Точка кипения

Дождь стучал по подоконнику, как мелкие костяшки счетов, которыми Владимир мысленно перебирал свои долги. Триста шестьдесят семь тысяч... И это только по кредиткам. Тридцать шесть лет, а чувствовал себя загнанным зверем в капкане из собственной лжи. Лжи, которую он годами выдавал за заботу.

"Все для тебя, для семьи, солнышко," – его коронная фраза, сопровождавшая каждый новый кредит. Автомобиль классом выше? "Чтобы ты ездила с комфортом!” "Ты же заслуживаешь только лучшее!" Отдых на море в кредит? "Дети должны видеть мир!" Наташа верила, видя в его усталых глазах (которые он выдавал за усталость от "заботы") подтверждение его слов. Она не видела тайных счетов, залогов на еще не купленную квартиру, о которой он "мечтал для них", и уж тем более – переписок с другими женщинами, которых он "утешал" в перерывах между работой и "заботой о семье".

Крах наступил банально. СМС от одной из "утешенных", попавшее не в тот телефон. Наташа, всегда доверявшая, превратилась в следователя. Банковские выписки, как ледяные иглы, пронзили иллюзии. Кредиты, о которых она не знала. Переводы на счета, ей незнакомые. Фотографии в чужих объятиях.

Развод был молниеносным и молчаливым со стороны Наташи. Ее глаза, когда-то теплые, стали как сталь. Владимир же, зажатый в угол, сбросил маску. Его "забота о семье" испарилась, обнажив жадное, мелкое нутро.

Начался дележ. Скромного имущества, нажитого за годы брака, но значительного для них. И тут вылезло все.

"Этот телевизор? Да он же для гостиной, для семейных вечеров! Мне нужнее!" – кричал он, цепляясь за технику, купленную в кредит, который он скрыл.

Но кульминацией стали ракетки. Старые, любимые теннисные ракетки Наташи, подаренные ей когда-то родителями. Не стоящие, по сути, ничего, кроме памяти.

"А ракетки? – вдруг спросил Владимир адвоката, даже не глядя на Наташу. – Они же хорошие. Я иногда... могу поиграть".

Наташа не выдержала. Хриплый, лишенный всяких эмоций смех вырвался у нее.
"Ракетки? – переспросила она, глядя на него с таким презрением, что он съежился. – Серьезно, Володя? После миллионов долгов, после вранья, после... *них*... Ты жалеешь мне оставить мои старые ракетки? Вот она, твоя "забота о семье". До последней нитки".

Его лицо побагровело от стыда и злости. Не от раскаяния, а от того, что его уличили в такой мелочной подлости. В этой жалкой жадности на фоне всеобщего краха проступило его истинное, ничтожное лицо. Маска спала окончательно, и под ней не оказалось ничего, кроме страха и пустоты.

Теперь он сидел в пустой съемной комнатке (деньги за залог тоже "потерялись"), а дождь отсчитывал секунды. Долги душили. Мысль о суде, о презрении в глазах бывших друзей, о холодном взгляде Наташи и детей – невыносима. Особенно ярко всплывало ее лицо в тот миг, когда он пожалел ракетки. Этот момент стал символом всей его лживой, эгоистичной жизни.

Он подошел к окну. Мокрый асфальт внизу манил черной гладью. "Конец. Проще... Все проще..." – шептала усталая мысль. Рука сама потянулась к ручке окна. Холодный металл обжег пальцы.

Но в этой ледяной дрожи вдруг мелькнуло что-то другое. Не раскаяние, нет. Животный страх? Или... осознание? Осознание того, что эта точка – не конец боли, а лишь последняя, самая позорная строчка в истории его падения. Что смерть не аннулирует долги, не вернет уважения, не сотрет презрения в глазах дочери, которая однажды спросит: "Почему папа не приходит?".

Он отпустил ручку. Сел на пол, прислонившись к стене. Долги никуда не делись. Презрение – тоже. Но окно осталось закрытым. Впереди была только бездна стыда и расплаты, но дождь за окном стучал уже не так громко. Он стучал о настоящую, бесконечно тяжелую, но единственную реальность. Реальность, в которой ему предстояло отвечать. За все. До последней ракетки.