Ночная столовая

Он стоял. Просто стоял. Старый, одинокий  фонарь на задворках школьного двора, где густо витал  вечерний туман. Его собратья   выстроились вдоль  дороги и по периметру всего двора, где звонкие стайки детей сменяли друг друга от звонка до звонка. А он? Он торчал здесь, унылый, с круглым, старомодным желтым «блюдцем», словно забытый вчерашний пирог. Жизнь его была томительно скучна. Что освещать-то? Пустырь, заросший лопухами, да обветшавшие остатки сарайчика. Когда-то тут кипела жизнь: яблоня, склоняла ветви под тяжестью румяных плодов , аккуратные грядки, за которыми ухаживали школьники, клетки с пушистыми крольчатами – летний обязательный труд, урок жизни. Но пришли иные времена. Труд летом отменили. Яблоню спилили , грядки поглотили сорняки, клетки рассыпались в труху. Фонарь остался. Бессмысленный страж пустоты. Друзей у него не было. Даже поговорить было не с кем, разве что с ветром, который  завывал в его ржавых ребрах.

Но была у фонаря тайна. Жизнь, невидимая днем,  приходила сюда с  сумерками. Желтый, теплый, неяркий свет как магнит привлекал   ночных бабочек. Они прилетали, как зачарованные: крупные, пушистые бражники, неуклюжие медведицы, мелкие юркие моли. Они кружились под его куполом, образуя пестрое, трепещущее облако жизни. Танцевали безумный вальс, некоторые ударялись  о его стеклянную грудь и падали. Падали вниз, в темноту под его ногами. Куда? Фонарю было все равно. Его  задача – светить. А что там, внизу, в царстве теней и сорняков, его не касалось.

А там, под старым, покосившимся крыльцом сарайчика, обосновалась Ежиха. Старая, видавшая виды. Она выбрала это место неспроста. Под корнями в земле была удобная ямка – основа гнезда. Оставалось натаскать сухой травы, опавших листьев – и дом готов. Она ждала. Ждала ежат. И место выбрала недалекое от людей, от школы. Потому что оттуда, плыли такие восхитительные запахи! Каша, хлеб, иногда даже мясо… Столовая! Старая Ежиха надеялась: раз рядом люди, раз есть запахи, значит, будет и пропитание для малышей. Легкое пропитание. А ей это было нужно как никогда.

Прошлым летом она угодила в крысиный капкан. Лапа болела до сих пор, хромала она изрядно. Возраст брал свое – прыть ушла, острота чутья притупилась. Добывать еду становилось все труднее. А тут… потомство. Одиннадцать! Одиннадцать крошечных, слепых, колючих комочков. Она и ожидала много – живот в последние дни был огромным, неподъемным. Свернуться в спасительный шар она уже не могла. Из-под укрытия почти не выходила – боялась. Боялась людей и шумных городских псов, их любопытных, грубых носов.

Но малыши родились! Здоровенькие, бойкие. И как дружно принялись сосать! Этот звук – тихое, настойчивое похлюпывание, этот теплый клубок жизни под ее брюхом – наполнил старую Ежиху невиданной силой. Радость, острая и чистая, прогнала усталость. Но голод… Голод напоминал о себе пустотой в желудке и слабостью в лапах. Ночь спустилась на пустырь. Пора!

Осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, она выползла из-под крыльца. Ее черные бусинки-глаза впитывали скудный желтый свет фонаря. Воздух… Она насторожила влажный нос. Где же они? Те волшебные, манящие запахи школьной столовой? Их не было. Только сырость земли, пыль лопухов и… слабый аромат чего-то кислого из мусорного бака вдалеке. Столовая молчала. Темна. Заперта. Дети разъехались на каникулы. Надежда на легкую добычу, на крошки с людского стола, растаяла, как последний туман под утренним солнцем.

Ежиха замерла на краю круга света. Разочарование, горькое и тяжелое, сдавило ее. Одиннадцать ртов… Одиннадцать! Куда идти? На помойку? Далеко. И опасно. В парк? Там свои хозяева, свои ежи, свои охотничьи угодья. Она стояла, маленькая, колючая, с поникшей головой, под равнодушным взглядом желтого блюдца. Бабочки продолжали свой безумный танец, падали на землю, трепыхались. Одна, крупная, шлепнулась прямо перед ее носом, беспомощно бьющая крыльями по мокрой траве.

Ежиха наклонилась. Нюхнула. Пища! Она осторожно взяла бабочку, ощутила хрупкость ее крыльев во рту, чуть горьковатый привкус чешуек. Проглотила. Потом другую, упавшую рядом. И еще одну. Это было не то, о чем она мечтала. Не сытный пир со стола людей. Но это была жизнь. Пища, упавшая с неба, вернее, с желтого света одинокого стража пустыря.

Она стала методично, с удивительной для ее хромоты ловкостью, собирать упавших бабочек. Тех, что были еще живы и шевелились, она съедала сразу. Тех, что уже затихли – аккуратно подхватывала и несла под крыльцо, в запасливый уголок  гнезда. На черный день. На завтрак для себя. А вдруг… малышам тоже что-то перепадет потом?

Желтый фонарь, как всегда, молчал. Ему было все равно. Он просто светил. Освещал пустырь, танцующих бабочек и маленькую, хромую ежиху, копошащуюся в траве у его ног. Освещал Ночную Столовую, которая открылась там, где люди давно уже ничего не ждали. Где жизнь, упрямая и голодная, находила свой путь под его немым, равнодушным, но таким нужным желтым оком.