Найденная

Ветхий домик с закрытыми ставнями стоял на берегу реки. Через село прокатился фронт, но домик почему-то уцелел. Батюшку, жившего в нем, еще до войны угнали по этапу. Матушка его умерла от горя, сын погиб в боях под Смоленском… Домик осиротел.

Но фронт откатился назад. И ничейное жилье вновь созданный сельсовет отдал семье фронтовика - Прасковье Полежаевой  и пятерым ее малолеткам. Крыша у домика протекала, пол был земляной, все что можно было из него вынести - уже вынесли, но зато это было настоящее жилье, с печкой… а ведь многие ютились в землянках. Радости Прасковьи не было предела… только недолго. Порадовалась-порадовалась она, да и снова стала горе горькое мыкать .
Дети-то с голоду пухли, особенно самый младшенький, самый слабенький, самый любимый, последыш, кровиночка ненаглядная! Васенька все просил:
– Мамочка, пожарь картошки, хоть на водичке!

А какая ранней весной картошка, всю подъели давно.Только вот если найти ту мелочь, что с осени в земле осталась… Прасковья ходила на колхозное поле, коченеющими руками рылась в едва оттаявшей земле, только много ли найдешь, если еще в сентябре поле дважды перекапывали в поисках пропущенных клубней? Однако кой-что находилось… но что это была за картошка! Сморщенная, склизкая, ее приходилось заливать водой, вода становилась вонючей до невыносимости, но зато через сутки из-под слоя гнили высвобождались твердые сердцевинки, и Прасковья пекла из них лепешки.

…Как-то раз полезла Прасковья на чердак - вдруг хоть там что-то годное сохранилось? Ветхая лесенка чуть не подломилась под ногами, но женщина все равно не остановилась, только детей шугнула, чтобы не потянулись следом .
Ничего полезного на чердаке не было, только посреди горы всякого хлама, который годился разве что на растопку, обнаружился рассохшийся сундучок, а в сундучке - сверток. Прасковья развернула старый мешок, под ним оказалось ветхое, но чистое, вышитое красными пасхальными петушками полотенце… и из-под полотенца на нее вдруг остро и молодо глянули глаза Богородицы Казанской. Как будто в родном селе, где на летнюю Казанскую был престол! И мать их с Федором на свадьбу благословляла тоже Казанским образом… Сколько уж раз пожалела Паша, что не взяла с собой ту икону, уходя из родного села, да тогда со страху за детей все у нее в голове смешалось - сразу не догадалась, а потом поздно было. 
Прасковья вдруг подумала, что наверное, какой-то круг в ее жизни замкнулся, и она вновь попала под покров Пречистой…

Бережно поставив драгоценную находку на крышку сундука, женщина стала рыться дальше, но ничего там путного не было, так, тряпье негодное…  вдруг на самом дне, в углу, рука наткнулась на что-то твердое, ухватила - тяжело, камень что ли? Да, по форме на булыжник похоже, только зачем его в мешочек спрятали? Прасковья дернула завязки, завязки оторвались… внутри мешочка и вправду был камень, странный какой-то, бело-серый. Прасковья повертела его в руках, понюхала зачем-то (камень ничем не пах), потом вдруг лизнула. Это была соль, отсыревшая и спекшаяся в монолит. Да это же все равно что найти золотой слиток! Соль продавали чайными ложечками, а тут… тут больше килограмма!

– Царица Небесная Всемилостивая! - вскрикнула Прасковья, быстро и мелко крестясь, из глаз ее полились слезы. Снизу тут же испуганно загалдели дети.

– Тихо, тихо, деточки, все хорошо, сейчас спущусь!.. Теперь уже все будет хорошо, - прошептала она сама себе.

…Соль осторожно скоблили единственным ножом, стараясь не потерять ни крошки. Потом мать ходила по соседним деревням, меняла соль на продукты, иногда даже какую-то одежку приносила   
Так март и перемыкались. Васятка поздоровел. Дети ходили в школу. А в середине апреля, в пасмурный и теплый денек, вернулся Федор.
Прасковья стирала во дворе, когда примчался соседский шестилетний Мишка, крича во всю глотку и подпрыгивая от нетерпения:
– Теть-Паш, там какой-то дядька тебя ищет, говорит, что твой муж, бежи скорее!
– Цыц ты, баловник, чего удумал, нашел, чем шутить, - сердито ответила Прасковья, продолжая стирать.
– Ну теть-Паш, ну скорее же!

Женщина посмотрела на него повнимательнее, вдруг поверила, ахнула, бросила недостиранное белье обратно в корыто, бестолково заметалась по двору, снимая фартук и пытаясь найти платок, который был в доме, махнула рукой, да так и побежала простоволосая.

Федор тяжело поднимался в горку, опираясь на костыль. Весь он как-то ссохся, будто даже ростом стал ниже.  Вместо левой ноги у него был деревянный протез, то и дело соскальзывающий по камням. Бледное лицо изрезали глубокие морщины, неровно постриженные полуседые волосы торчали клочками, и был он будто весь пылью присыпанный. Прасковья всплеснула руками, припала к его груди и завыла в голос. Федор неловко гладил ее по спине и растерянно  говорил:

– Ну полно, Паша, ну что ты, это ничего, что без ноги, зато руки целы, я сапожному ремеслу обучился, не пропадем, и детей подымем… и тебе полушубок справим, помнишь, какой ты хотела…
– Да что ж ты такое говоришь-то...  да какой полушубок, Феденька!? Я ведь похоронку на тебя получи-ила!

 Снизу, из центра села, примчались дети, им тоже в школе кто-то поспешил новость сказать, облепили отца со всех сторон, кричали, смеялись, плакали, а он суетливо перекладывал свободную от костыля руку с одной белобрысой головенки на другую, словно пересчитывал, все ли здесь, все ли целы, и сбивчиво рассказывал, как разорвался снаряд рядом с ним, как землей засыпало, как нашли его через сутки едва живого, как одну ногу сразу отняли, а вторую по кускам собирали, как увезли в госпиталь, в самый глубокий тыл, аж за Урал, как лечили-лечили-лечили почитай целый год, как писал он им письма, а ответа не было, как насилу выпросился из госпиталя, как еле-еле добрался до их деревни Максимовки, а деревни нет, вовсе нет… Как от горя хотел руки на себя наложить, но подумал что нельзя - а то ведь получится, что Гитлер все же победил... Как добрые люди рассказали, что Прасковья с другими беженцами ушла, а деревню фрицы уже потом сожгли… Как искал он их, сколько он писем по разным инстанциям разослал, как ответ пришел из здешнего райцентра, как добирался на попутках…
Рассказывал, а по щекам текли мелкие слезы, и исчезали в глубоких морщинах.

Вдоль улицы, опершись на плетни, молча стояли другие женщины, так и не дождавшиеся своих мужчин, и вытирали глаза концами платков.

А в мае была Победа!.. Жизнь потихоньку стала налаживаться. 1945 год оказался на диво урожайный. Картошки накопали столько, что ещё и на продажу осталось. На вырученные деньги ветхий домик отремонтировали, заново перекрыли крышу и даже смогли купить козу.

Найденную икону Прасковья  повесила в красный угол, украсила ее вышитым рушником и никогда не прятала, как ни ругали ее на собраниях в сельсовете за политическую несознательность, отсталость и религиозное мракобесие.

5 августа 2025