Чаша моя. 22

Градский проснулся от тяжелого сна в своей палате после дежурства. Альфонсу снилась его мать, горевшая настоящим огнем. Сначала говорила ему о том, что «он весь в его отца алкоголика, а затем звала с собою». Не мудрено, что он проснулся в холодном поту. Он глянул на часы: пол седьмого, пара смену принимать. Он не умывшись, проник в ординаторскую. На него любезно глядел недопитый коньяк. Пробурчав что-то, Градский тут же уничтожил его в раковине. Хоть и колотилось его сердце и противопоставлялся разум. Закончив свое дело, будто удушивший змею, Альфонс без сил сел за стол. Он принялся писать журнал:

- В ставке все спокойно, Борман, - произнес Альфонс и принялся со всех точек необъятной больницы собирать сводки.

   Где-то в 7:30 он все свел. И обнаружил, что хирурги не сдались. Не смотря на выходной и уверения Темного, который уж ходил по ординаторской, что он все соберет, Альфонс решил пойти самому. Заодно проведает хирургическую клинику. Уж если и начинать своей день, то оттуда, вдруг они чего знают про мифических сбитых пешеходов.

- Ты их берегись, - давал ему наставления Темный - они меня на прошлой смене вызвали к знакомому министра просвещения. Оказался бомж. Ты представляешь?

    Градский невольно вспомнил прошлого своего друга без определенного места жительства. Надо бы и его навестить. Фруктов что ли принести.

- Да уж, кажется, вы не прекращаете друг друга третировать.

- Война, как сказал, Макиавелли, дело умелых, - ответил Темный, поглаживая расческой голову.

   Спустя десять минут Альфонс оставил тактика и стратега в одиночестве в надежде придумать самый злобный план в мире по разводу хирургов. И направился в самое логово врага, выяснить, так сказать, диспозицию. Градский направлялся за сводкой, параллельно выполняя еще поручение «Великого Инквизитора». А в хирургии, в самой ординаторской, царил настоящий азарт. Под настоящего продиджи, Творобушкин что-то шептал Климову, сидящему за компьютером, сосредоточенному, серьезному. А рядом о чем-то спорили стоящие Лунин и Михайлов. Градский, пока настоящим шпионом, пытался разобраться, что это они тут смастерили.

- Смотри, вот замедление и пошел драконами, - говорил Творобушкин, указывая в экран.

- Да чего ваше замедление. У нас ангелы, они все равно быстрее ходят, - говорил Михайлов.

- Ходи, ходи, - злобно подтрунивал Лунин.

   Заметив, тихо следящего за всем Градского, Климов встал с компьютера и чинно объявил:

- Мы устали, мы мочим друг друга в тройку, - и сел.

   На исход этой битвы, как было объяснено, поставлено дежурство на Новый год и целый литр «Арарата». За хирургическую клинику, «За людей», боролся хирург высшей квалификационной категории, а по совместительству клирик 10 уровня с навыками логистики и магии земли. А за травматологическую почему-то Климов, за «Драконов», чернокнижник 11 уровня с магией земли и магией огня. В решающий час войска людей и ангелов обороняли город от вражеского засилия драконов. Победителю лавры, литр коньяка и свобода на Новый год. С примерно равными силами началась сечь, поочередно от которой страдали то Михайлов, то Творубушкин, никогда еще Градский не слышал от хирургов столько раз слова «дракон» и «говнюк». «Эх, дети!» - подумал Альфонс.

- Мужики, сдайте дежурство и сводку, помыться хочу! - по-отечески произнес Градский.

- Хирурги не сдаются! - пробузел Михайлов.

- Да погоди ты, - махал ему Климов.

   Битва закончилась быстро. Драконы потерпели поражение. И Лунин с Михайловым торжествовали победу. Климов упал головой на клавиатуру.

- Ну, блин, четвертый Новый год на работе, - пускал слюни на клавиатуру Климов.

- Может, теперь сводку, господа? - понимающе напомнил Градский.

- Да… пошли… - обреченно сказал Климов.

        Принявши сводку и передавши сведения о дежурных хирургах, Градский с чистою совестью отправился по своим делам.
      Вечером уже Градский глядел на Магистральную с самой высокой точки.  Напоминал он больше святого отца, крестившего кого-то внизу. На самом деле высматривал точки перекрестка. Он представлял себе, как же мог Вася сбить здесь же пешеходов. С Больничной он вряд ли выезжал с севера, тем более с юга. Оставалась только Бульварная. Собственно в той стороне находилась его дача, да и дом. Предположим он выворачивал, не справился с управлением. Но как же так получилось, если он резко так вывернул. Если в действительности не был пьян. Вздор, этот настолько правильный, что за руль даже после кефира не сядет. А Гоша? Без Гоши, конечно, ничего не у знаешь. Но водить тот не умеет, вот «уводить», да. Градский посмеялся над своей собственной шуткой. Каким же глупым был ты, Градский. Хорошо, положим, Вася резко вывернул на повороте и вспахал всех пешеходов. А как быть с остальными семью машинами? Они тоже напились и вывернули в ту же сторону. Ну нет, допустим, четыре машины ушли. Раз там больше выжило. Но ушли бы они скорее вправо, чем к тротуару. Значит, с Васиной точно еще три пострадало серьезно. Значит, он пропахал хотя бы одну. А остальные две были задеты. И уже потом отнесло его к тротуару. Но это физически невозможно, если бы он пропахал на повороте хотя бы одну машину, судя по движущему радиусу - он бы перевернул одну из них и вписался в тротуар. Неужели остальные столкнулись вместе. Вряд ли. Единственный способ отправить к тротуару машину - вбить ее в бок. Вторую бы машину задело, пока она уходила, ее бы развернуло и задело две остальные.  Значит, все-таки был биток, который несся с Вокзальной. Градский почесался в доказательство. Не зря с офицерами в бильярд носки проигрывал.  Значит, врут газеты. «Что ж, пора совершить что-то достойное для убийцы» - подумал Градский. Он достал телефон и набрал номер по блокноту, который тут же достал из кармана:

- Старший следователь Куприянов, - ответили ему.

- Вона как, старший следователь. Врачишка, Альфонс, - ответил ему Градский, поджав зубику, «вспомнит или нет».

- Е…на вошь, это что же творится? Леха, ты что ли? - сильно воодушевились в трубке.

- Я, я, - подтвердил Градский.

- Сколько лет, сколько зим?

- Да уж. Я уж прости, по делу, - Градский присел на землю.

- Жизнь такая, брат, сейчас. Сослуживцев по делу вспоминаем.

- Мне твой совет мудрый нужен. Ты в Москве сейчас? Я могу тебя там найти?

- Не, я уж как лет пять в N перевелся. От суеты. Да и ранение там получил. Ну, ты знаешь.

- Да, вот так, жизнь течет, а я и не знаю, что ты в N. И я здесь.

- П..ц. Ну подваливай завтра, сегодня работы много, адрес вышлю.

- Прекрасно, заодно вспомним боевое.

- Ох, вспомним! - прозвучало что-то удалое, гусарское и Градский закончил разговор.

      Градский снова был живым, освобожденным от попойки. Освобожденным от идеи вины. Хотя вина его никуда не исчезла. Она оставалась там внутри его сердца, но теперь, кажется, кто-то авторитетный сказал ей - «Сиди здесь и помалкивай». Сегодня жена Васи приходила в стационар, Вася разрешал себя на трансплантацию. В любом случае она принимала сегодня неимоверно сложное решение. Градский хотя сам и не мог даже прикоснуться к человеку в горе, попросил об этом Рискового. Тот обычно имеет на это меньше принципов. Но и тот от чего-то принял Градского. И осудил обвинение честного имени реаниматолога. Затем он объяснял, что при прочих равных, дело уже открыто, проводится следствие. И скорее всего закроется вне пользы Васи. «Он, кажется, виновник. Кровь на алкоголь пришла плюсом. Проверена трижды» - горестно подмечал Рисковый.

- Влетел он, - констатировал Рисковый - уголовное дело-то закроют, сажать-то уже некого. А вот начнутся гражданские дела с моральными, там придется походить. Хорошо, что Бакунин не увидит этих пересудов.

- И ты веришь в это сам? - спрашивал его Градский.

   Рисковый объяснил, что верить стоит своим собственным глазам, но не переставать слышать человека. Все же он отметил, что история темная, туда лезть не стоит. Поговорив с Рисковым, Градский намеревался посетить Васину жену, только не знал под каким предлогом этого сделать. Как с ней поговорить и выяснить подробности? Ежели сейчас покопаться в мыслях и чувствах Градского, то его мотивы ясны и чисты. Он от чего-то знал: что именно ему непременно нужно добиться правды. И очистить имя Василия. А тем временем СМИ пестрели и пестрели, доходя до крайностей личной жизни, мнения каких-то больных, которые уже при лечении замечали в Васе задатки алкоголика. И как он мог работать реаниматологом не понимали. Удивительно же? Для тех, которые у реаниматолога часто пребывают в коме? Хотя кого интересует правдоподобность, главное чтиво. Ведь вылить ушат помоев на учителя, священника или врача, это интереснее, нежели тоже самое сделать на чиновника, актера и тех же журналистов. Говорят, журналисты клятву какую-то приносят. Но, увы, журналистика похоже давно вымерла с последним советским учебником по ней. Теперь ее больше интересует повестка, тренды и желтизна. В той же газете после статьи «Врач иногда и калечит», Градский обнаружил статью «Секс в 70 лет, рассказ Нины Степановны об обновлении души и разума». Чего уж удивляться?
      Градский перед выездом успел перекинуться парой слов про это с Климовым, но без большого толка. Климов не был большим другом Бакунина, но предостерег подходить по этому вопросу к Лунину и Крашенникову. Он также утряс небольшое дело: попросил Темного покантоваться у него пару недель, пока не найдет что-то съемное. И Темный согласился. Только попросил не выпивать, на что ему дано «строгое офицерское». Оставалась Градскому сегодня совершить одно дело, больше ритуальное - сказать о том, Бакунину. Пусть тот и не жив, и не мертв. Но может, он бы хотел знать об этом. Что друг его не будет оставлен в беззаконии.

      В тоже время к Бакунину устремился и другой человек. Нам уже знакомый, Лизавета Александровна. О приятней наружности вам уже известно. Она отличалась характером знойным, когда нужно. И спокойным, когда этого требуется. Если же возможно, соблюсти свои принципы, то она уж делала. Потому больные любили ее 50% на 50%. Людям, стремящимся лечиться - она помогала, симулянтам - никогда. И тех и других она высчитывала на раз. При этом была набожна, молилась и старалась попасть в храм. Но была одинока. А одиночество известное всем бедствие. Все проклянешь, лишь бы отделаться. Одиночество - это когда работаешь на износ, плачешь навзрыд и только кажется, что тебе помогают антидепрессанты. Обо всем подумаешь - что на тебе венец безбрачия, трусы целомудрия, проклятие вечности и судьба «Фаталиста», а кончается все обломовщиной. Лежкой на диване, просматривая «Гимнастки», «Секс в большом городе» и «Великолепный век». А потом безмерным эгоизмом, страданием от «Я» и борьбой с курением в подъезде. Лиза, же ощущая себя горделивой и злобной, нашла себя в Церкви. И потихоньку помогая, обрела покой и надежду на свою судьбу. Ей в одночасье объяснили, что ничего не потеряно. Только нужно верить и попросить. И она скорпулезно молилась. Одним днем, жизнь ее поменялась. Она сидела на приеме, кажется на то был последний талон. Она прямо уже взмолилась, чтобы не приходил этот последний человек, указанный в СЭКе «Бакунин Георгий Александрович» N-года рождения. Она так устала: 50 человек всяких, по записи, а большинство без. Ведь как бывает, у всех неотложные дела. И попробуй переубеди, что направления к 21 числу можно сделать 19 или 20, а не 1, притом предыдущего месяца. Но Бакунин явился.  Он прочапал в дырявых бахилах и по-хозяйски расселся:

- Были бы все такие терапевты красивые, не отказался бы тогда от краснухи в детстве, - пульнул Бакунин, а сам елозил глазками где-то в закромах халата.

- Фамилия, - грубо (как могла, что ей несвойственно) прикрикнула Лиза.

- Бакунин, - грустно осел он.

- Что беспокоит? - Лиза, покраснев, уткнулась в карточку.

      Бакунин глядел не отрываясь, прямо в глаза. Лизе было так непривычно на себе испытывать хищную улыбку. Ей все время своей жизни казалось, что мужчины, обходят ее стороною. Как если бы то была лужа или столб какой-то. Ей стало горячо от чего-то, она тихонько из-под очков покосилась на Бакунина: «симпатичный». Но тут же отмела от себя мысль: от усталости. Непривычное чувство притягательности возникло. Но возможно, в это же время, Бакунин уловил этот мускус. И сдаваться не стал.

- До этого температура беспокоила, а теперь сердце… - Бакунин вздохнул, изобразив умирающего лебедя.

   И Лизавете Александровне это так необычайно понравилось, что в душах она улыбнулась. Где-то там внутри и внизу налил жар и что-то «приятное», как пузырьки воздуха колыхалось внизу. Бакунин же в это время оглядывал, думая совсем о другом. Лизе пришлось сделать большое-пребольшое усилие, чтобы сохранить нейтральный рабочий тон. Ей вообще было неприлично то чувство, которое пробежало по ней. И она теперь ругала себя. Что все происходит это неосознанно, а ей стоит упражняться в терпении и смирении.

- С чем Вы пришли? - подавив дрожь, спрашивала доктор-терапевт Лизавета Александровна.

- Ды, температура у меня, кашляю, кхе, кхе, - неубедительно изобразил Бакунин.

- Угу, давно? - Лиза почувствовала, что контроль ее давно утрачен как врача.

   Внутри нее была паника. С ней - принципиальной и сложной, иногда жестокосердной, подобное никогда не бывало. И она не знала, что делать.

- Может, кофе попьем? Вместе? - в лоб предложил Бакунин, состроив мордочку настоящей собачки, просящейся на ручки.

  Но Лиза была не робкого десятка. Она вручила Бакунину градусник. И сказала, что если тот будет придуряться, то померяет ему температуру еще во рту и в прямой кишке, для точности. И Бакунин повиновался, не переставая раздевать терапевта глазами.

- Раздевайтесь по пояс, - скомандовали Бакунину.

   Тот наскоро воздержался от: «Может, сначала Вы?». Ничего не наслушав и не обнаружив температуры, Лиза еще уточнила сотню вопросов. И пришла к выводу, что диагноза ОРВИ не поставит.

- Так, вот вам талон на брюшной тиф, на рентген, ЭКГ и сейчас еще на инфекции выпишу, надо будет мазков сдавать.

- Не надо меня на брюшной тиф, умолял Бакунин.

- А как же я диагноз поставлю? - возмутилась Лиза.

- А вот, поставьте, я болен, безумно болен, - говорил Бакунин, - тем более есть два обстоятельства: во-первых, я Ваш коллега, а во-вторых, я же не буду теперь спать. Буду думать постоянно о Вас.

   Лизу снова захлестнул румянец. Но в тоже время в ней запротестовал врач, борец с симулянтами. И поэтому Бакунин получил в назидание лекцию о страдающих больных, о миссии врачей и бездельниках. Бакунин грустно согласился. Объяснил только, что пока ему такая нагрузка, которая в больнице непосильна. И он бы хотел отдохнуть дней пять. Он уговаривал Лизу еще минут пятнадцать. Денежкой, цветами, даже показать собачку. Но та была непреклонна. И Бакунин покинул кабинет. Закрыл двери. А уходил-то, Господи, как сын от матери на Курскую дугу. Сама Лиза чуть не расплакалась. Но еще секунду и лицо Бакунина показалось в дверном проеме.

- Как Вас зовут? - почти прошептал Бакунин.

- На двери написано, - больше недовольно, чем грубо ответила Лиза.

- Я сдам кровь на брюшной тиф, и обещаю, героически, мазок на гонококки. И приду к вам.

- Нет, не приходите! Лучше прикрепитесь к другой поликлинике! Или уйдите на соседний участок!

- Хорошо, тогда я прямо сегодня Вас подожду. Полчаса я буду ждать Вас у входа. С меня кофе и такси домой.

- Уйдите, - без раздражения ответила ему Лиза и тот скрылся за дверью.

     И, может быть, вы теперь склонны думать, что гипертрофировать у женщин - это стереотип. Я же вам скажу: именно это Лизавета Александровна и сделала. Она перебирала в мечтаниях: как будет проходить их свидание, свадьба, сколько детей. Вообщем, она хоть и сопротивлялась. Но пошла симпатии на поводу. Терять в тридцать с ее характером нечего. И нечего ждать. И совпадение иной раз не только совпадение, но и воля свыше. Вообщем, в женских мыслях закрался хаос, который должен был родить целую Вселенную. Она оставив карточки на завтра, засобиралась на встречу судьбе. И только она встала, окрыленная и надеявшиеся, в дверь постучали.

- Можно, доктор? - спросили пожилым голосом.

    Тень одиночества снова вернулась на свое место. Легкая краска лица исчезла. Лизавета Александровна снова села за стол.

- Можно, - неподдельно печально шепнула она и пришвартовалась на стул, как падает якорь на дно.

- Я опаздала, с деревни ехала, примите ради Христа, доктор.

      Ну, ради Христа - отпираться бессмысленно. Она лишь транспарантно проверила СЭК. Опаздавшая бабушка Козина. Женщина снова была изгнана из Лизаветы Александровны прочь. И главенствовать принялся доктор-терапевт. Она выяснила и записала жалобы, а затем принялась к детальному анализу жизни. Все равно уж ее спасительные полчаса прошли. Все же стоит отметить, что она затратила сил и времени уйму. Но не позволяла досаде и раздражению взять над ней верх. Как это говорится: «Свети другим, сгорая сам!»

- Вы чем за жизнь болели? - Лиза кричала уже охрипщим голосом прямо в ухо бабульке.

- Я? - «Вы! Вы!» - про себя подумала Лиза - Ничем не болела.

   Лиза прищурила в глаз. Пока писала в карте,  другой рукою листала ее. Согласитесь сомнительно поменять бедренную артерию, вставить стент в сонную артерию (судя по документам) и ничем не болеть. Лиза не отчаялась.

- Может сахарный диабет у Вас был?

- Не было никогда, не приведи Господи.

   Лиза опять опустила голову в карту. Господь же привел сахарный диабет 2 типа с нефропатей ХБП С3А. И с несколькими лазиками.

- Может, сахар был повышен? - Лиза уж чувствовала себя больше кричащим на ухо Лениным, но отнюдь не врачом.

- Сахар? Не припомню, - продолжала партизанить бабулька.

- А в больницах лежали? - кажется, запасы прочности Елизаветы Александровны были почти на исходе.

- Давно, с аппендицитом.

   Ну, здравствуйте, я ваша тетя. А выписки чьи? Она на всякий случай переспросила фамилию, имя, отчество. Дату рождения и место жительства. Все таки совпало. Тогда она начала тыкать выписками, как на расследовании. Но бабулька только: «Ну, может быть, я разве уж вспомню. Мне лет то!»

- А что вы сейчас принимаете? - Лиза закашлялась, устав кричать.

- Ой, много всего! - возрадовалась бабка, но не назвала ни одного препарата.

- Может, у Вас где-то записано?

- Нет, у меня муж раскладывает!

   Лизавета Александровна предложила позвонить мужу. И выяснить этот очень важный вопрос.

- Толя, Толя, привет! - говорила больная мужу - Что? Куда я провалилась? Да ты, старый хрыч, не помнишь не хрена.

    Лиза издала скромное бе-бе, то же мне. Не зря яблоко от яблони не далеко падает.

- В поликлинике я, дурак ты горбатый. Ты мне скажи, я что принимаю. Да, у доктора я. Какая сберкасса. Их нет уж давно. Как не помнишь что я принимаю? А понятно. - А затем уже она говорила Лизе - Говорит, что себе, то и мне, - покивала бабушка в знак полученного ответа.

    Лиза решила в этом вопросе должна быть упорна. Ей пришлось открыть СЭК и посмотреть, что же там она принимает. Ничего не удивило Елизавету Сергеевну на своем пути. Бабушка Козина, как и ее муж, принимала лозартан, дюфалак и омник. Что ж простата ее в безопасности, а вот сосудистая система отнюдь. Лиза вытащила один из блокнотов, ручку и вручила бабушке. Она аккуратно выписала все назначения и талоны. Настояла показать дочери, чтобы та набрала ей таблетки на недели.

- А вы отмечайте вот здесь, когда выпили таблетки? Без блокнота не пейте никогда. Выпили и сразу черточку ставьте. А черточку видите, к таблеткам не прикасайтесь! Запомните «черточка».

    А могла уже быть давно на свидании. Все же, она не оставляла надежды и знала, что и сейчас ее труд не пройдет даром. А обязательно пригодится. Выдала назначения, проводила, перекрестила. Собралась и вышла на улицу с замиранием сердца. Вот и называй потом всякие фильмы «Аритмия» бредятиной. А видишь как бывает и тут. Но Бакунина уже не было.

- Не судьба, - подумала Лиза, но не заплакала, потому что уже давно не плакала по таким поводам.

      Она лишь глянула на часы. И взяла такси. Обычно гулявшая после приема, она решила тут же уехать домой. Под холодный душ и горячий плед. Выспаться и очистить свои мысли музыкой и молитвою. Уж если вы думаете, что история закончилась на этом месте, то увы, она продолжилась с новой силою. Через неделю Бакунин заявился с целым ворохом анализов: брюшным тифом, ковидом, сифилисом, гонококками и зачем-то напряженностью против кори. И таки уговорил Лизу попить с ним кофе.
      Надо сказать Бакунин не был не самым лучшим кавалером, точно не рыцарем иезуитом, отпускал пошлятину, глупость, не был самым тактичным. Но будто Лизе того и не хватало: не хватало жизни, этой энергии, вечного смеха и свободы мыслей. Она из строгой превратилась в легкую и мечтательную. Бакунин, хоть и руки его надо пристегивать ремнем, а глаза заклеивать пластырем, не спешил не к чему. А ровно и тихо общался, будто сам по тому соскучился. И, наконец, по-настоящему заболев, все же выпросил больничный. Но выздоравливать мотался к Лизе. Ходил балоболил, позерствовал, но постоянно с цветами. И все эти дни Лиза боялась, что утратит над собою контроль. А потом она станет ему не нужна. А так часто бывало с таким девушками как она. Лишь один день она не смогла его встретить, крестила малышку. У подруги уродился крепыш. Она подумала, что Бакунин тогда на нее обиделся и прекратил звонить и писать. Но все было иначе. Да и не похоже было на Бакунина, если только он не притворялся. Впервые Лиза когда-то на себе почувствовала этих самых «бабочек» и впервые же почувствовала на себе раздирающее вверху и внизу чувство женской тревоги. Такого чувства будто сердце бьется о бетон. И смертельную тоску. А затем она нашла Градского, а затем он ее, только теперь с сообщением того, что она боялась и не хотела бы слышать никогда. Ощущение того, что она проклята, теперь не покидало ее даже с молитвой. А в храме она боялась, что навсегда останется одна. Когда, узнала, где Бакунин лежит, сразу же поехала к нему, отпросившись с работы. Молилась за него и врачей.
        Бакунин теперь как уверяли Лизу реаниматологи готов «завтра, да замуж». Ну,  немножко психомоторит, немножко болит у него все. Но в целом, открывал глаза. Короче, гемодинамику держит, в медикаментозном сне. Кому пожелаешь лучшего. Лиза после работы, с тех пор, как узнала от Градского, приходила сюда после самого приема. И хотя набегала уже ночь, ее все же пустили. Медсестра не хотя, открыла дверь, прошуршав что-то «устроили паломничество на ночь глядя». Она обмывала его, иногда говорила и следила, чтобы все было в достатке. Градский застал ее здесь в реанимационном зале, когда прибыл.

- Ох, это вы! - испугалась Лиза.

- Да, - Градский застыл, в той же нелепой позе, что и влетел в зал.

      Он теперь пристально глядел на Лизу, раньше никогда не видев ее в живую, он не думал, что в ней есть что-то примечательное. Но теперь созерцал, борясь с тем, о чем он думает сам про себя.

- Он открывает глаза, но, кажется, он вовсе не здесь, - сказала Лиза, обернувшись к Градскому.

    Градский хотя и после своих попоек был похож на фиг знает что, Лиза не почувствовала к нему отторжение. Потому что тот, был в белом халате. А к коллегам чувствовать отторжение - последнее дело. А с другой, стороны некоторым о лоб бычок бы тушить каждый раз при входе в его кабинет. Но вопросы христианские, человеческие вряд ли кого теперь интересуют в первую очередь. От того оперировать никогда нет показаний, паллиативное лечение использовать нет финансирования, а посмотреть кого - нет времени. Как говорил папа Лизы, чтобы спастись есть два варианта - либо быть медиком, хоть позвонить кому есть. Либо с Господом быть, там и умирать не страшно. Правда, в последнее время, кажется ни то, ни другое врачей не убеждает. Теперь доктор тебе вовсе не брат, но конкурент, и противный пристающий родственник. Вообщем, превратили медицину сами же врачи в формализм, бюрократию. А винят неких управителей. Да кто бы посмел, если бы следовали заветам совести, чести и Христу. Все же, Лиза полагала, что хотела бы остаться «последним врачом, которого покажут по телевизору», а вы строчите там свои рекомендации, экономьте деньги на яхты, да на элитный алкоголь, наживайтесь. Только ничего Вас, господа, не спасет, есть или нет Бог на небе, вы есть - прах. И сокровище ваше раздерут и уничтожат. А с чистой совестью приятнее умирать, чем без возможности покаяться. Для Лизы врач останется образцом самоотверженного гуманизма и жертвенности, помощника и исцелителя. Градский все глядел на Лизу странным взглядом, будто Парменон на Триумфальную Арку. Скоро он помигал глазами и подошел к Бакунину. Тот не переводил открытых глаз. Но затем быстро закрыл их.

- Дело, кажется, пока плохо. Но, что он открыл глаза - есть чудо.

- Я хоть и настроена на хорошее, не могу сказать того же, дышит он не сам. Его погрузили в сон. А он не умрет в этом сне? И почему открывает глаза? - Лиза удержалась от слез.

     Градский хоть и знал ответ, но промолчал. В медикаментозной коме, правильной, у человека глаза закрыты. Это аксиома, если хотите. Градский улыбнулся.

- Он не умрет, гаденыш, - ласково произнес Градский.

- От чего вы так уверены? - Лиза оглядела Градского с ног до головы.

- Я верю, - он повернулся к Лизе - я не ожидал Вас здесь увидеть. Обычно тут я в это время.

- Я задержалась, сегодня опоздала с приема. Обычно после работы я здесь. Думаете он выживет?

   Градский было дело замялся. Но уверенность его быстро вернулась на прежнее место.

- Клянусь.

   Бакунин в это время открыл глаза. И Лиза  невольно потянулась на него. Градский со стыда опустил голову и попросил:

- Вы не оставите, мне стыдно просить Вас, на пять минут, мне нужно ему…

   Лиза кивнула, не дав договорить ему. Когда она покинула зал, Градский вдруг, открывая псалтырь, подумал: «Я попрошу помочь и ее. Она… Что-то в ней есть»