Брат во тьме

Их называли «зеркальными». Одно лицо на двоих, одно дыхание, одно детство. Но души были разными — даже ребёнок это понимал.

Макс помнил, как в три года он впервые испугался брата. Алекс сидел в углу комнаты, тихо раскачиваясь и шепча себе под нос, будто молился. Но не Богу. Его глаза были широко открыты, как у куклы, и смотрели куда-то сквозь стену.

— Ты с кем говоришь? — спросил тогда Макс.

Алекс поднял голову. Его зрачки были расширены — как у тех, кто видел то, чего не существует.

— С тем, кто живёт с нами, — ответил он. — Он тоже наш брат. Просто ты его не видишь.

После этого Макс стал спать при свете. А в доме появился запах плесени, который не выводился никакими средствами.

Их мать была странной женщиной. Не злобной — скорее усталой. Она боялась Алекса, но не признавалась в этом. Только иногда смотрела на него слишком долго, слишком внимательно. Отец был груб. Он бил, когда пил, и пил, когда не мог смотреть в глаза сыновьям. Особенно — в глаза Алексу. В доме царила тишина. Такая, в которой даже тикание часов звучало как выстрел. Макс научился молчать. А Алекс — слушать. Слишком внимательно.

Когда им исполнилось семь, начались сны. Одни и те же. В одну и ту же ночь. Тень за дверью. Шаги в подвале. Голос, звенящий в голове, как тонкий писк:

— Открой мне. Мы же одно целое.

Макс просыпался в мокрой постели. Алекс — с царапинами на руках. Он не объяснял, только однажды шепнул:

— Если я когда-нибудь уйду… не зови меня обратно. Даже если соскучишься.

Макс тогда не понял. Но запомнил.

Разлука произошла внезапно. Печальный инцидент, о котором мало кто говорил, поставил точку в жизни родителей близнецов. В тот же день исчез соседский мальчик. Органы опеки приняли решение: Макса забрали в приёмную семью, далеко от деревни. Алекса — в другое учреждение.

— Вам повезло, — сказали соцработники. — Вы будете жить своей жизнью. Без этого груза.

Но груз остался внутри.

Макс рос с постоянным ощущением, что кто-то стоит за его спиной. Не буквально — но рядом. Внутри. Он не знал, где брат. Не хотел знать. Но иногда, в полной тишине, чувствовал, будто чьи-то глаза снова смотрят сквозь него. И слышал:

— Ты ведь всё ещё мой брат, да? Ты не забыл меня.

Он не любил тишину. Она не была для него покоем — она была напоминанием. Когда становилось слишком тихо, начинал звенеть воздух. Пульс учащался. В ушах всплывал шорох. А потом — голос. Его голос. Тот, который он должен был забыть.

Воспоминания возвращались неохотно. Обрывками. С перекошенными углами. Как испуганные звери. Но особенно — ночью, особенно в одиночестве — они поднимались на поверхность. И с каждым разом становились яснее.

Он помнил запах сырого дерева. Комната на чердаке, где они с Алексом прятались. Не играли. Не смеялись. Прятались.

Они сидели там, когда отец кричал внизу. Когда мать падала в забытьё, с таблетками во рту. Там было темно даже днём. И от этого Алекс становился спокойнее.

— Здесь он нас не найдёт, — говорил брат, указывая в пустоту.
— Кто?
— Он. Брат по ту сторону.

Макс тогда смеялся. Думал: фантазии. Но с каждым днём та «фантазия» становилась ощутимее. Он тоже начал чувствовать — воздух сгущался, когда Алекс разговаривал с пустотой.

Однажды он проснулся на полу чердака. Губы — изодраны, как будто он сам себя грыз. А Алекс сидел рядом. Спокойный.

— Он вошёл в тебя, — сказал он. — На немного. Посмотреть, каково это — быть тобой.

Макс часто убеждал себя: это игры. Детская травма. Воображение. Но однажды исчезла старая кошка.

Три дня её не было. А потом он нашёл её в подвале. Тело — вывернутое, как ткань. Глаза — выдавлены. На стене — странные символы, словно царапанные ногтями. Рядом — Алекс.

— Я не делал этого, — сказал он. — Это он. Через меня.

Макс поверил. Ужаснулся — не тому, что кошка мертва. А тому, что Алекс, кажется, не лжёт.

Груз — это не вина. И не страх. Это знание. Знание, что то, что жило внутри брата… однажды посмотрело на тебя. И ему понравилось.

Макс просыпался до будильника. Всегда. Он не доверял технике — она создавала иллюзию контроля, а контроль — ложен. Он просыпался сам, в одно и то же время, за несколько секунд до сигнала. Будильник начинал пищать, когда он уже сидел на кровати, рассматривая собственные руки, будто проверяя: всё ли с ними так? Не изменились ли за ночь?

Семь утра. Стакан воды. Холодный душ. Лёгкий завтрак. День как копия предыдущего.

Он работал бухгалтером в офисе с белыми стенами и серыми лицами. Никто не знал о нём ничего, кроме имени и стажа. Это было удобно. В такие дни он почти верил, что живёт обычной жизнью.

Но иногда… Иногда в зеркале он ловил не своё выражение. Как будто кто-то внутри него слегка приподнимал бровь. Склонял голову вбок. Смотрел — насмешливо.

Прошло двадцать лет с момента, когда их разлучили. Ему было тридцать два. Он не искал Алекса. Не гуглил. Не проверял списки пациентов. Не хотел знать. Он жил по главному правилу: не произносить его имя. Если и вспоминать — то как о ком-то мёртвом.

Но в ту пятницу всё пошло не так…

Макс стоял у автомата с кофе, когда случайно услышал разговор двух коллег:

— …тот самый. Убийца. Алекс Рэйн…

Сначала он не придал значения — имя было распространённым, а Макс давно приучил себя блокировать любые совпадения.

— Его прозвали "Осколочный". Оставлял разбитые зеркала у тел. Как будто смотрел, как умирает отражение…

Кофе пролился на ладонь. Макс даже не почувствовал боли. Пальцы задрожали. Он медленно обернулся. На экране в холле новостного выпуска показали лицо. Чуть взрослее. Худее. Но это был он. Алекс.

Он вышел на улицу. Прямо в рубашке, с кофе в руке. Шёл, не разбирая дороги, пока не оказался на аллее за зданием. Тени. Тишина. Старая знакомая. Та самая, в которой начиналась тьма.

Он сел на скамейку, обхватив голову руками.

— Он ведь в изоляции… — пытался он убедить себя. — Не может добраться до меня. Это другой Алекс. Просто совпадение…

Но в груди уже пульсировал знакомый холод. Тот самый, что он чувствовал в детстве, просыпаясь среди ночи, зная: Алекс не спит.

А потом — голос. Не снаружи. Внутри.

— Брат.

Только одно слово. И тьма внутри пошевелилась.

Макс отпросился и направился домой. Принял ледяной душ. Встал перед зеркалом в ванной.

— Просто стресс, — сказал он себе. Он не помнил, как добрался до квартиры. Ни метро. Ни подъезд. Ни того, как снял одежду. Только ожог от кофе — розовая вздутая кожа на руке. В остальном — он выглядел нормально.

— Это не может быть реальностью. Наверное, мозг поднял старый страх…

Он рассмеялся. Коротко, глухо. Но отражение остановило его.

Что-то в лице было не так. Незаметно, почти микроскопически — но не его. Угол рта — чуть выше. Взгляд — спокойный. Слишком спокойный. Как у Алекса. Он выключил свет.

Ночью ему приснился сон: он стоял в незнакомой квартире. Телевизор без звука. Ковры на стенах. Запах железа и мокрой шерсти. Тело двигалось само. Он наблюдал за девушкой, сидящей на диване. Она смеялась, говорила по телефону. И вдруг… повернулась прямо к нему.

Сон оборвался.

Макс проснулся с криком. Руки дрожали. В горле першило. Вкус железа на языке — кровь. Но во рту не было ни пореза, ни следа. Только гул в ушах и ужасное чувство:

— Это был не просто сон…

Он начал вести дневник. Записывал всё: сны, ощущения, мелочи. Хотел проверить себя. Убедиться, что он ещё он.

Второй сон пришёл через два дня. Он снова был не собой. Чувствовал руки, в которых был нож. Тяжёлый. Холодный. Девушка — другая, темноволосая. Его сознание кричало: «Остановись!», но тело продолжало двигаться.

Он больше не спал. Начал пить. Чтобы приглушить то, что просыпалось внутри. Оно не вселялось. Оно пробуждалось…

Он пошёл к психиатру. Молодая женщина. Улыбчивая.

Он рассказал немного. Без подробностей.

— Похоже на диссоциацию, — сказала она. — Может быть связано с посттравматическим расстройством. Мы знаем, вы пережили...

— Близнец, — перебил Макс. — Мы были разлучены. А теперь я… как будто вижу то, что он делает.

Она записала что-то. Макс впервые назвал имя вслух:

— Алекс. Вы слышали?

— Да. Маньяк. «Осколочный». Его лицо было везде…

— Это он. Мой брат. — Пауза. — Но хуже другое. Он теперь… внутри меня. Он смотрит моими глазами. И ему нравится.

Утро пахло металлом. Сыростью. Как в подвале. Макс не помнил, как заснул. Только то, что проснулся в одежде. Грязная обувь. Порез на руке. Чернота под ногтями.

— Ты снова не знаешь, где ты был...

Новости вспыхнули: «Тело найдено. Повторяет почерк "Осколочного".»

Он не читал. Просто смотрел на фото места. Панельный дом. Седьмой подъезд. Жёлтая штора. Он знал, как там пахнет. Знал путь на ощупь. Он мог бы пройти с закрытыми глазами до квартиры, где лежало тело.

Но в полицию он не пошёл.

Потому что не знал — был ли там на самом деле… или только во сне.

В тот же вечер Макс попытался всё записать. Каждую деталь сна. Но рука дрожала, а мысли скользили, как будто внутри кто-то пытался стереть их сразу после появления.

«Девушка — темноволосая. Телефон — в руке. Я стою за её спиной. Она оборачивается — и… дальше пустота. Никакой крови. Только зеркало. Маленькое. Разбитое. И в отражении — не я. Или я, но… другой. Улыбающийся.»

Он поднялся. Пошёл в душ. Горячая вода обжигала руки, но казалась холодной. В зеркале, запотевшем от пара, проявилось слово:

" Вижу. "

Он вытер его ладонью — ничего. Только пар. Но этого хватило. Он больше не был уверен, где заканчивается он сам.

На следующее утро сон снова повторился. Но теперь он был дома. В своей квартире. Смотрел в зеркало. Отражение не повторяло движения.

Он моргнул — а оно нет.

Он отступил назад — а оно наклонило голову вбок. Так, как всегда делал Алекс. Не слушая звуков, а мысли. Словно слышал сквозь череп.

— Ты ведь знаешь, кто из нас кто, — произнесло отражение.

— Нет… — прошептал Макс. — Я не хочу знать.

— Уже поздно. Мы слишком долго были одним телом. Ты просто вытеснил меня. А я ждал. Терпеливо. — Оно улыбнулось. — А теперь, брат… пора вспомнить.

Макс проснулся с криком. Всё тело в поту. Рядом — разбитое карманное зеркальце. Он не носил его. Не знал, откуда оно.

Позже он снова посмотрел новости. Имя девушки: Алина Ричардс. Он машинально вбил его в поиск своего телефона. И… оно высветилось.

Был чат. История сообщений. Фотография. Она улыбается на фоне окна. С той самой жёлтой шторой. Он мог бы соврать себе: Алекс использовал его телефон. Алекс следил. Алекс жив. Но глубоко внутри он знал:

Не осталось никого, кроме него.

— Кто тогда убил Алину? — Вопрос оставался без ответа. Или же… ответ был один. Но он не хотел его признавать.

Макс сел в такси. Молча. Машина казалась гробом на колёсах. Водитель не задавал вопросов. Это было странно. Обычно спрашивали: «Вы в порядке?» — особенно, глядя на такого, как он. Взгляд острый. Пальцы вцепились в сиденье.

Клиника стояла на холме. Белая, стерильная. Слишком чистая. Как место, где грязь прячут под глянцем. Он подошёл к стойке. Женщина за стеклом даже не подняла глаз.

— Макс Рэйн. Я хочу увидеть пациента. Алекс Рэйн.

— Фамилия?

— Рэйн. Он мой брат.

Женщина посмотрела. Долго. Словно что-то уже поняла. Или почувствовала.

— Подождите, — сказала она и ушла.

На стене рядом — старое зеркало. В нём он не узнал себя. Тени под глазами. Челюсть сжата. Глаза… чуть другие. За спиной раздался голос:

— Вы к Алексу?

Мужчина в белом халате.

— Я доктор Клейн. Вёл его дело. Пойдёмте со мной.

Коридоры были мёртво-тихими. Только шаги. И странный звук где-то вдалеке — будто кто-то скребётся по полу.

— Он говорил обо мне? — спросил Макс.

— Иногда. В основном — молчал. Смотрел в стену. Смеялся.

— Он признавал убийства?

— Никогда. Но у него было… что-то. Странное. Как будто он… пускал кого-то через себя. Бывали дни, когда менялось всё: выражение лица, голос, даже почерк.

Макс напрягся.

— Он называл это… «отражением». Альтер-эго. Однажды написал: «Брат не уйдёт. Он — я. Просто позже.»

Макс почувствовал, как внутри что-то проваливается. Холод. Пустота.

Они подошли к палате. Макс остановился.

— Он там?

Доктор посмотрел на него.

— Вы не знали?.. Алекс умер. Две недели назад. Сердечный приступ.

Макс замер.

— Этого… не может быть…

— Мы пытались связаться с родными. Данных не было. Хотите запись с камеры?

Он молча кивнул.

На видео Алекс сидит на кровати. Молчит. Потом ложится. Судорожный вздох. Тело выгибается. И замирает. Он уходит — тихо. Без слов. Без крови.

Макс отступил от экрана. Доктор положил руку на его плечо.

— У него было чувство, что он проводник. Голова как… дверь. Он говорил: «Иногда я слышу, как кто-то стучит. А иногда — как кто-то выходит.»

Макс смотрел в окно. И понял: в отражении кто-то моргнул не в тот момент.

Алекс мёртв. Но дверь осталась открытой.

Макс вернулся домой в полубреду. Улица казалась бесконечной. Машины — беззвучными. Люди — тенями. Всё происходящее отдалилось, как будто он смотрел на свою жизнь сквозь стекло, запотевшее изнутри.

Он не помнил, как открыл дверь. Как прошёл по квартире. Как оказался в кухне. Он просто стоял. И чувствовал запах.

Металл. Мокрая ткань. Тепло, которое не должно было быть в пустой комнате. Он не понимал, откуда идёт запах, но он был здесь. В воздухе, на коже. Как отпечаток.

Он медленно прошёл в ванную. Открыл шкаф под раковиной.

Там был пакет.

Чёрный, плотный, как из мясной лавки. Пальцы дрожали, но двигались сами. Он разорвал узел. Внутри — волосы. Тёмные, спутанные, прилипшие к чему-то влажному. Пропитаны кровью.

И среди них — нечто белое.

Макс пошарил рукой. Нащупал. Вынул.

Женская челюсть. С обрывком щеки. Губами. И серёжкой — серебряной, с маленьким голубым камнем. Он знал её. Он видел её. Во сне. На той девушке.

Он упал. Хрипло вдохнул. Захлебнулся криком, который не вырвался наружу. Только глухой стон. Он ползком добрался до ванной. Включил воду. И тогда… зеркало отразило не его.

Там стоял Алекс.

Он не повторял движений. Стоял спокойно. Смотрел. Улыбался — лукаво, почти сонно, как будто только что проснулся.

— Ты всё ещё думаешь, что мы разные? — спросил он. — Ты просто был оболочкой. Я — суть. Суть, которую ты хоронил. Но ты меня освободил.

Макс замотал головой:

— Нет… Нет! Ты умер. Я…

— Я никогда не был жив. Я просто был внутри. Ждал. И вот — теперь ты я.

Он наклонился ближе. Голос зазвенел внутри черепа, а не в ушах:

— И теперь, брат, мы целы.

Макс взревел и ударил зеркало кулаком. Оно рассыпалось. Стекло посыпалось на пол. Но отражение не исчезло. Оно осталось — в каждом осколке. Сотни глаз. Сотни улыбок. Он начал смеяться. Сначала глухо. Потом громче. Безумнее. Смех шёл из груди, из живота, из самой тьмы, что больше не спала.

Он стоял посреди ванной. Губы его дрожали, а слова звучали, будто он говорил не сам с собой — а с кем-то невидимым рядом:

— Ты не возьмёшь меня снова! Это МОЯ жизнь!

И в ответ — шёпот, холодный, как воздух в могиле:

— Но я здесь. Я всегда был. Ты — мой.

Он закрыл уши. Сжал голову руками. В этот момент в дверь постучали. Сначала — мягко. Потом — сильнее. Потом — удар.

Полиция? Соседи? Голоса? Он не шевелился. Стоял в кухне, в крови, с разбитым кулаком. Чёрный пакет рядом. И шёпот в голове:

— Скажи мне. Кто ты, Макс? Или ты хочешь, чтобы я сказал за тебя?

Дверь выломали. В комнату ввалились люди в форме. Крики. Приказы. Наручники. Но в отражении шкафа он снова увидел лицо. И оно улыбалось.

Макс будто потух. Его взгляд стал пустым. На мгновение в нём мелькнула другая сущность. Холодная. Спокойная. Он не сопротивлялся. Просто поднял руки. И всё стихло.

В деле написали: «Психотическое расстройство на фоне тяжёлой травмы. Сознательное отрицание совершённых преступлений. Самостоятельно вызвал полицию, не осознавая содеянного.»

Но в одной из фотографий, сделанных судмедэкспертом, была странная деталь. На стене, рядом с зеркалом, где больше не было стекла, осталась тень. Отражение — без отражаемого. Склонившее голову. Смотревшее прямо в камеру. Алекс? Макс? Или кто-то третий?

Ты не знаешь, кто стоял за зеркалом. Ты не знаешь, кто смотрел из него. Ты просто знаешь, что теперь... оно смотрит на тебя.

Психиатрическая клиника. Стены выкрашены в бежевый, безликий цвет. Свет слишком белый, слишком равномерный. Пахнет хлоркой и успокоителями.

Макс сидел на койке. Руки — в бинтах. Он не спрашивал, кто их перевязал. Не спрашивал, как сюда попал. Он знал. Всё шло по кругу.

В голове — тишина. Но тишина тревожная, как перед бурей. Будто кто-то просто... замолчал. Прислушивается. Притаился.

Доктор Клейн сидел напротив. Блокнот в руках. Записей не делал. Просто смотрел. Долго. Слишком пристально.

— Макс, вы в порядке? — наконец спросил он.

Макс приподнял голову. Глаза красные от недосыпа. Зрачки чуть расширены. Он медленно произнёс:

— Я не знаю, кто я.

— Вы Макс Рэйн. Вы в безопасности. С вами работают специалисты. Мы поможем вам восстановиться.

Макс кивнул.

— А если... я не хочу восстановиться? — тихо спросил он. — А если я боюсь, кем я был до этого?

Клейн выдержал паузу.

— Тогда мы поможем вам стать кем-то новым. Чистым. Без прошлого.

Макс усмехнулся.

— Без прошлого... А если прошлое не отпускает? Если оно внутри?

Клейн наклонился ближе.

— Тогда вы должны перестать бояться. И назвать его. Назвать то, что живёт внутри.

Макс замолчал. Потом поднял глаза.

— Я боюсь, что если назову его — он вернётся. Я боюсь, что... он и есть я. Что всё это время я просто прятался за чужим именем.

Клейн записал что-то. Макс продолжал:

— А может, я просто зеркало. Он смотрел на меня изнутри. А теперь я — пустой. Только стекло. И он уже снаружи. Уже здесь.

Врач сжал губы, закрывая блокнот.

— Макс, вы перенесли тяжёлую травму. Мы начнём с медикаментов. Потом — терапия. Ничего не происходит мгновенно. Но главное — вы не один.

Макс хрипло засмеялся:

— Да, это правда. Я никогда не был один.

Он поднялся. Подошёл к окну. Смотрел наружу, на серое небо, словно и оно было покрыто пылью. За стеклом — своё отражение. Чуть смазанное.

Он провёл пальцем по стеклу.

— Он умер, да? — спросил он, не оборачиваясь. — Алекс. В больнице. Сердце.

— Да.

— Тогда почему я чувствую, что он не ушёл? Почему я чувствую его... ближе, чем раньше?

Доктор подошёл ближе.

— Потому что вы — не только его брат. Вы — его свидетель. Единственный, кто знает правду. Кто может рассказать её. Или... замолчать навсегда.

Макс обернулся.

— А если я не знаю правды? Что если её вообще нет? Только тени и осколки? Только шепот, повторяющий: «Мы — одно»?

Доктор не ответил. Только молча кивнул, как будто принял решение.

Он направился к выходу и, уже на пороге, сказал:

— Завтра у вас будет сессия с новым специалистом. Она работает с потерей идентичности. Попробуем новый подход. Вы согласны?

Макс кивнул.

Дверь закрылась. Одиночество вернулось.

Он снова подошёл к зеркалу. Провёл ладонью по стеклу. В отражении — только он. Только Макс.

Но когда он моргнул, в глубине глаз мелькнуло что-то иное. Едва уловимое. Глубокое, как бездна. Голодное.

Он тихо прошептал:

— Алекс…?

Ответа не последовало. Но где-то внутри — что-то улыбнулось.

Макс проснулся от холода. Он лежал под одеялом, но внутренний озноб исходил не от температуры. А изнутри. Из глубины.

Он долго смотрел в потолок. Без мыслей. Только с ощущением, будто внутри него что-то ждет. Затаилось. Выжидает подходящий момент.

Дверь палаты отворилась. Мягко, бесшумно.

— Доброе утро, — сказала женщина. Молодая. В очках, с блокнотом в руках. Улыбка — мягкая, но не фальшивая.

— Я доктор Ливингстон. Сегодня мы с вами познакомимся поближе, хорошо?

Макс кивнул. Он уже не сопротивлялся. Просто шёл по течению, как будто всё это уже происходило раньше.

Они сидели друг напротив друга. За окном — серый свет. Будто солнце тоже боялось заглянуть сюда.

— Расскажите, что вы помните о себе, — мягко начала она.

Он замолчал. Долго. Потом сказал:

— Я — зеркало. Я думал, что был человеком, но теперь понимаю: я отражал то, что было в нём. Или оно — было во мне. Мы просто менялись местами. Кто-то из нас притворялся, что живёт, а второй — смотрел.

Врач записала что-то.

— Алекс... — продолжил он. — Он умер. Это правда. Но когда умер он, я остался. Но стал… другим.

— Другим — как?

— Не знаю. Не сразу. Просто… будто часть его мыслила через меня. Как будто мои руки — уже не мои. Мой смех — не мой. И сны, и память. Всё напоминало его. Но не полностью.

— Вы боитесь потерять себя?

— А если я уже потерял?

Он снова посмотрел в окно. Молча. А потом произнёс:

— Знаете, кто больше всех боится зеркал? Те, кто боятся увидеть в них не себя. Те, кто знают, что внутри — не просто отражение.

Доктор Ливингстон не отвечала. Но в её глазах мелькнуло что-то — не страх, нет. Интерес.

— Вы верите, что внутри вас может жить кто-то ещё?

Макс закрыл глаза.

— А разве это не случается с каждым из нас? Просто у кого-то — голос мамы, у кого-то — тень прошлого. А у меня — брат. И он... не ушёл.

— Но он умер. Его тело. Его сознание. — Она наклонилась ближе. — Он — лишь воспоминание. Ваша травма.

Макс открыл глаза.

— Воспоминание, которое умеет открывать двери. Даже после смерти.

Они замолчали. Минуту. Две.

И вдруг Макс наклонился вперёд:

— А вы… видели когда-нибудь себя во сне?

Доктор Ливингстон нахмурилась.

— Что вы имеете в виду?

— Не просто себя — а версию, которая не повторяет движения. Не дублирует мимику. Не моргает, когда вы моргаете. Просто стоит и смотрит. Смотрит, как будто ждёт, когда вы отойдёте от зеркала… и оно выйдет на свет.

Он снова улыбнулся. Тихо. Пусто.

— Эта сессия окончена, — сказала врач, вставая. — Мы продолжим завтра.

Макс не удержал её. Только прошептал:

— Не подходите к зеркалам в темноте. Особенно если там кто-то улыбается.

Ночь опустилась на клинику быстро. Свет выключили в десять, как всегда. Тишина — полная, вязкая, стерильная.

Макс сидел в темноте, глядя в окно. Отражение — не его. Оно чуть отставало на доли секунды. Он знал.

Он встал. Подошёл к зеркалу. Внимательно посмотрел в него. Тишина гудела в ушах.

— Всё, брат. — тихо сказал он. — Пора закончить. Пора закрыть дверь.

В отражении лицо дёрнулось. Сначала почти незаметно. Потом — явнее. Оно не повторяло движения. Оно... дышало само.

— Я не боюсь тебя больше. Я знаю, кто ты. Ты — моя боль. Мой страх. Моя тень. Но ты — не я.

И он ударил.

Рукой. Изо всей силы. Стекло треснуло. Распалось. Тысячи осколков. И в каждом — фрагмент лица. То ли его. То ли не его.

Снаружи прибежали сотрудники. Отключили свет. Увели его. Перевязали руки. Укололи. А зеркало...

Осколки убрали. Но одна санитарка — совсем молоденькая — порезала палец. Кровь капнула на осколок. И в тот момент... ей показалось, что отражение моргнуло. Она отшатнулась. Сморгнула. Но в памяти остался шёпот:

«Теперь ты…»

Макс больше не говорил. Ни с кем. Он сидел у окна. Каждый день. Глядел в стекло. И когда в нём снова начали двигаться губы, он лишь кивал. Молча. С улыбкой.

Он принял это.

Ведь брат во тьме никогда не уходит. Он просто ждёт. Тихо. Внутри тебя. В отражении.