Наследие Арна. Конец Начала

                КОНЕЦ НАЧАЛА

    В глубокую полночь Биргер ярл вместе с епископом Колом приветствовали прибывших всадников Фолькунгов. Ярл, не скрывая слез, крепко обнимал знакомых ему форсвикеров.

     При тусклом свете факелов  работа в лагере продолжалась  полным ходом. Одни сдирали последние воловьи шкуры и относили их на крыши укреплений. Другие вывозили в поле телеги и повозки с мясом и припасами. На рассвете более тысячи человек — плотники, дровосеки и мясники, чья работа на войне закончилась — покинут лагерь. Все тщательно следовали плану, придуманному Биргером, хотя большинство из них не верили в  завтрашнюю победу.

    Ярл закончил приветствовать всадников, а епископ Кол благословлять их,  на  что потребовалось время, так как их было около двух сотен человек, и  Биргер повел рыцаря Сигурда и трех его главных командиров в крепость у реки. Он приказал зажечь еще факелов, разровнял в сундуке песок и,  переложив все сосновые шишки и палки, нарисовал указательным пальцем линии,  объясняя план сражения на будущий день. Кавалерия должна обойти по широкой дуге и по сигналу Биргера атаковать противника с тыла. Стрела с синим огня, направленная высоко в небо, будет им знаком.

   Он не мог сказать, когда появится синий сигнал.  Если все пойдет, как он ожидал и надеялся, в рядах противника начнется неразбериха после  атаки через реку и последующего за ней бегства. В этом случае кавалерия столкнется с бегущем в беспорядке неприятелем и сможет с легкостью одолеть его. Как известно, наемники отказывались рисковать своей жизнью и немедленно сдавались, посчитав, что победа в  сражении недостижима. После сдачи наемников у мятежных Фолькунгов не останется иного выбора, кроме как немедленно признать свое поражение.
 
   Биргер разделил кавалерию на два отряда, возложив на больший трудную задачу одолеть иноземных всадников, в то время, как  меньший должен окружить вражеский лагерь, не давая возможности сбежать ни единому человеку. Он поручил сыну рыцаря Сигурда, Роланду командование главным отрядом, а сам Сигурд должен  возглавит меньшую группу и захватит вражеский лагерь.

    Отец и сын коротко и удивленно переглянулись, но ни один из них не воспротивился этому приказу.

  Внимательно и толково обсудив весь план, юнкер Роланд отправились искать место для ночлега, оставив отца наедине с ярлом.

— Я  не хотел говорить при молодых людях, но теперь, наверное, должен спросить, почему ты поручил моему сыну самое трудное и опасное задание? — спокойно произнес рыцарь Сигурд.

— Ты приготовился возглавить атаку? — в черных глазах Биргера вспыхнули веселые искорки. — Мы с тобой стареем и уже не те, что раньше. Я отдал этот приказ, Сигурд, дабы оказать тебе услугу.

— Твоя услуга дорого мне обойдется, если Роланд окажется среди убитых, когда завтра вечером мы будем обходить поле битвы, — пробормотал Сигурд.

— Я не хочу этого, наоборот, мне будет приятно, если после завтрашней победы Роланду достанется часть почестей. Ты с нами и теперь я  в ней уверен.
 
— Наверно, ты прав, и я благодарен тебе, — задумчиво кивнул рыцарь Сигурд. — Значит, моя задача собрать пленных Фолькунгов, когда мы захватим их лагерь?

— Да, ты всем им известен, как человек высокой чести. Будет лучше, если это сделаешь ты, а не я сам.

— Потом всех пленных я должен передать тебе?

— Да. Все они пленники конунга а я его маршал — коротко и неохотно ответил Биргер. Рыцарь Сигурд долго и внимательно,  но без ненависти, смотрел на него.

— Сигурд, тебя что-то тревожит? — спросил Биргер, когда молчание стало невыносимым. — Лучше скажи об этом сейчас.

— Меня пугает жестокость, которую ты обрушишь на пленных, а многие из них наши родичи. Прошу тебя вспомнить много раз повторяемые слова Арна сына Магнуса, те слова, которые впитал в себя каждый из нас, — ответил, нахмурив брови, Сигурд.

— Обнажая меч, думай не о том, кого ты убьешь, а о том, кого пощадишь,— вздохнул Биргер устало. — Я угадал?

— Да, именно их я хотел напомнить тебе.

— Я не святой, как он, это наследие я не получил от него. И все же в одном Арн сын Магнуса ошибался, потому что даже он не был безгрешным. Ты, наверное, помнишь, как он говорил, что власть покоится на трех одинаково прочных основах?

— Да, золото, меч и крест. Он сказал, что когда мы, Фолькунги, будем обладать всеми тремя, наступит вечный мир, а страна будет процветать. Похоже, ты больше не веришь в эту мудрость?

— Лишь отчасти. Скоро мы отделимся от церкви и оставим духовенству власть, принадлежащую кресту. Мы не будем вмешиваться в их дела, а они больше не будут совать нос в дела светской власти. Тогда у нас останутся две основы — золото и меч. Однако есть и третья, не менее важная — закон. Арн сын Магнуса не сознавал важности законов, поскольку  был настолько праведным, что считал законы церкви и совести более чем достаточными для всех нас. И вот тут-то он и ошибался, может быть, именно потому, что был гораздо лучшим человеком, чем мы с тобой. После победы, которую мы одержим завтра, во всем королевстве будет введен новый закон о мире. Каждый станет хозяином своего дома, никто, ни ты ни я, не сможет вторгнуться в чужой дом, опозорить живущую там женщину или опустошить кладовые. Вот как завтрашняя победа останется в памяти наших потомков.

 Сигурд  молча и задумчиво слушал, изредка кивая, как будто соглашаясь со многим и считая разумным и справедливым защищать имущество крестьян. Тем не менее, он не был доволен до конца.

— Боюсь, завтрашняя победа запомнится чем-то совершенно иным. Ты ведь знаешь, о чем я?

— Нет, — солгал Биргер, сделав вопросительный жест руками.

— Что будет с пленными? Я знаю тебя Биргер, ты не проявишь милосердия к побежденным.

— Я  мог бы солгать тебе сейчас, Сигурд, из страха, что ты передумаешь, заберешь своих всадников и оставишь меня одного в этом осином гнезде. Знаю, ложь  оскорбит тебя, как и меня после всех моих благословенных  молитв о твоем прибытии. Да, ты прав, но это не имеет ни какого отношения к ненависти, грубости или злости — не такой уж я примитивный человек. Просто этот мятеж будет последним. Если я позволю мятежникам уйти от ответственности, поверив всевозможным заверениям и ложным клятвам покорности до конца своих дней, то не пойдет и полгода, как мы вернемся сюда разбираться с очередным бунтом. Если я сниму их головы, в королевстве наконец наступит мир.

— Я принимаю твои доводы, но все же боюсь, что ты ошибаешься, — ответил рыцарь Сигурд. — Ты отсечешь им головы и закроешь им рты, а вместо этого получишь вечную ненависть их сыновей и родичей, и из этой ненависти вскоре возникнет новый бунт. Ты сеешь семена дракона, Биргер, хотя я понимаю твои добрые намерения.

— Отчасти ты прав. Будет много воплей и ненависти. А вместе с ними долгий период мира, не менее десяти лет. Все это время мы будем упорно трудиться и завершим строительство королевских крепостей — Кальмара, Стокгольма, Эребру, Нючёпинга и других. Из них мы будем управлять страной, а тем временем законы о неприкосновенности женщин, жилища и церкви преобразят наше королевство. Время кровавой мести уйдет в прошлое. Тогда и время мятежей будет забыто.

— И ради этого ты готов принять на себя всю ненависть, которая последует за твоей завтрашней  жестокостью ?

— Да, готов. Каждый человек однажды должен задуматься, что он оставит после себя. И речь идет не о собственном тщеславии, потому что важнее память о твоих делах и том благе, что они принесли людям.  После завтрашней победы мы назовем наше королевство Швецией, от латинского Suecia —  слово, которое объединит Гёталанды и Свеаланд. Мы сплотим королевство в согласии и силе, и больше не будем спрашивать, с Севера ли ты или из земель готов. Это моя цель, и, возможно, она станет более великой и прекрасной, чем память обо мне.

— Я верю тебе, Биргер — промолвил Сигурд, пригладив свои длинные седые волосы. — Я верю, что ты стремишься не к славе, а к чему-то большему и лучшему. И все же хочу простить тебя об одолжении.

— Ты знаешь, что теперь я не могу не в чем отказать тебе. Я постараюсь выполнить любую твою просьбу.

— Раз так, прошу твоего разрешения  после завтрашней победы взять моих всадников и убраться отсюда. Я не хочу быть свидетелем того, что ты задумал сделать, даже если я поверил в истинность твоих слов.

— Так ты согласен, что я прав?

— Да, мне трудно в этом признаться. Думаю, ты прав, Биргер, но я не хочу видеть, как завтра упадут головы  моих родичей.
                * * *
   За час до рассвета дозорные побрели по лагерю, ударяя в железные треугольники, и воины начали пробуждаться. Зажглись огни факелов и лагерь зашевелился как  огромный муравейник.

  Ярл стоял на вершине холма у катапульт, которые, если все пойдет по плану, утопят врага в море огня. Помимо мужчин,  обслуживающих огнеметы, там же находились епископ Кол, десять арбалетчиков для защиты и два лучника с длинными луками и огненными стрелами наготове, а рядом лежали несколько мисок с серой и медной стружкой. Работа в лагере выполнялась спокойно и уверенно, во мраке  со скрипом скрылась  последняя повозка с безоружными рабочими, и вскоре холодная тишина опустилась на четыре тысячи мужчин, оставленных на победу или погибель.

   Показался первый проблеск рассвета, а звезды одна за другой медленно исчезали. Теперь им оставалось только ждать и молиться.

   Эскадроны Форсвика скрылись в темноте за два часа до рассвета, поскольку  в самом начале длинного кружного пути им пришлось осторожно продвигаться пешком. Их уход сделал тишину вовсе зловещей —  больше не слышалось ни фырканья лошадей, ни позвякивания стремян, а на другом берегу реки противник начал выстраиваться для атаки.

  Епископ Кол дрожал, обливаясь холодным потом. Он никогда не бывал так близко  от большого  сражения и десять раз пожалел, что не принял предложение ярла уехать с одной из последних повозок. Теперь было слишком поздно — за свою жизнь он не боялся,  но при мысли о жестоких сценах, которые ему предстоит увидеть, его сердце сжималось от боли. Только теперь он понял, что угодил в ловушку, коварно расставленную ярлом.

   Как только достаточно рассвело для стрельбы, с другой стороны Севео раздался пронзительный сигнал рога, и длинная огненная змея поползла по всей длине противоположного берега. В свете костров было видно, как зажгли огромное количество стрел и направили их вверх. Со следующим сигналом небо озарилось ослепительным светом, и первая волна огненных стрел обрушилась на передовые укрепления вдоль берега реки. Епископ Кол чувствовал, как его сердце колотит в груди, словно кузнечный молот, а виски пульсируют болью. Он боялся лишиться сознания, опозорив себя перед ярлом, но заметив его довольную, кривую улыбку, попытался взять себя в руки.

  Похоже, пока все развивалось точно по предсказаниям ярла. Огненные стрелы,  волна за волной, обрушивались на передовые линии лагеря, но не вспыхнуло ни одного пожара. Большая часть стрел застревала в мокрых воловьих шкурах и с шипением гасла. Несколько удачных выстрелов долетели до лагеря, но шустрые пареньки с ведрами воды и метлами из еловых веток быстро потушили их.
 
   Тщетно пытаясь поджечь лагерь в течение получаса, противник перешел к следующему шагу. На другом берегу раздался страшный рокот и бряцание железа — конница и пехота выстраивались в фаланги, а лучники отступали, освобождая им место. Послышался новый оглушающий грохот, и епископ Кол, не понимая его значения, вынужден  был наклониться  за разъяснением к довольно улыбающемуся ярлу. 

Этот звук издавали тысяча или более человек, одновременно вошедших в воду, чтобы штурмовать укрепления на другом берегу реки.

  Только теперь их собственные стрелки с луками и арбалетами открыли ответный огонь, и по крикам и воплям, доносившимся от реки, епископ Кол понял, как много  врагов погибли на пути к берегу. Однако сзади  подтягивались  все новые и новы пехотинцы, и у несчастных оставался лишь один путь — вперед к деревянным стенам, редутам и частоколам на другом берегу.

   Биргер распорядился взвести и зарядить три катапульты первыми бочками того, что он называл греческим огнем. Впереди раздался мощный грохот вражеских таранов по деревянным стенам, и Биргер приказал одному из лучников пустить серную стрелу  через лагерь так, чтобы она попала во внутреннюю часть оборонительной стены. Сильное, яркое пламя означало, что все, кто находился за стенами, куда пробивался неприятель, должны отступить. Ни один его человек не должен был остаться в том месте, куда вскоре ворвутся враги.

  Грохот стенобитных машин, скрежет и треск поддающегося дерева становился все сильнее, и скоро прогнулась часть стены, а за ней и участок длиной около тридцать шагов. Донесся оглушительный победный рев и противник хлынул внутрь, а после двух пронзительных сигналов рога с другой стороны раздался топот конских копыт, переходя в  звуки переправлявшихся через воду сотен всадников.

  Ярл приказал своим людям зажечь фитили греческого огня, и епископ Кол с ужасом подумал, что одна из бочек может взорваться прежде, чем они успеют выстрелить. И все же ярл хладнокровно выждал, пока первые вражеские воины не оказались в пределах досягаемости его собственных стражей-лучников, и только тогда  приказал выстрелить из всех трех катапульт, а затем как можно быстрее перезарядить их. Тяжелые бочки улетели в мгновение ока — они поплыли по воздуху медленно и безобидно, но, ударившись о землю, взорвались и пламя огня, рассыпавшись по всем направлениям, поднялось вверх, достигнув высоты кромки деревьев.  Волна жара ударила в лицо епископа Кола, и он инстинктивно закрылся рукам, защищая себя. 

    Увиденное ужаснуло его. Душераздирающие вопли боли и страха вырывались из глоток сотен, а может, и тысячи человек. Люди разбегались по всем направлениям, полыхая, словно горящие факелы,  падали на землю, ревя от боли, а пламя заживо пожирало их. К этому времени в воздухе плыли три новые огненные бочки, и на этот раз их отправили дальше, так что море огня разлилось вокруг всадников, напиравших с другой стороны. «Я вижу ад», — подумал епископ Кол. Зрелище невыразимых людских  страданий и падающих, брыкающихся и визжащих в пламени лошадей наполнило его глаза  слезами, и он вытер глаза кулаком, отвернувшись от ярла.

   Ярл приказал выстрелить новой серной стрелой в сторону своих лучников. Едва ее яркое пламя опустилось на землю, как зашелестели тысячи луков, и черное облако, поднявшись дугой вверх, настигло ревущий и мечущийся хаос у реки, несчастных, пытавшихся спастись  в полной безнадежности панике.

  Налетела повторная туча стрел, скрыв из виду беглецов, направлявшихся на другой берег, откуда доносились  невыносимо жутки вопли тех, которые горел, но смерть не приходила, принося облегчение.

  Теперь ярл спокойно приказал одному из лучников обвалять свою просмоленную стрелу в медных опилках, поджечь ее и запустить вверх к облакам.
Вскоре к небу поднялось сверкающее и шипящее голубое пламя, замерло, как маленькая сияющая звезда, и устремилось вниз.

   Крики горящих заживо и умирающих постепенно стихли, лишь несколько отставших врагов бежали, преследуемые пешими лучниками или арбалетным огнем с зубчатых стен вдоль берега. Потеряв седоков, несколько десятков лошадей с глазами, побелевшими от ужаса, носились взад и вперед с хвостами и гривами, охваченными пламенем.  Мощный огонь за разрушенными стенами лагеря продолжал полыхать, и когда он, наконец, утих, обнажился плотный ковер из черных человечьих останков, некоторые из которых продолжали извиваться и двигаться, словно они еще живы.

    Внезапно раздался далекий рокот, который епископ Кол принял поначалу за бурю. Однако, когда шум на другом берегу перерос в мощный гул, он понял, что это кавалерия Фолькунгов атакует и без того измученного неприятеля.

Ярл оглянулся на него, улыбнулся и кивнул, указав в том направлении.

— Это музыка для моих ушей, — объяснил он. — Это наши, это мои братья и родичи. Это кавалерия Фолькунгов. Теперь, дорогой епископ, можешь возблагодарить Бога за победу, если захочешь. Теперь все закончилось.

   Ярл и его знаменосец пересекли Северо только в полдень и направились к вражескому лагерю, где уже полным ходом велись работы по расчистке, а от погребальных костров поднимался густой черный дым.

  Между тем, победа, вопреки надеждам ярла, оказалась для подоспевших  конных отрядов форсвикеров не столь легкой и очевидной. Их встретило ожесточенное сопротивление, отчасти оттого, что многие из иностранных всадников, не успев дойти до огненного моря, вернулись обратно, предупрежденные бегущими им навстречу пехотинцами. Этих всадников оказалось вдвое больше, чем рассчитывал Биргер.

  Их главнокомандующий сожалел впоследствии, что они напрасно затягивали сражение, объяснив это тем, что просто недооценил всадников в синих плащах, полагаясь на численное преимущество мятежников, которые  должны были легко победить.

  Биргер тоже допустил ошибку. Его обманули той же хитростью, которую он сам применял неоднократно — выставить на виду небольшую часть своей кавалерии,  скрыв основную от глаз противника.

  Таким образом он отправил молодого Роланда сына Альды не к самой легкой победе. Роланд оказался перед  превосходящими силами силезской кавалерии, хорошо защищенной немецкими доспехами того типа, который лишь в последние несколько лет стали использоваться на юге.

   И все же Роланд и его командиры сумели выйти из трудного положения, заманив наемных всадников в открытое поле и делая вид, что отступают, а потом побороть их, сумев лучше и, что особенно важно, быстро перестроиться в линию атаки, переходя от бегства к нападению.

      Отыскав в лагере рыцаря Сигурда и узнав от него как произошло сражение и  где содержались пленные Фолькунги, Биргеру стало стыдно. Однако Сигурд быстро положил конец его извинениям — ведь с Божьей помощью именно его сын Роланд, выпускник Форсвика, обеспечил победу. Несколько кровоточащих царапин и ран всего лишь  незначительная плата за столь высокую честь.

    А теперь пришло время расставаться, изрек Сигурд. В самом большом шатре собрались все пленные со связанными руками и требовал начать переговоры с победителем. Похоже, они не понимали, что их ждет, и громко возмущались, искренне обиженные тем, что их связали, как обычных заключенных. Больше всех вопили Кнут сын Магнуса, самопровозглашенный конунг, и Кнут сын  Фольке, называвший себя его ярлом. Остальные, Филипп сын Ларса и  четверо заговорщиков союза Юнкеров, осторожно притихли.

  Выжившие наемные солдаты, около восьмисот человек, ждали в одном из больших загонов, многие из которых беззаботно беседовали и смеялись. Большинство из них получили легкие ранения.

  Биргер не сказал рыцарю Сигурду о своих намерениях в отношении захваченных наемников, а сами они считали само собой разумеющимся, что им, по обычаю, придется либо перейти на сторону победителей, либо отдать половину своего жалованья, а потом отправляться домой. Не имея ни на кого зла, эти мужчины отрабатывали свой хлеб и потому не могли быть врагами своим победителям.

    Биргер решил подарить жизнь каждому десятому, чтобы жалкая группа выживших принесла домой четкое послание — здесь, на севере, наемникам нечего  ждать  пощады. После этого ни один бунтарь в южных землях не сможет купить новую армию и заменить ею ту, что он не смог собрать в своей собственной стране.

   Мятежные родичи, все до одного, были казнены. Несколько человек приволокли каменный блок, за которым вышагивал палач,  и поставили перед шатром с пленными. 

    Увидев это, Сигурд заторопился покинуть это место сам и увести своих форсвикеров. Биргер согласно кивнул, но все же попросил рыцаря немного задержаться и построить  эскадроны на лугах, где молодой Роланд одержал победу.

  Там, на глазах у всех родичей, он приказал юнкеру Роланду спешиться, выйти вперед и встать на колени перед своим ярлом. Он обнажил меч тамплиера Арна сына  Магнуса, подняв его навстречу солнцу, и золото на рыцарском кресте и таинственная надпись вспыхнули и засияли.

— Роланд, мой дорогой и отважный родич! — выкрикнул он. — Нынешней победой  мы обязаны тебе в первую очередь. Ты принес честь своему роду и своим товарищам из Форсвика. Теперь я посвящаю тебя в первые рыцари Швеции — таково имя нашего королевства со дня  этой победы. И твое имя, рыцарь Роланд, отныне будет Роланд сын Сигурда и никак иначе!

    Он легко коснулся плеч юного Роланда своим мечом, приказал ему встать и крепко обнял его.

   И тогда все форсвикеры выхватили мечи, подняли их к небу, издав  могучий, боевой, атакующий рев.

  Со слезами на глазах рыцарь Сигурд шагнул вперед и обнял Биргера, заверяя, что  их старая вражда забыта навеки и Биргер может рассчитывать на его дружбу и дружбу его сына до конца их дней.

  И все же он не пожелал остаться и увидеть то, что должно произойти, хотя и поверил словам Биргера, что это последнее злодеяние, которое ему придется совершить ради сохранения мира в новорожденном королевстве Швеция. Раз и навсегда.

                ЭПИЛОГ
               
    Жестокость Биргера ярла по отношению к побежденным мятежникам Фолькунгам ужаснула  его современников настолько, что память о его зверстве жила с негодованием более ста лет после его кончины. Даже в «Хронике Эрика» XIV века неизвестный автор беспощадно осуждает за бесчеловечность. Это могло стать серьезным политическим бременем и помешать всем его планам по принятию новых законов, основополагающих для юного государства Швеция.

  Однако папская булла от 23 октября 1252 года оказала ему максимально возможную помощь, выручая из этой беды. Она гласила:

   «Поскольку мы почувствовали твое стремление прожить свои дни с чистым сердцем, мы провозглашаем прощение всех твои грехов, которые были исповеданы тобой с раскаянием в  сердце и которые ты исповедуешь в течение трех месяцев с момента получения этого письма».

    Более откровенно папская власть не могла выразить свою политическую поддержку ярлу Биргеру. И у него не могло быть более сильного союзника, чем Папа Римский. Судя по всему, кардинал Вильгельм Сабинский, папский легат и доверенное лицо,  был чрезвычайно впечатлен скандинавским ярлом, с которым познакомился на церковном соборе в Шёнингене в 1248 году.