Память детства

               
Ах война, что ж ты сделала, подлая …
               
                Булат Окуджава

Война. Это страшное слово сопровождает меня всю сознательную жизнь. Впервые я услышал его летом 1941 года. Как обычно, мы жили на даче – мама, бабушка и я. Папа в Москве на работе, но каждый вечер приезжал к нам на электричке, мы с мамой ходили его встречать.
В один из таких вечеров при встрече папа произнёс это слово! Мама заплакала.
Тебя, конечно, призовут.
– Успокойся, как всех. Война продлится несколько месяцев, и снова будет мирная жизнь.
А спустя какое-то недолгое время прозвучало ещё одно ранее совершенно не знакомое мне слово: эвакуация.
– Мама, а что такое эвакуация?
– Это когда женщины с детьми и старики вынуждены покинуть свой дом и уезжать подальше от бомбёжек и фронта.
– И мы поедем? А куда?
– Пока неизвестно.
С дачи мы уехали рано утром на грузовой машине. Я сидел в кабине рядом с шофёром у бабушки на коленях, а мама и папа в кузове, вместе с вещами. Мы заехали домой, что-то сгрузили, что-то погрузили. Попрощались с соседями. Тётя Таня – дворничиха, которая жила в маленькой комнате при кухне с тремя детьми, обняла маму и заплакала. Остальные пожелали скорого возвращения.
Папа сказал шофёру: «Теперь на Казанский вокзал».
Помню платформу Казанского вокзала, толпы людей, в основном женщины с детьми, старики. Горы тюков, чемоданов и ещё какого-то скарба везли на тележках, детских колясках. Строем прошли военные. Шум, плач, крики, лязг вагонов, гудки паровозов, всё смешалось в какой-то общий вой.
На вокзал ещё приехали тётя Зина – жена папиного старшего брата, с детьми: Мишей, моим ровесником и Галей немного постарше.
Мимо нас прошёл, шатаясь, пьяный, грязный мужик. Он выкрикнул:
– Придут немцы, всех евреев порежем.
Папа подошёл к нему и ударил его в живот. Мужик согнулся и заныл. Женщины что-то закричали. В это время наконец подали состав теплушек, началась погрузка. Платформа была низкая, папа помогал всем залезть в вагон. В наш вагон набилось много женщин с маленькими детьми. Шум, крики и плач усилились, теперь плакали не только дети, но и взрослые – отъезжающие и провожающие.
Объятия, поцелуи. Папа взял меня на руки, поцеловал и передал маме в вагон. Вдоль состава шли служащие и задвигали двери теплушек. Паровоз дал протяжный гудок, состав тронулся.
Я сидел на куче тюков под самой крышей вагона, а на полу, на горшке, сидел малыш. В дальнем углу вагона стояло ведро, женщины из чемоданов сделали невысокую загородку. Под мерный стук колёс все затихли и задремали. Мне показалось, что я слышу папин голос в соседнем вагоне. Я подумал, что это снится, но голос был такой отчётливый.
– Мама, мама, там папа в соседнем вагоне.
– Что ты, это тебе показалось, он остался в Москве, у него повестка в армию.
Эшелон шёл страшно медленно, подолгу стоял на станциях, полустанках, а то и вовсе в чистом поле. И никто не знал, сколько времени он простоит, боялись выйти и отстать от эшелона. И всё же на станциях люди высыпали из тесных вагонов, бегали за кипятком и едой. Самой тяжёлой была проблема туалетов. На всю жизнь я запомнил отчаянные глаза девушки, которую я случайно застал на корточках со спущенными трусами. Я побежал к маме, она ждала меня возле кустов.
Рано утром наш состав остановился, раздвинулись двери теплушки, и мы увидели папу, он стоял на платформе и улыбался.
– Как же ты? – спросила мама.
– Я посмотрел на вас, таких растерянных и несчастных, и подумал, что я могу больше вас никогда не увидеть.
– А повестка?
– Не волнуйся, дальше фронта не пошлют.
Всех выгрузили, нужно было ждать другого поезда и сделать пересадку. Папа куда-то ушёл, мы сидели на платформе. Через некоторое время он вернулся с незнакомым дядей. Недалеко от путей стояла лошадь, запряжённая в телегу. Папа с дядей перетащили наши вещи в телегу, и мы поехали. Я, Мишка, Галя и бабушка сидели на телеге, а мама и папа шли рядом. Подъехали к реке, у причала стоял пароход, похожий на «Севрюгу» из фильма «Волга-Волга», который я смотрел с родителями. Оказалось, что папа договорился с капитаном, что он возьмёт нас.
На пароходе эвакуировалась целая организация со странным названием «Гипрогилкраска», для меня это была какая-то смешная абракадабра.
Мы попрощались с папой. Пароход отчалил, папа стоял на пристани и махал нам рукой, он становился всё меньше и меньше. А мама плакала.
На пароходе было много мальчишек и девчонок, с некоторыми мы познакомились, играли в прятки, салочки, бегали по палубе. Пароход плыл медленно, часто причаливал к пристаням. Капитан каждый раз заранее объявлял в громкоговоритель об остановке: Казань, Елабуга, Чистополь. Местные женщины выносили на пристань продукты: яйца, картошку, куриц и обменивали на вещи, одежду.
Потом, через много лет, города Елабуга и Чистополь будут знаковыми для меня. Так совпало, что в тот же день 8 августа 1941 года, когда мы отплыли на этой «Севрюге», из Москвы, из Южного порта, отплыл пароход, зафрахтованный Литфондом для эвакуации литераторов, писателей и поэтов, среди которых была Марина Ивановна Цветаева с сыном Муром.
Наконец, мы приплыли в Молотов (теперь Пермь). На пристани нас встречал мужчина в кожаном пальто с портфелем.
– Товарищи эвакуированные, подходите по очереди, будем распределять вас по месту жительства.
Нас и ещё несколько семей распределили за город в деревню Нижняя Курья. Перед отправкой покормили в столовой. По приезде в деревню сопровождающая привела нас к большому сибирскому дому с крытым двором, познакомила с хозяином – Александром Ивановичем. Высокий крепкий мужчина повёл нас в дом через большие сени, мы оказались в кухне с огромной русской печкой, рядом с которой была небольшая комната с дощатой дверью, такой, как у нас в сарае на даче.
– Вот выгородил для жильцов, раньше это всё кухня была. Не шибко просторно, зато тепло.
Началась долгая жизнь в эвакуации. Мама устроилась на военный завод швеёй-надомницей, ей привезли ручную швейную машину, и она целыми днями строчила круглые белые мешочки. Объяснила мне, что в них засыпают порох и вставляют в мины.
Александр Иванович жил вдвоём с дочкой Катей, приветливой, симпатичной девушкой. Она подружилась с мамой и помогала нам обустроиться в деревенской жизни. Александр Иванович сначала показался мне сердитым, потому что никогда не улыбался, но оказался добрым и даже вскоре разрешил называть себя дядей Сашей. Он был промысловый охотник, как потом рассказал мне, это значит, что всех добытых пушных зверей он должен разделывать, снимать шкурки и сдавать в артель. Уходя на несколько дней на охоту, он надевал полушубок, брал мешок с едой, ружьё и широкие лыжи, подбитые мехом. Всегда возвращался с добычей.
В другой половине дома жили артисты эвакуированного Ленинградского театра оперы и балета: семья знаменитой балерины Дудинской и тенора Середы. Все жильцы дома подружились, артисты давали контрамарки, и мама с Катей ездили в город в театр. Почти каждое утро, выходя во двор, я видел на верёвке большие голубые женские трусы. Потом говорил маме: «Бабушка Дудинская опять описалась».
Тётю Зину с детьми и бабушку поселили недалеко от нас, и Мишка приходил ко мне играть. Однажды, уже весной, когда мы пускали кораблики в большой луже у ворот, к нам подошёл солдат на костылях в рваной шинели.
– Ребята, это улица Кирова? А где 23-й дом?
– Там, дальше, у леса, дяденька.
Вскоре прибежала Галя: «Миша, Миша, идём скорее, папа вернулся.  Потом вся семья праздновала дяди Семёна возвращение.
Мы с Мишкой иногда ходили в кино в клуб «Водник». Мишка подходил к кассе, он был выше меня, протягивал монетки и говорил:
– Дайте мне и Эдику билет. Помню, мы смотрели фильм «Чапаев».
Весной Александр Иванович выделил нам землю в огороде, и мы с мамой посадили картошку, а осенью собрали целый мешок. Мама научилась готовить в русской печке, вынимать чугунок ухватом. Во всём ей помогала Катя, ещё она провожала маму в соседнюю деревню менять вещи на продукты. 
Однажды Катя принесла мне щенка, он был, как колобок, рыженький и очень смешной. Мы назвали его Тишкой, теперь у меня появился настоящий дружок, он всё время бегал за мной хвостиком. 
Иногда Катя не могла пойти с мамой в деревню, у неё болели ноги, и она лежала в кровати. Мне нравилось приходить к ней в комнату, очень красивую, светлую, с кружевными белыми занавесками, такой же скатертью, которые она сама связала. Она читала мне сказки, и мы подолгу разговаривали. 
От папы редко приходили письма – треугольники, мама читала их мне, в одном из них была маленькая фотография. Папа худой, наголо стриженный, с медалью на груди.
Летом мы с Мишей брали с собой Тишку и ходили на высокий берег Камы, смотрели на затон, там стояли пароходы, катера. Кама широкая и очень красивая, низкий берег – сплошной сосновый лес, на закате стволы сосен становились красными.
В один из осенних дней у меня случилось горе. Тишка умер, он отравился подсолнечным маслом, в которое залезла мышь. Я плакал целый день, Катя утешала меня, говорила, что подарит мне брата Тишки.
Наступил 1943 год, немцев далеко отогнали от Москвы, можно возвращаться домой. Да и жизнь в доме Александра Ивановича переменилась, из тюрьмы вернулась его жена, сварливая и злая. Не разговаривала с мамой.
В затоне стояли два речных трамвайчика «Ляпидевский» и «Леваневский», эвакуированные из Москвы. Мама договорилась с капитаном, что он возьмёт всех нас, заплатила деньги и отдала три бутылки водки. Он оформил маму, тётю Зину и бабушку матросами. На пристани нас провожала только Катя, на прощание мы расцеловались.
Команда «Ляпидевского» состояла из капитана, Сергея Петровича, его жены Насти и сына Серёжи, подростка.
Плыли медленно, сначала по Каме, потом по Волге, по Оке, часто останавливались, причаливали просто к берегу, капитан с сыном бросали два длинных топляка, по которым женщины сходили на берег и шли в деревню за продуктами. Наконец, мы приплыли в Рыбинск, капитан разместил нас в своём доме, где мы ждали от папы пропуска в Москву. В Рыбинске мы прожили почти месяц. Серёжа научил меня играть в шахматы и шашки.
И вот наконец пришли пропуска. Мы вернулись в Москву в нашу квартиру, в нашу комнату.
9 мая 1945 года вся страна праздновала победу. А мама опять плакала: уже два месяца от папы не было писем. И вот наконец пришла открытка: «Не волнуйтесь, демобилизация задерживается, скоро вернусь».
Папа выжил в этой страшной войне, награждён медалью: «За боевые заслуги» и орденом Отечественной войны.
А вернулся папа только осенью.