Катилась торба с великого горба Части 1-2

Катилась торба с великого горба
Глава 1
Далекое детство…
Воспоминания о нем вдруг нахлынут, и встают перед глазами лица друзей и подруг, игры до темноты, тополиный пух, запах дыма из печных труб, когда печку топят углем, громадное небо с крыши сарая…
Начнем с того, что моя мама родилась на севере, а потом там и жила, в Вологодской губернии, пока не началась война. До войны они с сестрой, мамой и отцом жили хорошо, она говорила, что обедали на белой скатерти, и в доме была даже прислуга. Бабушка по маминой линии происходила из семьи священников, которые служили на Вологодщине. Бабушка даже получила образование в гимназии, куда принимали детей священников. Во времена репрессий их семью пощипали, ее отца уволили из церковной школы по причине пьянства. А запил он, скорей всего, из-за беспросветной судьбы, которая грозила священникам и их родственникам в 20-е годы прошлого века. Бабушка закончила педагогический техникум и вышла замуж за агронома. То есть, мамины родители были образованными людьми. До войны жили хорошо, но с ее началом дед, мамин отец, даже имея бронь, как агроном, записался в добровольцы, и вскоре погиб где-то под Старой Руссой. Говорят, еще в обозе подъезжали к фронту, и шальная пуля нашла его. После этого бабушка с двумя малолетними дочерями подалась к родственникам своего погибшего мужа в городок Верхняя Тойма на Северной Двине. Мужнина родня была довольно зажиточная, говорят, что до революции отец деда даже водил паровой буксир по Северной Двине. Однако, с началом войны, и после смерти сына, бабушкины свекор со свекровью, сначала приняв внуков, потом сказали, что лишние рты им не нужны. Одним словом, попросили на выход. Раз сына нет, так и его жена с детьми не нужны. С какой-то стороны их можно понять. На Севере люди суровые, и порой жесткие, если не назвать их жестокими. Бабушка не смогла там найти работу, и с дочерями жила там, фактически, нахлебницей. Поэтому она решила податься с Севера в более теплые края, к свояку, мужу своей родной сестры Кристины, дяде Аркаше, как его звали. А тот в это время работал в Алма-Ате. И она подхватила дочек, собрала какие могла увезти вещи, и поехала в Алма-Ату. А часть вещей, включая даже серебряные вилки и ложки, отправила посылкой по адресу свояка. Надо же было видеть ее горе, когда, по прибытии в пункт своего назначения, она получила посылку, а там, вместо серебра – кирпичи! Так семья осталась даже без последних средств к существованию. И спасало только то, что бабушка по протекции свояка нашла в Алма-Ате работу и жила там до конца войны.
А после войны дядю Аркашу перевели в Тамбов, и туда же он пригласил свою свояченицу, мою бабушку, которая теперь была совсем одна с детьми. В Тамбове он тоже устроил бабушку на работу, и спустя некоторое время она получила там комнату в коммунальной квартире.
Старшая из ее дочерей, моя тетя, которая в молодости отличалась красотой и веселым нравом, и была даже чем-то похожа на актрису Любовь Полищук, осталась с матерью, закончила педагогический институт, а потом быстро вышла замуж за дядю Виталия. Он был отличным человеком, простым, но добрым, и работал шофером. Потом он устроился на работу в такси, и стал «большим» человеком. По крайней мере, у него теперь была служебная машина. Его жена, моя тетка, переехала к нему в обычный дом в черте города, в избу-пятистенку без удобств. Туалет был за домом, во дворе, воду носили из водоразборной колонки на улице. Готовили на керосинках и керогазах. О них – отдельный рассказ. Дом топили печкой, одной на весь дом. Вернее, печки было две, с общей трубой.
А моя мама после школы уехала в Москву поступать в институт, и закончила Институт Геодезии, Аэрофотосъемки и Картографии, который назывался МИГАИК. После института ее оставили на работу в Москве, а в институте она познакомилась с моим папой, они поженились. Пожили в общежитиях, а потом им дали комнату в коммуналке. Правда, каждый из родителей утверждал, что комнату дали именно ему или ей, но я больше верю, что комнату дали моей маме. Хотя сейчас уже не у кого спросить.
А тетя с бабушкой остались в Тамбове. Бабушка продолжала жить в комнате в коммунальной квартире, а тетя – в частном доме на улице Рабочая, у своего мужа. Там же, в этом доме, в другой его половине, жила ее свекровь, как сейчас помню, ее звали Баболя, то есть бабушка Оля, и ее дочь Валя, сестра мужа моей тети. Возможно, что она приходилась тете золовкой. Правда, Валя была отличной женщиной, доброй, красивой. И потом вышла замуж за Эдика – чудаковатого парня, который закончил военное училище в Тамбове.
И вот, поскольку в Москве мы тогда жили даже не в собственной квартире, а в коммунальной, правда – в красивом сталинском доме по проекту архитектора Жолтовского, в доме, в котором проживало несколько известных академиков, в Академическом районе, который тогда назывался Октябрьским районом, - никаких домов в деревне, дач и прочих летних прелестей у родителей не было. Папа был из Воронежской области, из небольшого городка. Там жила его мама. Но на лето меня, почему-то, отправляли на отдых в Тамбов. Я немного стеснялся того, что лето провожу в Тамбове. Он тогда был совсем патриархальным, но мне там очень нравилось, и с тех пор я полюбил малые города. Он и сейчас не особо разросся, и жителей там, по данным Википедии, 287 тысяч человек, но все равно, невзирая на свой размер, он занимает большое место в моей памяти. Шутка ли, я там провел шесть или семь летних сезонов, а один раз даже приезжали на новогодние каникулы. Но об этом позже.
Особенно чудно после Тамбова было приезжать в Москву и видеть этот контраст. Тогда в Тамбове самые высокие дома были не более 5-6 этажей, уже были хрущевки, вернее, не совсем панельные хрущевки, а добротные, кирпичные. А возвращаясь в Москву, где на вокзале обязательно встречал папа, брал такси, и мы летели на машине мимо высоток, мимо десятиэтажных домов сначала по Садовому кольцу, а потом – по Ленинскому проспекту, я ощущал себя так же, как житель Среднего Запада в Америке чувствовал себя, приезжая в Нью-Йорк. Правда, я никогда не был в Америке, ни в Северной, ни в Южной, но полагаю, что наши чувства с жителем Среднего Запада тогда совпадали. Но за лето, которое в детстве казалось очень длинным, я отвыкал от Москве и каждый раз возвращаться мне было в диковинку.
Сейчас такого контраста уже нет. Даже в Екатеринбурге, который раньше назывался Свердловском, понастроили высотных домов – один небоскреб «Высоцкий» чего стоит. Да и облагородили многие города. К моему глубокому сожалению, и Тамбов также подвергся этому «облагораживанию», и от патриархального города моих воспоминаний мало что осталось. Разве, что памятник танку Т-34, да Тамбовский театр.
(продолжение следует)
Глава 2
В те далекие времена, 60-е годы прошлого века, Тамбов был просто очень приятным городом. Ни деревня, ни большой город. Ливневая канализация в городе практически отсутствовала, зато вдоль дорог были вырыты канавы. В Средней Азии их называют арыками. Я бывал в Ташкенте, и в Алмате, по большей части в 90-е годы, и там насмотрелся арыков. Особенно, если переходить дорогу в неположенном месте, то надо было обращать внимание на узкие канавы, облицованные бетоном, вдоль дорог. Особенно надо было быть внимательным в вечернее время, иначе легко можно было сломать ногу, провалившись в такой арык. Они были неглубокими, и узкими, но нога, колено, да и локти с ребрами могли бы пострадать. А в Тамбове раньше канавы были не оформлены – просто земляные углубления, как полузасыпанные окопы. В дождь вода стекала вдоль этих канав до ближайшего ручья, который впадал в реку Цна. В городе проблем с дорогами не было – все было заасфальтировано, или засыпано печным шлаком от сгоревшего угля. Но за городом можно было попасть, поскольку жирный чернозем превращался в растаявшее масло, и колеса машин просто легко буксовали в этой грязи.
Канавы шли вдоль дорог, а дальше, перед тротуаром, росли тополя. Этих деревьев было полным-полно, и тополиный пух в летнюю жару становился сущим наказанием. А еще в листве заводились гусеницы, которые питались листьями. Потом из них выводились ночные бабочки – толстые создания с короткими белыми крылышками. Они начинали виться после захода солнца, и кружились в вальсе в свете уличных фонарей. Мы, дети, называли их «бабками». С ударением на втором слоге. Я не знаю, к какому семейству относились эти бабочки, но их было очень много. Если ее поймать, то из конца брюшка она выделяла неприятно пахнущую бурую жидкость. Видимо, чтобы их не особенно ели птицы. Я не знаю, питались ими птицы или нет. Возможно, что нет, потому что, в ином случае, у птиц была бы очень мощная кормовая база.

В летние каникулы, когда меня отправляли в Тамбов, меня отвозила на поезде мама. И оставляла на квартире бабушки. У которой была комната в коммуналке. Комната была на третьем этаже послевоенного дома, без лифта. В квартире жило еще двое соседей. Я не помню их. Возможно, что они работали, потому что я редко с ними пересекался. Бабушка меня по утрам будила, и звала на кухню. В кухне была газовая плита, и газовая колонка. А в туалете почему-то стояла канистра с керосином. Вероятно, что раньше, еще до того, как провели газ, все жильцы готовили на керосинках. Мне этот запах тогда очень нравился. Хотя от него, конечно, было трудно избавиться.
Бабушка чаще всего готовила мне по утрам омлет.  В такой маленькой сковородочке с двумя ручками по бокам. В таких сковородочках раньше давали глазунью в вагонах-ресторанах. Она называла омлет «селянкой». Видимо, это такое было наречие на родине бабушки в Вологодской губернии.
После завтрака бабушка меня одевала и вела к тете в ее частный дом на улице Рабочая. Мне нравилось ходить с бабушкой. Шли вдоль улиц с одноэтажными старыми домами. Многие дома уже почти вросли в землю, такими были старыми. И у некоторых окна были почти на уровне земли. Я любил встать около такого окна, и смотреть, как там все обустроено. Бабушка меня дергала за руку: «Пойдем, неудобно в чужие окна смотреть». А когда я приходил в дом к тете, то играл там с друзьями и подружками целый день до самого вечера. Потом, ближе к вечеру, бабушка приходила меня забирать и вела назад к себе. У тети ночевать было негде. В ее половине дома была лишь небольшая проходная кухонька с печкой и большая гостиная, где они все и спали. Сама тетя, ее муж дядя Витя, и его сын Игорь, мой двоюродный брат. А у бабушки была своя большая комната, не менее двадцати метров площадью. Причем, одна треть комнаты была отгорожена шкафом, стоящим поперек, и занавеской на палке. Там стояла еще одна кровать. И зимой эту часть комнаты бабушка сдавала студенткам местного техникума. Или медучилища. Раньше было принято сдавать не целую комнату, а «угол», т.е. часть комнаты.
Потом дядя Витя заболел туберкулезом, и умер. Меня это событие просто шокировало. Приехало много людей, а из дядиного таксопарка приехало много машин такси, это были старые двадцать-первые Волги. И они провожали дядю в последний путь долгим гудением клаксонов.
Дядя Витя меня любил, и иногда почему-то говорил: «Это не Сережа, а сплошные убытки!». Не знаю, почему он так говорил, но никто, в том числе и я, на эту фразу не обижался, и относились к ней с юмором.
Еще в Тамбове жил мой троюродный брат Валера. Он был внуком сестры бабушки, тети Тины, и сыном ее дочери, тети Лили. У него еще была сестра Галина – очень красивая женщина. А полное имя их бабушки было Кристина. У моей бабушки было две сестры, Зоя – старшая, Тина – средняя, и младшая Софья, сама бабушка.
Так вот, этот самый Валера, он был старше меня лет на 10, как минимум. И он был заядлым байкером. Жили они на первом этаже пятиэтажки, и у него под окнами стоял мотоцикл «Ява-350». Мечта любого мальчишки, красивого темно-вишневого цвета. А комната его была под стать любому гаражу. По всем углам лежали какие-то запчасти, колеса от мотоцикла, компрессоры и много всякой тому-подобной всячины. Мне вообще нравилась любая моторная техника, и особенно запах бензина. Правда, и керосина тоже. Сейчас, к счастью, не нравится.

Впоследствии, когда я уже учился в старших классах школы, Валера приезжал в Москву. Просто ему удалось достать в Тамбове кузов от списанной машины «скорой помощи», ГАЗ -М22. Это как старая Волга с кузовом универсал. Тогда такие машины очень котировались. Но на базе кузова нельзя было зарегистрировать себе автомобиль. Даже если смонтировать на него мотор, колеса и сиденья. Нужен был техпаспорт на действующий автомобиль. И надо было просто купить техпаспорт, или любую старую машину, «Волгу», «Победу», в любом состоянии, даже в виде металлолома, но с действующим техпаспортом. И потом просто произвести «замену кузова». И мы с Валерой ездили в магазин «Автомобили» в Южном порту, Валера ходил там по рядам и выбирал себе старый автомобиль. Я так и не знаю, купил ли он что либо, или нет. Надо бы съездить в Тамбов, найти Валеру и спросить его о тех временах. Просто с тех пор я с ним больше не общался. Говорят, он сейчас крупный коммерсант. Вполне возможно, у него даже тогда были все задатки для коммерции.
Но тогда, в те времена, Валера даже не прокатил меня на своей «Яве». Да ему бы, наверное, и не разрешили. Но он впоследствии рассказывал много о своих байкерских приключениях, как они с друзьями ездили на мотоциклах в Крым, и о многом другом. Да и вообще, я никогда в жизни не садился за руль настоящего мотоцикла. Был один случай, когда мне дали гэдээровский мопед с переключением скоростей вручную, и я даже смог на нем прокатиться. Но это было только один раз в жизни, и больше я за руль мотоцикла не садился.
А в Тамбове у меня был самокат. Тоже гэдээровский. Красивый, окрашен в  салатовый цвет или даже цвет морской волны. На надувных колесах, которые назывались «дутиками». Он легко ездил по любым дорогам и любым покрытиям, у него был ножной тормоз сзади и даже крыло с багажником. На который можно было сесть, чтобы ехать под горку. Или кого-нибудь катать. Мы с моим двоюродным братом катались вдвоем на этом самокате, когда отдыхали летом в деревне под Москвой.
Мои друзья, верней, даже подружки, жили в соседнем доме, примыкавшем к дому тети. Их было две сестры – Валька и Галька. Валька была старшая, немного постарше меня. А Галька была младшая, и, соответственно, младше меня. Они брали меня во все свои игры. В основном, это были прятки, салки, и вышибалы. Когда две группы детей становились на некотором расстоянии друг от друга, по краям небольшой площадки, и перекидывались мячиком. А между ними, посередине площадки, стоял еще один ребенок. В него старались попасть мячиком, а он уворачивался, как мог. Но если кому-то удавалось в него попасть, то уже он переходил в центр площадки, а тот, в кого попали, вставал на его место с краю, и тоже начинал кидаться мячиком. Игра была очень подвижная, чем-то по динамике напоминала большой теннис, только в теннисе надо было догнать мячик и его отбить, а здесь надо было от мячика уворачиваться.
Игру прятки знают все. Один водит, а другие прячутся. Водящий считает, например, до двадцати пяти, и все остальные прячутся, кто куда. Потом Водящий говорит: «Двадцать пять, я иду искать!», и отправляется на поиски. Когда он находит кого либо из спрятавшихся детей, то водящий, и тот, кого нашли, со всех ног бегут к месту, где водящий считал. И там нужно коснуться стенки рукой. Тот, кто первый коснулся, выиграл. Если водящий будет первым, то уже тот, кто прятался и не смог опередить водящего, становится водящим. Может быть, я здесь передаю правила неточно, но это было более полувека назад, и память может мне изменять.
А для того, чтобы выбрать того, кто должен был водить, произносили считалку, и в каждого тыкали пальцем, произнося каждое слово. Одна из самых распространенных считалок была: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?». Либо такая: «На вокзале в темном зале черт лежал без головы, пока голову искали – ноги встали и ушли». Или: «Катилась торба с великого горба, в этой торбе: хлеб, соль, вода, пшеница, с кем ты хочешь поделиться? Выбирай поскорей, не задерживай добрых и честных людей». На кого выпадал последний счет, тот и водил. Я, уже в свои преклонные годы, не знаю, умел ли тот, кто произносит считалку, заранее определить, на кого выпадет последний счет? Это можно было бы сделать, если бы каждый раз играло определенное количество детей. Но каждый раз количество было разным. Конечно, можно было бы заранее смоделировать – поставить, например, пять спичечных коробков или других предметов, и считать с ними. И знать, что если будет пять детей, то надо начинать, например, со второго. А если шесть детей – то с пятого. И так далее. Но, вероятно, детским умишкам это было под силу. Если только считающий не был маленьким Эйнштейном. А в нашей рабочей слободке, где я проводил детство в Тамбове, таких умных не было.
Игру «салки» я даже не буде комментировать. Но если в салки, прятки и вышибалы я играл в основном с девчонками, то в войнушку я играл с мальчишками. У меня был автомат, собственноручный вырезанный ножом из большой деревянной доски. Особенно мне нравилось, когда я на его дуло надел спираль от бачка для проявки пленки. Эта спираль чем-то напоминала прицел у зенитного пулемета времен ВОВ. Такие круглые концентрические ободки, соединенные поперечными перемычками. А посередине втулка с отверстием, конец которой торчал из проявочного бачка и за который надо было крутить спираль с пленкой во время проявки.
Эта спираль очень круто выглядела, и превращала деревянный автомат в почти настоящий. Мы носились по дворам, перелезали через заборы, громко кричали «та-та-та», делая вид, что стреляем друг в друга. И кричали потом: «Падай, ты убит». В общем, игра была очень подвижной и от нее вырабатывалась куча адреналина.
Потом, когда-то я увидел у одного мальчика автомат на батарейках, дорогой, который издавал звуки очередей, и у него в стволе двигалась красная лампочка туда-сюда, которая должна была означать пламя выстрела. Этот автомат был очень крут, и совсем не по карману никому из моих друзей. Мальчик с таким автоматом пользовался огромным уважением, и был не ровней нам. И мы с такими мальчиками предпочитали не играть.
(продолжение следует)