Сельская страда

Обычно учебный год начинается везде в начале сентября…
Но не у нас… В нашем учебном заведении сентябрь – начало сельхозработ… Потому как полей вокруг нашего южного города множество…Картофель, лук, свёкла, арбузы (о, наши южные знаменитые арбузы!), виноград - и помидоры. Конечно, помидоры!
Поэтому учебный год мы начинали красиво, торжественно, с концертом и обязательным студенческим «капустником», составляли расписание групповых и индивидуальных занятий – это музыкальное учебное заведение. И там обязательны индивидуальные занятия по множеству предметов… А через недельку нас торжественно вывозили в один из колхозов – помогать убирать несметный урожай…
Нет, первокурсников никто не трогал - они остаются, чтобы адаптироваться к новому учебному расписанию, познакомиться с новыми педагогами, и вообще – попытаться понять, а что оно к чему здесь…
«В бой» отправляются 2-е, 3-и и 4-е курсы. В мою бригаду попали пианисты, духовики и хормейстера…
Привезли нас в колхоз-миллионер, и председатель его внятно объяснил нам нашу задачу: каждый день выполнять «норму». И нам-таки достались эти самые помидоры…
Студентов привозили в поле, расставляли по рядам, коим конца-края не было видно. У края поля были сброшены деревянные ящики – наша тара для работы – и рабочий день начинался…
Первые пару дней было трудно, ребята уставали с непривычки, жаловались… А потом ничего, втянулись – и работали весело и споро…
Тару нам подвозил на телеге плюгавенький старикашка по имени Семёныч. Но местные называли его «Самогоныч» - и недаром. Сгрузив ящики на землю, он шёл к ближайшей копне сена, доставал из кармана брюк бутыль устрашающих размеров, наполненную подозрительно вида мутной жидкостью, смачно прикладывался к ней, долго и громко булькая -  и отрубался. Надолго.
Но тара кончалась, и нужны были новые ящики – не работать же впустую…И тогда я храбро шли к Самогонычу в попытке пробудить его от чуть ли не летаргического сна… Всё напрасно. Он меня не слышал.
И тогда меня осенило. В моём далёком детстве был со мной любопытный эпизод, который вспоминался со смехом…
Мне было года 4, жили мы тогда в большом бабушкином доме, и усадьба была просто огромная по нынешним меркам… Как-то после дождя, гуляя по саду, я увидела, что по улице, за забором, ползёт телега, гружёная, судя по всему, тяжело. И бедная лошадка никак не могла втащить эту телегу на пригорок – как раз возле нашего колодца. Земля была мокрой, копыта разъезжались – и телега всё время соскальзывала назад. Мужик, сидевший на телеге, стал стегать лошадку вожжами. И мне больше всего хотелось в этот момент взять большую палку и просто убить его… Но я понимала, что мне не справиться, и со слезами на глазах смотрела на эту душераздирающую картину…
В этот момент мужик спрыгнул с телеги, подбежал поближе к лошадке и ещё сильнее стал бить ее по спине вожжами. При этом он кричал громко и долго что-то на незнакомом мне иностранном языке…
Слух у меня был отличный, память прекрасная – и я невольно запомнила весь этот непонятный мне монолог…
К моей маме часто приходили её коллеги – педагоги местной школы. И я всегда – по традиции – взобравшись на табуреточку, радовала их то песенкой, то стишком…
И вот как раз на следующий день у мамы снова собрались гости. Я, в предвкушении того, как здорово я их смогу удивить сегодня, взгромоздившись на свой «концертный» стульчик, внятно, громко и выразительно выдала «на гора» весь этот монолог на незнакомом мне языке…
Эффект и в самом деле был поразительный! Папа, насколько я помню, просто сполз со своего стула на пол, лицо мамы покрылось красными пятнами – и она поспешила увести меня на кухню, к бабушке, которая почему-то громко смеялась…
Это «выступление» мне потом долго вспоминали и родители, и мамины коллеги…
Так вот, в моём сегодня, довольно далеко отстоявшем от того незабываемого моего «стихотворения», я решила: была-не была! Я повернулась к студентам, сказала: «Ребятки, все дружно закрыли уши!» - и наклонившись над Самогонычем, снова столь же громко и внятно, даже на повышенных тонах, начала декламировать ТОТ свой Монолог…
Хватило половины. Наш поставщик тары сел, лучезарно улыбнулся мне щербатым ртом, поднял вверх большой палец и сказал: «Во! Кучер-ряво! Молодец, девка!» - и быстренько засеменил к телеге…
Короче, в тот день и во все последующие тарой мы были обеспечены бесперебойно – зауважал, видать…
После работы нас везли на обед – на таких шатких, почти рассыпающихся деревенских ПАЗиках по грунтовым полевым дорогам, что я каждый раз боялась, что мы не доедем.
Но доезжали. До полевой же кухни, где стоял грубо сколоченный из досок длинный стол, по бокам которого стояли столь же грубые скамьи… Но на столе уже были расставлены металлические миски, в которых исходил непередаваемым ароматом настоящий сельский борщ с куском мяса в каждой порции – и две румяные дивчины разносили вдоль стола ломти аппетитного ржаного хлеба…
И вся студенческая орава, чумазая, пыльная, прямо с поля, с немытыми руками, дружно набрасывалась на это пиршество…
И уже потом нас отвозили домой – на честно заработанный отдых.
Наше «домой» требует отдельного рассказа. На краю села, ближе к выезду на трассу, стоял длинный, узкий и низкий, невероятно длинный барак. То ли с довоенных времён, от ли с военных. Слева был вход – дверь, в которую можно было нормально войти… Если посмотреть вправо – были видны и ещё какие-то проёмы в стенах, хотя они скорее напоминали бойницы, чем двери. Но студенты при надобности протискивались в них, выходили наружу – и возвращались обратно. Внутри, вдоль барака, в двух сторон, возле стен стояли койки - назвать ЭТО кроватями у меня просто язык не поворачивается. На каждой – то ли матрас, видавший виды, то ли тюфяк, худая, совершенно замученного вида якобы подушка – и кусачее, колючее синее шерстяное одеяло. Справа спали девочки, слева – мальчики… 
Наш «педагогический уголок», отгороженный ситцевой занавеской, находится слева от входа. Там стояли 4 таких же якобы спальных места, одно из которых пустовало: было нас трое: я, физрук Олег Тимофеевич и духовик, валторнист Евгений Яковлевич.
Мужчины расположились у двери. И между их коек был выключатель, дающий жизнь большой, жутко грязной лампочке, висящей на проводе под потолком.
У самой двери стоял стол с нашими блокнотами, записям учёта работ, и с какими-то съестными припасами: печенье, вафли…
Моё «плацкартное место» находилось напротив двери, возле окна, у которого был отбит нижний кусок стекла. Кто-то из местных умельцев подремонтировал эту незадачу, приладив на место стекольной травмы кусок брезента, нижний край которого «ниспадал» на подоконник. И для пущей уверенности на нём лежал увесистый, с кулак взрослого мужчины, камень. И однажды он очень пригодился.
К нам частенько наезжали коллеги, не задействованные на полях – чтобы набрать и себе ведёрко-другое этих обалденных помидор – огромных, ярко-алых, мясистых и сладких. Сок из них получался потрясающий, и закатки потом радовали всю зиму. И кто-то из коллег привёз накануне связку вяленой тарани – тоже нашей, южной, знаменитой – крупной, аж святящейся на просвет.
И вот ночью я просыпаюсь от треска, скрежета и странного писка. Тихонько сев на кровати, я разбудила Олега: «Включи свет…» Лампочка засветилась – и нашим взорам предстало жуткое зрелище. На столе, вцепившись в одну из рыбин, сидели две огромные крысы, пытаясь сбросить тарань на пол. Но поскольку их усилия были не согласованы и, более того, разнонаправлены, у них ничего не получалось. Я, стараясь не завизжать, чтоб не испугать студентов, инстинктивно схватила этот камень с подоконника – и запустила в наглых воров. С возмущением, ругаясь на своём крысином, выпустив из мерзких пастей потенциальную добычу, разбойники ретировались в открытую дверь… Тарань была спасена, хотя я всё равно утром выбросила её – после крыс ведь не станешь есть…

Ещё один отдельный рассказ -  вечерние танцы, дискотека.
С походами в местный сельский клуб то и дело возникали проблемы, потому что чётко срабатывал принцип «свои-чужие». И когда назревала драка, я отважно кидалась между парнями, за что получила от местных прозвище «бешеная училка». И тогда на помощь мне спешил Олег Тимофеевич. Физрук наш был невысок, ничуть не атлетического телосложения. Но зато – мастер спорта по вольной борьбе. И когда он за 10 секунд уложил на пол парочку особо ретивых местных альфа-самцов – его стали с почтением называть Тимофеичем – даже днём при встрече. А Женя, Евгений Яковлевич, тот, напротив, был под 2 метра ростом, косая сажень в плечах – и кулачищи такого вида, что просто посмотреть страшно. При надобности он просто поднимал за шиворот, как щенка за шкирку, кого-то из местных, прижимал к стенке и ласково говорил: «Не балуй, мальчик…»
Чтобы избежать ненужных инцидентов, через недельку мы решили обустроить собственную танцплощадку. Метрах в ста от барака стояло одинокое, раскидистое старое дерево – липа, если я не ошиблась. И вот эти сто метров мы и решили превратить в танцпол. Убрав всё лишнее, хорошенько залили водой этот круг – и утрамбовали. Получилось просто замечательно. И по вечерам ставилась по краям площадки парочка транзисторов, привезённых ребятами из дому - и начиналась дискотека. А когда ребята уставали от танцев, кто-то из старшекурсников-хормейстеров спрашивал: «Ну, что, споём? Настройка – ре минор…» И тогда разливалась над бескрайним простором такая же бескрайняя, широкая и раздольная песня.   Пели хорошо, слаженно… Хоть ещё и студенты, но уже профи…
И теперь уже к нам потянулись местные. Но мы им внятно объяснили, что территория наша, и правила наши. И всё было на удивление тихо до самого конца нашей сельской страды...
А к концу третьей недели стали проходить и взрослые сельчане – в основном, женщины – слушать наши песни… И частенько подпевали ребятам – певучий народ живёт в наших сёлах…
Сейчас, далеко уйдя во времени от этих забот и проблем, по вечерам, когда начинают заполнять заоконное пространство сумерки, я заглядываю в их чуть тревожную, сгущающуюся лиловость - и кажется, что там, снаружи, не только тишина, но и пустота… Но оконное стекло беззаботно отражает моё лицо – и я улыбаюсь, потому что в этих сумерках живут светлые и тёплые воспоминания о прошлых днях… И я понимаю, что никакой пустоты нет – и не может быть…

                25.07.25