За гранью звука

         Над селом, где жил мальчик по имени Дялунчи, всегда летали самолеты. Сначала они были далеким гудением где-то в синеве, потом — черными точками на горизонте, а затем проносились так низко, что казалось, вот-вот зацепят крылом верхушки сосен. Мальчишка задирал голову и смотрел, смотрел, пока глаза не начинали слезиться от ветра.
— Ты чего рот разинул? — смеялись односельчане.
— Летчик буду, — отвечал Дялунчи.
— Летчик? — переспрашивали они. — Да откуда в наших краях летчики?
       Но он не видел преграды. Разве в облаках есть разница, откуда ты? Там важны лишь умения да смелость.
      В военкомате ему сказали:
— Летчику надо знать языки. Русский, английский.
— А если я их не знаю?
— Тогда не стать тебе летчиком.
      Дялунчи уехал в Улан-Удэ заканчивать десятилетку. Русский он схватывал на лету — говорил с акцентом, но бегло и твердо. Английский давался тяжело. Он сидел ночами над учебниками, повторял странные слова, которые никак не хотели становиться родными. «Aircraft. Bomber. Sky.»
— Зачем тебе это? — спрашивали соседи по общежитию.
— Чтобы летать, — угрюмо отвечал он.
      В авиационное училище в Барнауле он попал с первым набором.
— Сопромат? — морщился Дялунчи. — Зачем летчику сопромат?
— Чтобы понимать, почему у самолета крылья не отвалятся, — сухо отвечал преподаватель.
       Он зубрил. Летал во сне. А когда проснулся — снова учил.
       После выпуска все рвались на запад — в Германию, в Прибалтику.
—Ты где хочешь служить? — спрашивали его.
— В родных краях, — отвечал Дялунчи.
— Где это?
— В Забайкалье.
       На него смотрели как на дурака.
— Там же глухомань!
— Там мама, — отвечал он.
      В гарнизоне сначала летал на ЯК-28. Потом пересел на МиГ-21. И каждый раз, проходя над родным селом, снижался чуть-чуть — так, чтобы мама, если выйдет во двор, могла увидеть, как блеснет на солнце серебристое крыло.
         В тот день был обычный плановый полет. Спарка МиГ-25 ревела двигателями, рассекая стратосферу.
       Стрелка высотомера плавно перешагнула очередную тысячу. Внизу, где-то далеко под крылом, остались белые облака — ватные и неподвижные. Над головой голубизна неба сгущалась, превращаясь в глубокую, почти чернильную синеву. Чем выше — тем темнее.
       Дялунча привычным движением проверил приборы. Все в норме. Неделя выдалась напряженной — полеты, тренировки, подготовка к сдаче на первый класс. Но сейчас, на этой высоте, было легко и спокойно. Там, внизу, хмурилось, а здесь, над облаками, солнце заливало кабину ослепительным светом.
       Сегодняшний полет прошел четко, по заданию. Завтра наконец-то выходной. В предыдущем вылете он набирал максимальную высоту, а сейчас предстояло разогнать машину до предельной скорости. Оба задания — и сложные, и захватывающие.
       И вот на приборе 13 000 метров. Дялунча выровнял самолет, затем плавно подал ручку управления двигателем вперед — за защелку. Включил форсаж. «Пошло».
Машина вздрогнула, будто сорвавшись с цепи. Скорость поползла вверх: 900, 1000, 1100...
      Стрелка вариометра резко дернулась вниз, затем вверх и замерла на нуле. Звуковой барьер взят. Но разгон продолжался. 1 300... 1 400...
Дялунча Балханов почувствовал, как дрожит фонарь второй кабины — его вечно заклинивало. Перед вылетом механик с силой хлопнул по нему ладонью: «Держись, железка!»
        И вот теперь, на сверхзвуке, фонарь сорвало.
        Воздух ворвался в кабину с ревом разорванной плоти. Дялунча даже не успел испугаться — только почувствовал, как его вдавило в кресло. Чека катапульты вырвана. Система сработала автоматически.
        Он инстинктивно вжал голову в плечи, высотно-компенсирующий костюм мгновенно наполнился кислородом под давлением, превратившись в жесткий панцирь, — и мир взорвался.
        Темнота.
        Сознание вернулось внезапно, как удар. Он открыл глаза — ничего. Только чернота. Первая мысль: «Я ослеп?»
        Пальцы нащупали шлем. Дрожащей рукой он расстегнул ремешок, но шлем не снимался — голову как будто раздуло словно баскетбольный мяч. Он откинул защитный щиток – холодный ветер обжег лицо. Но глаза все равно не видели.
«Где я?»
      Он повертел головой — что-то хрустело. Ветер шевелил ветки. Дерево. Он висел на парашюте, зацепившемся за высокую ель.
— Коля… — хрипло позвал он.
       Тишина. Провисел так почти до рассвета.
       Земля встретила его жестко. Отстегнул карабины и кое-как по веткам сполз вниз и рухнул в мокрый папоротник. Голова кружилась, в ушах звенело, как после удара колокола. Баротравма. "Самолет… потеряли…"
       Но где второй летчик? Коля Тимченко должен был катапультироваться следом…
(Позже он узнает, что Коля чудом посадил МиГ с развороченной кабиной)
      Он подтянул к себе носимый аварийный запас — рация, сигнальные патроны, плитку шоколада. Пальцы дрожали, когда он включал аварийный передатчик.
Попытался откусить шоколад — но похоже ему сто лет в обед. Обертка пожелтела, шоколад окаменел. Дялунча судорожно стиснул зубами — шоколад не поддавался.
       Тогда сунул за щеку, как леденец. Горечь, слабый привкус ванили.
«Хоть бы не стошнило…»
      На утро прилетел вертолет. Ми-8 приземлился на поляне, подняв вихрь из листьев и хвои. Вертолетчики втащили его внутрь, укутали в одеяло.
— Выжил… — бормотал кто-то.
        В госпитале врачи покачали головами: «В стратосфере выживают единицы».
Оказалось, в СССР таких случаев было всего два.
       Через четыре месяца Дялунча снова поднялся в небо.
— Боишься? — спрашивали его.
      Он молчал. Но когда двигатели взревели, а земля ушла из-под шасси, он улыбнулся.
Потому что небо — это навсегда.