Сингулярность любви

Сингулярность. Точка, где законы физики теряют силу, где бесконечность плотности и температуры стирают все известные константы. Жорж Леметр назвал её началом Вселенной — Большим Взрывом. Для меня же сингулярность стала метафорой того, что случилось со мной в тот дождливый четверг, когда в мою жизнь вошла Вера.   
Она появилась в университетской библиотеке, споря с библиотекарем о книге Льва Ландау. Капли дождя серебрились на её тёмных волосах. Я подслушал обрывки фраз: « … но сингулярность в квантовой теории поля…» — и не удержался. «Простите, — вмешался я, — но сингулярность — это не только физика. Это место, где величины теряют определённость. Как любовь». Она повернулась. Зелёные глаза, как у той «ангельской» героини из старого рассказа Дмитрия Эмилева , изучали меня без удивления. «Философствующий физик? Редкий вид», — усмехнулась. 

Вера изучала биоинформатику. Я — теорию струн. Наши миры соприкасались лишь в точке абстракции. Мы говорили о Леметре и Смолине, о Вселенной, сжимающейся обратно в сингулярность . Но чаще — о чём-то неуловимом. «Знаешь, — сказала она как-то, глядя на закат, — сингулярность в философии — это уникальность, спрятанная в обыденности. Как твои уравнения в чьей-то чашке кофе» . Её слова вибрировали во мне, как струны. 

Мы гуляли по Петроградской стороне, как герой повести Николая Старорусского . Старинные дома хранили шепот прошлого, а Вера смеялась: «Представляешь? Эти стены видели сингулярности чувств — взрывы, схлопывания, чёрные дыры разбитых сердец». Её рука в моей была тёплой и хрупкой. Но иногда я ловил в её взгляде лёд. Как та «вечно холодная гостья» из истории про Кончиту . «Я — как орхидея, — шутила она. — Цвету только при особых условиях». 

Всё изменилось весной. Она замкнулась, отдалилась. Мои попытки понять натыкались на стену: «Не ищи научных аналогий, Андрей. Иногда люди — просто точки в разных системах координат». Я вспоминал стихи Игоря Колымы: «Прильну к тебе — и кончится язык. Не будет жестов, слов…»
Но между нами повисла тишина, густая, как предгрозовая материя. 

Конец наступил внезапно. «Я уезжаю. В Цюрих», — сказала она, разглядывая мои книги. «Надолго?» — «Навсегда. Здесь… нет условий для цветения». Я молчал. Она взяла томик Кайтанова со стола: «Сингулярность не знает времени. Здесь живут прошлое, настоящее и будущее». «Прости. Мы опоздали». 

Она ушла. Я остался среди уравнений, где каждая переменная напоминала её. Сингулярность, о которой я читал у Фари, наступила : старый мир рассыпался, открыв новый ландшафт души. Я понял, что любовь — не взрыв, а коэволюция, как у пчёл и цветов . Два организма, меняющих друг друга, даже расставшись. 

Иногда ночью я открываю её фото. Та самая, где она в платье цвета магнолии. «Сингулярность прощает всё», — писал Сергей Кайтанов . Я прощаю. И благодарю. За точку отсчёта. За бесконечность, что длилась мгновение. 


Эпилог:
Сингулярность — не конец. 
Это — начало всех систем отсчёта, 
где боль измеряется световыми годами, 
а память становится тёмной материей, 
удерживающей разбегающиеся галактики чувств.