Генерал ордена. Глава вторая. Щуп первая кровь...

Глава 2.
Щуп: первая кровь…
Старик сжал сухими, шершавыми ладонями морщинистое лицо и очень медленно, с длинными паузами повернулся. Почему-то ему не хотелось видеть собственные покои. Роскошные покои с восточными толстыми коврами на мраморных полах и портретами высочайших сановников государства на стенах. Особенно он не хотел видеть свой портрет. На нём, кистью великого мастера, был изображён в полный рост статный высокий красавец с несколько хищными чертами лица. С заметным шрамом, разделяющим по вдоль его правую бровь. С недобрыми, колючими, однако ж без лютости тёмными глазами. Художнику удался весь облик генерала. Но взгляд, какой-то особо живой, кисть мастера изобразила особенно талантливо.
«Сколько мне тогда было? – генерал задумался, стараясь вытянуть из трясины своей памяти проклятущие цифры. – А сколько с тех пор минуло? Лет около пятидесяти или уж более. Не помню уже. Не помню…» Он плотнее прижал ладони к щетинистым, давно не бритым щекам.
Давно уже опочил тот художник. Упокоились  оба сына и один внук. Сошли в могилу его друзья и враги. Впрочем, последние появляются вновь и вновь, всё такие же лютые, коварные, жадные до власти. А вот друзья… Охо-хо-хо хо-хо… Друзей, верных, преданных общему делу соратников больше не было. Разве что два правнука. Те, да. Те подают надежды.
- Ты чего там?.. Реветь, что ли надумал? Нюни распустил…
Старик отнял ладони от лица и вперил гневный взор в наглого говоруна. Тот сидел в хозяйском кресле, облачённый едино только в хитон, и, как положено при такой несуразно древней одежонке, - без штанов. Босые ноги это ряженое чудо, бескомплексно водрузило на генеральский рабочий стол.
- Лапы задние с моей мебели убрал, невежа! – жёстко потребовал генерал. Надо же, в его старчески хрупком, надтреснутом голосе, ещё могли звучать стальные нотки.
Невежа состроил уморительную рожицу:
- Во! Узнаю старину, за которым почти век приглядывал. А то совсем раскис. Ты того, этого… давай ещё чуток продержись. У тебя есть одно дело… - старик вопросительно посмотрел на разбитного нахала. Под его взглядом тот слегка умерил апломб и с явной неохотой таки убрал ноги со стола.
- Что за дело?..
- Щас обрисую… Значить так… Было мне сверху повеление – а с моим начальством, сам знаешь, не поспоришь… Так вот, должен я тебя встряхнуть, взбодрить и напоследки придать смысл твоим оставшимся дням там или месяцам… - тут он лукаво стрельнул лазоревыми глазёнками, - или годам. Хе-хе… может и действительно, годам? – Он вперился в потолок, словно искал там ответ на свой вопрос. - Да ты, что!?. - вдруг всплеснуло это чудо снежно белыми ручонками. - Подумать только… Так о чём это я? – он снова перевёл взгляд на старика. – А… дело, говорю, тебе предстоит. Большое. Неси сюда свою сморщенную тушку, стану тебя в курс вводить…
* * *
Противников, конечно, переизбыток – трое-то на одного. Но Щуп парень шустрый, ловкий и на ногу скор. А эти, - тьфу, принесла же их нелёгкая! – пивом и вином наполнены по самую макушку. Так что есть неплохой шанс увернуться от их загребущих лап и дай Бог ноги. Догнать Щупа не каждый сможет, а во хмелю пребывая и вовсе никто. Жаль только – добытое придётся бросить. Эх, какой гешефт тазом накрылся. Однако же своя шкура дороже. Вон, управляющий орёт дурминой; морда от натуги лиловая. Сам себя распаляет. Совсем осатанел. Будь Щуп потрусливее, наверняка бы струю под себя пустил. Хотя, молвить правду, ему всё же было не по себе. Особенно от вида мерзко ощерившихся рож объездных. Ох, и рыла. Гнусные, глумливые. Предвкушающие совершенно невинное развлечение. А вот какое, юному Штармеру узнавать не хотелось. Тут ласковыми подзатыльниками и накручиванием ушей точно не обойдётся.
Ну, помоги господи, вывози кривая. Элоизий, соорудил на своей мордахе, выражение священного ужаса пред суровой карой и неуверенно двинулся по направлению к управляющему и паре его верных псов.
Выбираться было непросто; ноги тонули в заиленном дне. Оно бы ещё ничего, но проклятая рогоза настырно их вязала, словно заключила военный союз с изрыгавшими пивную вонь воинами справедливости. «Вот же ж попал, - думалось юному браконьеру. Теперь уж точно розог не избежать. А уж, как будут глумиться старшие братья-близнецы. У-у, словами не вышепчешь. Опять с ними на кулачки сойтись придётся. Жизнь моя жизнь. Быть моей заднице драной». Пророчествуя таким незатейливым образом, Элоизий добрёл до берега.
- Ну, - выдал он с одышкой, - вот он я.
- Ты, - громко рыгнув, выступил вперёд управляющий, - острогу-то брось.
Щуп замешкался, тупо уставившись на острейшее орудие незаконного своего промысла, которое, почему-то всё ещё сжимал в руках. «Чёрт, и рыбина на ней наколота! Вот же я маху дал». Было ему от чего сокрушаться; одно дело, когда тебя с уловом прихватили, и совсем другое, когда у тебя, дурня, не хватило мозгов избавиться от браконьерской снасти.
- Погодь, господин управляющий, - подал голос один из прислужников. – Дай-ка я её у него сам заберу.
- А?.. – непонимающе выкатил бельма господский холуй.
- Острога-то, считай, оружие. Тут его, голубчика, можно и самому префекту сдать, как опасного преступника. А нам за это… - тут он гаденько усмехнулся. – Понимаете?..
- А-а… - до управляющего дошло, что сегодняшний денёчек может завершиться большим барышом. – От префекта мы ничего не получим – он, гнус, жадный, - а вот ежели его папаше… Ты же, ворюга, торговца Штармера, выплодок? Вот мы тебя сдадим страже, а папаше твоему, весточку пошлём, что мы, честные подданные его величества и верные вассалы нашего графа Альфонса Вапштейна готовы пойти на мировую… Не бесплатно конечно. Сколько твой батюшка будет счастлив отвалить полновесных талеров за твою бестолковую башку и сохранение своей безупречной репутации?
Тут-то Щуп и дал слабину – заскулил: не громко, но три пьяницы услышали. Удивительно, как меняет выражение лиц, и, главное, глаз лакействующей братии, когда кто-то подпадает под их власть. Какая спесь проступает на их рожах. Какое вселенское самодовольство! Но упаси Бог этому несчастному ещё и страх проявить. И тут же к спеси добавляется нечто иное, как у голодной крысы при виде беззащитного птенчика, - почти сладострастный садизм. И щуп стал тем самым птенчиком. А перед ним возвышались сразу три оскалившиеся крысы. Именно в тот момент Щуп со всей ясностью понял, что он проиграл. Проиграл настолько сокрушительно, и последствия будут столь тяжки, и не только для него, что лучшим выходом было бы сейчас же кинуться обратно в воды озера. А там… там, бог весть, но всяко лучше, чем ближайшая его будущность. И он сделал шаг назад.
- Э, куда намылился, - едва ли не в голос заорали трое охранителей графских карасей. – Стоять, гадёныш…
И один из объездных достал из кармана нож. Понятно, всего лишь для пущей острастки. Понятно, что глупо и на пустом пьяненьком кураже, всего лишь для придания себе более грозного вида. Всё понятно. Как понятно и то, что перепуганный мальчишка, бросил, ставшую такой никчёмной обузой острогу и кинулся в воду.
Неизвестно, как бы вообще сложилась дальнейшая судьба Щупа, если бы не два последовавших почти одновременно события; острога, будь она не ладна, брошенная им в панике ударилась, о валявшуюся тут же на берегу каменюку, отскочила, и угодила остриём в голень храбрецу с ножом. А ноги Мальчишки погрузились в ил, запутались в водных растениях и он плашмя рухнул в воду. Вот это побег! Всем побегам побег. Курам на смех.
Раненый герой, опустил очи долу, увидел, торчавшую из ноги огромную, с такой только на медведя-оборотня ходить, смертоносную рогатину, - у страха глаза велики, - выронил из ослабевших пальцев нож, закатил под лоб буркала, и прошептал враз посиневшими губами: - «Убили… Мамомчки… ой, насовсем, убили». И тут же перешёл на дырявящий барабанные перепонки визг: « Па-ма-гииии-тя-ааа!..»
На зов, почти павшего в неравном бою с браконьером, товарища тут же откликнулись его отважные соратники. Первым кинулся босой рыцарь, но с пьяных глаз не углядел под ногами старую коряжину, зацепился за неё, большим пальцем и рухнул на брег, сражённый немилостивой судьбой.
В строю остался только один. И на беду Щупа, это был управляющий. Увидев, как жестоко были повержены былинные герои, он решил подойти к делу с большей основательностью. Врагу нельзя было дать уйти. В умении мальчишки держать язык за зубами, бесстрашный воитель крепко сомневался. А это означало, что легенда об их, и его в том числе, подвиге, уже сегодня к вечеру будет известна, каждой кумушке Аушенбурга. О, господи, от такого позора никакой ангел-хранитель не спасёт. Ну, уж дудки! Становиться посмешищем всего города, а то и королевства, господин управляющий решительно не собирался. Миновав, двух верещащих неудачников, - босой-то чего блажит, палец, что ли сломал? – управляющий подскочил к непобедимому чудовищу в образе долговязого мальчишки, схватил его за ворот и выбросил на берег. Затем, вразвалочку, нагло посмеиваясь и колыхая объёмным своим чревом, он подошёл к исторгающему воду Щупу и сильно, с оттягом, пнул его в лицо, тяжеленным башмаком. Кровь, хлынувшая из рассечённой брови, тут же залила правый глаз Элоизия. Он вскрикнул и уткнулся лицом в траву. Сознание почти покинуло его.
- Получил, мозгляк!? – злорадно прошипел благородный мститель. – Это только начало. Я тебя ещё не так отделаю. Готов? Тогда на… - И башмак врезался Щупу в рёбра. Что-то явственно хрустнуло. Управляющий растянул свой толстогубый рот до ушей: хорошо получилось; пара рёбер точно сломаны. А может и ещё чего. Ну и пусть: веселье только началось.
Боли от этого удара мальчишка почти не почувствовал. Находясь на грани забытья, мало что уже осознавая, он силился приподняться, опираясь руками в землю. В ладонь что-то упёрлось, что-то приятно шероховатое, ухватистое. Что?.. Сквозь кровавую завесу и мутную пелену, затуманившую его зрение, Щуп разглядел короткое, массивное лезвие. Ему под руку попала рукоятка ножа.
- А ты у нас упрямый, как я погляжу… Да прекратите вы оба орать! Я его уже под орех разделал. Лучше смотрите конец представления. – Объездные послушно заткнулись и стали подниматься на ноги. Цирк закончился. Начиналась расправа. – Чего это там у тебя? Вдруг насторожился управляющий, заметив подозрительный блеск, в тот момент, когда лютая, непокорная вражина вытянула вперёд руку. – Нож!?
- Не подходи… - еле слышно выдавил из себя Щуп. – Убью, сука.
Улыбка исказила губищи управляющего. Странная то была улыбка; злобная и трусливая одновременно.
- А ну, ребята, подсобите, - прикрикнул он на подчинённых. – Щас мы его, субчика, спеленаем. Больно шустрый проходимец попался; уж и за ножик схватился. Вот мы его за такие проделки господину префекту и сдадим. Это ж явный душегуб-убивец. За поимку таких большая премия полагается. Вперёд, мои храбрецы!
Но храбрецы особо не торопились. Осознав, что они уже успели натворить, они не спешили усугублять своё положение. Одно дело просто задержать малолетнего браконьера, сына какой-нибудь подневольной прачки. Тут спору нет: от самого графа за такое денежное поощрение будет. И совсем другое, этак-то отметелить сына уважаемого горожанина. Для такого зверства браконьерство не повод. Торгаш может в гильдию свою официальную жалобу подать. А купцы после, самому его светлости Альфонсу Вапштейну всю плешь проедят, да ещё намекнут, что пора бы по некоторым векселям уже и расчёт произвести. Его светлость шибко не любит долги отдавать, потому есть вероятие такое, что свои долги он на них, доблестных оберегателей господского добра и переложит. Тогда – хоть в петлю.
- Чтоб вас!.. – от души выругался управляющий, заметив такую явную нерешительность подчинённых. – Ни в чём на вас положиться не можно. Сам управлюсь. – И он, собрав в кулак всё своё невеликое мужество, попёр пузатым дредноутом на избитого и покалеченного мальчишку.
Щуп, понял, что ему пришёл конец. Уж теперь-то управ его в живых точно не оставит, чтоб за зверство своё самому к дознавателю префектуры на интимный разговор не угодить. Сейчас хулигана Элоизия мордой в озерко окунут, подержат там, пока он ножонками сучить не перестанет, а потом… Потом, управляющий прикажет, куда-нибудь его тело спрятать, в озере ли притопить, графским свиньям ли скормить, или в Мрачный лес свезти подальше, чтоб дровосеки и охотники сразу не наткнулись. Так и будет: и свой меньший грех большим прикроет, и дружков своих пьяненьких одной веревочкой повяжет, чтоб – рот на замке по гроб жизни держали. Вот только не бывать этому. Щуп просто так свою шкуру лесному зверью не подарит.
 В глазах мальчишки промелькнул странный огонёк, язычок ярого пламени. Только огонь этот был холодный, такой бывает в глазах людей, которым уже нечего терять, которым и сам чёрт не брат.
Что ж, господин управляющий, похоже, ты сам свою судьбу выбрал.
У Щупа был всего лишь один мизерный шанс и он его не упустил. Лезвие поразительно легко, - Элоизий и не почувствовал как, - пробило шею управляющего. Тот захрипел, схватился руками за горло. Между пальцев уже хлестала кровь тугими, неудержимыми струями.  А Элоизий стоял и молча смотрел на страшное дело рук своих, и в глазах его уже не было пламени. Они были пусты и черны, как зев давно пересохшего колодца. И откуда-то издалека донёсся уже не враждебный, а испуганный голос босого объездного:
- Что ты наделал, сынок? Что ты наделал…