Антон Ульрих

Трагедия в шести актах


Действующие лица:

АНТОН УЛЬРИХ БРАУНШВЕЙГСКИЙ: Принц, отец свергнутого императора России. Генералиссимус. Горд, сломлен годами заточения, но сохраняет искру достоинства.

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА: Его жена. Бывшая правительница-регентша. Угасает физически и душевно. Трагическая фигура матери, потерявшей ребенка и мир.

ИВАН VI АНТОНОВИЧ: Их сын, бывший император-младенец. Почти не говорит (исторически воспитан в изоляции).

ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА: Императрица России. Появляется редко, но ее присутствие/приказы нависают над всем действием.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН: Канцлер Российской империи. Расчетлив, предан Елизавете Петровне.

ПЕТР III: Император, первый представитель Гольштейн-Готторпской ветви династии на русском троне.

ЕКАТЕРИНА II: Всероссийская императрица. В ее царствование был убит Иван VI.

ПАНИН: Министр иностранных дел Российской империи.

ГОЛИЦЫН: Вице-канцлер, сторонник Екатерины II.

БЕРЕЗИН: Начальник охраны (комендант). Взгляд натренирован на холодную отстраненность, но в глубине – усталость и скрытая нервозность.

БИБИКОВ: Генерал, посланец императрицы.

ПАВЕЛ I: Всероссийский император. Сын Петра III и Екатерины II. Одет в простой гатчинский мундир. Движения резкие, нервические.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА: Жена Павла I, мать Александра.

АЛЕКСАНДР: Старший сын Павла I. В глазах – смесь почтения и страха перед отцом.

ПАЛЕН: Военный губернатор Гатчины, позже – генерал-губернатор Санкт-Петербурга. Хладнокровный, наблюдательный. Каждая реплика – взвешенная.

БЕННИНГСЕН: Генерал-заговорщик. Решителен.

ПЛАТОН ЗУБОВ: Генерал, фаворит Екатерины II. Зол, труслив.

НИКОЛАЙ ЗУБОВ: Его брат. Как и Платон, участвовал в заговоре против Павла I.

КАМЕРДИНЕР: Тих, услужлив, напуган.

ЛЕЙБ-МЕДИК

МОНАХ АВЕЛЬ

ВЛАСОВ

ЧЕКИН

ЧИНОВНИК

СОЛДАТ-ВЕСТНИК
 
СОЛДАТЫ

ГОЛОС/ТЕНЬ ПЕТРА I

ПРИЗРАК ПЕТРА III

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА

ГОЛОСА ДЕТЕЙ

ГЛАС НАРОДА

ХОР ТАБАКЕРОК



АКТ ПЕРВЫЙ 

СЦЕНА 1. Падение и первая тюрьма (Холмогоры. Конец 1744 года. Поздняя осень, переходящая в зиму).
Сырой, полутемный подвал Архангельского архиерейского дома в Холмогорах (приспособлен под тюрьму). Высокое, узкое зарешеченное окно под потолком. Видны голые ветки и серое небо. Скудная обстановка: две грубые кровати, стол, скамья, детская колыбель (пустая). Горит одна масляная лампада. Холодно. Слышен завывающий ветер и редкие шаги охраны за толстой дверью с глазком.
(Действие начинается с долгой паузы. Только ветер и прерывистое дыхание Анны. Антон Ульрих стоит у окна, вцепившись пальцами в каменный откос. Он пытается разглядеть что-то снаружи. Березин стоит у двери, наблюдая. Солдаты неподвижны.)

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА: 
(Сквозь слезы, тихо, но отчетливо) 
Брауншвейг... Липы на аллее... Помнишь, Антон? Солнце... такое теплое... А здесь... (Содрогается от холода) Здесь только камень и этот... вечный сквозняк души.

АНТОН УЛЬРИХ: 
(Резко оборачивается, голос сдавлен от гнева и боли). 
Не говори мне о солнце, Анна! Здесь его нет. Здесь нет ничего, кроме этой каменной пасти, проглотившей нас живьем! Маленького императора... Его родителей... (Бьет кулаком по стене) За что?! Какое преступление совершил младенец в колыбели? Какое преступление совершили мы?!

БЕРЕЗИН: 
(Сухо, официально) 
Господин принц, прошу соблюдать порядок. Вы здесь по высочайшему повелению Ее Императорского Величества Елизаветы Петровны. Для вашей же безопасности.

АНТОН УЛЬРИХ: 
(Бросается к Березину, глаза горят) 
Безопасности?! Вы называете ЭТО безопасностью?! Заточить в каменный мешок, отнять ребенка, лишить света, воздуха, чести?! Это не безопасность, лейтенант, это убийство! Медленное, жестокое убийство! И вы... вы лишь палач в мундире!

(Солдаты напрягаются, руки на ружьях. Березин делает едва заметный жест – "не двигаться". Его лицо непроницаемо, но в глазах мелькает что-то – то ли раздражение, то ли тень сомнения.)

БЕРЕЗИН: 
(Все так же ровно) 
Я исполняю приказ, господин принц. Как и вы, вероятно, исполняли свои обязанности регента. (Пауза) Ваш сын жив. Девочки тоже. О них заботятся. Вам предоставлены необходимые условия.

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА: 
(Вскакивает, истерично) 
Необходимые?! Вырвать детей из рук матери – это необходимо?! Держать их БОГ ЗНАЕТ ГДЕ, с чужими людьми, в холоде и страхе – это забота?! Вы не знаете, что такое материнство! Вы не знаете, что такое боль! Вы... вы каменные! Все вы! От императрицы до последнего солдата! Ваши сердца – лед!

(Анна рыдает, падает обратно на кровать, закрывая лицо руками. Антон Ульрих бросается к ней, пытается обнять, но она отшатывается, погруженная в свое горе. Он замирает над ней, беспомощный.)

АНТОН УЛЬРИХ: 
(Тихо) 
Анна... Милая... Держись. Ради Бога, держись... Он жив... Он должен жить. Мы все должны...(Поворачивается к Березину. Гнев сменился ледяной, горькой решимостью). Капитан Березин. Передайте вашей императрице. Передайте тем, кто стоит за ее спиной… Они могут запереть нас здесь. Они могут пытаться стереть нас из памяти мира. Они могут мучить нас годами. Но они не смогут убить правду. Правду о том, что они сделали с невинным ребенком на троне. Правду о своем страхе. Страхе перед младенцем! Эта правда будет преследовать их. Как призрак. Как совесть, если она у них есть. И однажды... однажды она выйдет наружу. И тогда – горе им. Горе империи, построенной на страхе и крови младенцев.

(Березин молчит. Пауза тянется. За окном начинает кружить и падать первый снег. Антон Ульрих замечает это. Отходит от жены и Березина, снова подходит к окну. Смотрит на падающие хлопья).

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА:
(Тихо)
Как холодно... (дрожит).

АНТОН УЛЬРИХ: 
(Тихо, почти про себя, с горькой иронией) 
Снег... Он пошел. Он укроет землю чистым, белым саваном. (Поворачивается, его взгляд скользит по камере, по рыдающей жене, по неподвижным солдатам, останавливается на лице Березина). Укроет дороги. Укроет крыши. Укроет... нашу свободу. Наше прошлое. Наше существование. Скроет от мира. Скроет от истории. (Голос становится тверже, пророческим). Но под этим саваном... под этой ложной чистотой... гниль. Гниль страха. Гниль предательства. Гниль империи, пожирающей своих детей. Она прорастет. Обязательно прорастет. И тогда снег растает. В потоках крови и слез.

(Березин смотрит на Антона Ульриха. Впервые за всю сцену его лицо выражает нечто большее, чем холодное исполнение долга – возможно, легкое недоумение, смешанное с тревогой. Анна всхлипывает. Снег за окном усиливается. Свет в камере становится еще тусклее.)

БЕРЕЗИН: 
(Срывающимся голосом, пытаясь вернуть контроль) 
Достаточно. Дежурство сменяется. (К солдатам). Осмотр окон и дверей. Следить за тишиной. 
(Он бросает последний взгляд на Антона Ульриха, стоящего у окна, как призрак на фоне падающего снега, и на сгорбленную фигуру Анны. Быстро выходит. Солдаты занимают посты у двери. Звук тяжелого засова снаружи.)

(Антон Ульрих не двигается. Анна затихает, устав от слез. Тишину нарушает только вой ветра и далекий, приглушенный плач детей (реальный или воображаемый). Антон Ульрих медленно поднимает руку, касается холодного стекла за решеткой).

АНТОН УЛЬРИХ: 
(Шепотом, в пустоту, себе и жене) 
Первая зима... Сколько их еще будет? Тридцать? Сорок? До самой смерти? (Пауза. Он сжимает кулак на решетке). Или пока эта империя... пока эта тюрьма... не рухнет под тяжестью собственного страха и лжи?.. Снег... он всё скроет. Даже то, что было Империей.

(Свет гаснет почти полностью. Остается только тусклый отсвет снега за окном на лице Антона Ульриха – замерзшего, отчаянного, непокоренного).

Затемнение.


СЦЕНА 2. Императрица и Тень (Санкт-Петербург. 1745 год).
Кабинет Елизаветы Петровны в Зимнем дворце. Большой стол, заваленный бумагами. На стене – внушительный портрет Петра Великого. За окном – сумерки Петербурга.
(Елизавета в роскошном белом платье стоит у окна, глядя вдаль. Бестужев-Рюмин  с бумагами в руках почтительно ждет у стола. Гул придворных доносится издалека).

ЕЛИЗАВЕТА: (Не оборачиваясь)
Шум пиров… ликование… Абоский мир подписан. Швеция склонила выю. Казалось бы, торжествуй, дочь Петрова. Отечество спасено от новой смуты. (Поворачивается, лицо напряжено) Но душа моя, Алексей Петрович, не празднует. Она – как это северное небо: вроде ясно, а холодом веет.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
Сие понятно, Ваше Императорское Величество. Победа – лишь передышка. Взоры наши устремлены к югу. Порог Оттоманской Порты – вот где истинная мера величия России. Но… (осторожно) флот на Черном море – мечта, а не реальность. Построить его – годы, казна несметная.

ЕЛИЗАВЕТА:
(Подходит к столу, касается рукой указа)
А этот указ… Он жжет мою ладонь. Отменить казнь… Убрать топор палача… (Голос дрожит) Видели вы глаза тех, кого миловали?..

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
Милосердие Ваше – акт высочайшей воли и христианского духа. Оно возвысит Россию в глазах просвещенной Европы. Но… (кладет на стол бумагу) есть иные вопросы, кои требуют Вашего решения. Брауншвейгское семейство… Иоанн Антонович… Содержание строжайшее, но… жизнь продолжается. Опасность – как тлеющий уголь.

(В глубине комнаты, у портрета, материализуется Тень Петра I. Она нечетка, но властна. Елизавета вздрагивает, чувствуя ее присутствие. Бестужев не видит Тени).

ТЕНЬ ПЕТРА:
(Голос, словно из-под земли)
Милосердие? Дочь! Ты размякла? Трон – не ложе для сентиментов! Я ломал хребет этой державе, чтобы она стояла! Кровь – цемент империй! Ты думаешь, шведы боялись моих улыбок? Турка усмирит не указ об отмене казни, а пушки! Где черноморский флот, Елизавета? Где верфи на южных морях? Ты играешь в добродетель, пока враги точат ножи!

ЕЛИЗАВЕТА: (Тихо, почти шепотом, глядя в сторону портрета)
Я не играю, отец… Я ищу иной путь. Путь света, а не только железа и огня. Твои реформы – фундамент. Но здание должно быть обитаемо не рабами, а… гражданами. (Слово дается ей с трудом).

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
(Наклоняет голову, принимая реплику за размышление)
Путь сложен, Государыня. Реформы требуют не только силы, но и преемственности. (Берет еще один документ) К слову о будущем… Принц Карл Петер Ульрих. Женитьба на принцессе Софии Фредерике Августе Ангальт-Цербстской… Дело решенное. Она въедет в Россию на днях. Юная, умная, жаждет принять православие. Надежда династии.

ЕЛИЗАВЕТА:
(Отрывая взгляд от портрета, с легкой теплотой)
Петенька… Мой племянник. Дитя сестры. Должен стать мне опорой. Надеюсь, брак сей принесет ему… успокоение. Душа его мятежна. А она… София… Пусть привезет с собой свежесть, а не новые интриги. Россия должна расти, крепнуть…

ТЕНЬ ПЕТРА:
(С сарказмом)
Принц? Тот юнец, что бредит прусскими игрушками да солдатиками? И ты видишь в нем наследника? Опасайся, дочь! Кровь моя в тебе – сильна! Но кровь твоей сестры – слаба! Еще мальчишка… …а тот, другой мальчишка, в каменном мешке? Оба – твои кошмары! Один – по милости твоей, другой – в цепях по необходимости! Где твердость? Где моя решимость?

ЕЛИЗАВЕТА:
(Резко оборачивается к Бестужеву, голос становится властным)
Алексей Петрович! Распорядитесь: охрану Ивановых покоев удвоить! Ни звука оттуда не должно достигать света! Ни единого слова! Это – государственная тайна, тяжелее свинца. Жизнь их – в моих руках. И я несу сей груз. (Голос смягчается) Что до Петра и невесты… Пусть готовят им достойную встречу. Россия ждет будущее.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
(Кланяясь)
Будет исполнено, Ваше Величество. Все повеления Ваши – закон. (Замечает усталость на лице императрицы) Позвольте удалиться? Дела империи не терпят отлагательств.

ЕЛИЗАВЕТА:
(Кивнув, с внезапной уязвимостью)
Да, идите, Алексей Петрович. И… помните о милосердии. Даже в делах государственных.

(Бестужев-Рюмин глубоко кланяется и тихо выходит. Елизавета остается одна. Тень Петра становится отчетливее).

ЕЛИЗАВЕТА:
(Обращаясь к Тени, с вызовом и болью)
Видишь, Отец? Я правлю! Мир заключен. Казнь отменена. Династия продолжается. Я строю Академии, возвожу дворцы твоей мечты – Зимний растет! Я продолжаю твой путь! Но иду я – не ломая все подряд, а… оглядываясь. Неужели нет места для жалости в державном сердце? Неужели вечный страх – единственный двигатель?

ТЕНЬ ПЕТРА:
(Фигура начинает меркнуть, голос теряет силу, но звучит пронзительно)
Твой путь? Ты балансируешь на лезвии, дочь! Доброта твоя – слабость для врагов. Заключенный ребенок – вечный укор и угроза. Наследник – фигура сомнительная. А турки… (Тень почти растворяется) Флот, Елизавета! Помни о флоте! Без его мощи – твои указы бумага, а милосердие – наивность! Империя… требует крови… или… железа…

(Тень исчезает полностью. Елизавета стоит одна посреди кабинета. За окном окончательно стемнело. Гул пира едва слышен. Она подходит к портрету отца, смотрит на него долгим, сложным взглядом – с любовью, страхом, бунтом и бесконечной тяжестью короны).

ЕЛИЗАВЕТА:
(Шепотом, почти молитвенно)
Империя требует… души. Моей души. Дай же мне сил, отец… идти своим путем. Пусть он будет освещен не только пламенем костров, но и… светом разума. Пусть даже этот свет будет таким холодным, как эти петербургские звезды… (Она резко отворачивается от портрета, выпрямляется, по-императорски) Дежурный! Подать свечи! И… доложить, всё ли готово к приему принцессы Цербстской. Будущее не ждет.

(Она садится за стол, берет перо. Лицо в свете зажигаемых свеч кажется одновременно усталым и непоколебимым. Занавес медленно опускается под звук завывающего в печной трубе ветра, похожего на далекий стон).


КОНЕЦ АКТА ПЕРВОГО.


АКТ ВТОРОЙ


СЦЕНА 1. Безумие и смерть (Холмогоры. Конец 1746 года. Зима).
Тот же каземат в Холмогорском архиерейском доме, но еще более обветшалый, мрачный, пропитанный сыростью и отчаянием. На стенах – иней. Окно полузанесено снегом. Обстановка скуднее: мебель потерта, одна кровать (вторая, видимо, сломана или убрана). Лампада коптит. В углу – грубо сколоченный табурет, на нем сидит Иван. У стены – дверь в смежную камеру (оттуда слышны приглушенные голоса девочек – плач, ссоры, испуганный шепот, иногда детская песенка, оборванная рыданием).
(Действие открывается тягостной тишиной, нарушаемой только хриплым дыханием Анны, тиканьем где-то капающей воды и приглушенным плачем девочек за стеной. Антон Ульрих сидит у стола, тупо смотря перед собой. Иван качается на табурете, уставившись в пол. Анна лежит, повернувшись лицом к стене).

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА:
(Внезапно, сквозь кашель, голос слабый, прерывистый)
Антон... Антон, ты слышишь? Опять плачут... Катя... или Лиза?.. Скажи Березину... пусть даст им... теплый платок... Холодно им... Холодно...

АНТОН УЛЬРИХ:
(Не поворачиваясь, глухо)
Он не даст, Анна. Он никогда не даст. Платок... хлеб... слово ласковое... Здесь ничего не дают. Здесь только берут. Берут годы. Берут здоровье. Берут... разум. (Смотрит на Ивана, лицо искажается гримасой боли).

(Иван вдруг вздрагивает, услышав резкий звук (может, стук в дверь?). Издает короткий, гортанный звук: "А-а!". Прижимается к стене, дико озираясь)

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА:
(Тихо)
Антон… успокой Ваню….

АНТОН УЛЬРИХ:
(Вскакивает, подбегает к Ивану, пытается успокоить)
Тихо, Ваня, тихо... Никто не войдет. Никто тебя не тронет. Это ветер... Просто ветер воет, как пойманный зверь. Как мы... (Обнимает сына, но Иван деревянно замирает, не отвечая на ласку). Знаешь что… я вижу будущее. (Тычет пальцем в чернильную кляксу на столе) Видишь это Черное море неведения? Оно высохнет! Высохнет и станет... станет шахматной доской! Да! Шахматной доской, где фигуры – это медведи в мундирах! Один медведь жует сапог другого медведя, а третий... третий считает облака, но облака – это пух из подушек Потемкина!

(Стук в дверь. Громкий, официальный. Иван снова вздрагивает. Антон Ульрих медленно отпускает его, выпрямляется. В глазах – тень прежней гордости, смешанная с настороженностью. Березин входит, за ним – Чиновник из Сената и солдаты. Чиновник одет богато и чисто. Брезгливо оглядывает камеру, прижимая к носу платок).

БЕРЕЗИН:
(Сухо)
Господин принц, госпожа. Прибыла инспекция из Сената. Господин коллежский советник желает удостовериться в вашем... состоянии и условиях содержания.

ЧИНОВНИК:
(Слащаво, не глядя в глаза)
Да-да, по высочайшему соизволению Ее Императорского Величества, пекущейся о благоденствии всех своих подданных, даже... согрешивших. Ну-с, как ваше здоровье, господин принц? Госпожа? Юноша? (Кивает в сторону Ивана, который съежился).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Смотрит на Чиновника, потом на Березина. Голос низкий, контролируемый, но в нем клокочет ярость.)
Здоровье? (Горький смешок). Вы видите  э т о, господин советник? Видите эту камеру? Этот холод, эту сырость, эту пищу, которой свиней не кормят? Видите мою жену? Она умирает. Умирает от холода, тоски и лишений. Видите моего сына? (Указывает на Ивана). Вы видите человека? Или только тень, в которую превратили его ваши тюрьмы и ваше милосердие? ВСЁ неживое оживет! Оживет и заговорит! Россия… Иван! Россия – это огромный самовар! Его только поставили на огонь! И он закипит... закипит так, что крышка взлетит к звездам, а вместо пара... вместо пара повалит алфавит! Кириллица! Буквы, как мухи, заполонят небо! Они будут падать на головы, как град! Люди будут строить дома из мягких знаков и есть твердые знаки на завтрак! Сколько зим, господин советник? Двенадцать? Тринадцать? Каждая – как нож. Для нее. Для него. Для девочек за стеной, которых вы даже не увидите! И вы спрашиваете о здоровье?!

ЧИНОВНИК
(Смущенно, но быстро берет себя в руки, делает пометку)
Гм... Вы здоровы? Нет? Преувеличение, господин принц. Преувеличения. Условия соответствуют... статусу особо опасных государственных преступников. Пища – простая, но питательная. Помощь... (Бросает взгляд на кашляющую Анну) ...будет оказана при необходимости. Ваши жалобы... записаны.

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА:
(Внезапно приподнимается на локте, глаза горят лихорадочным блеском.)
Жалобы?! Вы называете это жалобами?! Это крик! Крик души, которую вы пытаетесь убить! (Кашляет, хватаясь за грудь). Мой сын... он не знает слов "мама", "папа", "солнце"! Он знает только страх! Страх шагов за дверью! Страх ваших лиц! Вы украли у него не трон, господа! Вы украли у него человечность! И вы... вы смеете говорить о жалобах?!

(Иван, напуганный криком матери, вжимается в угол, закрывая лицо руками, тихо скулит).

ЧИНОВНИК:
(Бледнеет, отступает на шаг)
Это... это недопустимые речи! Капитан Березин! Контролируйте узников!

БЕРЕЗИН:
(Твердо, но без особой злобы)
Госпожа, успокойтесь. Господин принц, прошу соблюдать порядок. Инспекция завершена. (Чиновнику). Всё в порядке, господин коллежский советник. Узники живы, содержатся в соответствии с инструкцией.

АНТОН УЛЬРИХ:
Наше горе – это ключ! Он открыл мне дверь! Дверь в завтра! В вижу! Вижу столбы... не каменные, нет! Столбы из... из скрепок! Да-да! Огромные башни из скрепок! И на вершине каждой – бюрократ в колпаке из папок! Он кричит в рупор, но оттуда вылетают только бумажные самолетики с одним словом: "Согласовано!". Они падают вниз, в толпу... а толпа – это куры! Белые куры в касках! Они клюют бумажки и несут... несут яйца! Но это не яйца! Это... часы! Маленькие часики, которые тикают: "Ра-бота! Ра-бота!". (Его голос становится пронзительным, почти детским) А потом... потом придет Человек-паровоз! У него вместо головы – дымовая труба, а из трубы идет не дым... а борода! Длинная-предлинная борода, сотканная из указов! Он едет по рельсам из законов... которые никто не читал! И кричит: "Ту-ту! Все в Будущее!". Но Будущее... Будущее…

ЧИНОВНИК:
(Поспешно, стремясь уйти)
Да, да, конечно. Всё в порядке. Донесу Ее Величеству о вашей... преданности, капитан. Прощайте. (Почти выбегает, солдаты за ним).

(Березин остается. Молча смотрит на Антона Ульриха, который снова сидит у стола, опустив голову на руки. На Анну, которая, исчерпав силы, беззвучно плачет. На Ивана, замершего в углу. Пауза тяжелее камня).

БЕРЕЗИН:
(Неожиданно тихо, почти с вызовом, но без злобы.)
Шутить изволите, господин принц? Зачем эти сцены? Вы знаете – ничего не изменится. Никто там... (кивает головой в сторону двери) ...не услышит. Им не нужно слышать. Вы – призрак. Ваши слова – ветер в каминной трубе императорского дворца. Только себе дороже.

АНТОН УЛЬРИХ:
(Не поднимая головы)
Чтобы не забыть, капитан. Чтобы не забыть, что я еще человек. Что у меня есть голос. Даже если он нужен только стенам этой могилы. И чтобы ты не забыл. Не забыл, что служишь палачам. Что каждое твое "все в порядке" – ложь. Ложь, которая тебя самого медленно убивает. Посмотри на себя в зеркало, Березин. Если осмелишься.

(Березин резко сжимает кулаки. Его лицо искажает вспышка гнева... но тут кашель Анны переходит в приступ удушья. Антон Ульрих бросается к ней).

АНТОН УЛЬРИХ:
(В ужасе)
Анна! Держись! Воды... (Он мечется, но воды нет. Березин стоит как вкопанный, глядя на эту сцену. Анна хватает руку Антона.)

АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА:
(Сквозь хрип, с невероятным усилием, глядя в глаза Антону.)
Антон... Ваня... Девочки... (Кашляет). Не дай им... сломать его... как сломали... меня... Пусть... хоть он... помнит... солнце... (Ее рука разжимается. Взгляд стекленеет. Последний выдох.)

(Тишина. Только завывание ветра. Антон Ульрих замирает, не веря. Потом медленно закрывает ей глаза. Его тело содрогается в беззвучном рыдании. Иван, почуяв неладное, начинает тихо скулить, как щенок. Березин стоит неподвижно, лицо каменное, но в глазах – шок, растерянность, может быть, тень чего-то человеческого).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Тихо, не отрывая взгляда от лица жены, но обращаясь к Березину)
Вот твое "все в порядке", капитан. Вот плоды твоей верной службы. Она умерла. От холода. От тоски. От вашей "заботы". Запиши это в свой журнал. Внеси в отчет… (Поднимает голову. Его глаза, полные слез, горят нечеловеческой ненавистью и болью) Убийца!

(Березин резко отворачивается. Не может выдержать этого взгляда. Он делает шаг назад, к двери. Голос хриплый, срывающийся).

БЕРЕЗИН:
(Командуя солдатам за дверью)
Дежурному... Доложить... о смерти узницы. Приготовить... тело к выносу.
(Он бросает последний взгляд на склонившегося над женой Антона Ульриха и на скулящего в углу Ивана. Быстро выходит, хлопнув дверью. Звук засова.)

(Антон Ульрих остается один с мертвой женой и потерянным сыном. Он гладит волосы Анны. Потом медленно подходит к Ивану, садится рядом с ним на пол, обнимая за плечи. Иван инстинктивно прижимается к отцу, продолжая тихо скулить. Из-за стены доносится испуганный шепот девочек: "Мама?.. Мама?..")

АНТОН УЛЬРИХ:
(Шепчет, глядя в пустоту, обнимая сына)
Ушла мама, Ваня... Мама ушла... Остались мы... С тобой... и девочками... в этом каменном... мешке... (Пауза. Он смотрит на мертвую Анну, потом на лицо Ивана). Сколько еще зим?.. До конца?.. До твоего... конца, сынок?.. (Прижимает Ивана крепче, как будто пытаясь защитить от невидимой угрозы). Они не сломят тебя... Не сломят... Я не дам... Я вижу его… БУДУЩЕЕ! Ты думаешь, это безумие? Нет, сын мой. Это диагноз. Точный диагноз. На триста лет вперед.

(Свет медленно гаснет, оставляя в полумраке две фигуры на полу – отца и сына, скорчившихся у стены, и неподвижное тело Анны на кровати. За сценой – завывание вьюги, заглушающее детский плач за стеной).

Затемнение.


СЦЕНА 2. Наследник призраков (Гатчина. Ноябрь 1796 года)
Кабинет Павла Петровича в Гатчинском дворце. Небольшая комната, обставленная с солдатской строгостью. Карты на стене, модели пушек, коллекция часов. На главном месте – портрет Екатерины II (взгляд кажется пронзительным). На столе – рапорты, устав гатчинских войск. За окном – промозглая осенняя ночь, ветер воет в печных трубах. В центре сцены – большие маятниковые часы с громким, мерным тиканьем.
(Действие открывается. Павел стоит у окна, спиной к комнате. Тиканье часов гулко разносится в тишине. За окном – порыв ветра, стук ставня. Павел вздрагивает.)

ПАВЕЛ:
(Обернувшись к пустой комнате, резко - **Гёте: нервная реакция) 
Кто там?! Опять сквозняк... Или крысы? Вечно скребутся в стенах... Как мысли неотвязные. (Бережно поправляет стрелки на столешных часах, сверяя с большими). Порядок... Только порядок усмиряет хаос...

Призрак ПЕТРА III:
(Появляется у окна, полупрозрачный на фоне темного стекла. Шепот ледяной, но с горькой нежностью) 
Сын мой... Это не крысы... Это шаги Рока. Помнишь Ропшу? Помнишь, как они пришли за мной? С таким же ветром... С таким же стуком...

ПАВЕЛ:
(Сжимает виски, не глядя на призрак)
Молчи! Не смей являться! Не сегодня! (Громче, себе). Я не ребенок больше! Я не тот мальчик, что прятался за гардинами, слыша крики... (Срывается на крик). Я здесь хозяин! Здесь порядок! (Бьет кулаком по столу. Маленькие часы падают, стекло бьется. Тиканье прекращается. Павел замирает, смотря на осколки).

Призрак ПЕТРА III: 
(Подходит ближе, шепчет над ухом) 
Разбил? Как мою жизнь разбили... Как твое детство… Хаос, Павел... Он всегда рядом. За каждым углом. В каждой улыбке придворной...

(Стук в дверь. Призрак растворяется. Павел резко выпрямляется, пытаясь взять себя в руки. Входит Александр. Павел не сразу замечает его, глядя на осколки.)

АЛЕКСАНДР: 
(Осторожно) 
Батюшка... Вы звали? Кабинетный час окончен. Рота выстроена для вечерней поверки. Ждут вашего смотра.

ПАВЕЛ: 
(Резко оборачивается. Глаза горят лихорадочным блеском) 
Смотрю! Всегда смотрю! Не дремлю! Как она там, в Питере? Думает, я сплю? Думает, забыл? Думает, простил?! (Хватает со стола устав). Здесь – закон! Здесь – дисциплина! Здесь – честь! Не то, что в ее вертепе интриг и фаворитов! (Сует устав Александру в руки). Читай! Статья пятая! О караульной службе! Безупречность! Бдительность!

АЛЕКСАНДР: 
(Чуть растерянно, читает монотонно) 
"Часовой есть лицо неприкосновенное... Бдение его священно..."

ПАВЕЛ:
(Перебивает, горячо) 
Священно! Слышишь? Священно! Как присяга! Как долг! Как... память! (Внезапно умолкает. Замечает испуг в глазах сына. Голос срывается). Ты... ты боишься меня, Саша?

АЛЕКСАНДР: 
(Искренне, но уклончиво) 
Я... я уважаю вас, батюшка. И ваш порядок.

ПАВЕЛ:
(Горько) 
"Уважаю"... Не то что они... Там... (Машет рукой в сторону Петербурга) Шепчутся. Строят козни. Ждут... как тогда ждали. (Внезапно берет сына за плечи, почти умоляюще) Но ты? Ты не предашь? Не как... не как они предали его? Не как предадут меня?

АЛЕКСАНДР: 
(Смущенно, отводит взгляд) 
Я ваш сын и верный подданный, батюшка. Всегда.

(Павел отпускает его. В его взгляде – тень сомнения и жалости.)

ПАВЕЛ: 
(Тихо) 
Иди. Начинай поверку. Я выйду... через пять минут. Ровно. По часам. (Показывает на большие часы).

(Александр кланяется, быстро уходит. Павел стоит над разбитыми часами. В дверь снова стучат – настойчивее. Входит Пален. Безупречно спокоен.)

ПАЛЕН:
(Четко, по-военному) 
Ваше Императорское Высочество! Экстренная депеша из Петербурга. Нарочный из Царского Села. (Подает запечатанный конверт с траурной каймой). От врача Роджерсона.

(Павел замирает. Рука непроизвольно тянется к конверту, но останавливается. Он смотрит на Палена, пытаясь прочесть что-то в его ледяных глазах. Тиканье больших часов кажется оглушительным).

ПАВЕЛ: 
(Хрипло) 
От... нее? Что там? Опять приступ? Или... (Не договаривает. Резко хватает конверт, разрывает печать. Читает молча. Лицо не выражает ничего. Потом медленно поднимает глаза на портрет Екатерины. Голос звучит странно отрешенно). Кончилось. Императрица Екатерина Алексеевна... скончалась. Сегодня утром. Апоплексический удар.

(Пауза. Гулкая тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Пален стоит навытяжку, лицо – маска почтительности. Павел не сводит глаз с портрета.)

Призрак ПЕТРА III: 
(Появляется прямо за портретом, как бы глядя поверх плеча Екатерины) 
Видишь, сын? Ее время кончилось. Твое... начинается. Но помни Ропшу. Помни мой крик. Их кортики... или шарфы... всегда готовы.

ПАВЕЛ: 
(Шепчет, глядя в глаза призраку, но слышно всем) 
Начинается... (Вдруг резко поворачивается к Палену. Глаза вспыхивают стальным блеском). Граф Пален! Немедленно! Гатчинским полкам – выступить на Петербург! В полной боевой готовности! Дворцовой гвардии – приказ остаться в казармах! Никому не двигаться без моего приказа! Оповестить Сенат и Синод: Император Павел Петрович вступает на прародительский престол! НЕМЕДЛЕННО!

ПАЛЕН: 
(Четкий поклон)
Слушаюсь, Ваше Величество! (Подчеркивает титул). Приказы будут исполнены в точности. Порядок будет восстановлен.

(Пален быстро уходит. Павел остается один. Он подходит к портрету Екатерины. Поднимает разбитые часы с пола. Смотрит то на них, то на портрет.)

ПАВЕЛ: 
(Тихо, с горькой иронией)
"Ваше Величество"... Звучит... как приговор. (Берет перо, чертит на листке грубый эскиз – квадратное здание с бастионами). Порядок... Новый порядок... Крепость... Здесь. Посреди Питера. Чтобы видела... (бросил взгляд на портрет). Чтоб видели все. Чтоб боялись. Чтоб помнили... (Ставит перо на эскиз, как кинжал). Михайловский замок. Из красного кирпича. Цвета... цвета запекшейся крови. Чтобы знали. Рок меня здесь не найдет. Сюда он не прокрадется. Не прокрадется!

(За сценой – резкая барабанная дробь. Голоса команд. Ржание лошадей. Гатчинские войска выступают. Павел стоит у окна, сжав в руке разбитый циферблат. На его лице – не торжество, а странная смесь ужаса, решимости и бесконечной усталости. Большие часы бьют полночь. Звук гулкий, как погребальный колокол. Свет медленно гаснет, оставляя в темноте только силуэт Павла и мерцающий в отблесках фонарей портрет Екатерины, чьи глаза всё еще следят за ним).


КОНЕЦ АКТА ВТОРОГО


АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА 1. Призрак Кремля (Холмогоры, весна 1761 года).
Тот же каземат, но теперь в нем царит запустение и следы нарастающего безумия. Стены испещрены не только зарубками, но и бессвязными надписями, выцарапанными Антоном Ульрихом: имена, даты, слова "Почему", "Суд", "Кровь". У окна – груда тряпья (постель Ивана). На столе – огарок свечи, обрывки бумаги. За окном – холодный дождь со снегом, стучащий по стеклу. Голоса дочерей за стеной теперь почти не слышны – их либо изолировали сильнее, либо они затихли от страха.
(Антон Ульрих стоит посреди камеры, пристально глядя на стену с надписями. Дождь стучит по окну. Иван монотонно раскачивается на табурете. Внезапно Антон Ульрих вздрагивает, будто услышав что-то.)

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Шепот, исходящий словно из угла за кроватью)
Скрип... Скрип сапог по галерее... Знакомый звук, принц? Они идут... Они всегда приходят... За тобой? Или за ним?.. За юным царевичем?..

АНТОН УЛЬРИХ
(Резко оборачивается к углу, глаза расширены от страха)
Кто там?! (Бежит к углу – никого). Нет... Нет никого... Это ветер... (Но сам не верит).

(Антон видит призрака, вскрикивает иотскакивает.)

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Искаженный голос, как из колодца)
Крысы грызут трон! Грызут основу! Но они всегда найдут кого сожрать вместо дерева... Мягкое... нежное... как твой мальчик... как был мой...

АНТОН УЛЬРИХ:
(Закрывает уши, кричит)
Молчи! Молчи, призрак! Я знаю тебя! Самозванец! Проклятый дух! Что тебе от меня?!

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Теперь как отчетливая, но полупрозрачная фигура у окна, лицо в тенях. Голос громкий, насмешливый)
Что? Милый брат по несчастью! Мы же одной крови – крови, пролитой на ступенях русского трона! Я – Григорий... нет, Дмитрий... нет, Кто-то... Неважно! Я – предупреждение. Я – будущее твоего Ванюшки.

АНТОН УЛЬРИХ:
(Голос срывается)
Поди вон!

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
Жену потерял? Жалко. Мою Марину тоже убили. Сынка твоего ждет то же. Цепь не разорвать.


АНТОН УЛЬРИХ:
(Бросается к призраку, но проходит сквозь него, спотыкается)
Врешь! Он жив! Он здесь! Он никому не угрожает! Он... он даже не говорит! (Указывает на Ивана, который безучастно смотрит в пол).

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Внезапно появляется прямо перед лицом Антона, шепчет ледяным дыханием)
Говорить? Зачем ему говорить? Мертвецы не разговаривают! Они только... хлюпают кровью в темных углах! Как я! Так и он будет! Ты думаешь, его отпустят? Думаешь, он умрет в своей постельке, старый и седой? Нет! Его зарежут! Как теленка! В подземелье! Без свидетелей! Палач в маске... или твой милый Березин! Его кровь смоет последние сомнения Елизаветы... или той, что придет после нее! Трон требует жертв, принц! Вечно юных, вечно невинных!

(В дверь громко стучат. Призрак исчезает с ехидным смешком. Антон Ульрих вздрагивает, озирается в панике. Иван начинает громко мычать, чувствуя напряжение. Дверь открывается. Входит Березин с солдатами. Лицо Березина напряжено, как натянутая струна. В руках – официальный приказ с печатью).

БЕРЕЗИН:
(Голос жесткий, без предисловий)
Господин принц. По высочайшему повелению Ее Императорского Величества Елизаветы Петровны. В связи с... соображениями государственной безопасности... и предотвращением вредного влияния... узник Иван Антонович подлежит немедленной перевозке в Шлиссельбургскую крепость. Для содержания в условиях строгой изоляции. Приготовьтесь. Его заберут через час.

(Тишина. Антон Ульрих сначала не понимает. Потом до него доходит. Его лицо искажает гримаса ужаса и ярости).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Кричит, бросаясь к Березину, но солдаты преграждают путь)
Нет! Нет, вы не смеете! Шлиссельбург?! Это смерть! Это могила для живых! Вырвали у матери – теперь отнимаете у отца?! Он мой сын! Мой плоть и кровь! Он ничего не понимает! Он беззащитен! Вы не люди! Вы звери в мундирах!

БЕРЕЗИН:
(Громче, перекрывая крик, но в его глазах – не радость, а тяжелая обязанность)
Приказ императрицы не обсуждается! Он будет исполнен! Солдаты, приготовиться к конвоированию особо опасного узника! При малейшем сопротивлении – действовать по инструкции!

(Солдаты хватают Ивана под руки. Тот сначала не понимает, потом начинает дико вырываться, мычать, брыкаться. Его дикий, животный страх ужасен).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Рвется к сыну, но солдаты отталкивают его. Он падает на колени перед Березиным)
Березин! Ради всего святого! Не отдавай его палачам! Он же ребенок! Он же тронулся умом! Он никому не опасен! Оставь его мне! Умоляю! Я... я всё сделаю! Всё! Буду молчать! Что угодно! Только не забирай сына! (Рыдает, обнимая сапоги Березина).

БЕРЕЗИН:
(На мгновение колеблется. Вид рыдающего Ульриха, умоляющего как последний нищий, и дико мечущегося в руках солдат юноши – тяжелое зрелище. Но он сжимает челюсти)
Встаньте, господин принц. Это бесполезно. Приказ есть приказ. Его отвезут... (пытается найти оправдание) ...в лучшее место. Там... чище. Светлее. (Рукой хватается за шею – ложь режет ему горло).

(В этот момент Иван, видя отца на полу, в диком усилии вырывается. Он падает рядом с Антоном Ульрихом и впервые в жизни кричит ясно, громко, пронзительно, как резаный зверь)

ИВАН:
ПА-ПА-А-А!!!

(Крик эхом раскатывается по камере. Все замирают. Даже солдаты. Березин бледнеет. Антон Ульрих, забыв обо всем, со слезами обнимает сына, прижимая к себе).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Сквозь слезы и ужас)
Сынок! Ваня! Ты говоришь! Слышишь, Березин?! Он сказал "Папа"! Он человек! Он мой сын! Не отнимай его! Не отнимай сейчас, когда он нашел свой голос!

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Появляется за спиной Березина, шепчет ему на ухо, но слышно всем)
Слышишь? Голос! Опасный голос! Царский голос! Его надо заглушить... навсегда. В Шлиссельбурге заглушат. Как мой... в Кремле. Вечный покой... в темноте.

БЕРЕЗИН:
(Вздрагивает от шепота, лицо становится каменным. Голос хриплый, но неумолимый)
Хватит! Увести узника! Немедленно! (Солдаты грубо отрывают Ивана от отца. Юноша снова кричит: "Папа! Папа!", бьется в истерике).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Бросается на солдат, но его отшвыривают – он падает. Кричит им вслед, Березину, призраку, небу)
Палачи! Убийцы детей! Проклятие на вас! Проклятие на Елизавету! Пусть ваш трон рухнет в бездну! Пусть ваши крепости станут вашими могилами! Пусть души ваши горят вечно в аду, который вы создали здесь, на земле! ИВАН! СЫН МОЙ! ПРОЩАЙ!

(Солдаты утаскивают кричащего Ивана. Березин стоит, отвернувшись, сжав приказ в кулаке. Дверь захлопывается. Звук засова. Антон Ульрих лежит на холодном полу, бьется в истерике, потом затихает, беззвучно рыдая. Березин медленно поворачивается, чтобы уйти).

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Шепчет с издевкой)
Ну что, принц? Поверил теперь? Я же говорил... Шлиссельбург... темнота... нож в темноте... А потом? Кто следующий? Ты? Или эти девчонки за стенкой? Русский трон... он как прорубь. Всех по очереди... царей... самозванцев... младенцев... Топит всех. Весело, правда? Ха-ха-ха...

(Смех призрака сливается с завыванием ветра и последними судорожными рыданиями Антона Ульриха. Березин, стоя у двери, слышит только ветер и рыдания. Он резко открывает дверь и выходит, хлопнув так, как будто хочет заглушить что-то внутри себя. Свет меркнет, оставляя Антона Ульриха на полу в обнимку с призраком-кошмаром, чей смех звучит все тише, переходя в звук дождя).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Шепчет в пустоту, цепенея)
Следующий... Да... Кто следующий?.. Иван... уже в темноте... Девочки... за стеной... Я... на полу... А снег... опять пойдет... Скроет все... Всех нас... Всех... кроме призраков...  Будущее… Будущее вам не простит! Призраки не простят!... Они придут за вами!

Затемнение.


СЦЕНА 2. Кровь и депеши (Санкт-Петербург, 1762 год).
Тот же кабинет в Зимнем дворце. Портрет Петра I все так же доминирует на сцене. За окном – хмурый петербургский день. На столе, рядом с государственными бумагами, лежит письмо, опечатанное черным сургучом.
(Екатерина сидит за столом, устало перебирая бумаги. Бестужев-Рюмин стоит рядом, держа депеши. Петр III нервно расхаживает у окна.)

ПЕТР III:
(Резко оборачиваясь от окна, с неестественной горячностью)
Дядя мой, король Фридрих Прусский, вне себя! Он пишет мне гневные письма! Его племянница – в могиле по вашей... по нашей вине! А ее муж, его двоюродный брат Антон Ульрих – в узилище! Дети – как щенки в конуре! Весь Берлин, весь Ганновер вопиют о жестокости! Король требует их освобождения или хотя бы облегчения участи! Как союзник Пруссии...

ТЕНЬ ПЕТРА I:
(Появляется внезапно за креслом Екатерины, голос ледяной и насмешливый)
Союзник? Этот щеголь Фриц? Он метит на польский престол! Он бряцает оружием на границах! Его "возмущение" – ширма! Он хочет слабую Россию, раздираемую смутой! Освободи Ульриха – и завтра Фридрих посадит его в Пскове! Ты сам больше пруссак, чем русский! Ты поешь гимны Карлу XII вместо молитв за Россию!

ЕКАТЕРИНА:
(Гневно смотрит на Петра III, игнорируя Тень внешне, но внутренне напрягаясь)
Твой дядя, Петр Федорович, забывает, что Антон Ульрих – не просто его родня, но государственный преступник! Он забывает, что Анна Леопольдовна была регентшей свергнутого императора! Их кровь – не священна! Их свобода – пороховая бочка для Российской империи! (Обращаясь к Бестужеву-Рюмину, властно) Антон Ульрих и дети остаются в Холмогорах. Охрана удваивается. Никаких послаблений. Никаких контактов с внешним миром. Особенно – с прусскими эмиссарами. Это смертельно.

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Шепчет)
Мы – призраки русской короны. Петр ее выковал из крови. Ты – следующий призрак. Антон – лишь тень отца призрака.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
(Твердо)
Слушаюсь, Ваше Величество. Распоряжение будет отдано немедленно. (Поднимает другие депеши) Однако, давление растет. Не только Пруссия. Дания, Брауншвейг... Даже Англия намекает дипломатично. "Гуманность", "несчастные дети"... Фридрих использует это мастерски для своей пропаганды. Ослабить нажим можно было бы... пересмотром условий содержания. Хотя бы для детей. Видимость милосердия.

ТЕНЬ ПЕТРА:
(Язвительно смеется)
Видимость? Фридрих хитер! Но прав… Дай им мягкие перины и врача – и крики "варварство!" стихнут. Но мальчик Иван – живой призрак русского трона. Пока он дышит – дышит угроза. Любое послабление – шаг к его возможному освобождению врагами. Фридрих не заступается – он использует! Железо и страх – союзники здесь. Не слушай слабого канцлера и этого... пруссака в русском платье, Екатерина!

ПЕТР III:
(Взбешенный, но сдерживаясь перед Екатериной)
Я – Император Российский! И я говорю, что позорно держать в цепях невинных детей и их отца, родню коронованных особ Европы! Это подрывает престиж Империи! Дядя Фридрих прав! Это жестокость, недостойная просвещенного государя!

ЕКАТЕРИНА:
(Встает, ее голос звучит как удар хлыста)
Достаточно, Петр Федорович! Твое дело – учиться государственным делам, а не пересказывать письма прусского короля! Твой долг – России, а не Пруссии! Запомни это раз и навсегда! (Петр Федорович бледнеет, отступает на шаг) Канцлер!

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
Ваше Величество?

ЕКАТЕРИНА:
(Говорит быстро, отчеканивая слова, под невидимым взглядом Тени)
Антон Ульрих и дети получат... лучшего врача из Архангельска. Раз в неделю. Им доставят... более качественную пищу и одежду по сезону. Книги... духовного содержания. Им запрещено обучать детей грамоте или чему-либо, кроме молитв. Особенно – Ивана. Никаких разговоров о прошлом. Никаких имен. Он – "арестант особой важности", безымянный. Это – предел моего милосердия. И мой ответ... "заступникам". (Смотрит прямо на Петра III). Передай это своему королю-философу. Пусть знает: Россия милостива, но тверда. Мы не выпустим зверя из клетки.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
(Кланяясь, с легким удовлетворением в глазах – баланс найден)
Мудрое решение, Ваше Величество. Оно обезоружит критиков и сохранит безопасность. Исполню незамедлительно.

ПЕТР III: (Сдавленно)
Неслыханно! Не забывай, что император здесь – я. (Низко, неискренне кланяется и быстро, почти выбегает из кабинета).

(Екатерина тяжело опускается в кресло. Бестужев-Рюмин ждет.)

ТЕНЬ ПЕТРА:
(Приближается, почти нависая над ней, голос полон мрачного одобрения и предупреждения)
Лучше. Гораздо лучше... Усмирила болтовню канцлера. Умилостивила Европу подачкой, но клетку заперла накрепко. Это по-моему. Но... (Тень становится угрожающей) ...не расслабляйся. Фридрих не успокоится. Этот твой муж – гнилая ветвь. Он предаст при первой возможности, ради любви к прусскому мундиру. А мальчик Иван... Пока он жив, он – знамя. Знамя для любого, кто захочет твоего трона. Запомни это. Железо и страх. Другого пути нет.

ЕКАТЕРИНА:
(Тихо, глядя в пустоту перед собой, где стоит Тень, игнорируя Бестужева)
Путь... есть всегда. Но он усыпан... вот этими черными письмами. (Она касается письма Фридриха). И каждое... отнимает часть души. Милосердие... оказывается тяжелее свинца. А безопасность... пахнет тюрьмой и смертью. Даже для детей.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
(Принимая последние слова за обращение к нему)
Ваше величество... Бремя власти нелегко. Но Ваше решение сегодня – мудро и необходимо. Оно спасло многих от большей беды. Позвольте удалиться для исполнения Вашей воли?

ЕКАТЕРИНА:
(Очнувшись, с трудом фокусируясь на канцлере)
Да... Да, идите, Алексей Петрович. И... (ее взгляд снова становится острым) ...наблюдайте за императором. Его перепиской. Его... симпатиями.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН:
(Глубокий поклон)
Постоянно наблюдаем, Ваше Величество. Будьте покойны.

(Бестужев уходит. Елизавета остается наедине с портретом Петра I).

ЕКАТЕРИНА:
(Шепотом, к портрету)
Я правлю железом... и ложью милосердия. Я стала... государыней? Или лишь тюремщицей своей совести и чужих судеб? Империя растет. Но какой ценой?

(Тень Петра не отвечает. Она медленно растворяется, оставляя лишь ледяной взгляд с портрета. Екатерина сидит неподвижно, сжимая в руке письмо. За окном начинает накрапывать холодный дождь. Занавес).


КОНЕЦ АКТА ТРЕТЬЕГО


АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ


СЦЕНА 1. Империя и каменный мешок (Шлиссельбургская крепость. Осень 1763 года).
Узкая, мрачная приемная коменданта Шлиссельбургской крепости. Каменные стены, маленькое зарешеченное окно. Простой стол, два стула. Географическая карта разложена на столе. Чувствуется сырость и запах тюрьмы.
(Генерал Бибиков сидит за столом, изучая карту. Комендант – у двери. Вводят Антона Ульриха. Он держится прямо, но его движения скованны. Взгляд спокойно останавливается на генерале).

БИБИКОВ:
(Задумчиво)
Князь. Прошу, садитесь.

(Антон Ульрих молча, с достоинством садится на жесткий стул напротив. Комендант отходит в сторону, но остается в комнате).

БИБИКОВ:
Время в заточении не щадит. Соболезную о кончине вашей супруги. Анна Леопольдовна... стала жертвой обстоятельств.

АНТОН УЛЬРИХ:
Благодарю, генерал. Жертвой... как и все здесь. Но вы приехали не для соболезнований.

БИБИКОВ:
(Наклоняет голову, его тон деловито-жесток)
Прямолинейность – достоинство. Государыня императрица предлагает вам выход, князь. Узкий, но выход. Вы можете покинуть Россию. Сегодня. Отправиться в Данию, в Брауншвейг – куда пожелаете. Вам будет назначено содержание. Достойное вашего происхождения.

(Тишина. Антон Ульрих не проявляет радости, лишь изучает лицо Бибикова).

БИБИКОВ:
(Продолжает, голос как лезвие)
Но... ваши дети. Екатерина, Елизавета, Петр, Алексей... и Иоанн... Они останутся. Здесь. В России. Под ее защитой и... надзором. Это – условие нерушимое.

АНТОН УЛЬРИХ: (Смотрит ему прямо в глаза. В его голосе – не гнев, а горькая, окончательная ясность)
"Защитой" вы называете каменные мешки? "Надзором" – жизнь без солнца, без имени, без будущего? Моя Анна умерла от вашей "защиты". Мои дети... они не знают мира за тюремными стенами. Иван... (голос дрогнул на мгновение) ...он уже почти не человек. Тень. И вы предлагаете мне спасти себя? Покинуть их? Стать добровольным изгнанником, предав кровь свою во имя... вашего спокойствия?

ПРИЗРАК ЛЖЕДМИТРИЯ:
(Приближается к Антону Ульриху, его присутствие ощущается как ледяной ветер)
Уезжай, глупец! Бери свободу! Твоя жертва бессмысленна! Они – лишь пешки на шахматной доске Империи! Ты будешь жить! Зачем умирать здесь, в небытии? Екатерина сильна! Она сделает Россию великой! Твоя судьба – пыль на ее дороге к славе! Уезжай!

БИБИКОВ:
(Холодно)
Это не предательство, князь. Это шанс на жизнь. Для вас. Здесь же... (Она жестом очерчивает стены) ...вас ждет лишь медленное угасание. И ваших детей. Государыня не может дать им свободу. Вы понимаете почему. Слишком... опасно. Для государства. Но вы можете обрести покой.

АНТОН УЛЬРИХ:
(Медленно встает. Его фигура, несмотря на нищету и годы, кажется вдруг царственной)
"Опасно"? Да. Опасно для трона… Для трона, взятого... как ходят слухи... не без крови. (Комендант делает резкое движение, но Бибиков останавливает его едва заметным жестом). Мои дети... Иван... они – живое напоминание о законности, которую вы... заменили силой. Я понимаю. (Он делает паузу, его голос звучит с невероятной силой и скорбью) Но я – их отец. Глава семьи. Разрушенной, замученной, но семьи. Я не уеду. Если суждено гнить в этом каменном мешке – буду гнить с ними. Дай Бог, чтобы ваша империя... стоила таких жертв. И чтобы сын императрицы, Павел Петрович, никогда не узнал, каково это – быть узником в собственной стране. Впрочем… я знаю, что будет дальше. Эта кукла... она неживая... Матушка... больше не матушка. Круг! Вечный круг! Как карта, съеденная молью! Мой ответ – нет. Благодарю за... "милость". (Снова пауза) «Эра»... когда-то была просто словом для обозначения периода времени между двумя черными морями небытия. Но я помню... еще про доску с фигурами на ней. Кажется она была сделана очень давно кем-то вроде меня – может быть даже поэтом Пушкиным за несколько лет до дуэли с Дантесом.
(Тишина становится гробовой. Призрак Лжедмитрия застывает, его выражение – нечто среднее между уважением и презрением к глупой гордости).

БИБИКОВ:
(Ошеломленно)
Ваше решение... благородно и... но оно ваше. (Он встает). Комендант! Обеспечьте князю Антону Ульриху и его детям... предусмотренные законом… условия содержания. Никаких изменений. (Комендант кивает). Князь. Прощайте. Не надейтесь… на новые милости.

(Антон Ульрих молча, с последним остатком достоинства, кланяется не столько Бибикову, сколько своей судьбе. Комендант жестом указывает ему на выход. Антон Ульрих уходит, не оглядываясь).

БИБИКОВ:
(Когда дверь закрывается)
Железный человек. Бесполезно. Его упрямство... усложняет положение. Европа не успокоится. А Иван... он – вечная заноза. Которую нужно выдернуть.

Затемнение.


СЦЕНА 2. Замок кошмаров (Санкт-Петербург, 1798 год)
Личные покои Павла I в Михайловском замке. Просторная, но мрачная комната. Высокие потолки, мало мебели. На стене – огромный портрет Екатерины II (кажется, что ее взгляд следует за каждым). У окна – гатчинские часы, их тиканье гулко отдается в пустоте. На столе – карта Европы, испещренная пометками об «Индийском походе». На полу – разбросаны эскизы укреплений. За окном – промозглый питерский вечер, туман стелется над Мойкой. В углу – темное пятно, похожее на кровавый подтек.
(Вечер. Павел мечется по комнате. За окном воет ветер – как в Гатчине в ночь смерти Екатерины. Он останавливается у зловещего темного пятна на стене).

ПАВЕЛ I: 
(Трогает пятно пальцем, потом резко отдергивает) 
Кровь... Опять кровь? Или плесень? Проклятая сырость! Этот замок... он пьет мою жизнь! Как она хотела! (Бросает взгляд на портрет). Думала, сгноит меня здесь? Нет!.. Я построил его! Я повелел! (Ударяет кулаком по стене). Слышишь?! Я!

ПРИЗРАК ПЕТРА III:
(Материализуется прямо из темного пятна, лицо в синяках, шея перекручена) 
Слышит, сынок... Она всегда слышит. И смеется. Как смеялись Орловы, когда душили меня... в Ропше. Твои стены... они кричат, Павел. Кричат кровью. Твоей кровью скоро.

ПАВЕЛ I:
(Закрывает уши) 
Молчи! Не смей! Я усилю караулы! Удвою патрули! Поставлю пушки на галереях! Они не пройдут! Никто не пройдет!

МАРИЯ ФЁДОРОВНА: 
(Входит тихо, с чашкой бульона. Видит Павла у стены, разговаривающего с пустотой. Голос дрожит.) 
Павел... Милый... Тебе нездоровится. Отдохни. Хоть немного. Посмотри на Александра... Он старается...

ПАВЕЛ I: 
(Резко оборачивается, подозрительно) 
Старается угодить? Или старается заменить? Как я старался... для нее. (Указывает на портрет) А она? Отстранила! Держала в Гатчине, как пса на цепи! (Внезапно хватает Марию Федоровну за руку, больно сжимая). Ты знаешь... знаешь, кто шепчет ему? Пален? Англичане? Его юные друзья-либералы? Они науськивают! Науськивают сына на отца!

АЛЕКСАНДР: 
(Входит, слышит последнее. Бледнеет) 
Батюшка! Клянусь...

ПАВЕЛ I:
(Бросает на него испепеляющий взгляд) 
Клятвы?! Дешевая монета предателей! Вот где порядок! (Хватает со стола указ, тычет им в лицо Александру). Видишь? Приказ по армии! Всем солдатам – немедленно остричь косы! Побриться наголо! Коса – символ екатерининского разгильдяйства! Лености! Вшивости! Пусть блестят лысины, как начищенные пуговицы! Пусть знают – я вижу каждую соринку! Каждую мысль измены!

МАРИЯ ФЁДОРОВНА: 
(В ужасе) 
Павел! Но войска... Они взбунтоваться могут! Косы – их гордость! Традиция...

ПАВЕЛ I:
(Истерично смеется) 
Бунтовать? Пусть попробуют! Мои гатчинцы расстреляют их картечью! Порядок, Мария! Железный порядок! Лучше лысые головы, чем космы заговора! (Тычет пальцем в темное пятно). Видишь? Вот что будет с бунтовщиками! Кровь на стенах! Моя кровь или их?! Александр! Приказ – немедленно по всем полкам! И чтобы к утру – ни одной косы! Ни одной!

(Александр, потрясенный, берет приказ, молча кланяется, быстро уходит, не глядя на отца. Мария  Федоровнаплачет. Входит Пален).

ПАЛЕН : 
(Спокойно, игнорируя Марию Федоровну) 
Ваше Величество. Монах Авель. Тот самый... прорицатель. Желает предсказать судьбу... Вашу и державы. Прикажете впустить? Или... в Шлиссельбург? (Смотрит на Павла изучающе).

ПАВЕЛ I:
(Вздрагивает. Страх борется с любопытством.) 
Авель?.. Слышал... Пусть войдет. (Марии Федоровне). Уйди, Маша. Это не для тебя. (Мария Федоровна, рыдая, уходит).

(Входит монах Авель. Низко кланяется. Глаза горят странным светом. В руках – старый свиток).

МОНАХ АВЕЛЬ: 
(Глубоким, мерным голосом) 
Благословение и горе несу, Великий Государь. Горе – ибо вижу конец тропы твоей. Благословение – ибо знаешь срок. «Мерить жить тебе...» – шепчет мне Ангел смерти.

ПАВЕЛ I:
(Бледнеет, вскакивает) 
Мерить?! Что мерить?! Говори ясно, старец! Или язык вырву за празднословие!

МОНАХ АВЕЛЬ: 
(Не моргнув) 
«Мерить жить тебе, Великий Государь...» – начал Ангел. Я спросил: «Чем мерить?» Ангел ответил: «Четырьмя десятками...» (Пауза. Звук тикающих часов кажется громом). Четырьмя десятками... чего? Лет? Месяцев? Дней? Часов? Ангел умолк. Срок твой, Государь... измерен числом сорок. Но мерой какой – ведает лишь Господь да Рок.

(Гробовая тишина. Павел замер, уставившись на Авеля. Пален наблюдает с ледяным интересом).

ПАВЕЛ I:
(Хрипло, срываясь на крик) 
Врешь! Колдун! Смутьян! В казематы его! Чтобы сгнил там! Чтобы забыл про свои сорок! (Солдатам, ворвавшимся на крик). Убрать! В Петропавловку! В самую сырую яму! Чтоб никогда не вышел! И слово «сорок» – под страхом смерти запретить произносить при дворе!

(Монаха уводят. Он не сопротивляется, смотрит на Павла с бесконечной печалью. Павел тяжело дышит, обхватив голову руками. Входит грязный, запыхавшийся Солдат-вестник. Падает на колени).

СОЛДАТ-ВЕСТНИК: 
(Срывающимся голосом) 
Ваше Величество! Беда! Авангард... казаки Платова... для Индийского похода... Застряли в степях! Морозы, бескормица! Коней пали сотни! Люди гибнут! Поход провален, Ваше Величество!

(Павел застывает. Его лицо становится мертвенно-белым. Пален едва заметно кивает – словно ждал этого.)

ПАВЕЛ I:
(Тихо, страшно) 
Позор... Мой позор... (Внезапно взрывается). Измена! Кто отвечал за снабжение? Пален! Расследовать! Виновных – на колесо! А этих... неудачников... (рычит) ...высечь! Каждого десятого – насмерть! Чтоб знали цену моему позору!

ПАЛЕН: 
(Совершенно спокойно) 
Слушаюсь, Ваше Величество. Но... (делает паузу) ...а как же приказ о косах? Войска в столице... уже ропщут. А тут еще весть о провале похода... и порка их товарищей... Не опасно ли давать им сразу два повода для недовольства? Не лучше ли... отсрочить казни? Проявить милосердие? На время?

(Павел смотрит на Палена, как на сумасшедшего. Потом понимает. Это проверка. Проверка его силы. Его воли. Его бесстрашия перед Роком.)

ПАВЕЛ I:
(Выпрямляется. Глаза горят фанатичным огнем.) 
Милосердие?! Сейчас?! Когда они смеются надо мной?! Когда Рок стучится в двери?! Не-ет! Пусть знают – Павел Первый не отступает! Не боится никого! Приказ о косах – в силе! Порка – немедленно! Казни – незамедлительно! А изменников... я сам найду! Им не уйти! Я не дам им на это времени! Ни минуты! Ни секунды! (Бешено смотрит на часы). Сорок... Сорок чего, черт возьми?! Но… я не доживу до их срока! Я умру Императором! На троне! В этом замке! Окруженный предателями – но непобежденный!

(Он хватает со стола шпагу, ломает ее о колено. Бросает обломки к ногам Палена. Пален смотрит на обломки, потом на безумное лицо императора. В его глазах – не страх, а удовлетворение).

ПРИЗРАК ПЕТРА III:
Безумец! Ты подписал себе приговор.

ПАЛЕН: 
(Низкий поклон) 
Как прикажете, Ваше Величество. Ваша воля – закон! Порядок... восторжествует. (Поворачивается, чтобы уйти, но останавливается у двери). Одно лишь... Ваше Величество. Замок... он всё еще не достроен. Окна в вашей спальне... на втором этаже... они выходят на пустырь. Темно. Неприятель может...

ПАВЕЛ I:
(Перебивает, дико смеясь) 
Неприятель?! Пусть лезут! Мои верные гатчинцы расстреляют их, как куропаток! А если нет... (бросает взгляд на темное пятно, которое кажется больше) то пусть моя кровь станет последним красным кирпичом в стенах этого замка! Уходи, граф! Исполняй приказы!

(Пален уходит. Павел остается один. Ветер воет сильнее. Он подходит к окну, смотрит в сырую тьму. Призрак Петра III стоит рядом.)

ПРИЗРАК ПЕТРА III: 
(Шепчет с почти человеческой жалостью) 
Сорок дней, сын... Мне отсчитали сорок дней от отречения... до Ропши. Тебе... может, сорок часов? Или сорок шагов... от этой двери... до их шпаг?

ПАВЕЛ I:
(Не оборачиваясь, тихо, устало) 
Сорок... Всего сорок... Как мало... и как много. Хватит... чтобы закончить замок? Хватит... чтобы покарать всех? Хватит... чтобы увидеть Александра... настоящим? (Крепче кутается в мальтийскую мантию). Неважно. Я не дам им времени. Ни единой лишней секунды. Пусть бьют часы... Пусть воет ветер... Пусть стены пьют кровь... Я – Император. До конца.

(Он гасит свечу. Комната погружается в полумрак. Только портрет Екатерины слабо светится в отсветах уличных фонарей. Кажется, ее губы тронула едва заметная, торжествующая улыбка. Тиканье часов звучит как отсчет последних мгновений. Занавес).

КОНЕЦ АКТА ЧЕТВЕРТОГО


АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА 1. Казнь призрака (Шлиссельбург, 1764 год)
Тесное помещение без окон. Факелы на стенах бросают зыбкий свет. Иван (23 года) стоит, прижавшись к стене. На нем – чистая, но грубая рубаха. Он дрожит, хотя не холодно.
(В помещении –  Власов, Чекин, четверо солдат. У всех лица скрыты мраком или повязками. В руках у солдат – штыки. Березин стоит у двери, лицо как каменная маска. Он держит в руке развернутый приказ с печатью Екатерины II).

ВЛАСОВ:
(Твердо, без эмоций)
Узник Иван! Во имя Ее Императорского Величества! Вы обвиняетесь в государственной измене! В попытке мятежа! В сношениях с врагами! Приговор – смерть! Немедленно!

ИВАН:
(Дико озирается, не понимая слов, но чувствуя смертельную угрозу)
Па... Папа?.. Где папа?.. Чекин… ты?

ЧЕКИН:
(Шаг вперед, злобно)
Папа твой сдох, дурачок! Теперь твоя очередь! Хватай его!

(Солдаты бросаются на Ивана. Иван дико кричит, вырывается, как зверь в ловушке. Он падает, его прижимают к полу).

ИВАН
(С нечеловеческой силой выкрикивает, глядя прямо в глаза Березину)
ПА-ПА-А-А! СПАСИ!

(Березин вздрагивает. Но молчит. Чекин выхватывает у солдата штык).

ЧЕКИН:
(Кричит, занося штык)
За Государыню! За Россию!

(Штык вонзается в Ивана. Он корчится. Еще удар. Еще. Кровь брызжет на стены, на лица солдат, на приказ в руке Березина. Последний хрип... и тишина. Тело обмякло. Чекин вытирает штык о рубаху Ивана).

ЧЕКИН:
(Отчетливо, Власову)
При попытке к бегству и нападению на караул. Как и приказано.

ВЛАСОВ:
(Кивает Березину)
Приказ исполнен. Донесение будет готово к утру.

(Березин молча смотрит на окровавленный приказ в своей руке. Потом на тело Ивана. На его лице нет ни ужаса, ни радости – только глубокая, всепоглощающая пустота. Он медленно складывает приказ, прячет его в мундир. Поворачивается и выходит, не глядя на тело. Шаги гулко отдаются в каменном коридоре).

Затемнение.


СЦЕНА 2. Ночь масок и роковых шагов (Санкт-Петербург,  Михайловский замок. Ночь с 11 на 12 марта 1801 года)
Мрачная, полуосвещенная комната. Массивная кровать с балдахином. На стене – икона и портрет Петра Великого. На столике – сломанный мальтийский крест, пистолет, стакан с недопитой водой. Часы гулко отсчитывают секунды. За окном – глухая, ветреная тьма.
 (Павел не спит. Сидит в ночной рубашке на краю кровати, вцепившись в пистолет. Прислушивается к каждому шороху. Часы бьют два.)

ПАВЕЛ I:
(Шепчет, глядя на портрет Петра Великого)
Царь… Помоги... Чувствую... как петля затягивается на горле. Воздуха нет... В этом проклятом замке... (Вскакивает, прижимаясь к двери). Кто там?! Шаги?.. Нет... Ветер... Всегда ветер... Или... они?

ПРИЗРАК ПЕТРА III:
(Стоит у кровати, ясно видимый. На шее – синий след шарфа)
Не ветер, сын... Сапоги. Тяжелые, пьяные. Помнишь? Такие же топали по коридорам в Ропше... ко мне. Их фонари... как тогда... бросают длинные тени. Тени убийц на стенах.

ПАВЕЛ I:
(В ужасе, целится пистолетом в пустоту)
Уйди! Не пугай! Я не позволю! Я выстрелю! Первого же! В лоб! (Бежит к окну, пытается разглядеть двор). Где караул? Где мои верные гатчинцы?! Пален! Изменник! Чувствую!

(Тихий стук в потайную дверь (смежную с комнатой Марии). Входит Мария Фёдоровна, закутанная в плед. Вид у нее испуганный.)

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
(Тихо, дрожа)
Павел... Милый... Не мучай себя. Никого нет. Приди... ложись. Я посижу с тобой. Помолюсь. (Берет его руку). Твоя рука... как лед. Дай согреть...

ПАВЕЛ I:
(Почти плача, прижимается к ней)
Маша... Они близко... Чую... Запах вина... и страха. Их страх! Им страшно убивать царя! Но они придут... Как к нему пришли... (Указывает на призрака отца, видимого только ему). Он здесь... Говорит... Предупреждает...

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
(В ужасе, крестится)
Павел, прошу! Это лихорадка! Никого нет! Дай позвать врача...

ПАВЕЛ I:
(Резко отстраняется, маска власти возвращается)
Врача? Чтобы шептали: "Царь спятил"? Нет! Я в своем уме! Я вижу яснее всех! Они идут! И я встречу их как Император! С пистолетом в руке! Не как жертва! (Поправляет ночную рубашку, как мундир). Император не имеет права бояться! Иди. Запрись. Молись. Если услышишь выстрел... знай: я не сдался.

(Целует ее в лоб – жест прощания. Мария, рыдая, уходит через потайную дверь, запирает ее изнутри. Павел ставит стул у главной двери, садится, направляя пистолет на вход. Дрожит, но взгляд решительный).

ПРИЗРАК ПЕТРА III:
(Стоит рядом, кладет ледяную руку на плечо)
Молодец, сын. Не спрятался. Не пополз умолять. Встретишь их стоя. Как Царь. Как мой сын... Жаль только... что их шпаги острее твоей гордости.

Затемнение.


СЦЕНА 3. Коридоры Замка. Полумрак. Лунный свет ложится на стены. Пален ведет группу заговорщиков. Братья Зубовы, Беннигсен… Они пьяны, шатаются, но лица злобные.

ПАЛЕН:
(Тихо, повелительно)
Тише, идиоты! Если спугнете – всех нас вздернут на фонарях! Зубов! Ты точно уверен в солдатах на лестнице?

ПЛАТОН ЗУБОВ:
(Икая, злобно)
Ку... куплены. Или напуганы. Как этот... (показывает на трясущегося офицера). Главное... главное – добраться до двери. А там... (сжимает табакерку) ...я ему вспомню все! Каждое унижение!

НИКОЛАЙ ЗУБОВ:
(Толкает брата)
Болтай меньше! Толкни дверь – и вперёд! У меня шарф... крепкий... Для царской шеи!

БЕННИГСЕН:
(Поправляет шпагу)
Ради России, господа! Ради спасения от тирании! Сейчас или никогда! Вперед!

(Заговорщики, подгоняемые Паленом и Беннигсеном, движутся к лестнице, ведущей к спальне Павла. Их фонари бросают гигантские, прыгающие тени на стены цвета запекшейся крови. Тени кажутся отдельными чудовищами. Один из молодых офицеров всхлипывает от страха).

ПАЛЕН:
(Толкая его)
Плачь потом! Если останешься жив. А теперь – шагом марш! Порядок, господа, порядок! Даже в цареубийстве.

Затемнение.


СЦЕНА 4. Спальня Павла. Он слышит гул шагов, пьяный шепот, звон шпаг. Вскакивает, прижимается к стене у двери. Пистолет дрожит в руке. Часы бьют три.

ПАВЕЛ:
(Шепчет)
Сорок... Сорок минут после двух? Или сорок шагов?.. Боже, дай сил... (Громче, дверям). Кто там?! Назовитесь! Стрелять буду! На поражение!

ГОЛОС ПАЛЕНА:
(Спокойно, почтительно)
Ваше Величество! Дежурный офицер, граф Пален! С экстренным донесением! Бунт в Семеновском полку! Требуется Ваше немедленное повеление!

ПАВЕЛ I:
(На мгновение сомневается)
Бунт?.. Семеновцы?.. Врешь, изменник! Чувствую! Уходи! Или выстрелю!

ГОЛОС БЕННИГСЕНА:
(Грубо)
Хватит церемоний! Ломай дверь!

(Удар по двери! Еще удар! Дерево трещит. Павел отскакивает, стреляет в дверь наугад. Звон разбитого стекла (окно?), но дверь держится. Паника).

ПАВЕЛ I:
(Мечется)
Измена! Караул! Ко мне! Мария! Александр! (Прячется за ширмой в углу. Держит сломанный мальтийский крест, как последний талисман). Спасите!

(Дверь с грохотом высаживают. Врываются заговорщики с фонарями. Свет слепит. Пален стоит на пороге, наблюдая. Зубовы, Беннигсен, офицеры – пьяные, злые, напуганные.)

Платон ЗУБОВ:
(Завидев Павла за ширмой, вопит)
Вон он! Крыса! Вытащить!

(Офицеры опрокидывают ширму. Павел в ночной рубашке, босой, прижимается к стене. Глаза огромные от ужаса. В руке – сломанный крест.)

ПАВЕЛ I:
(Голос срывается)
Что вам надо?! Денег? Чинов? Берите! Все! Только... отпустите! Клянусь... я отрекусь! Александр... пусть Александр царствует! Только... живым отпустите!

НИКОЛАЙ ЗУБОВ:
(Шаг вперед, пьяно хохочет)
Отречешься? Ха! В гробу отречешься! Помнишь, как моего брата унижал? Табакеркой?! На, получи! (Со всего размаху бьет Павла в висок тяжелой золотой табакеркой.)

(Павел падает без сознания. Кровь течет по виску. Мальтийский крест выпадает из руки.)

БЕННИГСЕН:
(Срывает со столба балдахина шарф)
Кончать! Быстро! Во имя спасения России! Держи!

(Накидывают шарф на шею Павла. Платон и Николай Зубовы душат. Павел приходит в себя, судорожно бьется, хрипит. Глаза вылезают из орбит. Ноги судорожно бьют по паркету.)

ПАВЕЛ I:
(Последний хрип, обращенный в пустоту)
От... отпустите! Ра... ди... Бо... га... (Затихает. Тело обмякает.)

(Тишина. Только тяжелое дыхание убийц. Пален подходит, щупает пульс. Кивает)

ПАЛЕН:
(Хладнокровно)
Готово. "Апоплексический удар", как и матушка его. Убирайтесь. Князь Платон, вы – в отъезд. На время. Беннигсен – с докладом к цесаревичу. Остальным – молчать. Порядок восстановлен. Император Александр I будет провозглашен на рассвете.

(Заговорщики, вдруг отрезвевшие и испуганные содеянным, быстро расходятся, стараясь не смотреть на тело. Пален стоит над трупом Павла. Поправляет мундир. Его взгляд падает на сломанный мальтийский крест. Он пинает его ногой в темный угол).

ПАЛЕН:
(Тихо, себе )
Рыцарь... Протектор... Император... Всего лишь труп в ночной рубашке. Порядок... он всегда требует жертв. Сегодня – он. Завтра... кто знает? (Гасит фонарь. Выходит, запирая дверь снаружи.)

(Сцена тонет во тьме. Только слабый лунный свет падает на тело Павла и лужу крови. В углу – сломанный мальтийский крест. За сценой – первые крики петуха. Рассвет близок. Часы в спальне бьют четыре. Или... это стук молотков, достраивающих гробницу-замок? Занавес).


КОНЕЦ АКТА ПЯТОГО


АКТ ШЕСТОЙ

СЦЕНА 1. Ледяная пустошь и голос бунта (Шлиссельбург, 1764 год)
Одиночная камера в Шлиссельбургской крепости. Каменный мешок. Крошечное оконце под потолком затянуто ледяным налетом. На стенах – толстый иней. Пол покрыт ледяной коркой. Обстановка: грубые нары, табурет, миска.
(Действие открывается. Антон Ульрих сидит на нарах, кутаясь в лохмотья. Дрожит от холода. Его дыхание – белые клубы пара. Он смотрит на слово "ВАНЯ" на стене. Шепчет что-то.)

АНТОН УЛЬРИХ:
(Хрипло, стене)
Иван... Шесть зим... семь?.. Здесь... темнее... холоднее... чем там... где ты?.. Жив ли?.. Прости... отец не спас... не защитил... (Кашляет долго, мучительно).

(В клубах пара перед ним проявляется смутная фигура. Раздается грубый, хриплый смех).

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
(Громко, насмешливо)
Спас? Защитил? Немецкая кровь – холодная, как этот камень! Сидишь тут, трясешься, как заяц перед волками, а сына твоего в землю вколотили! Как гвоздь!

АНТОН УЛЬРИХ:
(Вздрагивает, вглядывается в пар, глаза расширяются от страха)
Кто... Кто говорит? Опять призрак? Дмитрий? Нет... Ты другой... Грубее... Злее... Кто ты?!

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
(Материализуется отчетливей: бородатый, в разорванной рубахе, глаза горят яростью.)
Я-то? Я – Степан Тимофеевич! Разин! Тот, кто Волгу кровью красил! Тот, кто бояр вешал да палаты жёг! Тот, кому страх неведом! А ты? Ты кто? Тряпка мокрая! Князёк, сгнивший в каменной пасти царской!

АНТОН УЛЬРИХ:
(Сжимается)
Уйди... Оставь меня... Мне больно... Сын... Иван...

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
(Шагает к нему, заставляя отодвигаться. Слова – как удары кнута)
Плачешь? Я бы порвал этих псов голыми руками! Трус! Не мужик! Сын?! А где он, сын-то? В могиле! А ты сидишь?! Ждешь, когда и тебя придут душить, как щенка?! Встань, тряпка! Встань и сожги эту проклятую тюрьму дотла! Хоть перед смертью стань мужчиной! Возьми топор! (Хватает воображаемый топор с пояса, делает размашистый жест). Разнеси дверь! Распотроши этих царских псов! Пусть знают – и у раба есть гнев! И у отца есть месть! На их головы!

АНТОН УЛЬРИХ:
(Смотрит на свои дрожащие руки, потом на дверь, потом на Разина. В глазах вспыхивает искра давно забытого гнева.)
Сжечь... Разрушить... Убить... Березина... Солдат... (Внезапно вскакивает, неожиданно резво). Да! Да! Они заслужили! Они сломали Анну! Украли Ваню! Замуровали девочек! Кровь за кровь! (Бросается к стене, начинает царапать ногтями камень рядом с именем "ВАНЯ", выводит: "МЕСТЬ").

ГОЛОС ИВАНА:
(Тонкий, испуганный, словно из щели в стене)
Па-па?.. Не надо... боюсь... Где ты?..

АНТОН УЛЬРИХ:
(Замирает. Искра гнева гаснет, сменяясь ужасом и болью)
Ваня?.. Сынок?.. Это ты? (Прижимается к стене, ища щель). Не бойся... Папа здесь... Папа с тобой... (Плачет). Не могу... Не могу сжечь... Если он жив... Если я умру... кто ему шепнет... не бояться?.. Кто защитит?..

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
(Свирепо, топнув ногой)
Слюнтяй! Тряпка! Немчура проклятая! Твой сын – уже мертвец! А твои девчонки – скоро сдохнут от холода и страха! И ты сдохнешь тут, как пёс, лизавший руку палача! И никто не вспомнит! Никто не отомстит! Вечный позор тебе!

(Стук в дверь. Громкий, властный. Призрак Степана Разина исчезает с проклятием. Антон Ульрих пугается, отскакивает от двери, прижимается в угол. Входит Березин. Он выглядит нервным, озабоченным. В руках – не приказ, а сверток с едой. Или это ловушка? Солдаты стоят настороже).

БЕРЕЗИН:
(Не глядя в глаза Антону, ставит сверток на табурет. Голос непривычно сдержан, даже... неуверен?)
Принц... Антон Ульрих... Вам передача. От... родственников. Из Брауншвейга. Хлеб, сало... лекарства. (Пауза. Он смотрит на слово "МЕСТЬ" на стене, потом на Антона). Еще... Новость.

АНТОН УЛЬРИХ:
(Сначала не понимает, потом в его глазах вспыхивает слабая, безумная надежда)
Новость? Значит... значит, может... милость?.. Иван?.. Девочки?.. Может... выпустят?.. Правда?! (Делает шаг вперед, протягивая дрожащие руки).

БЕРЕЗИН:
(Резко отступает, как от прокаженного. Его лицо снова становится жестоким, но в жестокости – раздражение и страх)
Милость?! (Горький смешок) Вы ничего не поняли, принц! Ничего! Новая государыня... Она умна. Очень умна. Она знает... что мертвые призраки опаснее живых узников. Особенно... законные императоры. (Смотрит на Антона с внезапной, ледяной откровенностью). Ваш сын... Иван Антонович... Он теперь призрак! Слишком опасный призрак. Для императрицы. Для империи. Для... всех нас.

(Антон Ульрих замирает. Слова Березина, как нож, вонзаются в его сознание. Они перекликаются с пророчеством Лжедмитрия и яростью Разина).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Шепотом, в котором нет уже ни надежды, ни даже страха, только пустота и осознание)
Значит... приговор... Ему... Подписан?.. Тобой?.. Ею?.. Всеми вами?

БЕРЕЗИН:
(Не отвечает. Отворачивается. Поправляет мундир. Голос снова официальный, но в нем – металл)
Я принес передачу… Больше от вас ничего не требуется. Молчите. Ждите. Это... единственный способ протянуть. Для вас. И для... ваших дочерей. (Бросает многозначительный взгляд). Порядок должен быть соблюден. Всегда.

(Он поворачивается, чтобы уйти. Антон Ульрих не пытается его удержать. Стоит, опустив голову).

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
(Появляется рядом с Березиным у двери, шепчет ему на ухо, но слышно Антону)
Слышишь, служивый? "Порядок"! А знаешь, какой порядок ждет тебя? Тебя, пса верного, отправят в конуру. А потом... бац! И пса пристрелят. В Оренбурге. Чтобы не болтал. Чтобы порядок был! Ха-ха!

(Березин вздрагивает, оглядывается – никого. Но шепот звучал так явно! Он резко хлопает дверью, запирая ее. Засов грохает с особой силой. Шаги быстро удаляются.)

АНТОН УЛЬРИХ:
(Он смотрит на сверток, потом на слово "МЕСТЬ" на стене, потом на слово "ВАНЯ". Подходит к стене, гладит имя сына).
Сынок… Ваня.

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
(Материализуется рядом, плюет на пол)
Ну что, князек? Понял теперь? Твой выбор – сдохнуть тут тихо, как мышь, или взять нож да пойти на этих сук! Даже если умрешь – умрешь мужчиной! А не сопляком всхлипывающим! Выбирай!

ГОЛОС ИВАНА:
(Еле слышный, ледяной)
Папа... не уходи... боюсь...

АНТОН УЛЬРИХ:
(Поворачивается к призраку Степана Разина. В его глазах нет уже ни безумия, ни страха, только бесконечная усталость и странное спокойствие.)
Уйди, Степан Тимофеевич. Твой огонь... он сжег бы и меня, и память о сыне, и последнюю надежду для девочек. Твоя месть... она для живых. Иначе – пугачевщина! А я... я уже почти с той стороны. Мой бунт... (смотрит на имя "ВАНЯ") ...был в том, чтобы любить его. Любить их. До конца. Не дать вам... не дать им... убить эту любовь. Даже здесь. Даже в аду. Моя месть – не забыть.

(Разин смотрит на него с изумлением, потом разражается громовым, невеселым смехом.)

ПРИЗРАК СТЕПАНА РАЗИНА:
Любовь?! В каменном гробу?! Ха-ха-ха! Дурак! Последний дурак! Ну и сдохни здесь со своей любовью! Русская земля тебя не запомнит! Только ветер по могилам завоет – твою песню забвения!

(Призрак исчезает в клубах пара от дыхания Антона. Антон Ульрих медленно подходит к заиндевевшему окну. Стучит по стеклу костяшками пальцев).

АНТОН УЛЬРИХ:
(Шепчет стеклу, за которым только тьма и лютый холод)
Снег... опять падает... Ты прав, Степан Разин. Он скроет все... Скроет Брауншвейг... Скроет Анну... Скроет девочек... Скроет Ваню... Скроет меня... (Пауза. Он прикладывает ладонь к ледяному стеклу, как будто гладя чью-то щеку). Но не любовь, Степан... Не любовь... Она... как этот лед... твердая... холодная... но все еще... здесь. До последнего вздоха. До последней... зимы.

(Свет меркнет. На стекле, где была его ладонь, остается на мгновение растаявший след, тут же затягивающийся инеем. Слышен только вой метели за стенами – бесконечный, как сама русская зима).

ГЛАС НАРОДА:
(Доносится не из одной точки, а со всех сторон – из репродукторов, из-под пола, с потолка, искаженный, наложенный сам на себя, обрывками фраз, криков, стонов, смеха, песен).
Хлебааа!.. Кому жарко? Сам виноват!.. Кровь с молоком!.. По щелчку!.. Работать!.. Ту-ту! Паровоз!.. Закрыто!... Согласовано!... На дно!.. Батюшка-Царь... Где наш Царь?... Какой Царь? Какой год?... Заколдован круг!.. Самовар закипел!.. Буквы падают!.. Курочки несут... часики... тик-так... Ра-бо-та! В кулаке... Медведь жуёт!.. Всё по плану!.. Где план?.. Кто платит?.. Чернила! Полное море чернил!.. Для карт! Для слез!.. Слепые все!.. Кто не слепой?.. ХОР! Где ХОР?! Не слышу!!!.. Что такое «хор»?! Хор, хор, где ты был? Хоровод — это… А кто мы? Кто-нибудь или нет? Мы то, что думаем... Просто мысли... Свеча горела... Господи Иисусе!.. Тук тук... Входите! За-хо-ди…

Затемнение.


СЦЕНА 2. Гроб с Мальтийским крестом (Санкт-Петербург. Петропавловский собор)
Гроб Павла под простым покрывалом (не царской мантией!). Одинокие свечи. Александр врывается, оттолкнув сонного дьячка.
(Только что закончилась унизительно краткая панихида. Тело спешно готовят к погребению. Александр не спал с той ночи. Его мундир помят, глаза дики.)

АЛЕКСАНДР:
(Шепотом, нараспев, то припадая к гробу, то отшатываясь)
Молчите же, свечи! Не трещи, воск! Замрите, камни собора...
Он здесь. Один. Как тогда... в спальне. Только теперь... я с ним.
(Берет покрывало, сдергивает его, вскрикивает)
Лицо!.. Боже, лицо! Синее... Висок... вдавлен... (Задыхается). И шарфом... шарфом перетянуто горло... как нищему вору!  Отцу! Моему...
(Падает на колени, хватает холодную руку отца)
Батюшка! Проснись! Прокляни! Ударь! Как бил табакеркой Зубова! Я – хуже Зубова! Я... я знал! Слышал их пьяный топот за стеной! Слышал... твой крик: "Ради Бога!" ...и замер. Я замер! Не двинулся! Не вбежал! Не закричал: "Стойте, мерзавцы! Я – Наследник!"
(Вскакивает, мечется)
Страх! Трусость пса, которого бьют! И... шепот Палена: "Молчи, цесаревич. Или разделишь участь... тирана". Тиран? Ты?! Кто строил замки в своей голове? Кто велел брить солдатов? Кто задохнулся от собственного страха?! Мы! Все мы! Я! Пален! Россия! Мы втолкнули тебя в эту яму безумия... а потом... придушили за то, что ты оттуда кричал!
(Наклоняется к лицу отца, почти касаясь губами синевы на виске)
Кровь... Твоя кровь, батюшка. Она... пахнет. Здесь. (Трет руки о мундир). И на мне. Вечно. Как клеймо Каина. Царь-отцеубийца. Нет... Сын-цареубийца. Хуже!
(Замечает в углу сломанный мальтийский крест – его бросили в гроб как насмешку. Поднимает, сжимает до боли)
Крест... Твой рыцарский бред... Обломки. Как твои реформы. Как моя... душа. Прости... что не защитил. Ни тебя... ни твои безумные мечты о чести. Прости... что теперь надену твою корону. На голову, достойную лишь тернового венца.
(Поворачивается к гробу спиной, кричит в пустоту собора)
Я буду Императором! Александром Благословенным! (Горький хохот). Благословенным?! ПРОКЛЯТЫМ! Проклятым твоим последним хрипом! Каждым ударом табакерки Зубова! Каждой петлей шарфа! Каждым... сороковым ударом часов в этой проклятой ночи!
(Тише, почти шепотом, гробу)
Я сломаю всё. Твои указы. Твои казармы. Твою ненависть к бабке. Верну круглые шляпы, бороды, вольности дворянству... Построю либеральную империю... мечту моего воспитателя Лагарпа...
(Резко оборачивается, лицо искажено)
Но это ничего не изменит! Ты будешь стоять за троном! Синий... с перекошенным ртом! Шептать: "Предатель... Трус... Отцеубийца..." А они... все они... Пален, Зубовы, придворные... будут кланяться мне – и видеть лишь твою кровь на моих руках!
(Бросает крест в гроб)
Возьми! Свой сломанный крест! Свою сломанную судьбу! Я несу свою... Я буду царствовать. В аду твоей смерти. В плену твоей крови. До конца.
(Замирает. Прислушивается к тишине. Шаги за дверью. Голос Палена: "Ваше Величество! Время...")
ИДИ! Скажи им... скажи России... скажи Истории... что император Александр I плакал у гроба отца. Правда... наполовину. Самые горькие слезы... льются внутрь. И тонут... в крови.
(Поправляет мундир. Вытирает лицо. Последний взгляд на гроб – не с любовью, с бесконечной скорбью)
Прощай, батюшка. Наши счеты... сведены. Ты мертв. Я... приговорен. Империя... продолжается.
(Гасит свечу у изголовья. Уходит твердым шагом. В темноте только слабый свет лампады падает на синее лицо Павла и блестящий обломок мальтийского креста на его груди).

(В дверях появляется Мария Фёдоровна. Она в простом черном платье, без украшений. Лицо — белая маска. Глаза сухие, огромные, пустые. Она медленно подходит к гробу, не глядя на Александра, будто его нет).

АЛЕКСАНДР:
 (Обернувшись на шорох, увидев мать, в ужасе отшатывается от гроба)
Матушка!.. Нет... Вы не должны... видеть...

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
 (Не смотрит на него. Глаза прикованы к лицу Павла. Голос ровный, без интонаций, как чтение по складам.)
Должна. Я... его жена. До конца. (Кладет руку на вдавленный висок Павла. Нежно. Рука не дрожит). Вот... где табакерка. Зубова. (Проводит пальцами по синему следу шарфа на шее). А вот... где их руки. Трусливые. (Наклоняется, целует Павла в лоб. Долго. Прямо в синеву). Холодный. Как стены... нашего замка. Нашего. (Наконец смотрит на Александра. В ее взгляде — не обвинение, а бездонная пустота и... странное понимание). Ты... плакал?

АЛЕКСАНДР:
(Рыдая)
Мама! Прости! Я... я ничего не мог...

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
(Перебивает тем же ровным, ледяным тоном)
Никто. Ничего. Не мог. (Смотрит на сломанный мальтийский крест). Его крест? (Берет крест. Рассматривает.). Он верил... в честь. Глупец… (Поворачивается к Александру. Ее голос впервые чуть дрогнул). Ты теперь... Император Всероссийский.

АЛЕКСАНДР:
(Сдавленно)
Да... Они заставляют...

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
(Кивок. Почти незаметный)
Тогда... царствуй. Как можешь. Со своей... кровью на руках. С его призраком за спиной. (Делает шаг к двери. Останавливается. Не оборачиваясь). Я... не прощаю. Ни тебя. Ни их. Я... просто ухожу. В свое горе. Оно... единственное, что осталось мне от него. От нас. (Уходит. Ее черная фигура растворяется в темноте собора бесшумно, как тень).

(Александр остается один у гроба. Ее фраза "Я не прощаю" звучит зловещим рефреном).

Затемнение.


СЦЕНА 2. Мальтийский крест (Санкт-Петербург, Михайловский замок)
(Пустая, еще пахнущая сырой штукатуркой галерея Михайловского замка. Серый, предрассветный свет. Мария Фёдоровна одна. Она сидит у огромного окна, за которым — мрачные стены замка того же кровавого оттенка. На коленях — шкатулка с бумагами и незаконченная вышивка: белый мальтийский крест на черном бархате).
(Она не. вышивает. Смотрит в окно. В руке держит сложенную бумагу — возможно, письмо Александра, уведомляющее о погребении. Она не читает ее. Рядом стоит лейб-медик. Он только что тихо доложил что-то.)

ЛЕЙБ-МЕДИК:
(Тихо, почтительно)
...И потому, Ваше Императорское Величество... тело предано земле. Тайно. Без церемоний. В присутствии лишь...

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
(Голос все тот же — ровный, безжизненный)
Без меня. Я знаю. (Пауза). Призрак... не нуждается в пышных похоронах. Призрак... живет в стенах. (Проводит рукой по холодному камню подоконника). Здесь. В этом... цвете. Вы чувствуете? Запах крови. И страха. Его страх. Их страх. Мой... теперь. (Берет вышивку. Смотрит на белый крест). Я вышивала этот крест... для его мантии. Теперь... (Берет ножницы из шкатулки. Спокойно, методично разрезает вышивку по центру креста, распарывает нити). ...он больше не нужен. Как и его замок. Как и я... здесь.

ЛЕЙБ-МЕДИК:
(В замешательстве)
Ваше Величество... Может, вам... в Павловск? Подальше от... воспоминаний?

МАРИЯ ФЁДОРОВНА:
(Поднимает распоротую вышивку. Разрез выглядит как рана)
Воспоминания? Они везде. В Павловске... он строил крепости из песка... для наших мальчиков. (Резко сжимает ткань в кулаке). Уезжайте, доктор. Ваше дело... сделано. Он... похоронен. Я... еще нет. Но это... вопрос времени. (Снова смотрит в окно на кровавые стены). Замок достроен. Император мертв. Императрица... кончилась. Осталась... вдова. Со своей шкатулкой... обломков. (Кладет распоротую вышивку обратно в шкатулкой, поверх писем. Закрывает крышку с тихим щелчком. Звук кажется невероятно громким в тишине).

(Лейб-медик кланяется, быстро уходит. Мария Фёдоровна продолжает сидеть у окна. Неподвижная. Взгляд устремлен в никуда. Серый рассвет медленно заливает галерею, но не касается ее черной фигуры. Ее молчание — самый страшный эпилог.
Затемнение. Пауза.
Затем на сцену, из темноты по бокам, выкатываются, словно на невидимых коньках, десять огромных табакерок. Они сделаны из картона, папье-маше – все разные, но все гротескно большие, с преувеличенными замками и инкрустациями. Они образуют полукруг).

ХОР ТАБАКЕРОК:
(Поют монотонно, почти речитативом, голоса – металлические, дребезжащие):
Скрипит замочек, крышка – хлоп!
Не табак внутри – судьба!
Мы – не для нюханья, нет!
Мы – инструмент царёвых кар!
Один удар висок пронзил,
Имперский ход прервал на миг.
Но не исчез наш грозный пыл –
Мы ждём заказа. Срок возник!
(Внезапно, шепотом, перебивая друг друга):
Он был тяжёл... Золотой... С вензелем... Кровь плохо отмывается... Говорят, новый заказ... Шапка-невидимка нужна... Или трость... Или подушка... Скрипит замочек...

(Табакерки начинают медленно кружить вокруг пустого стула, постукивая друг о друга с глухим звуком.
Затемнение.
В кромешной тьме – одинокий, отчетливый звук: ЦОК! (Как будто захлопнулась маленькая табакерка.
Пауза.
Еще один ЦОК! – чуть дальше.
Еще один – уже почти неслышно.
Занавес окончательно падает. В тишине).


КОНЕЦ