Меня зовут Клэр

МЕНЯ ЗОВУТ КЛЭР




Монопьеса в одном действии







ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА



Клэр Шеридан, 35 лет, англичанка, двоюродная сестра Уинстона Черчилля, скульптор и журналист, приехавшая в Россию ваять бюсты большевиков.

Голоса за сценой.

Хор.


Действие происходит в Москве в особняке Харитоненко (Софийская набережная, 14), принадлежащем Наркомату иностранных дел, и в мастерской в Кремле в сентябре — ноябре 1920 г.

Пьеса основана на реальных событиях

















Сценическое пространство разделено на две части. Посередине, у потолка, — большой белый экран.
Справа — жилая комната.
 В глубине сцены находится входная дверь, справа от нее — окно, слева — кресло у камина. На стене висят телефон и часы. Ближе к центру — перегородка, которая делит комнату на две части, в центре — стол и два стула, справа у стены — шкаф и кожаный диван. Рядом с диваном стоит торшер.
Слева — мастерская.
Белая входная дверь, над ней — транспарант «Вся власть Советам», на стенах —революционные плакаты и лозунги, картины в стиле авангард. Вся мастерская в красных тонах. На вешалке слева от двери — шинель и фуражка, смокинг и шляпа, кожаная куртка и кожаная фуражка, на вешалке справа от двери — рабочий халат. В центре мастерской — круглый напольный станок скульптора с вращающейся верхней частью. На станке лежит большой кусок глины. Справа стоит кресло.

Действие пьесы происходит в этих двух помещениях.
Перед началом первой картины сцена погружена в темноту.


КАРТИНА ПЕРВАЯ

Зажигается свет в мастерской. Входит Клэр.
Она надевает халат, мажет руки защитным кремом, подходит к станку и начинает энергично месить глину. Так продолжается около минуты, затем свет гаснет и загорается белый экран наверху в центре сцены: руки женщины-скульптора лепят из глины мужскую голову. Еще через минуту экран медленно гаснет.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Белый экран наверху в центре сцены снова загорается: идет кинохроника 1917–1920 годов, мелькают лица Ленина, Дзержинского, Троцкого, Зиновьева и других вождей большевиков. Звучит «Марсельеза», затем кран гаснет.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Зажигается свет в жилой комнате. В центре стоит Клэр.
Она в элегантном пальто и шляпке, какие носили в начале двадцатых годов ХХ века, с чемоданом в руках. Клэр с интересом оглядывает комнату.

Клэр (с удивлением). Я что, буду спать на кожаном диване? Неслыханно! Правда, Каменев мне говорил, что большевики любят спать на диванах. Так, дескать, удобнее: быстрее ложиться и быстрее вставать. Но я бы предпочла спать на кровати!

Расхаживает по комнате, заходит за перегородку. Слышен ее голос.

Маленькая кухня и ванная есть. Уже хорошо. А где же зеркало? Ни в ванной, ни в комнате нет зеркала! Я не буду знать, как выгляжу!..

Подходит к входной двери, открывает ее и кричит в коридор.

Дежурный, срочно принесите мне зеркало! В квартире его нет!

Подходит к шкафу, снимает пальто и шляпку, оставаясь в сером платье, и убирает вещи в шкаф. Затем садится на стул и вытягивает ноги.

Боже мой, как я устала... Эта дорога утомила меня. Сначала поезд, потом пароход Осло — Стокгольм, Финляндия, Эстония и вот, наконец, Москва. Я просто потеряла счет времени... (Спохватывается.) Да, нужно срочно позвонить!

Клэр подходит к телефону и снимает трубку.

(Громко.) Соедините меня с приемной Льва Каменева! Меня зовут Клэр. Клэр Шеридан, я англичанка. Он меня знает. (Пауза.) Алло, Лев! Да, это я. Устроилась нормально, спасибо. Как насчет моей мастерской?.. Что, в Кремле? Это было бы замечательно, ведь все интересующие меня лица работают в Кремле. Запиши, пожалуйста, что мне нужно в мастерскую. Готов?.. Так, самое главное — глина, природная глина. Но ее нужно предварительно подготовить, соединить с водой и песком в пропорциях восемь-один-один. Запомнил? Отлично. Потом станок, обязательно круглый, напольный, верхняя часть должна вращаться... Еще доска для лепки, халат, металлическая проволока для каркаса, нож, молоток, губка... Кажется, все. Стеки и защитный крем для рук у меня есть. Ты записал?.. Отлично. Прошу все это доставить в мою мастерскую, и как можно скорее.

Вешает трубку и снова садится за стол.
Смотрит в зал.

Ну да, какой защитный крем для рук в Москве?.. (Пауза.) Я встретила Льва Каменева в Лондоне летом двадцатого года. Он приехал заключать торговое соглашение с Британией. Большевикам нужны были паровозы, и он стал первым большевиком, которого я встретила. Лев заговорил со мной по-французски... Так начались наши встречи. Мы обедали в кафе «Рояль», много гуляли, он все время улыбался. А когда Лев узнал, что я скульптор, предложил слепить его голову. О, его голова, лицо! Совершенные черты: прямой нос, выраженные скулы, волевой подбородок... Он похож на ученого, но очень самонадеянного. Лев познакомил меня с Леонидом Красиным. С ним я общалась по-немецки: его французский оставлял желать лучшего. У него была красивая голова — голова дельца. Не зря его прислали в Лондон торговать! Ему нравились мои ноги. (Вытягивает ноги и смотрит на них.) Конечно, как они могут не понравиться мужчинам?.. В итоге я слепила бюсты их обоих — Каменева и Красина... Когда я призналась им, что люблю русскую литературу, Каменев решительно заявил: «Ты должна приехать в Россию!» А Красин шутливо добавил: «Почему бы тебе к десяти бюстам лордов не добавить несколько бюстов большевиков?»

Звонит телефон. Клэр подходит и берет трубку.

Да, слушаю... Кто? Лондон? Вот это сюрприз! Соединяйте, конечно... Мама, здравствуй! (Пауза.) Нет, мама, я не в ЧК, и, как видишь, меня еще не расстреляли. (Пауза.) Горничная? Какая горничная? Нет, я не взяла с собой горничную. Здесь так не принято, здесь все равны. (Пауза.) Успокойся, я художник, я привезу в Англию голову Ленина. Позаботься о детях, пожалуйста. Они тебя любят больше, чем меня.

Вешает трубку и опять садится за стол.

...И я приехала под обещание, что моими моделями станут Ленин и Троцкий. Боже мой!..

Смотрит по сторонам, говорит после паузы.

Как я на это решилась? Зачем приехала в Советскую Россию? В никем не признанное государство, где власть принадлежит рабочим и крестьянам, которое к тому же находится в состоянии гражданской войны?.. (Пауза.) Да что я знаю о России? Медведи, тройка, все ходят в меховых шапках, водка... Впрочем, водка у меня есть.

Клэр идет к шкафу, берет оттуда свой чемодан, кладет его на диван и достает бутылку водки. Ставит ее на стол, идет за перегородку и приносит пустой стакан. Открывает бутылку и наливает немного.

Красин сунул мне бутылку водки на вокзале. Помню, в Лондоне он говорил, что русские и англичане выпивают по-разному. Англичане едят и запивают пищу, а русские — наоборот: выпивают и потом закусывают. Буду пить по-русски! Но чем же мне закусить эту водку? Кажется, была коробка шоколадных конфет...

Снова открывает чемодан, достает коробку конфет и кладет ее на стол. Берет в руку стакан и залпом выпивает, затем достает из коробки одну конфету и отправляет в рот.

Интересно, кто-то закусывает водку конфетами? Я, наверное, буду первой.

Пауза.

Мой покойный муж говорил, что я люблю выпить. Наверное, он был прав... Его убили в Первую мировую в пятнадцатом году. И я осталась вдовой с дочкой и маленьким сыном, который родился за несколько дней до смерти своего отца. Мне назначили мизерную пенсию — двести пятьдесят фунтов стерлингов в год. Вообще у меня было две дочери, но Элизабет неожиданно для всех умерла в четырнадцатом от туберкулеза. Для ее могилы я сделала скульптуру маленького плачущего ангела. Наверное, после этого я и поняла, что у меня есть способности к лепке...

Клэр наливает еще водки и выпивает. Берет вторую конфету.

 (Со вздохом.) Есть вещи похуже алкоголя, но лучше — нет. По дороге я потеряла сто фунтов стерлингов. Это все мои деньги. Как я буду покупать себе еду?.. Мой кузен Уинстон Черчилль, узнав, что я направляюсь в Россию, назвал меня «сумасшедшей дикой кузиной». (Пауза.) Как и большинство сверстниц, я воспитывалась на том, что девушке моего круга достаточно знать французский, делать маникюр и заботиться о прическе, чтобы удачно выйти замуж и прожить счастливую жизнь. А Уинстон говорил, чтобы я лучше радовала и вдохновляла мужчин, чем занималась скульптурой. Ну и пусть! Для меня никогда не имело значения, что думают обо мне другие. Я все решаю сама. Я хочу понять дух коммунизма: он меня невероятно занимает!

Раздается стук в дверь. Клэр выходит в коридор.

Зеркало! Отлично, спасибо.

Возвращается с зеркалом в руках и начинает искать, куда бы его повесить. Наконец обнаруживает на стене крючок и вешает зеркало на него. Несколько секунд смотрит на свое отражение.

У меня появилось так много морщин... А ведь мне всего тридцать пять!

Свет в комнате медленно гаснет.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

В жилой комнате свет только от торшера. Клэр спит на диване, укрывшись одеялом.
С улицы доносится пение, которое становится все громче и громче. В конце концов кажется, что поют прямо под окнами.

Голоса за сценой (поют).
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.

Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу.

На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!

Клэр встает с дивана, надевает халат, подходит к окну и смотрит на улицу.

Клэр (глядя в окно). Какая красивая мелодия! Надо узнать, что это за песня. Я не слышала ее в Лондоне. Люди несут красные лозунги и знамена... Плохо видно, что на них написано... (Вглядывается.) Впрочем, я все равно не знаю русского языка. Надо спросить у горничных на этаже, что на этих лозунгах. Очевидно, это репетиция демонстрации. Красин мне говорил, что скоро годовщина Великого Октября: большевики будут ее праздновать и проводить митинги и демонстрации.

Клэр садится в кресло рядом с окном.

Эту демонстрацию явно не будут разгонять водой, как у нас в Лондоне... Интересно, который сейчас час? (Поворачивается и смотрит на часы на стене.) Уже три! Я совсем потеряла счет времени. Надо позвонить Каменеву.

Подходит к телефону и снимает трубку.

Алло, Лев? Это снова Клэр. Когда я увижу свою мастерскую и начну делать бюсты? (Пауза.) Что? Я уже неделю в Москве! (Пауза.) Все заняты? Но мне нужны головы. Зачем я тогда приехала? Пожалуйста, помоги мне!.. (Пауза.) Хорошо, буду ждать.

Едва она кладет трубку, снова раздается телефонный звонок. Клэр быстро снимает ее.

Алло?.. Да, это я. (Пауза.) Кто? Герберт Уэллс? Вы тоже в Москве?.. Остановились на Софийской набережной? О, так мы соседи! Это замечательно: можно поболтать по-английски! (Пауза.) В театр? Конечно хочу. Вы зайдете за мной? Прекрасно, буду готова к шести вечера.

Клэр кладет трубку и с радостной улыбкой смотрит в зал.

Мы с Уэллсом идем в оперу. Дают «Севильского цирюльника», где петь будет сам Шаляпин. Я счастлива!

Свет медленно гаснет под тихую мелодию из оперы Россини.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Зажигается свет в жилой комнате. Входит Клэр.
Она в пальто, на голове шляпка, в руках маленькая корзина. Клэр ставит ее на стол, достает оттуда яйцо, внимательно осматривает его и кладет на стол. Затем снимает пальто и шляпку и убирает их в шкаф.

Клэр. Герберт передал мне десяток яиц. Это такое счастье: я не ела яйца с момента приезда в Москву. Удивительно, как начинаешь ценить простые продукты, на которые в Англии не обращаешь внимания. Пойду приготовлю себе яичницу!

Клэр уходит на кухню.
Слышен звук шипения масла на сковородке.
Через некоторое время Клэр возвращается в комнату, ставит на деревянную подставку сковороду, садится и начинает есть с помощью ножа и вилки.

(Жуя.) Мы были в театре и слушали Шаляпина. Как он пел! Просто чудо. Только ради этого стоило приехать в Москву! (Пауза.) Какая странная Россия: прекрасные костюмы артистов, великолепные декорации, дирижер в смокинге... И полная разруха на улицах, люди нищие и жгут костры, чтобы согреться. Нет продовольственных магазинов, длинные очереди за хлебом. И при этом продают цветы. Где они их берут?.. (Пауза, во время которой Клэр продолжает есть яичницу.) А публика? Зал был до отказа заполнен рабочими. Герберт сказал мне, что билеты распределяют профсоюзы. Люди были плохо одеты, но их лица... Я не слышала ни кашля, ни шепота: зрители полностью отдавались музыке. Уставшие после тяжелого дня, они заслужили это удовольствие и в полной мере им наслаждались. Напряженное внимание, с которым рабочие слушали оперу, произвело на меня огромное впечатление.

Клэр откладывает в столовые приборы и садится в кресло.

Единственное, что мне не понравилось в театре, — это удушливый запах. Я долго не могла понять, на что он похож... (Пауза.) А потом догадалась: это запах большого скопления немытых тел и грязной одежды. Действительно, мыла нигде нет, и люди месяцами не моются и не стирают вещи.

Клэр резко встает с кресла и начинает себя обнюхивать.

Я ведь тоже неделю не мылась! Здесь дают горячую воду только по субботам, но что-то случилось с трубопроводом, и уже давно нет возможности принять ванну. Я потеряла всякую надежду! Надо что-то делать... Кстати, сегодня же суббота! Может, уже есть горячая вода?

Уходит за перегородку. Слышно, как течет вода. Клэр возвращается, подходит к входной двери, открывает ее и кричит в коридор.

Эй, дежурный! Горячую воду так и не дали! Умоляю вас, принесите мне пару ведер кипятка, я хочу помыться!

Возвращается в комнату и садится на диван.

Надеюсь, хоть вскипятить воду они смогут. (Берет со стола газету.) Красин передал мне несколько свежих английских газет «Дейли Геральд». Хочется узнать новости с родины. (Пауза. Листает газету.) Ну конечно, фотографии голодающих детей России, очереди за хлебом и митинг на Красной площади. И все это на первой полосе. Как будто нет других новостей! (Листает газету дальше.) Так, волнения в Ирландии, парламентские дебаты... Ничего нового.

Отложив газету в сторону, Клэр подходит к окну и смотрит на улицу.

Куда такая большая очередь? (Пауза.) Я вижу ее постоянно...

Стук в дверь.
Клэр подходит к двери, открывает ее и забирает два ведра с кипятком.

Наконец-то я смогу принять ванну!

С ведрами в руках уходит за перегородку. Через время слышится плеск воды и голос Клэр, напевающей детскую песенку на английском языке.
Вскоре она в халате и с полотенцем на голове появляется в комнате.

(Залу.) Горячая вода — это прекрасно! Я чувствую себя почти счастливой. А завтра ко мне в мастерскую должен прийти Григорий Зиновьев...

В комнате гаснет свет.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Зажигается свет в мастерской. Появляется Клэр.
Она подходит к вешалке и прямо поверх платья надевает смокинг и шляпу, затем садится в кресло.

Клэр (стараясь говорить голосом Григория Зиновьева — чрезвычайно звонким и высоким). Я Григорий Зиновьев. Лев Каменев просил меня прийти к вам. Я могу говорить на немецком, французском или английском языке. Вы ведь из Британии? Тогда будем говорить по-английски.

Снимает шляпу, кладет ее на колени и откидывает голову.
Пока Клэр в смокинге, она все время говорит в манере Зиновьева.

Я, наверное, похож на поэта. Так многие говорят. Мне тридцать семь лет, как было Пушкину, когда его убили на дуэли. Мы, революционеры, так молоды... Я председатель Коминтерна. Слышали о такой организации? Вы думаете, что пролетарская революция бывает только в России? Нет и еще раз нет. Пламя революции скоро охватит всю Европу, а потом и весь мир. (Пауза.) Вы в курсе, что мы с Лениным вместе скрывались от Временного правительства и жили в шалаше на безлюдном берегу Сестрорецкого Разлива? Готовили на костре, спали, тесно прижавшись друг к другу, и в тишине я слышал биение его сердца. Помню один эпизод, который нас сильно взволновал... Ранним утром мы вдруг услышали выстрелы, которые все приближались и приближались. И тут Ильич сказал: «Ну теперь, кажется, остается суметь как следует умереть. Умереть ведь тоже надо достойно». К счастью, опасность миновала, но я запомнил эти слова на всю жизнь. С тех пор мы с Лениным рядом: он рождает идеи, а я без устали двигаю их в массы.

Пауза, во время которой Клэр, подражая Зиновьеву, мечтательно смотрит вдаль.

Вы можете назвать другую такую страну в мире, где правительство дает трудящимся еду, одежду, жилье, и все бесплатно, как у нас в Советской России?.. Нет такой страны.

Встает и принимается расхаживать по мастерской.

Вам, наверное, говорили, что революция уничтожила искусство? Это ложь! Напротив, мы ценим искусство. Но оно должно призывать к борьбе, а не к любованию им. Буржуазное искусство нацелено на красоту, оно всегда приукрашивает действительность. У нас сейчас художники получают двести граммов хлеба в день и два куска сахара. Мясо — это роскошь, в лучшем случае маленький кусок в неделю. Если вы не можете жить без плотного завтрака и горячей ванны, вам нечего делать в России.

Садится в кресло.
Пауза.

Мне пора. Будете у Ленина — просите шубу, непременно соболью, а то превратитесь в сосульку. Скоро будет холодно. И держите наготове свечи: у нас часто не бывает электричества.

Встает с кресла и идет к двери. Надевает шляпу.

(Оборачиваясь.) Вы знаете, порядочный человек отличается от подлеца тем, что, совершая такие же поступки, не испытывает от этого удовольствия. А вообще вождям революции не бюсты надо делать, а полноценные памятники. Запомните мои слова!

Клэр снимает смокинг и шляпу и вешает их на вешалку. Затем надевает халат, подходит к станку и начинает лепить.
Через минуту в мастерской гаснет свет и загорается экран, на котором женские руки лепят мужскую голову. Вскоре на экране появляется фотография бюста Григория Зиновьева.

(Обычным голосом). Лицо его показалось мне возбужденным, усталым и суетливым. Его непослушные темные кучерявые волосы похожи на шевелюру поэта или писателя. Зиновьев произвел на меня впечатление чрезвычайно противоречивого человека. У него глаза и брови борца, но рот капризной и раздражительной женщины. Это типаж управленца, а не революционного фанатика. Он очень хотел произвести на меня приятное впечатление...

Свет медленно гаснет.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

На сцене темно.


Хор (поет «Интернационал»).
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.

Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим:
Кто был никем, тот станет всем!

Это есть наш последний
И решительный бой.
С «Интернационалом»
Воспрянет род людской!

Музыка затихает, и зажигается свет в жилой комнате.
Появляется Клэр.
Она в пальто и шляпке, в руках — охапка дров. Она кладет их на пол у двери, идет к окну и смотрит на улицу. Потом подходит к камину, разжигает огонь и бросает несколько поленьев в камин.

Клэр (садясь за стол.) Оказывается, большая очередь под моим окном — это за хлебом. Сегодня очереди нет. Впрочем, и хлеба, наверное, нет. Горничные мне сказали, что написано на транспарантах. Ничего особенного: «Вся власть Советам», «Руки прочь от свободной России»... Но на одном было написано: «Религия — опиум для народа». Мне показалось это странным, ведь опиум — это же хорошо, это лекарство. Значит, русские очень религиозны, они любят Бога...

Пауза. Клэр то и дело ежится.

В доме стало холодно. Я мерзну в своей кофте... (Вздыхает.) Сегодня я была на похоронах Джона Рида, американского журналиста и писателя. Он умер в тридцать два, от сыпного тифа. Красин сказал мне, что сразу после окончания Второго конгресса Коминтерна Рид отправился на Конгресс угнетенных народов Востока, а возвращаясь, съел арбуз, купленный на дагестанском базаре, в результате чего заразился тифом и умер.

Клэр уходит за перегородку и возвращается с бутылкой водки. Наливает себе рюмку, выпивает и закусывает соленым огурцом.

Каменев сказал, что в России водку закусывают солеными огурцами или икрой. Икру мне обещали принести. (Пауза.) Какая нелепая смерть! Его похоронили на Красной площади у Кремлевской стены.

Внезапно гаснет свет. Клэр приносит свечи и зажигает сразу три.

Опять отключили электричество... Это происходит с ужасающей частотой. Кажется, что чаще света нет, чем он есть. На завтрак один черный хлеб с маслом, мои английские бисквиты давно закончились. А кофе?.. Его невозможно пить!

Слышны выстрелы.

Да, иногда стреляют. Я уже привыкла. Может, и хорошо, что света нет... (Пауза.) Но когда меня допустят к Ленину? Уэллс говорил, что он встретился с Лениным через семьдесят два часа после приезда в Россию, а я жду уже третью неделю. Головы! Бюсты! Ленина, Троцкого, Дзержинского! Кого еще подадут на стол? Я ведь за тем и приехала в эту страшную Россию, чтобы запечатлеть лица революции! (Подходит к камину и подкидывает еще пару поленьев.) Мы с Уэллсом обошли все музеи. И вот что интересно: лондонские галереи пусты, в Британском музее можно встретить одного случайного немца, а здесь в музеях полно народа. Люди ходят в театр, чтобы увидеть постановку Шекспира. Это поразительно! Я почувствовала себя здесь свободной, морально и ментально. Я начала любить Москву и русских людей. Мне нравится эта атмосфера, пропитанная меланхолией, жертвенностью, трагедией. Меня стала вдохновлять эта нация, очищенная огнем. Я восхищаюсь высотой их страдания и смелостью их веры...

Зажигается свет. Клэр тушит свечи.
Слышен шум в коридоре и громкие голоса. Клэр подходит к двери и прислушивается.

Кажется, говорят по-французски. Что они делают в Москве? Оказывается, я не одна такая сумасшедшая!

Звонит телефон. Клэр подходит и берет трубку.

Слушаю. Да, это я... Лондон? Соединяйте... Алло! Кто говорит? Уинстон? Привет! Как ты меня нашел?.. (Пауза.) Ну да, разведка работает... Нет, мне еще не перерезали горло. Большевики не дикие звери, что бы ты ни говорил. (Пауза.) Не волнуйся, я оставила завещание. (Пауза.) Дети? А что дети?.. Ты уже начал оформлять опекунство?.. Ты с ума сошел! Я скоро вернусь. Иди к черту!

Раздраженно кладет трубку и смотрит в зал.

От родства с Черчиллем я не имею ничего, кроме неприятностей. Этот рыжий бульдог всегда меня ненавидел! Как странно: в Англии есть люди, такие как мой кузен, которые возмущены тем, что делают Ленин и Троцкий. А в Москве большевики в ужасе от того, что делает Черчилль. Видимо, такова жизнь... (Пауза.) А завтра ко мне должен прийти Дзержинский.

Клэр поворачивается спиной к залу и идет вглубь сцены.
Свет медленно гаснет.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Зажигается свет в мастерской. Появляется Клэр.
Она подходит к вешалке, надевает шинель, фуражку и садится в кресло. Дальнейшие монологи в шинели она ведет, стараясь подражать манере речи Феликса Дзержинского — спокойной, неспешной, с приятным польским акцентом.

Клэр. Я Феликс Дзержинский. Вы говорите по-немецки? Мне на нем легче общаться. Я по национальности поляк. Да, у нас иногда стреляют... (Спокойным тоном.) Революция — вещь жестокая, но сейчас стреляют реже. Вы приехали в Россию, тем самым совершив серьезный поступок, но только сейчас осознаете, насколько у нас опасно. Это очень по-женски. (Кашляет.) Не волнуйтесь, я буду сидеть спокойно. Тюрьма учит терпению и покою. Я провел там одиннадцать лет — почти четверть жизни. Меня освободила революция. (Пауза.) Знаете, почему меня называют Железным Феликсом? Некоторые товарищи полагают, что это прозвище я получил после покушения в восемнадцатом году. Тогда в окно моего кабинета бросили гранату, но я успел укрыться в массивном сейфе и остался невредим. Однако большинство товарищей правильно понимают суть — Железным Феликсом меня называют за несгибаемую волю и твердость характера. Я вникаю в каждую деталь, умею выслушать любого собеседника, принимаю взвешенные решения — и любой ценой добиваюсь их исполнения.

Достает из кармана шинели папиросу и спички.

Позвольте, я закурю?.. Спасибо. (Затягивается папиросой.) Вы, наверное, знаете, что я председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем? Сокращенно — ВЧК. Для многих нет имени страшнее моего. Да, идут аресты. Да, бывают расстрелы. Старый класс сопротивляется. Я глава La Terreur — террора. Но это необходимо для светлого будущего, где закон будет стоять на страже порядка. За верой должны следовать дела. Разве жить — это не значит питать несокрушимую веру в победу? Но чекист должен иметь горячее сердце, холодную голову и чистые руки. Нужно время. А вы (прищуривается) должны начинать с нами сотрудничать. Почему? Наши победы на фронтах — вот главные причины. Мы практически одолели белых, и Советская власть теперь надолго. Мы вам нужны. У нас есть ресурсы. У нас есть золото. Когда мы построим заводы и начнем осваивать наши богатства, капиталисты сами придут к нам. Но когда мы стоим перед ними на коленях, они будут только презирать нас и не дадут ни копейки.

Встает, подходит к столу, тушит папиросу в пепельнице и возвращается в кресло. Кашляет.

Я ведь еще отвечаю за беспризорных детей, а их у нас миллионы. И я всегда говорю воспитателям и педагогам: «Никогда не бейте детей. Пусть вас удержит от этого ваша любовь к ним, ибо ум и сердце ребенка настолько впечатлительны и восприимчивы, что даже всякая мелочь оставляет в них след. Ребенок умеет любить того, кто его любит, и его можно воспитывать только любовью. Любовь — творец всего доброго, возвышенного, сильного и светлого».

Пауза.

Вам нужен пропуск в Кремль? Хорошо, завтра вам его принесут, действительный до конца года. Я ухожу. Уезжаю в отпуск на две недели по директиве партии. Я бы сам никогда не поехал, но вынужден подчиниться. Говорят, там есть речка, охота... Нормальная жизнь, оказывается, существует. (Вздыхает, встает и идет к двери. Оборачивается. Кашляет.) Я всей душой стремлюсь к тому, чтобы не было несправедливости, преступлений, пьянства. Я хотел бы объять своей любовью все человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни.

Клэр снимает шинель и фуражку и вешает их на вешалку.
Надевает халат, подходит к станку и начинает лепить. Через минуту в мастерской гаснет свет и загорается экран, на котором женские руки лепят мужскую голову. Вскоре на экране появляется фотография бюста Феликса Дзержинского.

(Обычным голосом.) Дзержинский показался мне очень больным и усталым. Эстет и философ. Но голос спокойный. Все в нем подчинено разуму. Основное его качество — работоспособность, но в глазах застыла мука. Мне показалось, что в душе он страдает, но твердо уверен: все, что он делает, необходимо. У него узкое лицо и словно вылепленный из алебастра нос. Он часто кашлял, и тогда кровь приливала к его щекам. Мне никогда не доводилось лепить более прекрасную голову, чем голова Дзержинского.

Свет медленно гаснет.


КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

В мастерской загорается свет.
В углу у двери стоит картина, закрытая тканью. В кресле сидит Клэр, одетая в кожаную куртку, с кожаной фуражкой на голове, и ест яблоко. В этом образе она старается говорить в манере Льва Троцкого — слегка картавя, с напором и модуляциями.

Клэр. Я Лев Троцкий. (Пауза.) В этом году невиданный урожай яблок. Мы живем как в раю: все голые и едим яблоки. (Усмехается.) Они немного утоляют голод. Я Адам, а вы Ева. Хотите яблоко?.. Ну, как знаете. Мне сказали, что вы желаете сделать мой скульптурный портрет. Ну что же, валяйте! Но у меня мало времени, так что торопитесь. Я отлично владею французским — можем говорить на этом языке. За границей меня часто принимали за француза.

Перестает есть яблоко и меняет позу в кресле.

Фамилию «Троцкий» я взял у старшего надзирателя одесской тюрьмы. Он мне очень докучал. (Оживленно.) Вы знаете, если бы в семнадцатом году в России не было меня и Ленина, то революция бы не состоялась. В истории нет примера революционного движения, где были бы замешаны такие огромные массы и которая прошла бы так бескровно. Восстание народа не нуждается в оправдании. (Назидательно поднимает указательный палец.) То, что произошло, — восстание, а не заговор. Кажется, что большевиков было много, но это не так. Нас было очень мало, а талантливых — единицы. Мужик не читал Ленина, зато Ленин хорошо читал мужика — его мысли, его чаяния. У нас два оратора: Ленин и я. Но Ленин хорош в закрытой аудитории, а я хорош на улице. (Еще больше оживляясь, почти возбужденно.) У меня невероятный ораторский дар! И дар убеждения. Никто не может сравниться со мной в красноречии: я завожу людей. Я привлек военных специалистов царской России в Красную Армию, ввел систему политических комиссаров, придумал термин «нарком». Я нашел и проявил свою истинную сущность — неумолимую логику, стальную волю, бескомпромиссную решительность и обоснованную самоуверенность. Я не хвалюсь, это действительно так. У меня свои взгляды, свои методы работы, свои приемы. Я не гожусь для поручений. Я, наверное, не умею работать в коллективе. Я одиночка. (Пауза.) Вам не кажется, что здесь недостаточно света?

Обходит комнату и переставляет кресло дальше от станка.

Хотя я и преклоняюсь перед вашим женским обаянием, хочу предупредить: лишних иллюзий не питайте. Если бы я знал, что вы враг, что представляете опасность для дела революции, — не моргнув глазом застрелил бы собственной рукой. (Хмурится.) Я много скитался во время войны, был в Америке, меня арестовали канадские власти и несколько месяцев продержали в лагере для перемещенных лиц. Я замечательно провел там время! В лагере оказалось много германских моряков, и я вел среди них агитационную работу. К моменту моего освобождения они стали убежденными революционерами, а некоторые до сих пор пишут мне письма. Вот она, сила слова! (Вскидывает голову.) Рождается новая страна, но всякие роды сопровождаются страданием и страхом, и сейчас Россия рождается в больших муках. Но большевики — сильные люди. Ваш родственник Уинстон Черчилль — единственный человек в Англии, который сделан из того же теста, что и большевики. Он сильный боец и фанатик. (Пауза.) Ну-ка, что у вас там получается?

Встает с кресла и подходит к станку. Очень внимательно смотрит на глину.

Вы уж постарайтесь, больше я позировать не буду. Пока получается неплохо.

Возвращается в кресло.

Так вот, насчет Англии. Мне нравится Шекспир. Только благодаря одному Шекспиру Англия заслужила право на существование. Мне нравится Байрон: он революционер. А вот ваши газеты мне не нравятся. Они врут, не задумываясь и не оглядываясь. Они пишут правду о неинтересных и маловажных вещах, чтобы им поверили, когда они солгут. (Пауза.) Что? Расстегнуть воротник? Ну, пожалуйста.

Расстегивает кожаную куртку и верхнюю пуговицу рубашки.

Так лучше?.. (Пауза.) Знаете, а почему бы вам не остаться в России? Создадите свою студию. Я вам помогу. Сделаете какую-нибудь крупную композицию, что-нибудь вроде «Победы». (Показывает рукой.) Истощенная и изможденная фигура, не прекратившая борьбу, — вот аллегория Советов. Подумайте о моем предложении. А пока я подарю вам свой портрет.

Идет к двери, берет в руки картину, снимает с нее ткань, подписывает и ставит на полку. Поворачивается и говорит в зал.

Мне нравится этот мой портрет. Он выполнен в цвете, и копии можно увидеть на стенах многих кабинетов. Больше только портретов Ленина. (Пауза.) Я ухожу. Мой вам совет: говорите везде слово «бюрократ». Бюрократ — это волшебное слово. Его надо говорить, где только можно. И приходите ко мне в гости, в поезд Предреввоенсовета. У меня там отдельный вагон, он стоит на Казанском вокзале. Охране скажете пароль «Меня зовут Клэр», и вас проведут ко мне. До свидания.

Снимает фуражку и пиджак и вешает их на вешалку. Берет в руки картину и читает.

(Обычным голосом.) «Товарищу Кларе Шеридан». Я теперь товарищ!

Кладет картину на полку и поворачивается к залу.

(С подчеркнутым английским акцентом.) Бюрократ!

Клэр надевает халат, подходит к станку и начинает лепить.
Через минуту в мастерской гаснет свет и загорается экран, на котором женские руки лепят мужскую голову. Вскоре на экране появляется фотография бюста Льва Троцкого.

У Троцкого чувственное лицо, восхитительный голос, тонкий ум и прекрасные манеры. Когда он говорит, его лицо оживляется, а глаза сверкают. Резкий, из углов, с силовым полем наотмашь. Я пыталась вложить в свою глину часть его энергии и жизненной силы. Иногда он чересчур резок, а иногда открыт и почти беззащитен. Лицо его асимметрично, и особенно выделяются глаза: они очень выразительны и постоянно горят. Порой он напоминает волка, клацающего клыками. Его нос имеет неправильную форму и выглядит так, как будто переносица сломана. Если бы не эта горбатость, линия его носа имела бы плавный переход от линии лба. В анфас он — вылитый Мефистофель. Троцкий очаровывает и определенно обладает природным магнетизмом. Наверное, это самый неординарный человек, с которым я когда-либо встречалась...

Свет медленно гаснет.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

В жилой комнате свет только от торшера. Клэр спит на диване, укрывшись пледом.
Раздается стук. Клэр поднимается, надевает халат и идет к двери, открывает ее и возвращается в центр комнаты. У нее в руках красный пропуск.

Клэр (читает вслух). «Товарищу Клэр Шеридан. Пропуск в Кремль до тридцать первого декабря тысяча девятьсот двадцатого года». (Пауза.) Замечательно иметь постоянный пропуск, а то ради каждого посещения мастерской приходилось оформлять отдельный. (Кладет пропуск на стол и садится на стул.) Я была в вагоне Троцкого. Он угощал меня французским вином. Откуда оно в Москве?.. (Пауза.) А потом... (Пауза.) Впрочем, это неважно... Мне было хорошо, и все. Он опять предлагал остаться в России.

Клэр встает и принимается в волнении ходить по комнате, размышляя вслух.

Остаться в России?.. А что? Мне кажется, я могу остаться. У меня вспыхнула любовь к русским. Из Москвы хлещет жизненная энергия. Почему я счастлива здесь, будучи оторвана от всего, к чему принадлежу? Что есть такого в этой безумной стране? Ведь в городе окна постоянно плотно затворены, а витрины затемнены. Все лавки закрыты. Еды нет. В гостиницах — государственные учреждения. Дворец великого князя в Кремле стал рабочим клубом... (Пауза.) Но при этом Россия глубоко проникла в мою душу. Я стала здесь своей! Все зовут меня Клара Моретовна. (Улыбается.) Может, и правда не уезжать? Работать, творить, утешать эту печальную нацию?..

Снова садится на стул и обхватывает голову руками.

Нет, я не могу. Меня ждут дети! Невозможно их оставить без матери, пускай и беспутной... (Опускает руки и встает.) Когда же меня пустят к Ленину? Мне нужна голова Ленина! Без нее я не могу вернуться. Мне все время обещают эту встречу. Очевидно, в России не существует планов, и все происходит волею судьбы. Нет, надо действовать!

Клэр подходит к телефону и снимает трубку. Говорит очень решительно.

Соедините меня с Кремлем! Приемная Ленина. Да, это срочно!.. (Пауза.) Алло, здравствуйте. Это Клэр Шеридан, скульптор из Англии. Когда я увижу Ленина? Мне обещали. (Пауза.) Что? Все время занят? Заседания, конференции, комиссии, съезды? Скажите, что я женщина, специально приехавшая из Лондона сделать его скульптурный портрет. Мне можно доверять. (Пауза.) Что? Именно женщина стреляла в Ленина? Ну и что? (Пауза.) Ждать? Опять ждать? Вы... вы настоящие бюрократы!

Клэр кладет трубку и обреченно садится за стол. На ее лице застыло выражение полного разочарования.
Пауза.
Вдруг раздается телефонный звонок. Клэр идет к телефону и берет трубку.

Приемная Ленина? Да, это я.

Пауза, во время которой Клэр слушает то, что ей говорят, и выражение ее лица меняется.

Спасибо! Я так долго этого ждала!

Кладет трубку и, счастливая, смотрит в зал.

Завтра с одиннадцати утра до четырех часов дня я смогу работать в кабинете Ленина!

Она замирает посреди сцены с мечтательным выражением лица.
Свет медленно гаснет.

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

Зажигается свет в жилой комнате.
В центре стоит Клэр. Она одета в беличью шубу и шапку.

Клэр. Ленин распорядился выдать мне шубу. Мы приехали на какой-то склад, где висели десятки шуб, и я могла взять даже соболя. Но я сказала себе: «Нельзя! Это слишком буржуазно». А потом меня могут застрелить на улице». Вот теперь приеду в Лондон в беличьей шубе.

Клэр снимает шубу и шапку и убирает их шкаф. Садится на стул.

Я работала в его кабинете два дня. Джентльменские манеры, приятная улыбка, строгая обстановка. Звонки, множество бумаг на подпись. Он сразу предупредил, что специально позировать не будет, — просил позволить ему сидеть за столом и работать. Сказал — и сразу с головой ушел в дела, как будто меня и не было рядом. Все мои попытки начать разговор ни к чему не привели. Ленин выглядел очень больным, ведь в его теле все еще находится пуля. Мне показалось, что его лицо словно восковое...

Клэр встает со стула и подходит к окну. Несколько секунд смотрит на улицу, потом резко оборачивается и говорит, глядя в зал.

Он спросил меня, почему в Англии не происходит пролетарская революция. Но откуда я знаю? Я задала встречный вопрос: почему у него все секретари женщины? И он ответил, что все мужчины на фронте. Вот такой разговор. Смешно, правда? (Пауза.) Ленин почти ничего не ел, только пил чай с сухарями. Я иногда делала паузы в работе и садилась на подоконник. И тогда он поднимал голову от бумаг и смотрел на меня таким взглядом, будто видел в первый раз. Но его мысли были очень далеко... Когда он разговаривал по телефону, то жестикулировал так активно, словно телефон — живой человек. (Садится на стул.) Что меня больше всего впечатлило в Ленине? Пожалуй, его способность сосредотачиваться. И еще огромный, мощный лоб, который возвышался над всем остальным и выглядел непропорционально, как будто голова была чересчур большой для туловища. Он казался мне настоящим воплощением мыслителя — но не роденовского, нет-нет. Я видела в нем человека разумного, решительного, смелого, не властного. Мне кажется, что он отрицает значение собственной личности... (Пауза.) Я хочу чаю.

Клэр встает и идет за перегородку.
Слышен звук закипающего чайника, и вскоре она возвращается со стаканом чая в металлическом подстаканнике. Садится за стол и с удовольствием пьет обжигающе горячий напиток.

Большевики все пьют много чая, как и мы, англичане. В этом, видимо, наше единственное сходство.

Пауза.

Потом Ленин спросил меня о Черчилле — правда ли, что я его родственница. И когда я ответила утвердительно, он сказал, что я в родстве с человеком, за спиной которого вся сила капиталистов. Тогда я ему сообщила, что у меня есть и другой кузен, который состоит в ирландской левой партии Шинн Фейн. Ленин на секунду задумался, а потом сказал, прищурившись: «Должно быть, вы весело проводите время, когда собираетесь втроем». Я так и не поняла, улыбался ли он при этом, но мне его слова показались остроумными. Он проводил меня очень дружелюбно, тепло пожал руку и сказал, что распорядится насчет помощи в формовке и литье моих работ.

Свет на сцене гаснет и загорается экран, на котором появляется фотография бюста Владимира Ильича Ленина.

У Ленина лицо — гамма оттенков. Словно музыка в движении. Его лицо — смесь задумчивости, скромности, бледности. Никогда не видела человека, у которого было бы столько лиц. То смеется, то холоден, то печален, то ироничен. Взгляд — испытывающий, если разговор о чем-то важном, но одновременно очень хитрый. И ни у кого нет такого несчастливого, измученного, встревоженного лица. Во всем его облике я почувствовала усталость...

Экран гаснет.

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Зажигается свет в жилой комнате.
Клэр в шубе и шапке, рядом стоит чемодан.

Клэр (обводя взглядом комнату). Вот и все. Я уезжаю. Утром мне сообщили, что поезд отправляется сегодня. Я поеду под вооруженной охраной на составе, который везет полмиллиона фунтов золота на Запад, где большевики заказали тысячи новых локомотивов. Прощай, Софийская набережная, дом четырнадцать. Прощай, моя мастерская. Прощай, замерзшая Москва-река и мой любимый Кремль. Сейчас он выглядит еще прекраснее, еще монументальнее и величественнее... Я научилась спать на диване и переняла привычку большевиков ложиться очень поздно. (Вздыхает.) Меня заверили, что мои огромные деревянные ящики с гипсовыми бюстами будут доставлены из студии на вокзал — об этом можно не беспокоиться. Я отдала женщинам — дежурным по дому и горничным свои чулки, несколько кусков мыла, юбку, вязаную кофту, туфли и галоши. Из вещей у меня осталось только одно серое платье, в котором я и отправляюсь в обратный путь. Горничные сильно смутили меня, когда в порыве благодарности начали целовать мне руки, еле сдерживая рыдания. В ответ я их всех расцеловала...

Пауза. 
Клэр еще раз обводит взглядом комнату.

Живя здесь два месяца, я пришла к интересному выводу: человек либо любит, либо ненавидит окружающих его людей. Хотя ненависть может проявляться в форме неприязни, а выражением любви бывают дружба и привязанность. Мне очень грустно расставаться с этой страной. Россия глубоко проникла в мою душу... (Пауза.) Что это были за лица, которые я лепила? Злодеи и разрушители? Бесконечно утомленные люди? Те, кто сошел с ума, переворачивая мир? Утописты или циники? Измученный Ленин, самонадеянный Зиновьев, Дзержинский — вещь в себе, Троцкий — вот уж где сталь. Никакого подобострастия, ни грамма патетики... Это были человеческие лица. Зачем они хотят изменить свою страну и привычный уклад жизни? Что будет с этим новым государством через пятьдесят или семьдесят лет? Я не знаю. Но это было самое великое приключение в моей жизни!

Пока медленно гаснет свет, раздается голос за сценой.

Голос за сценой. Судьба большинства работ Клэр Шеридан, созданных в Москве осенью 1920 года, остается неизвестной. В столичных собраниях хранится лишь три произведения скульптора. Бюсты Троцкого, Зиновьева, Дзержинского, Красина и Каменева пропали без вести, есть только их фотографии. Возможно, однажды эти скульптуры появятся на аукционах...

Занавес