинии.
– Все запомнил? – наконец утомился Полещук. А может, вспомнил, что пора домой.
– Разрешите уточнить? – храбро спросил я
– Ну?
– Это задачи на ночь или до моего увольнения в запас по возрасту?
Кортиков засмеялся. Полещук нет.
– В нашем полку что ни лейтенант, то Хазанов, – хмуро сказал он. – Свободен, Семенов, и попробуй только завалить дело…
Я вернулся в дежурку и принялся, пока не забыл, записывать ночные задачи в рабочую тетрадь. Получилась колонка размером в две страницы. Когда за командиром и начальником штаба закрылись ворота КПП, я решил, что пора начинать рейд по ночному полку.
– Пройдусь по полку, – сказал я Хохлову и выйдя из штаба, медленно пошел в сторону казарм…
– Подними Белозо, – сказал я дневальному своего подразделения, когда тот сдвинув засов, открыл мне дверь, – пусть в канцелярию зайдет.
Минут через пять в канцелярию зашел Белозо, делая сонное лицо, хотя на часах было около 23-х часов.
– Ну, что, Белозо, где самогон? – я стоял перед солдатом и смотрел в его шкодливые глаза.
– Какой самогон?
– Тот, что ты купил сегодня в городе… У бабки Лукерьи.
Белозо хмыкнул и бросил на меня острый взгляд. Проснулся, значит.
– Товарищ прапорщик Липский сдал? – поинтересовался он.
– Спросишь у товарища прапорщика, – ответил я. – Так где, говоришь, самогон?
– За мной должок был, – нагло ответил Белозо. – Отдал.
Я схватил его за куртку и как следует встряхнул. Высокий (выше меня) и худощавый Белозо свалился на пол. Взбесил он меня, честно говоря.
– Это не наш метод, – не поднимаясь, снизу вверх прокомментировал Белозо.
– Не наш, – согласился я. – Вставай, простудишься.
Белозо встал, отряхнулся, но на повторный вопрос о самогоне ответил прежней версией.
– Иди спать, родной! – сказал я. – Ночью еще раз зайду посмотреть на тебя. И на твоих друзей.
…Чтобы потом к этому не возвращаться, скажу, что самогон мы с Хлыниным так и не нашли…
Закрыв канцелярию, я кивнул дневальному и вышел на улицу. Было все еще тепло, и я, постояв с минуту у дверей казармы, направился в солдатскую столовую. Обойдя столовую кругом и не заметив никаких вражин, злоумышляющих совершить налет на ее закрома, я тропою «дедов», которые ходили в столовую исключительно через внутренний двор, зашел внутрь. Внутри столовой еще теплилась жизнь.
– Сейчас закончим мыть посуду, – сообщил мне прапорщик Воронин. – Время есть? А то давай в шахматы сыграем…
Воронин классно играл в шахматы, вечно меня обыгрывал. Он, как всегда, суетливо сновал взад-вперед, причем без особой надобности. Бойцы наряда и без него успешно справлялись с мытьем металлической посуды в двух громадных чанах. Те тарелки, которые они сочли чистыми, ребята швыряли на стол для сушки.
– В другой раз, – ответил я. – Где хлеборез, Виктор Семенович?
– В своей хлеборезке, а что?
– Пошли, покажешь… А чего он не в казарме?
– Ему начальник тыла разрешил ночевать в столовой, – пояснил Воронин.
– Хрен он разрешил… Иваниско мне лично сказал: проверь, чтобы духу его ночью в столовой не было, – усмехнулся я, – вместе с духами его земляков-дагестанцев.
Мы прошли по коридору вглубь столовой, и зашли в комнату с табличкой на двери «Халаты». Вместо халатов в комнате стоял стол, на столе огромная сковорода с дымящейся картошкой с разломанным на ломти хлебом, вокруг стола четыре джигита. Спиртного не было.
Увидев нас, дагестанцы встали. Самый большой из них, тот самый хлеборез по фамилии Наврузов, добродушно сказал:
– Земляки зашли… Сейчас посидим и тихо пойдем спать.
– Нет, ребята… Сейчас встанете и тихо пойдете спать, – не согласился я.
Ребята спорить не стали. Встали и вышли из комнаты. Каждый из них посчитал своим долгом посмотреть на меня пристальным взглядом. Показать, что они не испугались, и, если бы на мне не было формы с повязкой на рукаве «Дежурный по полку», они непременно бы меня зарезали.
– Виктор Семенович, закрой эти халаты, – приказал я, – а ключ до утра держи у себя.
Хлеборез Наврузов, дождавшийся, пока его земляки скроются из коридора, подошел ко мне.
– Товарищ старший лейтенант! Не докладывайте начальнику тыла… Очень прошу! – с доброй улыбкой сказал он. – Клянусь, больше земляков здесь не будет!
Я смотрел на его наглое лицо, зная, что значат его клятвы. И размышлял, как такие бойцы, как Наврузов, назначаются на эти «хлебные» должности?
–Посмотрим, Наврузов, как ты завтрак отработаешь. Сегодня ужин из-за тебя сдвинули, – вмешался прапорщик Воронин.
– Я причем? – возмутился хлеборез.
После столовой, возвращаясь к штабу, я сделал крюк и завернул к вещевому складу. У вещевого склада была темень, и хотя звезды немного панораму подсвечивали, их света не хватало чтобы разглядеть объект детально. Лампа на столбе возле склада действительно не горела. Я обошел вещевой склад с трех сторон и ничего подозрительного не заметил. С тыла росла крапива в мой рост, и я туда не полез, тем более что окон там не было. Замки на месте, печать на двери целая. Номер печати, конечно, не разобрать…
…Через месяц после моего дежурства злоумышленники ночью приставили с тыльной стороны лестницу, влезли на крышу, сняли кусок шифера и проникли на склад. Стырили пять бушлатов и какую-то мелочь, вроде пуговиц и погон. На следующий день все добро нашли в каптерке четвертого дивизиона. Злые языки намекали, что начальник вещевого склада прапорщик Литвинов хранил там ящик водки, «жидкую валюту», как тогда говорили, вот за ней и лезли, а бушлаты… так, попутный груз…
Зайдя в штаб, первым, кого я увидел, был прапорщик Емелин, в отношении которого мне было приказано «не препятствовать». Емелин медленно двигался вдоль коридора, придерживаясь одной рукой за стену, и отставив другую руку в сторону. Вероятно, для равновесия. Из открытой двери дежурки за его тернистым путем внимательно следили старший лейтенант Хохлов и рядовой Чобан. Емелин никак не отреагировал на мое появление, скорей всего, даже не заметил. Его безумные глаза были сфокусированы на двери туалета, куда он трудолюбиво пробирался.
Прапорщик Емелин в нашем полку был человеком особым. Алкогольный трудоголик. Или трудовой алкоголик. Работоспособность его была фантастической. Он мог несколько суток, если надо - даже без сна, трудиться над поставленной задачей. Потом у него срабатывал какой-то клапан, и Емелин уходил в запой. Пил он так же, как работал, не давая себе «ни отдыху ни сроку». Командование эти качества, в смысле работоспособности Емелина ценило и использовало. На запои закрывало глаза. Только вот никто не знал, когда у него сработает клапан. Лицезреть это выпало мне.
– Чобан, помоги прапорщику, чего глазеешь! – приказал я.
Чобан бросился к Емелину и, бережно приобняв его за талию, поволок в туалет. Емелин, утративший необходимость самостоятельно прокладывать фарватер в двенадцатибалльный шторм, мгновенно растекся. Хорошо еще, что он был небольшого веса и росточка…
Узнав от Хохлова последние новости, которых было немного, и те неинтересные, я отпустил его на ночлег, предварительно уточнив, где тот будет отдыхать. Однажды, позабыв уточнить место отдыха помощника (в комнате отдыха помощникам было запрещено отдыхать из-за хранящегося там оружия), я по тревоге поднимал полк. Так мой помощник, жизнерадостно улыбаясь, пришел последним, когда полк уже стоял на плацу, прибыл командир с замами, а меня добивали двое проверяющих из верхнего штаба. Не слышал, говорит…
С тех пор всегда уточняю.
Сел за стол дежурного, придвинул к себе рабочую тетрадь и отметил выполненные задачи. Невыполненных все еще было больше. Услыхав звук  хлопнувшей двери, я поднял голову и увидел, как по коридору в обратном направлении движется трогательный тандем из Емелина и Чобана.
– Я уложил его на кушетку, – доложил Чобан, вернувшись в дежурку. Рядовой Чобан из Днепропетровска в армию попал со студенческой скамьи. Был он парнем интеллигентным, начитанным, знал испанский язык. С ним было интересно беседовать…
– Придет Плескацевич, меня не ждите, меняйтесь, - сказал я ему, - Только передай Плескацевичу, чтобы посматривал за прапорщиком Емелиным… периодически… Я пошел на КПП и в автопарк…
Особых приключений на КПП не было, если не считать, что наряд в полном составе мирно спал. Да и в автопарке, где я ни пьяных, ни трезвых «дедов» не нашел, тоже было тихо, поэтому много времени у меня этот поход не отнял. Возвращаясь из автопарка, я встретил подполковника Кортикова, спешащего на смену.
– Видел Емелина? – спросил Кортиков. – Уработался…
– Видел, товарищ подполковник.
– Не докладывай командиру… Утром спрячу его в бане… Восстановим!
– Хорошо.
Мы оба знали, что дня три Емелина не восстановит никто и ничто на свете, поскольку он проявлял дьявольскую изобретательность в добыче спиртного в своих запоях. Его можно было оставить на необитаемом острове, он бы и там нашел, чем продезинфицировать организм.
Остановившись на полпути между штабом и нашей казармой, я повертел головой и выбрал казарму. В казарме, стараясь не шуметь, я сосчитал по головам количество спящих солдат, и с удовлетворением отметил, что количество голов соответствует списочному составу подразделения. Можно было возвращаться в штаб, но на всякой случай я решил тщательнее проверить наличие потенциальных самовольщиков. Так, Белозо спит, Широков спит. Назаров… Назарова нет.
– Где Назаров? – тихо спросил я дежурного по роте.
Дежурный по роте младший сержант Крупенев развел руками.
– Может, в туалете? – предположил он.
– Может, – согласился я. – Проверь.
Крупенев проверил и, выйдя, покачал головой.
– Коля, – задушевно сказал я, – даю тебе 15 минут. Если Назаров не найдется, подниму подразделение, поэтому лучше найди его. Как найдешь Назарова, приведи его в штаб. И захвати этого бездомного, которого вы подложили вместо Назарова, хочу взглянуть на него с другого ракурса.
Я не любил и не хотел поднимать подразделение до подъема. Но, если Назаров действительно ушел в самовольную отлучку, непринятие мер приведет к тому, что в самоволку будут ходить все кому не лень. Вот тогда взвоем!
Когда около трех часов ночи я вернулся в штаб, в дежурке сидел сержант Плескацевич, белорус из Гомеля, высокий и крепкий, с красивым, мужественным лицом. Я налил из термоса кофе, и мы с ним выпили по чашке. Голова была тяжелая, хотелось спать, но потому и пьем кофе, что он обладает эффектом бодрости.
– Назаров, похоже, в самоход ушел, – сказал я Плескацевичу. – Придется поднимать подразделение.
– Нет, товарищ старший лейтенант, – покачал головой Плескацевич, – никуда он не ушел. Раз майор Хлынин предупредил, никто рисковать не будет. В полку он.
– А где?
Сержант пожал плечами.
Через 15 минут я поднялся, но сомнения меня не отпускали.
– Ладно, жду еще 5 минут! – сказал я вслух и опять присел на табурет.
Через три минуты послышался грохот солдатских сапог, и в штаб вбежал Крупенев. Один.
– Крупенев, я не понял! – грозно рыкнул я. – Где Назаров? И бомж?
– Назаров спит, товарищ старший лейтенант, просто лег не на свое место, а сейчас лег на свое. А тот, что спал на его месте, это Крылов, вы его просто не узнали!
Ага. Вот как они провернули! Толково.
– Ну а что… – я задумчиво потер подбородок. – Может и так. Пойдем глянем...
Мы вместе с Крупеневым вышли из штаба и пошли к казарме.
– Ну, и где был этот… который Назаров? Не бойся, никто не узнает, – добродушно сказал я. Главное, что не самовольная отлучка за пределы полка.
– В карты играл у соседей.
На территории полка дислоцировалась еще одна часть, мы их называли соседи. Они нас тоже.
– Понятно. А кого подложил на свою койку?
– Духа из РМО (рота материального обеспечения). Из пополнения.
Посмотрев на счастливую даже при ночном освещении казармы, якобы спящую физиономию Назарова, я вернулся к штабу. Заметно посвежело, поэтому я надел китель и вышел на крыльцо. При всех наших служебных перегрузках, мне не часто доводилось видеть, как проходит самая короткая ночь в году, оттого некоторое время я смотрел, как небо становится все светлей, а полковые сооружения приобретают четкие очертания.
Наглядевшись на эти метаморфозы, я вернулся в дежурку.
– Налей-ка, брат, кофе, – сказал я Плескацевичу и присел на стул рядом с ним. Потом, смакуя душистый напиток, я невольно принялся перебирать в памяти события прошедшего дня и ночи. Если не считать стрекочущих кузнечиков, стояла тишина. В это время обычно в полку замирало все, даже любая «кипящая» работа. Пара часов перед подъемом всегда были самыми спокойными за сутки.
– Товарищ старший лейтенант, – Плескацевич кивком головы показал на дверь.
 У двери стоял прапорщик Емелин и расстегивал ширинку, рассчитывая помочиться у дежурки. Вернее, уже расстегнул и готовился к действию. Тужился.
 Ну, это уже перебор! Я схватил Емелина за ворот форменной рубашки и поволок в строевую часть. Открыв дверь собственно Емелиным, я швырнул его в направлении кушетки, под каковую он благополучно и закатился. Я ему не мама родная!
– В следующий раз меня не жди! – посоветовал я Плескацевичу, когда прикрыв дверь строевой части, вернулся в дежурку. - Тебе же потом убирать!
– Понял!
Прислушавшись еще раз к тишине, и не уловив в ней ничего тревожного, я достал из своей сумки бритвенные и туалетные принадлежности и пошел в туалетную комнату.
– Саша, пока я привожу себя в порядок, позвони в автовзвод, убедись, что водитель автобуса пошел заводиться.
– Есть!
Не позднее 5:40 автобус должен отправиться в городок за офицерами.
Я побрился холодной водой, чего страшно не любил, да что поделаешь, командование не любило небритых дежурных еще больше. Был бы еще какой форс-мажор, а так… не моги. Почистил зубы, всполоснул лицо и бодро пошел в дежурку. День начинался…
…В 6:15 приехал командир полка, с ним два командира дивизиона и майор Хлынин, который жил с командиром в одном доме. Командира полка я встретил на плацу перед штабом и, подав команду «смирно», доложил ему, что происшествий не случилось. Приняв рапорт, командир поинтересовался выполнением распорядка дня подразделениями, спросил, отправил ли я автобус за офицерами, и ушел в штаб.
В 6:20 приехал начальник штаба полка, потом все остальные. Начальнику штаба я, как положено, представился в коридоре у дежурки и, не дожидаясь наводящих вопросов, доложил о выполнении его поручений. Я, конечно, не рассчитывал, что услыхав мой доклад, подполковник Полещук расцелует меня в обе щеки, но на мирный кивок его головы надеялся. Нет, ребята, все не так. Все не так, ребята. 
Еще договаривая последние фразы, я понял, что подполковник Полещук пребывает не в том настроении, чтобы адекватно оценить мою ловкость и сноровку, проявленную при исполнении обязанностей дежурного по полку. И хотя он слушал меня, не перебивая, но слушал угрюмо и, судя по выкатившимся глазным яблокам, дал себе установку – пленных не брать.
– Почему бардак в штабе?! – заорал он. – Почему уборка не проведена?!
И тут я допустил грубую тактическую ошибку.
– Проведена, – возразил я.
Сто раз говорил себе, что на все замечания Полещука нужно отвечать «Есть» и «Сейчас устраним!», и опять те же грабли…
– Это вы, товарищ старший лейтенант, называете уборкой?! – взревел Полещук. – Полы перемыть! Через 15 минут доложить об исполнении!
После этого он смерчем ворвался в дежурку и разнес ее на атомы. В помещении дежурного не просто бардак, а бардак бардачный. И вообще это не дежурка, а конюшня. Потом Полещук не меньше минуты бесновался у доски документации, которую я варварски разукомплектовал, еще минуту он отвел на швыряние журналов, которые дежурная служба обязана вести, но не ведет. А те что ведет, то лучше бы не вела. Закончил начальник штаба проверкой знаний суточного наряда, и ему не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу – любой колхозный сторож лучше подготовлен к несению дежурства, чем мы.
И когда я уже начал опасаться, что подполковник Полещук снимет меня с дежурства с тем, чтобы вечером я заступил вновь, начальник штаба с чувством исполненного долга ушел к себе. Но не просто ушел, а установил для меня сроки устранения указанных недостатков от нескольких минут до нескольких десятков минут. Дождавшись, когда его шаги затихли на лестнице, мы принялись зализывать раны. Что-то зализали, что-то нет, поскольку последующие события не позволили подполковнику Полещуку уделять дежурной службе столько внимания, сколько обычно он ей отводит…
…В 7:30 я, со злости забыв снять с себя китель, пошел в солдатскую столовую проверить готовность к завтраку, и хотя было еще не так жарко, как вчера днем, солнце уже начинало припекать. В другой бы день я порадовался бы теплому лету, но только не сегодня.
 Прапорщик Воронин заверил меня, что к завтраку готов, но в армии быстро отучают верить словам, поэтому я принял суровый недоверчивый вид и продегустировал пищу со всем усердием, на какую только был способен. После чего признал, что в столовой действительно все в порядке, если не считать… Впрочем, про кислый запах я уже говорил.
С 8:00 к столовой стали прибывать подразделения, двигаясь четко и слаженно, что вероятно следует объяснить присутствием командиров. Получив от меня разрешение, бойцы «справа по одному» конвейером входили в распахнутые двери столовой и рассаживались за длинными столами. Майор Хлынин, хмурясь больше обычного, привел наше подразделение. Мы с ним виделись часа два назад, но пообщаться не успели, поэтому он подошел ко мне и пожал руку.
– Как ночь? – поинтересовался он.
– Да ночь-то нормально, - буркнул я. - Утро хуже. Полещук с цепи сорвался.
- Покусал?
- Есть немного.
– С ним это бывает, - поведал мне Хлынин то, что я и сам знал. - С наряда еще не снимал?
– Пока нет. Успеет еще, день только начался.
- Ему сейчас не до тебя будет, - пообещал Хлынин и ушел с подразделением внутрь столовой.
Я, посмотрев им вслед, остался сторожить вход…
…Развод полка в 8:30 прошел быстро. Командир объявил личному составу полка об ожидаемом прибытии командующего армией, потребовал исключить «бесцельные шатания по полку», в подразделениях обеспечить порядок, дисциплину и строгое выполнение распорядка дня. После этого полк прошел перед командиром торжественным маршем и с плаца ушел.
В 8:55 я стоял на крыльце у входа в штаб и смотрел на занимающихся строевой подготовкой на плацу бойцов второго дивизиона. Занятия там проводил майор Мухин, которому до «дембеля» оставалось год или два. Недавно в курилке Мухин доверительно рассказывал Хлынину, что он ветеран, и эти упыри больше не дождутся, чтобы он нервничал из-за службы. Кого он считал упырями я так и не понял, но судя по излишне раздраженным командам, которые майор Мухин подавал топтавшимся на месте бойцам, упыри могли быть спокойны.
Когда оставались считанные минуты до того, как мне можно было «уйти на покой», из штаба вновь вышел командир полка и остановился рядом со мной на крыльце. Поскольку я не успел удрать до его появления, то оставалось только стоять на месте и ждать, когда уйдет командир. Не будет же он стоять на крыльце и любоваться на майора Мухина. Командир на Мухина и не глянул, он смотрел на дорогу, ведущую мимо плаца, по которой шли два бойца, большой и маленький. Надо сказать, слово «шли» не слишком подходило к движению этих бойцов, они брели, как только что освобожденные узники Бухенвальда, не глядя по сторонам, а вперившись в какую-то точку впереди, словно боялись упустить ее из виду.
Три дня назад полк получил очередное пополнение, часть которых была из солнечного Таджикистана, и по некоторым признакам я понял, что эти двое оттуда. По обычаю всех новобранцев из южных республик Советского Союза, таджики делали вид, что ни слова по-русски не понимают, потом, спустя пару месяцев признавались, что понимают, но не говорят, а ко второму году службы говорили почти как рязанцы или костромичи. 
 По всему было видно, что это два таджика из молодого пополнения. Кроме походки, их выдавал характерный внешний вид новобранцев. Форма третьего срока носки была на три размера больше и на них висела, как на вешалках, пилотка на маленьком таджике держалась на ушах, у большого едва прикрывала темя. Им бы поменяться пилотками, может, в самый раз было. Маленький был в сапогах, которые он переставлял, как лыжник, а большой шествовал в каких-то чеботах, на сапоги не похожие. Чего этим ребятам приспичило тащиться мимо штаба полка, было непонятно.
– Семенов, приведи сюда эту советскую военную угрозу, – нахмурился командир.
Я пошел по асфальтовой дорожке, чтобы у угла штаба, на тот случай, если ходоки побегут, их перехватить. Я зря переживал, бойцы не то что не побежали, они вообще не обратили на меня внимания.
– Куда идем, гвардейцы? – грозно спросил я, когда солдаты приблизились.
Гвардейцы покосились на меня и, не отвечая и не изменяя скорости погребальной процессии, продолжали движение, связанные единственной, видно, целью – «дойти!». Спиной чувствуя взгляд командира полка, я сделал свирепое лицо.
– Стоять! – рявкнул я.
На этот раз таджики остановились и даже немного повернулись ко мне. На полградуса.
– Что тибе? – без интереса спросил большой.
– Какой дивизион, куда идете? – вновь спросил я.
Бойцы посмотрели друг на друга, покурлыкали между собой, потом маленький ответил:
– Пилип пасляль за краска.
Мне не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что речь идет о прапорщике Пилипенко, старшине третьего дивизиона. Кулаки у него были одинаковых размеров с головой, а голова у него была обычная. Горлопан (старшина и должен быть такой) и легендарный пьяница Пилипенко был личностью известной как в полку, так и за его пределами.
– Пошли, ребята, к командиру полка, – сказал я.
Не успел я договорить, как таджики повернулись и молча продолжили свое движение «за краска». Я опешил от такой наглости.
В это время потерявший терпение командир подошел ко мне:
– Кто такие? Наши?
– Наши, товарищ подполковник, из третьего дивизиона. Прапорщик Пилипенко послал их на склад за краской!
– Ну-ка воины, идите сюда! – с металлом в голосе сказал командир.
Воины обернулись.
– Что тибе? – опять спросил большой. Видимо, его словарный запас русского языка пока ограничивался только этим словосочетанием.
– Я отменяю приказ прапорщика Пилипенко! – повысил голос побагровевший подполковник Савчишкин. – Идите к себе в расположение!
Не успел командир полка договорить последнюю фразу, как… сначала я даже не поверил своим ушам - раздался взрыв хохота. Таджики хохотали, били себя по коленям, утирали слезы. Отсмеявшись, таджики выразили сомнение, что кто-то в этом бренном мире может отменить приказ Пилипа вообще, а уж про командира полка и говорить нечего. Кроме того, они высказали убеждение, что если Пилип узнает, что кто-то пытался отменить его распоряжение, жизнь того человека повиснет на волоске. Впрочем, подумав, маленький таджик решил командира простить.
– Ладна, ни бойся, ни скажю иму.
Финал оказался не таким, как я ожидал. Командир не испепелил таджиков молниями, даже не приказал их отвести в штаб в качестве военнопленных. И вообще, потом с юмором рассказывал офицерам про это случай.
– Вызови-ка ко мне Терехова и Пилипенко, – многообещающе сказал командир. Майор Терехов был командиром третьего дивизиона.
– Не знаешь, зачем? – озабоченно спросил майор Терехов, когда я по телефону передал ему «приглашение» командира полка.
– Знаю, – ответил я и в нескольких словах рассказал ему о предшествующих звонку событиях.
Терехов коротко выругался и бросил трубку.
Через десять минут я, сидя в комнате дежурного, слышал командирский рев из его кабинета. Еще через десять минут Терехов и Пилипенко, как два сверхзвуковых истребителя, пролетели мимо дежурки и унеслись вдаль, опережая слова, в которых не было ни одного цензурного.
Дежурство между тем шло своим чередом, и подошло к самому приятному периоду, если на дежурстве вообще бывает что-либо приятное – к четырем часам отдыха дежурного по полку. С 9:00 до 13:00, не раздеваясь и не снимая снаряжения, как написано в уставе внутренней службы ВС СССР. Можно, правда, было снять сапоги.
 Из-за этого установления казалось некоторой насмешкой наличие в комнате отдыха дежурного постельного белья на кушетке. Причем из каких-то своих соображений начальник штаба подполковник Полещук требовал у начальника тыла полка подполковника Иваниско, чтобы постельное белье у дежурного всегда было свежим.
Вытащив подушку, я бросил ее поверх синего одеяла. После этого сдвинул кобуру с пистолетом на бок и улегся на спину. Некоторые офицеры, в том числе иногда и я, после бессонной ночи могли заснуть даже здесь. Хотя штаб полка, людской муравейник, был, наверное, последним на земле местом, годящимся для сна. Сегодня спать не спал, а, скорее, дремал. Видел какие-то обрывочные картины и слышал голоса из дежурки, поминутно спрашивающих дежурного и получающих стандартный ответ старшего лейтенанта Хохлова – я за него.
В половине первого, когда я видел, как наяву, что-то приятное, не связанное с дежурством, меня позвал голос Хохлова. А еще через 10 минут я, узнав у Хохлова, что командир и начальник штаба находятся в технической зоне, вышел из штаба и направился в сторону столовой. Ну-с, еще выдержать обед, вертелось в голове, и здравствуй, смена. Вдруг стал, как вкопанный.
В полк въезжала черная Волга. Сложив в уме дважды два, я пришел к выводу, что почетная обязанность встретить командующего выпала мне. Я обернулся в сторону штаба в надежде, что Хохлов в этот момент смотрит в окно и наблюдает прибытие командующего армией в прямом эфире. На всякий случай, я прижал руку к уху, мол, звони, ищи командира. Потом набрал воздуха в грудь, как перед прыжком с трамплина, и побежал через плац к КПП. Обладая Волгой, командующий имел преимущество в скорости, но он не стал заставлять меня бегать по такой жаре, а остановился на Т-образном перекрестке дороги и вышел из машины. Он уже бывал в нашем полку, поэтому я его узнал - генерал-лейтенант Вершков.
– Товарищ командующий, во время моего дежурства происшествий не случилось! – заорал я, подлетев к нему. – Командир полка находится в технической зоне. Дежурный по полку…
Вчера на инструктаже подполковник Полещук обмолвился, что командующий любит, когда к нему обращаются именно так - товарищ командующий. Понятно, генералов много, а командующий один.
– Чем занимается полк? – тихо спросил командующий. Впрочем, может и не тихо, а просто я слегка оглох от волнения.
– Полк занимается согласно распорядку дня.
- Это хорошо, - тем же тембром сказал командующий. – Водителя покормите.
Повернулся и пошел по направлению к технической зоне.
– Товарищ командующий, разрешите вас сопровождать?
– Нет. Я знаю дорогу. Занимайтесь, товарищ дежурный.
– Есть!
Я пришел в ужас от того, что командующий один пойдет по полку, но не будешь же возражать человеку, от которого во многом зависит твоя офицерская судьба. Кроме того, может командующий хочет хоть несколько минут побыть один и не слышать как позади пыхтит перепуганный старший лейтенант…
Я показал водителю Волги место на стоянке автомобилей и стремглав понесся в штаб. Хохлов, молодец, рандеву на Т-образном перекрестке не прошляпил и уже доложил командиру полка о прибытии командующего.
– Обзвони всех, начиная с автопарка (парк был по пути следования командующего), что командующий бродит по полку и убивает все, что шевелится! – сказал я. – А я на обед. Мне доверена задача планетарного масштаба – покормить водителя командующего.
– А ты почему командующего не сопровождаешь? – удивленно спросил Хохлов.
– Не маленький, сам дойдет.
Выйдя из штаба, я махнул рукой водителю командующего. Из машины вышел прапорщик, и мы зашагали к столовой. По дороге я пытался вытянуть из прапорщика «ценные сведения», вроде надолго ли пожаловали, какие планы и т. д. Но водитель то ли не знал ничего, то ли не желал «колоться», поэтому я передал его Воронину, предупредив, чтобы тоже не болтал лишнего. Впрочем, Воронин сам был матерым волком и виды видывал…
…Командующий пробыл в полку часа два, погулял с командиром полка по автопарку, потом зашел в казарму первого дивизиона. Первому дивизиону всегда везет. Казарма в четыре этажа, каждое подразделение занимало один этаж. Первый дивизион – первый этаж, второй дивизион – второй этаж, и так далее. Редко кто из больших чинов добирался до второго дивизиона.
В этот раз командующий, кажется, остался доволен. Во всяком случае, командир полка после его отъезда особо не зверствовал. Конечно, где-то генерал-лейтенант Вершков поводил его «мордой по батарее», как без этого. Это армия!..
…В 16:30 я с надеждой и нетерпением смотрел на плац, где старший лейтенант Гена Васин проводил развод заступающего наряда.
– Не могли проветрить? – упрекнул меня Васин, когда зашел в дежурку.
– Если ты пошире разуешь глаза, - проворчал я в ответ, - то сможешь заметить, что окно открыто настежь. И было в таком положении весь день…

Такое оно, дежурство по полку. Не всегда из него удавалось выбраться с неснятым скальпом. Описанное выше дежурство было обычным, ни легким, ни тяжелым…
Всякое было. Были подряд два наряда, с периодом времени в две недели, когда в мое дежурство гибли люди. Солдат в технической зоне полка погиб от удара стопорного кольца лопнувшего колеса КАМАЗа, а через две недели офицер нашего полка разбился на мотоцикле. Эти жуткие дежурства навсегда врезались в мою память.
Были дежурства, когда вообще ничего не происходило. Вернее, происходило, но так, как должно происходить, без нештатных ситуаций. Такие дежурства, понятно, забирают меньше сил, и после смены не чувствуешь себя вернувшимся с фронта.
А вообще военная служба – это занятие для сильных людей. Слабакам там не место.
12 марта 2015 года