Суд Небесный

Завод

Шум машин не то чтобы пугал, скорее озадачивал стоявших поодаль от работающих станков кузнечного цеха троих молодых ребят, напоминающих по виду старшеклассников.
- Че, очко задрожало? – миролюбиво спросил Коля, отвечавший за бесперебойную работу гидравлического пресса, полагая, что таким вопросом может взбодрить явно ошарашенных ребят.
- Ладно, пошли в зону отдыха! – прокричал начальник цеха. - Меня зовут Василием Николаевичем, я начальник кузнечного цеха.
Троица послушно побрела следом за ним.
- Вот молодцы! Впервые вижу такую молодежь дисциплинированную! – начальник улыбнулся, произнося это. – Ладно, рассаживайтесь. Мне сказали, что у вас профориентация сейчас и вы выбираете, чему, так сказать, посвятить жизнь. Что ж, дело хорошее. Я вот, спасибо своему отцу порот был недостаточно, но усвоил одно – поротый еж колется больнее!
Свищов громко расхохотался, поправляя обрамляющую лоб жидкую полоску волос. Василий Николаевич страдал столь распространенным для лысых людей нервным расстройством: сознавая, что его голова была голой на три четверти, он стремился укрыть блестящую и лишенную растительности ее поверхность длинной и маслянистой дорожкой волос, которые пока еще произрастали в нижней части его черепа.
Ребята, рассевшись на стульях вокруг стола начальника цеха, не проронили ни слова.
- Ну, что, кто тут у вас старший? Назовись! – бодро произнес Свищов.
Василий Николаевич являл собой весьма распространенный на производстве типаж средней руки начальника, склонного к внешней простоте и грубоватости, но хитрого и изворотливого знатока человеческих душ, вроде пахана на зоне, с той лишь разницей, что пахану не нужно скрывать собственную корысть и цинизм, а начальнику вроде Свищова важно было прятать свои хищные наклонности за маской простоватого, но добродушного начальника-отца.
- Я, - тихо произнес один из юношей, - меня зовут Ахат, или Абалим .
- Абалим, говоришь?.. Ладно, а остальные тоже нерусские? – Василий Николаевич задал вопрос, удивленно вскинув голову, чтобы рассмотреть повнимательнее гостей. - Впрочем, не мое это дело, - он выдавил из себя улыбку, - как я понял, вы пришли узнать про наши профессии, чтобы потом устроиться на работу?
Свищов говорил быстро, бегло оглядывая пришедших и составляя про себя психологический портрет каждого. Делал это начальник цеха не из праздного любопытства, так как года два тому назад произошел неприятный инцидент, когда так же заявилась к нему группа учеников из подшефной школы, которые вели себя нагло: мало того, что хохотали все время, как ненормальные, так разбили рамку с эстампом в коридоре. Свищов, не вытерпев такой наглости, схватил одного из них за шкирку так, что у того отлетели две верхние пуговицы от рубашки, а после обматерил настолько забористо, что до конца своего пребывания на заводе вся группа уважительно молчала. Но беда в том, что за шкирку он схватил сынка главы самого крупного ресторанного комплекса города, по совместительству являвшегося и местным депутатом. И долго пришлось Свищову распинаться – вначале перед директором их завода, а после и перед самим папашей этого отпрыска. Поэтому Василий Николаевич теперь был бдителен и сдержан с незнакомцами. Тем более что вновь прибывшие выглядели весьма странно. Одеты, как сектанты – белый верх, черный низ. Правда, все чистенькие и ухоженные, что тоже добавляло страху. Не верил он чистеньким, так как по опыту своей русской жизни знал – таких надо либо уничтожать, либо бояться надо.
- А вы сами-то откуда все приехали? – спросил Свищов. - Явно не местные.
- Мы беженцы, Василий Николаевич. И сюда прибыли, чтобы узнать побольше об этой работе и условиях, на которых здесь трудятся, - заговорил второй парень, – и меня зовут Штайм, или Ориэль .
- И прибыли мы издалека, - неопределенно указал пальцем вверх Ахат, - нам все интересно в вашей стране. Вот скажите, не обижают ли у вас калек, матерей-одиночек? Тех, кто в защите нуждается…
Тут Свищов насторожился уже не на шутку – вопрос был явно с подвохом. Практиканты так себя не ведут. Да еще этот странный палец вверх непонятно что означал. Может, они с инспекцией из Москвы прибыли. Он на некоторое время замолчал, обдумывая вопрос.
- Вы, Василий Николаевич, особо-то не переживайте. Говорите как есть. Мы ж знаем, что вы человек подневольный, обремененный семьей и любовницей, поэтому скрывать вам от нас нечего и незачем. За все ответит директор! – заговорил уже третий член этой группы. – А меня зовут Шалош, или Камаэль .
- А, может, кто и повыше, - неопределенно заметил Ахат и улыбнулся широкой незапятнанной лицемерием улыбкой.
Глаза Свищова забегали, словно он наблюдал матч по настольному теннису. Степень опасности превысила высшие отметки по внутренней шкале риска. Но Василий Николаевич знал про себя, что и он не пальцем деланный и имеет всякие подходцы.
- Конечно, я вам все расскажу, как есть, ничего не утаю! А вы какой орган представляете? Мне сказали, что практиканты приедут, а тут… - Свищов замолчал, сознательно избегая концовки своих размышлений, - может, у вас есть с собою сопроводительные бумаги, или удостоверения? - он закончил столь тихо и дипломатично, сопровождая речь обходительнейшей улыбкой, что самому тошно стало.
- Конечно, все есть, Василий Николаевич, вот, пожалуйста, - сказал Ахат, протягивая небольшое удостоверение на гербовой бумаге.
Свищов привстал, чтобы внимательно рассмотреть название госоргана, печать и срок годности. Но в этот момент голова его закружилась, а ноги затряслись так, что он еле успел плюхнуться обратно в кресло за своим письменным столом.
- Если этого недостаточно, то вы, милейший Василий Николаевич, не стесняйтесь, просите! – весьма строго заметил Штайм.
Придя в себя от неожиданной слабости, которую пережил, начальник цеха понял, что надо быть предельно осторожным.
- А скажите, про какую такую любовницу вы говорили, что-то я не пойму, - спросил он таким тоном, каким интересуются у родной тети ее здоровьем в момент, когда она составляет завещание на наследство.
- Так это та самая, к которой вы недели две назад отвезли шубку, купленную на деньги, полученные от нелегальной продажи металлолома с вашего производства, - так же ласково улыбаясь, ответил Ориэль.
Свищов замолчал и насупился, подобно ребенку, у которого отобрали любимую игрушку.
- Это все поклеп, имейте ввиду! Да просто этот вахтер, Денисенко, склочник, и сам приторговывает краденным! – сказав это, Василий Николаевич осекся, будто понял, что сболтнул лишнего. В голове его скоростным экспрессом проносились десятки сценариев дальнейшего развития событий. Первый - все отрицать и потребовать ордера на обыск, но поразмыслив, Свищов вспомнил, что никакой речи об обыске пока не было. Второй сценарий – предложить взятку, но он сразу отмел и этот вариант, так как было очевидно – эти взятку не возьмут, а если и возьмут, то у него таких денег нет. Третий вариант – пойти с поличным, но было очевидно, что главный мотив этой встречи с ним явно не сводился к краденному цветному металлолому, а крылся в чем-то другом и надо подождать, молча послушать гостей. «Да, странные они! Одеты одинаково, вежливые, как следаки перед допросом, и внешность подозрительная!» - так мучительно думал Свищов, пристально вглядываясь в посетителей. Он отметил про себя, что у всех гостей были удивительно небольшие и ухоженные кисти рук, и это не сочеталось с их спортивным телосложением.
Главный – рыжий – был чуть выше всех, ростом не менее метра восьмидесяти, остальные – крепкие темноволосые кучерявые ребята, все с усталыми лицами печальных мудрецов и руками избалованных подростков, их глаза источали вселенскую грусть, что явно не сочеталось с общей моложавостью их фигур. «Явно восточные ребята, но не кавказцы, которые не изобилуют в массе своей интеллектом. Да, эти умники самые опасные», - отметил про себя Свищов, он интуитивно пришел к выводу, что просчитать намерения и поведение этих ребят ему будет трудно.
- Да вы, Василий Николаевич, так сильно-то не убивайтесь, - примирительно заметил Ахат. - Мы не по поводу ваших грехов, точнее, не только по этому поводу. Вы для нас книга открытая и прочитанная, а вот начальство ваше, да и вообще окружение, так сказать, нас интересуют очень. Давайте об этом и поговорим. На всякий случай замечу: будьте откровенны так, как если бы вас опрашивали… - тут Ахат взял паузу, словно подбирая точную формулировку.
В этот момент дверь кабинета начальника цеха с шумом открылась и вошла моложаво выглядевшая женщина в комбинезоне. Лицо ее пылало от гнева.
- Николаич, ты ж обещал мне премию выписать еще в прошлом месяце. И ты знаешь за что, не за красивые глазки ведь! – с порога закричала она.
- Наташа! – рявкнул Свищов, - во-первых, стучать надо, а во-вторых, ты что, не видишь, что я не один. Зайди часа через два!
Женщина окинула недовольным взглядом посетителей и, уходя, хлопнула дверью.
- Да, дела не ждут, гости дорогие. Мне бы уже пора к работе приступить.
- Хорошо, мы можем к вам домой прийти, например, в субботу. Если хотите, я изложу вам свои конкретные вопросы, и у вас будет время подготовиться к нашему следующему визиту, - сказал Ахат таким тоном, словно давал понять, что таких визитов будет много. - Итак, вы верите в высшую силу, способную менять привычный рациональный ход развития событий? И мой вам совет – запишите!
Ахат дождался, пока Свищов достал лист бумаги и, взяв ручку, стал писать.
- Второй вопрос: вы верите в абсолютное зло и добро? – спрашивая, Ахат почему-то улыбнулся. - Третий вопрос – зачем вы живете?
Василий Николаевич перестал писать и вскинул голову, пытаясь понять – это розыгрыш, или просто психи сбежали из дурки и прямиком к нему?
- Ребята, поймите, я человек простой, и умностей этих не понимаю! Вы лучше объясните: что вам от меня грешного нужно? Я вам про гидравлический пресс могу так рассказать, что хоть кандидатскую пиши, но это все… – Свищов не договорил и в отчаянии опустил руки.
- Василий Николаевич, так наши вопросы-то легче легкого. Только ответы должны быть честными. Если захотите обмануть, сделаете себе только хуже. Но учтите, что мы людей любим и хотим только разобраться, отчего так тут неуютно? – вмешался Штайм.
- А мне уютно, - тихо сказал Свищов, словно извиняясь, но при этом явно опасаясь, что эта реплика может разозлить гостей, и что еще за баллы?
- Ответ засчитан, хотя и вопрос этот еще не прозвучал, - холодно отреагировал Ахат, - но вы не торопитесь отвечать, просто запишите вопросы и подумайте над ними, а мы заедем к вам в субботу. И только попрошу: не стоит избегать нас, это бессмысленно. Мы знаем, что у вашего шурина есть хорошая дача, где он варит отменный первач, знаем, что брат в Самаре. Не стоит метаться по России-матушке. Вы лучше по-хорошему пообщайтесь с нами, никаких дурных последствий при этой жизни у вас не будет, обещаю, ну, по крайней мере с нашей стороны.
- А в другой жизни? – удивленно спросил Свищов.
- О, это тема требует особого разговора. И, потом, как я понял, не особо-то вы и верите в другую жизнь, не так ли?
- Я, чтоб вы знали, в церковь-то хожу по праздникам и вообще! - горячо отметил начальник цеха.
- Прекрасно, - сказал Шалош таким тоном, каким говорил еще в школе учитель по литературе Свищова. И прекрасно помнил Василий Николаевич этот холодный и безучастный тон, после которого будут вызывать родителей и строить козни.
- Родителей ваших никто беспокоить не будет, ибо они уже умерли, а на вас мы очень надеемся, - так же холодно сказал Шалош.
Свищов неожиданно понял, как он устал от этого разговора, который выматывал его и лишал воли. Хотелось во всем признаться, со всем согласиться и уйти уже на обед, а еще лучше – на пенсию, но до пенсии было еще долго, и Василий Николаевич понуро молчал.
Троица деловито попрощалась, вежливо раскланиваясь, как в японских фильмах, и мгновенно беззвучно растворилась. Начальник цеха даже не слышал, как они закрыли дверь. От дикой усталости он закрыл глаза и подумал, как на выходные поедет на рыбалку. «Ан нет, не получится! Не поедет, потому что к нему заявятся непрошенные гости, и он должен будет отвечать на их идиотские вопросы», - молниеносно пронеслось в голове Свищова.
Он вспомнил, что у него в цеху работал некто Квадригин, у которого родной брат служил в органах, и устало подумал: «Может, в органы на них стукануть?»
Выйдя из кабинета, Василий Николаевич направился в цех. Там, найдя Квадригина, он подозвал его к себе и, отойдя подальше от шума, с деланным равнодушием начал расспрашивать о возможной помощи.
- Ты, Николаич, совсем от народа оторвался? В органы нашему брату можно обращаться, только когда своих органов не жалко! Там тебя отымеют и на счетчик поставят! – Свищов в недоумении смотрел на Квадригина, силясь понять, насколько тот серьезен. – Ладно, не боись, спрошу. А в чем собственно проблема? - противно улыбаясь, спросил он. Прежде чем отвечать, Свищов понял всю абсурдность предполагаемой затеи с братом Квадригина.
- Все, забудь, - сказал начальник цеха и, круто развернувшись, пошел прочь.
Дома Свищов долго сидел на кухне, уставившись в пустую кружку из-под чая, вспоминая свое детство, да и всю жизнь. Вошедшая жена что-то спрашивала, даже возмущалась чем-то, но Свищов ее не слышал и машинально реагировал на нее так, чтобы она не заподозрила что-то неладное.
Василий Николаевич вдруг вспомнил, как в школе был заводилой и всегда умел найти правильный подход к любому человеку. Многие считали его хулиганом, но сам Свищов так не думал. Он просто понял жизнь, и окончательно это произошло уже в армии. А поняв суровые законы существования, он сумел подстроиться под них. Их было не так уж и много: кто сильнее, то и прав, не высовывайся, находи всегда сильных и слабых, чтобы, используя энергию одних, доминировать над другими – не слишком мудреная философия, но она позволяла встраиваться в любую социальную структуру. Его брат, отсидевший в тюрьме пять лет, говорил, что соблюдение этих правил наиболее эффективно помогает выжить там.
Свищов считал себя сильным и хитрым, поэтому мог диктовать свои условия слабым мира сего. Но можно ли его за это осуждать? Волк всегда заставит бегать зайца – так устроен мир. Василий Николаевич, приняв этот вывод, с облегчением вздохнул.

Школа

Школа готовилась к консервации на лето и предстоящему капитальному ремонту. Дети уже сдавали последние экзамены и появлялись здесь лишь изредка, периодически сюда заходили небольшие группки учеников с учителями, объясняя это подготовкой к экзаменам. Иногда Валерии Николаевне приходилось гонять старшеклассников, собиравшихся после экзаменов на школьном дворе покурить, а то и выпить пива. Валерия Николаевна как директор была сурова на расправу, но прекрасно понимала, что это дело молодое и мир изменился сильно. И глупо гонять этих ребят, многие из которых уже готовились к армии и вели интенсивную половую жизнь, за курение и пиво. Главное, чтобы не было криминала, а те проступки, которые не имели публичного резонанса, ограничивались наказанием в виде записей в дневниках и, в исключительных случаях, вызовом родителей.
Чижова Валерия Николаевна была педагогом с сорокалетним стажем, имеющим десятки грамот и звание «Народный учитель». Она была на хорошем счету, ее учебное заведение славилось строгим порядком и дисциплиной, спонсоры щедро одаривали школу, что позволило построить свой небольшой спорткомплекс с бассейном, где подрастающее поколение заставляли силком набираться здоровья. Большинство детей с удовольствием избежали бы этой возможности, так как никто не приучал их к здоровому образу жизни ни в семье, ни в той культурной среде, в которой они произрастали и развивались. И вообще, то что исходило даже бесплатно от школы как источника негативных эмоций, и рассматривалось как нечто негативное. Постоянные зачеты, проверки, контрольные и оценки вводили в стресс многих учеников и тоже не добавляли желания лишний раз приходить в школу и посещать бассейн.
Стимулами для хорошей учебы служили увещевания родителей, да стремление у некоторых учеников поступить в институт, поскольку плохие оценки могли отразиться на количестве баллов, необходимых для уверенного поступления в вуз.
Валерия Николаевна составила из своих любимчиков «отряд быстрого реагирования», обеспечивавшей меры сурового воздействия на любого из учеников или даже коллег, кто отвергал методы управления школой или проявлял строптивость. Эта система позволяла эффективно управлять всем коллективом и поддерживать дисциплину.
Троица гостей объяснила охраннику, находившемуся у входа в школу, что свою встречу они согласовали с директором. Буквально через несколько минут появилась Чижова, солидная дама за шестьдесят, почти без морщин, но отягощенная лишним весом. Сложная прическа, являющаяся изощренным творением одной из школьных родительниц, работавшей в модном салоне города, украшала ее голову. Величественно пройдя ко входу, она царственно провела своих гостей в кабинет.
- Ну что, молодые люди, вы подготовили свои вопросы? У меня есть только час для беседы с вами, учтите, что мне пришлось для этого отменить одну важную встречу, которая была в моем графике, - Валерия Николаевна говорила с легкой усмешкой в голосе.
- Так вы говорите, что представляете сообщество «Прогрессивная педагогика», которая имеет свой телеграмм-канал и ютуб-канал с аудиторией около ста тысяч человек? Это, конечно, не Б-г весть как много, но мы всегда открыты к диалогу и готовы делиться опытом, - говоря это, директор выложила свои красивые и ухоженные руки на стол, демонстрируя изобилие ювелирных украшений самых изысканных форм. - Представьтесь, пожалуйста, - сменив игривый тон на строгий, сказала Валерия Николаевна.
Ребята представились, как Ахат, Штайм и Шалош.
- А вы, простите, какой национальности будете? – блеснув очаровательной улыбкой, полюбопытствовала Чижова.
- А почему это так важно для вас? – спросил Штайм. - Вам уже известны вопросы для обсуждения, которые мы выслали вам, вы знаете, откуда мы пришли. Разве этого недостаточно для увлекательной беседы?
- Увлекательной, говорите, - скептически ухмыльнувшись, спросила Чижова, - так это смотря для кого. Вам, может, и увлекательная, а для меня суровые будни… И, конечно, это не важно, но больно имена у вас странные.
- Мы все родились на Ближнем Востоке, и наши родители вынуждены были бежать от войны вместе с нами, - заговорил Шалош.
- Да, и наши родители в юности учились в педвузах России, и отсюда наша любовь к русской культуре, - вмешался Ахат.
- Ну, раз так, то не будем терять время, - деловито заговорила Валерия Николаевна. – Вы тут спрашиваете, любят ли наши ученики свою школу? Да - отвечу я. Вы можете поговорить с ними, если захотите. У нас семьдесят процентов поступлений в вузы от общего количества учащихся. Поверьте, это хороший результат! Вы спрашиваете о новациях в методике преподавания. Это большая тема, и мы опять в лидерах – их множество, и я вас познакомлю с нашим завучем, который подробно вам все расскажет. Потом… - директор осеклась, немного задумавшись, и вытащила из стола несколько листов бумаги с текстом и предложила своим визитерам, - собственно, вот все мои ответы. Это чтобы вам легче было ознакомиться и обдумать их. Так что можете и не конспектировать меня.
- О, это чудесно! – весело ответил Шалош.
- Скажите, Валерия Николаевна, а можно мне теперь задать вам несколько вопросов без протокола? – спросил Ахат, тряхнув своими роскошными кучерявыми волосами.
- Да, конечно. У вас, - она посмотрела на свои золотые часики на руке, - еще есть сорок пять минут!
- Скажите, уважаемая Валерия Николаевна, может ли, по-вашему, процесс обучения быть источником радости и счастья? И если провести опрос среди учеников вашего учебного заведения, то каков процент тех, кто чувствует себя счастливым в стенах школы?
Валерия Николаевна скептически ухмыльнулась, прежде чем ответить, и заговорила тоном человека, который давно все понял про этот мир и его обитателей и ему остается только удивляться глупости и упрямству окружающих:
- Во-первых, кто вам сказал, что в школе должны быть все счастливы? Вы же не требуете от клиентов стоматологических клиник быть счастливыми? Учебное заведение, милые мои, это место, где готовят будущих граждан для общества. И современный образовательный центр – это курорт по сравнению со школами прошлого. Читали «Очерки бурсы» Помяловского? И сравните то обучение и наше, сегодняшнее! А счастье – это терминология блогеров и барышень на выданье.
- Да-да, конечно, Валерия Николаевна, все так! И трудно оспаривать, что прогресс есть, но я спрашивал, возможно ли в принципе сделать учебный процесс притягательным для ребят, источником счастья? Сколько из ваших учеников стали бы посещать школу, если бы не репрессии со стороны родителей и учителей?
- Да, конечно, возможно! Вот лет через двести заходите к нам и увидите счастливых школьников, которым все в радость и без насилия! - с усмешкой ответила Валерия Николаевна.
- Но ведь есть немало учителей, которых ученики посещают с удовольствием! Значит, и сейчас это возможно? – вмешался Штайм.
- Естественно, есть и такие. Но как вы не понимаете, это штучный товар, как и в любой другой отрасли! Например, в медицине основная масса нынешних врачей – это посредственности, которые отрабатывают свой кусок хлеба, но попадаются врачи от Б-га, и их единицы! Так же и с учителями: если умный педагог сумел найти общий язык с ребятами, то они будут и своего преподавателя, и его предмет любить. Но где же их взять в необходимом количестве?! Хорошо, если на одну школу найдется один такой учитель, тогда – это счастье!
- Да, кстати, а что за история приключилась в прошлом году с вашим преподавателем истории? Говорят, что это учитель от Б-га! И дети его любили, но вы его со скандалом выгнали! Он же как раз таким «штучным товаром» и был, не правда ли?
Выражение лица директора сразу изменилось, своей бесстрастностью оно стало походить на маску языческого изваяния.
- Штучный товар не всегда пригоден к употреблению – так бывает! Вероятно, вам известно, как он грязно домогался мальчиков и девочек? Читали показания? А популярность его была весьма дешевой, основанной на дутом авторитете! – было заметно, как, говоря это, директор школы возбуждалась все сильнее и сильнее. Лицо Чижовой раскраснелось, жестикуляция выдавала болезненность этой темы для нее.
- Валерия Николаевна, вы же знаете, как «жертвы» этих так называемых сексуальных домогательств давали показания? Все они выполняли просьбы ваши и вашего завуча. И просьбы эти порой были подкреплены желанием некоторых родителей этих «жертв» избавиться от прогрессивного педагога, - Штайм говорил спокойным, слегка убаюкивающим тоном. - А причиной этой травли стала возросшая популярность историка, его противостояние тем методом устрашения и доносительства, которые царили в школе. А спусковым крючком начала войны стали предъявленные вам доказательства банального воровства и мздоимства в администрации вверенной вам школы. Так что ваши обвинения в порочности системы преподавания учителя истории оказались ложными, а авторитет Циммера Арнольда Львовича был заслуженным, так как он сумел заинтересовать ребят своим предметом и создать группы страстных любителей истории.
Валерия Николаевна бесстрастно смотрела на своих гостей, пытаясь выбрать единственно точную тональность дальнейшего разговора.
- Да вы провокаторы! А ну, пошли вон отсюда! – спокойно сказала Чижова.
- Проблема в том, Валерия Николаевна, что у нас на руках все документы, подтверждающие ваше воровство, именно ваше личное! Поэтому я бы не советовал вам прогонять нас, не закончив этот разговор. А беседа наша еще не закончена…- Ахат, сказав это, взял паузу, внимательно наблюдая за директором.
- И какие же у вас документы? – сменив тон, спокойно спросила Чижова.
Шалош молча протянул папку с бумагами.
- Это вы можете почитать после того, как мы уйдем, а пока давайте порассуждаем. Чтобы ваше согласие на дальнейшее общение с нами было более мотивированным, я замечу, что мы не будем давать хода этим документам, если убедимся, что вы с нами совершенно откровенны. Обратите внимание – ваша искренность повлияет на наше решение по поводу дальнейшей судьбы этой папки. Вам это понятно? – Ахат говорил это мягким тоном человека, объясняющего незнакомцу самый короткий путь к библиотеке в его родном городе.
Валерия Николаевна молча наблюдала за своими гостями, затем, слегка приподнявшись со стула, нажала на кнопку громкой связи и попросила секретаршу принести ей четыре чашки кофе и печенье. Затем, опять усевшись в свое кресло, стала молча разглядывать Ахата.
Минут через пять дверь распахнулась и женщина лет сорока пяти, одетая в брючный костюм, принесла на подносе кофе и печение.
- О, сладкое! Это прекрасно! – радостно воскликнул Штайм, по-детски обрадовавшись угощению, словно он давно не пробовал сладостей.
Гости с удивительным энтузиазмом принялись за печенье и кофе.
- Кофе у вас весьма посредственный, а вот печенье отменное, явно домашнего приготовления! – заметил Шалош, собирая крошки печенья из красивой пиалы, стоявшей в центре стола.
Штайм, словно позабыв обо всем, кроме принесенного десерта, смаковал остатки сладостей.
Ахат не притронулся к печенью, но выпил кофе и молча наблюдал за своими коллегами, с трудом подавляя смех.
Валерия Николаевна внимательно наблюдала за гостями. Было заметно, что она оказалась удивлена поведением своих визитеров, если не сказать – ошарашена.
- Минуточку, - строго произнес Ахат и быстро вышел из комнаты.
Оставшиеся переглянулись и весело рассмеялись. Штайм подмигнул Валерии Николаевне и стал потирать руки.
- У нас принято за добро добром платить! Или, как это по-вашему – «ответочка», кажется, так?
- Не знаю, - недоуменно сказала Чижова.
Директор школы была совершенно растеряна, странные гости вели себя непонятно. И все их действия походили на какой-то розыгрыш. Но документы, как поняла Валерия Николаевна, были у них настоящие, и с таким документами можно много бед наделать. Чижовой очень хотелось вызвать охранника, по-собачьи преданного ей Витю, который не раздумывая вышвырнул бы чужаков прочь. Но это не решало проблемы, а значит, этот балаган надо досмотреть до конца и понять, что именно они хотят взамен.
Минут через пять вернулся Ахат, неся огромную плетеную корзину. Раскрыв ее, он достал приличных размеров серебряный кувшин, четыре фарфоровые чашечки и стал выставлять на стол восточные сладости.
- Я решил в качестве благодарности угостить вас нашими яствами! – торжественно заявил молодой человек. - А в кувшине еще горячий кофе! И поверьте, он вкуснее… - Ахат указал ладонью на полупустые стаканы на столе, - но только без обид!
Штайм подхватил кувшин и стал разливать напиток, высоко поднимая носик сосуда таким образом, чтобы в чашках образовывалась густая пенка. При этом кабинет наполнился фантастическим ароматом не только отменного кофе, но и восточных специй – бадьяна, гвоздики, корицы...
Удивленная и подавленная Чижова молча наблюдала за происходящим.
- Прошу вас, отведайте настоящий кофе нашей фирменной заварки. Мы сами редко позволяем себе все эти плотские утехи, но раз мы тут у вас оказались в гостях, то решили кутнуть.
- Это восхитительно! – почти пропел Штайм. - Не стесняйтесь, отведайте кофе и попробуйте волшебной фисташковой халвы! Только не говорите, что опасаетесь за свое здоровье! – говоря это, Штайм, опять подмигнул директору и задорно рассмеялся.
- Жаль, нельзя мне сладкого… - все еще недоверчиво погладывая на своих гостей, заметила Чижова, - но вы пейте, гости дорогие…
- Только совместная трапеза ломает лед недоверия - так говаривал мой наставник. Я понимаю, что вы растеряны и полны недоверия к нам, но наша задача – это попытка понять вас и предложить способы выбраться из этой паутины лжи, мздоимства и ненависти. И если вы поможете нам своими искренними ответами, то мы будем защищать вас, когда настанет час суда небесного, - Ахат говорил это со странной улыбкой, из-за которой нельзя было понять, насколько он серьезен.
- Давайте конкретно, по пунктам - что именно вы хотите от меня услышать? – вдруг оживившись, словно услышала нечто важное для себя, заговорила директор школы.
В это мгновение в кабинет залетел огромный майский жук, который подобно вертолету стал облетать комнату по периметру. Все затихли и следили за траекторией его полета. Сделав три облета, жук спикировал на директорский стол, за которым все и сидели. Сложив свои огромные крылья с перламутровым отливом, жук деловито прошел к документам, которые принесли гости. Валерия Николаевна, как под гипнозом, молча смотрела на жука. Первоначальный испуг и брезгливость, столь естественные в этом случае, сменились оцепенением. Чижова смотрела на великолепные крылья жука и подумала, что они очень похожи с этим насекомым, за той лишь разницей, что у нее нет этих блестящих перламутровых крыльев, с помощью которых она могла бы улететь сейчас – туда, где не нужно будет лгать, бояться, ненавидеть и постоянно демонстрировать окружающим приметы мнимого собственного величия. Жук вдруг раскрыл крылья, и они оказались просто невероятных размеров. Валерия Николаевна увидела собственное изображение в раскрытых крыльях жука, но моложе лет на тридцать. Глаза ее отяжелели в этот момент, а голова закружилась.
- Если хотите упасть в обморок, не сдерживайте себя! Падайте, следуйте за своей интуицией, - забубнил незнакомый голос в голове Чижовой. Головокружение обернулось ощущением полета в полной темноте, затем далеко в правом нижнем углу стала виднеться маленькая светлая точка. Но Чижова чувствовала, что траектория полета уводит ее в сторону, и она удаляется от источника света. Усилием воли Валерия Николаевна смогла развернуться в полете и направиться прямиком к яркой точке. Приближаясь к свету, она стала испытывать нарастающее чувство радости, переходящее в восторг. Чижова четко понимала, что там, где сияние, она будет счастлива и свободна от всех страхов и условностей, которые ее постоянно сопровождали.
Точка, к которой стремилась Валерия Николаевна, стала увеличиваться в размерах и превратилась в огромное сияющее окно, форточка которой была приоткрыта. Влетев в этот проем, директор школы оказалась в комнате и обомлела. В центре круглого стола стоял огромный самовар, вокруг которого сидели почти все ее близкие. Два брата были одеты в праздничные костюмы, а мать и отец, сидевшие рядом друг с другом, ласково смотрели на нее, словно ждали ее появления очень давно. Чижова сразу увидела груду румяных пирожков, пирамидой лежавших на величественном блюде, по бокам которого были нарисованы синие гуси. Валерия Николаевна вспомнила, что это блюдо досталось ее родителям от их родителей и так далее. Пирожки источали фантастически привлекательный аромат печеного теста, разнообразных начинок и лоснились, смазанные маслом и яичным белком. Чижова поняла, что очень голодна и сразу же села на самый верхний пирожок, судя по привлекательному запаху, заключающий в себе изрядную порцию жаренных грибов с луком. Рот ее словно свело судорогой и, казалось, она вся затряслась от восторга. Но тоска по родителям, ушедшим в мир иной уже давно, победила, и Валерия ринулась прямо на нос отца, который при жизни души в ней не чаял. Свершив один облет вокруг головы Николая Чижова, Валерия села на лоб собственного батюшки. Быстро пробежавшись по нему, она еле успела отлететь, так как к ней устремилась огромная, как футбольное поле, ладонь отца, и она услышала из его уст:
- Мать, смотри, какая жирная и наглая муха залетела, как наша соседка Наташка. Гляди, как бы твои пирожки не сожрала!
- Какая я вам муха, идиоты! Я – жук майский с красивыми крыльями! Вы что, в насекомых совсем не разбираетесь? – заорала на своем мушином языке Валерия Николаевна.
- Батя, прибей ее, – смеясь сказал брат Ленька, - а то она все мамкины пирожки слопает!
- Вот возьми и прибей! – пробасил отец, потомственный рабочий электромеханического завода.
Валерия Николаевна не ожидала такого приема от столь любимой семьи и, отлетев в сторону, уселась на оконное стекло, за которым виднелся маленький двор обычной хрущевки со ржавыми качелями и двумя деревянными медведями, которым давно уже оторвали все конечности, отчего они стали походить на двух языческих идолов. Наконец до ее мушиной головы дошло, что на этом празднике она нежданный гость. Волна отчаяния захватила ее, и она стала остервенело кружить над столом, соображая, как им всем дать понять, что она не жирная муха, а дочка их родная, кровь от крови, плоть от плоти! Пробежавшись по стеклу, Валерия Николаевна попыталась понять, отчего вдруг она, чудесный майский жук, стала обычной мухой, да еще в гостях у своей горячо любимой родни?
- Тапком ее, гадину! – заорал брат Сережка, который умер пять лет назад от алкоголизма, и треснул по стеклу резиновым каблуком своего тапка.
Боли не было, но Валерия Николаевна ощутила вдруг накатившую на нее пустоту и печаль, граничащую с отчаянием.
- Все впустую… - тихо сказала Чижова и, схватив со стала кусок фисташковой халвы, целиком запихнула его себе в рот.
Окинув кабинет отсутствующим взглядом, она стала отчаянно жевать халву, окончательно заблудившись в этом мире.
- Вы кофейком-то запейте, Валерия Николаевна! Так вкуснее будет, - заговорил Штайм.
Закрыв лицо руками, Чижова зарыдала в голос так, что гости вздрогнули, они хотели было встать, но передумали и стали молча наблюдать за нею. Реалистичность произошедшего с директором школы не походила ни на один из виденных прежде кошмаров. Она была и дочкой, и жуком, и мухой, погибшей от руки ее близких. Горечь от осознания этого разъедала ее душу и лишала рассудка.
В комнату ворвалась перепуганная секретарша, ошарашенно разглядывая свою начальницу. Такой она ее не видела никогда.
- Вон отсюда! - прокричала сквозь всхлипывания Чижова.
Секретарша испуганно удалилась, зная, что спорить с ней себе дороже.
Директор испуганно посмотрела в сторону своих визитеров и обхватила голову руками.
- Ад – это когда любимые тобою убивают тебя с хохотом! -сказала Валерия Николаевна.
- Да простятся вам многие грехи только за этот блестящий афоризм, Валерия Николаевна! Мы просто хотели показать некий набросок ада, версия лайт, так сказать. Позвольте еще раз напомнить вам, что мы здесь, чтобы облегчить вам будущие страдания и попытаться понять, что движет вами – личностью с задатками если уж не святого, то просто хорошего человека. Вы ведь искренне любили детей, и в вашем учительстве было много успехов. Что заставляет вас превращать школу в концлагерь и беспощадно воровать? Я отнюдь не наивен, чтобы полагать, что вы не единственная причина такого положения дел, но нам надо начать распутывать этот клубок пороков и грехов, - сказал Штайм.
- Вы станете нашей путеводной нитью, если… - Шалош не успел закончить.
- Не буду я вашей нитью! – вдруг, словно опомнившись, рявкнула Чижова. - Я не пойму, вы либо убогие, либо издеваетесь! Вся система заточена на свое эффективное существование, только если действует по правилам, которые вы называете грехом и пороками. Может, вы и не люди вовсе, а пришельцы. Только пороки и грехи двигали цивилизацию! Мефистофель одевал перчатки и делал грязную работу, что позволило двигать прогресс и прививать моральные ценности нам всем. Или вы слепцы, не видите этого? Мир стал гуманнее за эти шесть тысяч лет! А смог бы он так развиться, уничтожив зло в самом зародыше? Ваши праведники сидели по пещерам в блаженном неведении, не имея возможностей менять этот несовершенный мир!
Макияж потек по ухоженному лицу Валерии Николаевны. Она достала салфетку, старательно используя ее, стала снимать с себя остатки косметики, и – о чудо! – обнажилось простое деревенское лицо Чижовой, не лишенное природного очарования.
- Ого! Вот это речь! Вельзевул бы аплодировал вам стоя! Но согласитесь, что развитие происходит в этом мире в борьбе и противостоянии добра и зла. И мы все наделены волей выбрать любую из сторон, - резонно заметил Ахат, - это предопределено нашим Творцом, но на чьей мы стороне – это удел свободного выбора каждого! А вы, имея все задатки для деятельности на стороне добра и света, вдруг перешли в противоположный лагерь.
- И что? Я нарушила непоправимо баланс? Из-за Чижовой все пошло наперекосяк? – всхлипнув, спросила Валерия Николаевна.
- Нет, конечно, но мы пришли, чтобы открыть вам глаза! Помочь вам одуматься, - уже тихо заявил Штайм, встав из-за стола и подойдя вплотную к Чижовой.
Валерия Николаевна подняла голову и посмотрела в лицо Штайму. И столько в ее глазах было боли, сомнения, что молодой человек просто взял и погладил ее по голове, совсем по-отечески. Чижова опустила голову ему на живот и, доверчиво всхлипнув, обняла его.
Валерия Николаевна поняла, что давно не была столь искренна.
- Прямо как на исповеди! – успокоившись, сказала она и потерлась носом о рельефный торс Штайма.
- Это прекрасно, Валерия Николаевна! Я рад, что вы так точно определили цель нашего появления. Если вы сможете теперь по-другому строить свою жизнь, то не зря мы к вам приехали! – сказал Ахат, откинувшись на спинку стула, на котором сидел.
- Сейчас мы уходим, но если вы захотите еще пообщаться, то позвоните нам, - Ахат положил на стол визитку из тонкой папиросной бумаги, на которой ничего не было указано, кроме телефонного номера.
Взяв в руки листок, Чижова удивленно стала его разглядывать.
- Отчего же такая тонкая бумага, она же порвется быстро? - все еще рассматривая визитку на тонкой папиросной бумаге, спросила Валерия Николаевна. - Даже туалетная бумага будет покрепче!
- Это бумага – своеобразный тест на важность нашей беседы для вас. Эту визитку легко потерять, порвать. И если для вас имеет значение наше общение, то вы сохраните ее, а если нет, то она исчезнет, - заявил Ахат, вставая из-за стола, и давая тем самым понять, что беседа закончилась. Следом за ним встали и остальные гости. Поклонившись странным образом, прижимая руки к груди, визитеры ушли.
Чижова, посидев несколько минут в полной тишине, стала энергично растирать свои виски. Затем, встряхнув головой, словно пытаясь избавиться от морока, она схватила телефон и стала быстро набирать номер.
- Саш, знаешь, тут ко мне какие-то аферисты приходили. Угрожали, показывая какие-то бумаги сомнительного происхождения. Обещали вернуться, - внимательно слушая ответ своего собеседника, Чижова стала что-то быстро записывать, - да, оставили телефон и просили позвонить, как созрею для нового их визита. Надо бы их встретить достойно. Ага, да-да, именно так! Хорошо, ты заезжай ко мне завтра вечером, тогда и обсудим все детали.

Ангельский

Ангелы выбрали засеянное горохом поле, в центре которого рос внушительных размеров дуб, который походил на стража этих мест. Его раскидистые ветви создавали чудесное место отдыха в знойный день. Именно здесь и оказались посланники, чтобы обсудить свои дальнейшие шаги.
- Красиво здесь. Люблю открытые пространства, - заговорил Камаэль, усаживаясь прямо под деревом.
- Да, место неплохое, но я люблю горы, - сказал Абалим, доставая флягу с вином.
- Казалось бы, живите и размножайтесь, сея любовь и радость вокруг… - молвил Ориэль, - но нам надо определиться по дальнейшим встречам.
- Да, тут, мне кажется, все ясно. Эти люди не стоят времени, которое мы тратим на них, - заявил Камаэль, зажмурив глаза и прислонившись к могучему стволу дуба, под которым они сидели.
- Зачем ты так торопишься, Камаэль? Мы лишь увидели пену, но не успели еще отведать самого напитка. Холодное пиво бывает очень вкусным, особенно в жару.
Воцарилась тишина, которую нарушало лишь жужжание разных насекомых. Абалим взял флягу и сделал внушительный глоток вина, передав ее после в руки Ориэля.
- Я всегда, находясь в образе человека, отдавал предпочтение вину. Оно символизирует благородство, - не открывая глаз, сказал тот.
Абалим по-прежнему молчал, вглядываясь вдаль.
- Образ человека может быть привлекателен для мелких душ, тех кто ценит плотские радости, которые недоступны в нашем мире. Но именно здесь благородная душа способна улучшить этот мир, изменив свою карму. Конечно, это прописные истины, которые вы все знаете, но помните слова пославшего нас сюда? Господь пощадил бы Иерусалим, если бы в нем нашелся хотя бы один праведник .
- Мы ковыряем этих праведников, как козявки в носу! – заявил Штайм.
- А ты хочешь, чтобы они слетались к нам, как мотыльки на огонек? – парировал Абалим. - Тогда наша миссия была бы лишена всякого смысла, ее можно было бы выполнить без нас, а мы даем им шанс найти себя в ворохе грязи и непотребств.
- Но ведь наш выбор случаен, так ведь? Мы крутим эту рулетку, ожидая, пока нам укажут новую жертву, но разве так можно определить соотношение праведников и грешников? И не в этом ли главный смысл нашей работы, Абалим? - спросил Камаэль. – Ведь только определив такую пропорцию, можно принять решение о дальнейшем существовании этого мира, не так ли?
- Ну, прежде всего, решение принимать будем не мы, и вы это прекрасно знаете, а я вот совсем не уверен, что право на сохранение этого мира зависит от количества праведников в нем. Собственно, мы все знаем, что эта игра и затеяна для развязывания кармических узлов разных душ. Нам всем интересно наблюдать за нею, даже если праведников станет совсем мало или они вовсе исчезнут…
- Что ты говоришь, Абалим? Если исчезнут праведники, интерес к игре иссякнет, так как в ее правилах будет нарушено самое важное! Условия уже не позволят миру существовать, поэтому такой социум подлежит уничтожению и будет предпринята новая попытка эволюции человеческого духа ровно до тех пор, пока абсолютное большинство станет праведным! – заговорил Ориэль.
Абалим засмеялся звонким молодым смехом мальчишки.
- Забавно, что и в первом, и во втором случае этот мир исчезнет с разницей лишь в том, что в первом варианте автор проекта будет разочарован, а во втором счастлив, что новая волна мощной позитивной энергии всколыхнет Вселенную, границы которой мы расширим, потеснив темных!
- Восхищаюсь я им, нашим Творцом и начальником, но отчего он столь строг к творениям своим? Я не то чтобы критикую, но понять хочу! Мораль и нравственность не влияют на счастье и успех этих людей, хотя и являются они чадами его, - сказал Ориэль, смачно причмокнув, после доброго глотка из фляги.
- Ну, отчего же, носителям морали должно сопутствовать больше внутреннего комфорта, своеобразного покоя, так как нет разъедающей тяги к суете, которая и влечет порой к грехам.
- Весьма спорно, Ориэль! Носитель морали может чаще переживать несправедливости этого мира! Но мир этот развивается и жив только благодаря грехам. Постоянная борьба и противостояние всех видов и оттенков зла и добра, как внутренняя, и так и внешняя, есть залог развития этого мира. Убери ее – и эксперимент закончен.
- Да-да, - подхватил Абалим, - я здесь некоторым людям уже показал, к чему приводит мир всеобщего счастья и благоденствия. Помню, как помог одному ученому, Джону Кэлхуну, провести эксперимент на мышах, так называемый «Вселенная – 25», в результате которого при всеобщем изобилии и достатке, когда не было необходимости бороться за выживание и добывать хлеб свой в поте лица, все закончилось вырождением и полным коллапсом.
- Но, Абалим, там были мыши, а здесь люди! Я думаю, что разница существенна при всем твоем скептицизме. Жизнь человека в том виде, в каком он существует ныне, не сводиться только к физиологии. Человек живет еще идеями, творчеством, а именно они не позволят ему уподобиться мышам, поэтому и человечество выживет, - икнув, сказал Ориэль.
- Но мы-то знаем, что зло необходимо, так как дает простор для свободы воли человеку, которая лежит в основе любого развития. Мир без зла эта шкатулка, крышка которой не открывается, так как срослась с ней. Это мир без тайны, наконец… Будь я человеком, я бы без тайны не согласился жить! – Шалош говорил, мечтательно вскинув голову и обратив свой взор к небесам
- Хотя значительная часть человечества выродится или переберется на ступень ниже в иерархии доминирования на Земле.
- Да, я думаю так и будет! А теперь давайте выпьем за вечный эксперимент и его участников!
Абалим припал к большой глиняной фляге и стал жадно пить прохладное вино. Остальные терпеливо ждали своей очереди.

Бабушка

С потолка постоянно капало в эмалированный тазик, испещренный множеством сколов, который стоял рядом с обеденным столом, за которым сидела пожилая женщина с короткой прической седых волос. Ее морщинистое лицо не оставляло сомнений о длительной и безуспешной борьбе с горестями, которая сопутствует большинство жителей сельской местности этого края. На столе лежала раскрытая пачка творога и полупустая эмалированная кружка с остывшим чаем, по которой ползала муха. Чуть в стороне стояла тарелка с остатками манной кашей, следы которой можно было обнаружить в уголке рта бабушки. На стене висел старый календарь за позапрошлый год с симпатичными котятами. За окном моросил июньский дождик.
Устойчивый запах старости сохранял следы былого уюта. На подоконнике покоился в глиняном горшке, переживший себя алоэ, замысловато распустивший свои старые крючковатые ветви во все стороны так, что напоминал хищное инопланетное животное. Бабушка, сидевшая за столом в байковом халате, заштопанном в нескольких местах, о чем-то задумалась, держа в руках чайную ложку.
Раздался стук в дверь. Пожилая хозяйка дома вздрогнула и, поднявшись, испуганно спросила:
- Кто там?
- Мы ученые фольклористы. Ищем в ваших краях знатоков песен и танцев. Вы могли бы с нами поговорить недолго. Мы можем немного заплатить за это.
- Подойди к окну, мил человек! Так, чтобы тебя было видно – неуверенно попросила бабушка.
Тут же трое в белых рубашках показались напротив окна. В руках каждого из троицы был смешной зонтик с аляповатой расцветкой и детскими персонажами из мультфильмов. Это вызывало доверие. Немного поразмыслив, хозяйка дома открыла дверь. В дом быстро зашла троица. Сложив зонтики, они молча смотрели на хозяйку дома, словно ожидая дальнейшего приглашения пройти к столу.
Один из троицы начал снимать ботинки, видимо, зная о традициях этих мест.
- Да, не надо, - добродушно, с усмешкой, сказала бабушка, неопределенно взмахнув рукой, с зажатой в ней чайной ложкой, здесь все равно ничего не видно. И грязи тоже.
 И впрямь в комнате царил полумрак, несмотря на полдень.
- Так это от дождя так темно, - примирительно заметил один из гостей.
- Нет, от времени, - неожиданно серьезно отметила хозяйка.
- Меня зовут Ахат, а это мои коллеги – Штайм и Шалош.
- А меня, - хозяйка на мгновение задумалась, словно, припоминая собственное имя, - Ангелина Яковлевна, - уверенно закончила бабушка.
- А зачем вы нас обманываете, Наталья Петровна? Мы с добром к вам пришли, без злого умысла.
Глаза бабушки забегали, и она, слегка постанывая заговорила жалостливым голосом:
- Дык, кто ж его разберет, с чем вы пришли? На лбу у вас не написано, а нимб вокруг головы не светит! А мошенников нынче ходит – пруд пруди! А я женщина одинокая и старая. Мне ж никто не поможет. Ноне каждый за себя! Слова бабушки походили на причитания.
- Неужели в вашей деревне все так равнодушны друг к другу? Здесь же много еще людей живет! – возразил Штайм.
- Живут-то они живут, но каждый свой хлеб жуют, а чужого не жалуют! – сменив тон, уже веселее проговорила нараспев Наталья Петровна, - а откуда вы мое имя знаете? И что хотите от меня. Денег у меня нету, здоровья тоже…
- Нам не нужно от вас ни денег, ни здоровья. Мы просто собираем воспоминания о прошлом.
- Так, чего ж, вы от меня хотите рассказ о моей жизни услышать. Так, это, милыя мои, я до утра буду вам сказки рассказывать, - вовсе развеселилась хозяйка избы.
Весело, нараспев, сказав это, бабушка вдруг посуровела, и уже изменившемся тембром голоса, почти басом, спросила, а сколько вы мне заплатите?
Штайм, стоявший ближе всего к хозяйке дома, отпрянул даже услышав этот вопрос.
- А сколько вы хотите, дорогая бабушка, - спросил Ахат, выступив вперед.
- Ндык, рубликов, эдак… тысяч пять, - слегка смущаясь, сказала Наталья Ивановна.
- Хорошо, не будем спорить, вот вам аванс в виде трех тысяч, а остальное потом, когда мы насытимся радостью общения с вами.
- Так, это другое дело, а то пенсия-то моя пятнадцать тысяч! И как мне прожить на них. Все дети и внуки мои разбежались по всему белу свету, и про бабку свою забыли! Никто не помогает! – протерев подолом халата намечавшуюся слезу, Наталья Ивановна резво повернулась и принесла пачку чая и сахар. Поставив чайник на газовую плиту, она включила газовую конфорку.
- Сейчас я чая заварю, и посидим поговорим, как водится среди добрых людей!
- А скажите, правда говорят про вас, что вы могли вылечить любую болезнь, так как разбирались в травах и ведали какие-то старинные заговоры?
Вначале хозяйка опять быстро изменилась в лице, и было заметно, как она испугалась чего-то, но поразмыслив, продолжила в том же тоне добродушной хозяйки.
- Я милые мои, сорок пять лет отработала на ферме, в колхозе! У меня спина болит и суставы плохо работают! - Наталья Ивановна, говоря это, вытянула вперед свои руки. Они и впрямь были все скрюченные и обвитые пульсирующими жилами, по которым было заметно, как пульсируя, гонят кровь ее сердце.
- Уверен, что эти руки с удовольствием написал бы Леонардо да Винчи! - восторженно заявил Шалош.
- Ну, не знаю, как там это Винчи, но это трудовые руки! – горделиво заявила хозяйка дома, расставляя на столе приборы к чаю. - Соловья баснями не кормят, так ведь? Давайте уж почаевничаем, пока я вам рассказывать о своих трудовых победах буду.
- А прежде, чем чай пить станем, можем ли вашу избу рассмотреть? Как живет простой народ, так сказать? – спросил Штайм, подходя к межкомнатной двери.
- Так, что ее смотреть, не музей ведь. Все как у людей, стол, да печка, и голодная овечка! – встав на пути Штайма, заявила Наталья Ивановна.
- Неужели вы что-то скрыть от нас хотите?
- Это моя хата, что хочу, то и показываю!
- Ладно, раз вы не хотите показать ваш дом, то давайте поговорим о вас, - с улыбкой предложил Ахат.
- Скажите, кто это ту вас на фотографии? – спрашивая, Штайм указал на маленькое пожелтевшее фото, висевшее под иконой.
- Так это мои мать и сестры. Семья у нас большая была, да остались только я, да сестра одна, - охотно ответила хозяйка дома.
- Какие простые и добрые у всех лица, общаетесь с ними? - - участливо спросил Ахат.
- Да, какая вам разница? Что вы все про семью мою выспрашиваете. Вы ж хотели про мою жизнь послушать! – вдруг возмутилась бабушка.
- Как тепло у вас в доме… приятно посидеть за чаем, - говоря это Шалош отпил из чашки несколько глотков чая.
- Так, вы пейте чаек-то, индийский. Кума принесла, хозяйка пододвинула чашки к гостям поближе.
- Вы, не злитесь, Наталья Ивановна, только слухи тут ходят, что вы отравили всех своих родных кроме сестры Вари, которую довели до умопоме5шательства. И все лишь только из-за избы матери, которую и получили в наследство, после чего продав тот дом, хотели уехать, да передумали. Вот интересно нам – отчего же передумали, дорогая хозяюшка?
Глаза Натальи Ивановны заблестели, и она уже готова была расплак4аться, но вдруг сменила тактику.
- А ну, пошли отсюда прочь! Ах, мошенники! Я в полицию сейчас позвоню!
- Не злитесь бабушка! – голосом подростка вдруг заговорил Штайм, дайте сладенького, а то страсть как хочется!
Штайм говорил из-за спины хозяйки. Наталья Ивановна вздрогнула и сразу вскочила с места.
- Голос узнали, дорогая тетя Наташа? Да, так это ж ваш племянник, которого из-за избы убили вместе с остальными своими родичами. Говорят, он очень любил вас, как и вы его? Так, неужели все из-за денег?
Помолчав, неожиданно Наталья Ивановна вскочила, разведя руки, как во время народных танцев и, слегка поклонившись, стала очень бодро скидывать с себя халат и всю прочую одежду, энергично и с юношеским задором напевая: «Барыня-барыня…» Скинув всю одежду хозяйка избы осталось лишь в сильно поношенных панталонах с дырками у самой резинки на поясе. Огромные, свисающие груди болтались, наподобие пустых мешков, которые повесили сушиться на ветру. Оторопевшие гости внимательно и совершенно не смущаясь наблюдали за поведением бабушки. Со стороны могло показаться, что группа молодых ученых проводит замысловатый научный эксперимент.

-Ну, что, захотели комиссарского тела отведать, да? Но не тут – то было, я для вас недоступна! – сказав это, хозяйка резво подбежала к окну и, открыв одну створку громко закричала на улицу, - Насилую-ю-у-у-у-т, Грабят и убивают! Помоги-и-и-и-те!
Вопль был настолько жутким, что гости наконец, удивленно вскочили со стульев и сгрудились у двери.
Наконец, явно, придя в себя, Ахат спокойным голосом сказал:
- Наталья Ивановна, достаточно. Вас все равно никто не услышит, все по домам сидят, на улице никого, а и услышали бы, так никто бы не сунулся к вам на помощь, так за вами здесь дурная репутация.
А Штайм добавил:
- А и пришел бы к вам на помощь кто, так поверьте, нам больше веры было бы, чем вам!
Наталья Ивановна явно надеялась произвести больший эффект. Разочаровано закрыв окно, она спокойным и будничным тоном заговорила:
- А что ж вы чая-то не пьете, остыл ведь? Сейчас принесу вам пряники, неделю тому назад, как купила.
- Послушайте, вы явно загубили актерский дар, вам бы на сцену! - с усмешкой сказал Шалош.
- Так, ведь, кто здесь оценить-то сможет? Барбос мой в будке, да такие залетные гости, как вы… Вот и приходится выкладываться в пустоту, - печально отметила хозяйка.
- Вот, интересно, а вам бывает горько и стыдно за себя? – спросил Ахат.
- Да, и сейчас стыдно. Так, а что делать-то, натура такая…
- Вы очевидно персонаж итальянского возрождения, эпохи Борджия, там ваши таланты смогли бы раскрыться в полной мере. И по нашим данным, когда-то, в прошлых жизнях они уже и раскрылись.
- Кто ж вы такие, гости дорогие? – спросила бабушка, наполняя заварочный чайник кипятком, - я всякое видела на своем веку, но таких людей не видывала. От вас чем-то чужим несет, не человечьим.
- А что отличает человека, по-вашему, от нас? – с ехидной улыбкой спросил Ахат.
- Так в человек – это белый лист, который еще не исписан, есть место для письма, а вы законченный продукт, как ценник, где уже ничего добавить нельзя. В вас тайны нет! Больно вы хороши, аж тошнит.
- Да, такой характеристики явно нам никто еще не давал.
Если же про стыд говорить, то что толку от него, когда раскаяния еще нет. Я ведь не только зло делала. Много и добра сотворила, как и все люди. Только большинство ведь по-мелкому все делают, а я грешница, размах люблю! На большую подлость или добро сердце большое нужно!
- Да, правда за вами, это так! Вы не только зло творили, но и добро. Но, как бы сказать, добро-то вы из скорее из эстетических соображений делали. Вот, как если бы – кто одел вечернее платье, так и украшения к нему должны быть с драгоценными камнями, где добро у вас сродни украшениям к вечернему платью. И надо признаться, наблюдается тут даже некая гармония, если задуматься.
- Милай, я даже не совсем понимаю, что говоришь ты, но могу сказать, что я такая, какая есть. И можете судить меня, как хотите… только, что вы можете? Убить меня? Так, мне смерть не страшна, я даже жду ее, так как теперь моя «телега не на ярмарку, а уже с ярмарки едет». Что осталось-то мне? А главное жить в полную силу уже ни возможностей, ни желанья нету! Вся я больная, вот погляди, видишь опухоль у меня под грудью, - Наталья Ивановна деловито приподняла свою левую грудь и показала гостям небольшую опухоль. Желудок болит, кости болят… что мне твоя жизнь, тьфу!
- А что потом, после смерти-то, не страшно? А вдруг - Суд Небесный? - с едва заметной ухмылкой спросил Штайм.
- А это мне не ведомо! Я в церковь кажную неделю хожу! Свечки ставлю! Вон и иконка у меня от родителей осталась! А, как хату отсудила и продала, так сразу половину вырученного нашему Батюшке отдала. А, что он с ними, денежками сделал, то знать не могу. Я свое сделала. На Пасху пост держу и яички крашу. Я, как все, пойми! Так за, что же меня судить? Ну, да, всякое в моей жизни было, так ведь, и остальные такие же… Всех не пересудишь!
Вдруг раздался заразительный детский смех, а после кто-то задорным голосом спросил:
- Баушка, а дай я тебе спою! У меня голос-то сильный! Я могу милостыню у церкви собирать и тебе отдавать!
Наталья Ивановна вздрогнула и поднявшись, перекрестилась. В глазах ее читался неподдельный ужас!
- Да, как же это? Да, кто ж вы такие, супостаты! Что ж это такое? Или ты голосом дразнить умеешь?
- Неужели, не узнаете своего племянника, которого отравили вместе со его родителями? У него талант был к пению! Ан, нет, умер по вашей милости…- сказал Шалош.
- Вы бы оделись, а то прохладно у вас тут стало, не ровен час, простудитесь, - посоветовал Шалош, - Ладно, пойдем мы. Кстати, самое страшное наказание – это запоздалое раскаяние. Но вот ведь, какая штука, оно возможно, если грешник осознает свои грехи и начнет каяться. Это, как бы добровольное наказание.
Стоило открыться двери, как дождик сразу же прекратился, словно ждал только, когда троица наша покинет этот дом.
- Да, чуден этот мир, и понять его только можно только Отцу нашему! – кто-то выкрикнул из проезжавшего мимо легковушки.
_______________
  Абалим (Abalim) — Великий Ангел, огненный страж
  Ориэль (Oriel) — Ангел судьбы
  Камаэль (Camael) — Тот, кто видит Бога
  Библия. Иеремия 5 глава