Патент Остапа Бендера Глава 1

Я родилась в год собаки по восточному календарю.
Что бы это значило, спросите вы?
Это значит, что у меня решительный характер, я не пасую перед трудностями и не жду милости от природы.  Всегда готова быть в гуще событий и не боюсь перемен. Двигаюсь вперед, невзирая на любые препятствия.
Да, и еще мне сорок пять. То есть, я вполне уже ягодка.
Замужем я была трижды. Вот только завидовать не надо! Не так все безоблачно.
Ведь, если бы все сразу сложилось так, как хотелось бы, не было бы новых попыток.
Впрочем, как выяснилось позднее, новые попытки  были только иллюзией счастья…
Зато  теперь я в свободном полете. И, отнюдь, не отказалась от встречи со счастьем.
Но обо всем по порядку.
Первый брак с сокурсником моего факультета был пробой пера и авантюрой чистой воды. Он продлился два года и восемь месяцев. И одарил меня звучной фамилией.
Второй за четыре года совместной жизни  наградил меня вконец истрепанными нервами и сыном, который забыл меня так же просто, как и некогда его отец.
От третьего мужа, с которым я прожила двенадцать лет и проводила его засим  в последний путь, мне досталась квартира в тихом центре.

История моих супружеств началась в девятнадцать лет.
Я тогда училась в Ипполитовке на факультете народного пения.
Мечтала о ГИТИСе, но туда было не пробиться и добрые люди посоветовали беспроигрышный вариант: выбрать факультет попроще, куда  народ не ломился по конкурсу.
Зато статус училища открывал большие перспективы и диплом Ипполитовки прилично весил на рынке творческих профессий.
Я воспользовалась советом и не прогадала.
В то время, как мои менее предприимчивые сверстники бесперспективно штурмовали Школу - студию МХАТ, ВГИК и ГИТИС, я преспокойно изучала те же творческие специальности  и посмеивалась над тем, как ловко я проникла в ту отрасль, что интересовала меня более всего в восемнадцать лет.
Правда, я не фанатка  Марии Мордасовой и Ивана Суржикова, но это временная история и никто от этого еще не помер.
Зато после первой же сессии нам стали предлагать в деканате разную халтуру за деньги. Что было очень лакомым куском для полуголодных студентов.
Конечно, этой чести удостоены были не все!
Но я, с моей смазливой мордашкой, попрыгунья - стрекоза, еще в декабре первого года обучения получила предложение от худрука училища  поиграть Снегурочку перед представлением на детских елках  Автозавода Ленинского Комсомола.
Глупо было  отказываться от такого лестного проекта, хотя время перед новым годом всегда трудное и суетное. Зачеты, экзамены, первая сессия на носу…Но ведь такие предложения на голову студентов - первогодок не сыплются из рога изобилия, это ж ясно! Ну, как было не согласиться?
Я проворно взялась за это дело и уговорила худрука напару со мной пристроить и Тольку Лозицкого, моего однокурсника. Он мне сильно нравился.
И, представьте, все у меня получилось!
Отдедморозив две недели на АЗЛК, мы получили огромный опыт празднично-развлекательной деятельности в толпе народа, надсаженные связки  и приличный гонорар - свои дебютные творческие деньги.
Заводище был богатый и заплатили нам круто.
Я тогда купила первую в своей жизни болгарскую дубленку и мне завидовала вся группа.

Чтоб получить гонорар, надо было в дневное время с паспортами приехать в бухгалтерию завода.
Мы улизнули с занятий (что в последующие годы учебы практиковали частенько),  ведь причина была уважительная и рванули в Текстильщики, на завод.
Настроение было самое возвышенное.
Получив деньги, мы почувствовали себя владельцами золотого тельца и отправились за вином и закуской, чтоб поскорее отметить эту радость.
Толька был совсем не дурак выпить (впоследствии он и спился).
Я же, прогуляв день в училище, с пачкой купюр в кармане,  бодро шагала по свежевыпавшему снегу, хрустевшему под ногами и знала, что с большим удовольствием составлю ему компанию выпить. Почему же нет?
Тем более, Толька звал к себе домой, где в дневное время никого не было и вдруг бы все сложилось так, как хотелось мне, по моему сценарию? Ведь красавчик Толька  мне нравился!
Это была просто чудесная альтернатива двум парам теории музыки и научного коммунизма.
Теория музыки жила у меня в душе (моя душа постоянно пела, радуясь молодости и огромному жизненному пространству впереди), коммунизм же у меня и Тольки наступил в тот самый момент, когда в наши карманы легли заработанные на елках для детишек хрустящие купюры.
 «От каждого по способностям, каждому по потребностям» - гласила коммунистическая доктрина.
Свои способности мы показали, работая на елках. А вот Толькиными потребностями сейчас были две бутылки испанского (жутко дорогого!) портвейна «Марсала» и закуска в виде столичного батона и банок с сардинами и шпротами.
Моя же потребность в виде болгарской дубленки дожидалась меня уже сегодняшним вечером в общежитии училища в комнате известного всем студентам спекулянта Вени Шушкевича.
Предвкушая  продефилировать оставшиеся два месяца зимы в новой дубленке, я шла рядом с Толькой и щебетала, не давая вставить ему ни слова. Толька слушал и кивал. Он был покладистый малый. Немногословный. С глубоким  басом. Благодаря этому басу и высокому росту из него получился превосходный дед Мороз. 

Спустя два десятка лет я встретила Тольку на улице.
Он по-прежнему играл Дедов Морозов на елках.
Только теперь ему не нужно было гримировать нос пунцовым гримом. Природные склонности сделали свое дело, довершив Толькин образ к сорока годам.
Ну, а в тот бодряще -морозный день с ранними желтыми сумерками мы шли мимо Кунцевского ЗАГСа и Толька кутал простуженное горло в мохеровый пижонский шарф. Я остановилась.
«Ты что? - спросил Толька, успев уйти вперед и повернувшись ко мне. - Чего встала?»
Я молчала и хитро посмеивалась.
«Да что такое?» - рассердился Толька, которому жаль было терять время на холодной улице. Когда ждала пустая квартира и ужин с испанским портвейном. Изо рта у него валил пар.
«Слушай, Дедушка Мороз, а ты когда - нибудь в ЗАГСе  был?» - спросила я.
«Не-а, - сказал Толька, шмыгнув носом. - А ты?»
- И я нет.
- Ну и что с того?
- Так интересно же! Давай, заглянем? На минуточку!
- Мальцева, на кой тебе это надо?
-Вот, все тебе скажи! Я же Снегурочка, дедушка! Вот найду себе прекрасного принца и выскочу замуж! А ты, Дедушка, будешь ждать нас в гости и угощать портвейном! И будешь свидетелем на моей свадьбе!
И я потянула на себя тяжелую дверь. Тольке ничего не осталось, как двинуться следом.
Мы вошли внутрь.
«Ну, что, Лозицкий? Согласен ли ты быть свидетелем на моей свадьбе с прекрасным принцем? - веселилась я. - Или сам замуж меня возьмешь? Считаю до трех! Выбирай! Раз…Два…»
Толька хмыкнул, крутнул башкой и, взяв меня за руку, потащил по коридору, читая таблички на дверях.
Авантюра удалась.
Мы подали заявление на регистрацию брака и, хохоча и толкаясь, выкатились на мороз.
В каком-то полубезумном состоянии мы ехали домой к Тольке в холодном троллейбусе, который дергался - дергался и, наконец, встал посреди улицы. Пока водитель - женщина вылезла, надела рукавицы и пошла водворять на место сорвавшиеся троллейбусные усы, мы целовались, благо, троллейбус был почти пуст и были в восторге от моей  внезапной выходки с ЗАГСом.
Доехав домой, мы воздали должное портвейну и вечер провели в постели, как и положено людям, решившим соединить свою жизнь законным браком.
Потом я внезапно вспомнила, что меня дожидается Шушкевич с дубленкой и стала заполошно собираться.
Толька, получивший некие права на мою неограниченную свободу после подачи заявления в ЗАГС, завозражал.
Но я, хитрюга, понимая, что дело к ночи и скоро явится остальное население квартиры - мать и ее новый муж, как сообщил мне Толька, не стала мешкать. Я пулей выскочила из квартиры и понеслась на встречу с продавцом  моей мечты, оставив, все же, вполне удовлетворенного портвейном с сардинами и любовным приключением Тольку наедине со своими мыслями.
На следующий день я появилась в училище разодетая в пух и прах.
Я таскала дубленку под мышкой, опасаясь оставить ее в гардеробе и сияла от счастья.
В аудитории мы сели с Лозицким вместе, явно давая понять всем окружающим, что между нами что-то происходит.
Первые дни мальчики на нас поглядывали с недоумением, девочки с досадой. Потом постепенно все привыкли видеть нас вдвоем  и, когда мы объявили, что через неделю у нас свадьба, никто особо не удивился.
Тем более, что на свадьбу была звана  вся группа.

Толька был не треплив. Он хранил в секрете нашу веселую проделку до поры до времени и с пацанами ее не мусолил.
Думаю, я с лихвой вознаграждала  его после занятий в пустой квартире тем, на что он и купился в день получения гонорара.
А поскольку, он оказался падким на ласку, и вообще, теленком, мне не составляло никакого труда держать его на привязи.
На других девиц он не засматривался, видать, мое эмоциональное изобилие насыщало его до краев.
Словом, как говорится, мы были два сапога - пара.
Смущало одно: жить после  росписи  в ЗАГСе было негде.
Конечно, у него имелась  своя комната в двушке панельной пятиэтажки  Кунцевского района.
Но Толькина мать заранее была не в восторге от перспективы женитьбы двадцатилетнего сына на девушке из коммуналки.
Более того, Толька не знал, как вообще сказать ей об этом.
Не так давно она нашла себе мужчину из далекого города Кемерово и ее возлюбленный с удовольствием переехал в район  московского Кунцева, зарегистрировав отношения с дамой сердца и получив в качестве приданого пасынка Толю, который был на голову выше самого новоиспеченного папаши.
Да, я ей заранее не нравилась.
Ей не нравилось, что я живу с бабушкой в одной комнате.
Ей не нравилось, что я вскружила голову ее сыну и он без совета с семьей решился подать заявление в ЗАГС.
И то, что все завертелось так стремительно и внезапно, ей тоже не нравилось.

Толька оказался абсолютно бесхитростным: ему и в голову не приходило после горячечного неправдоподобного  дня с получением гонорара, портвейном и поцелуями в троллейбусе, после того,  как он неожиданно получил от меня такой щедрый аванс, прикинуться  шлангом и наутро сказать в училище, что он был сильно пьян, ничего из  того, что было накануне, не помнит и просто порвать приглашение на регистрацию.
Но, недаром говорят, что ночная кукушка дневную перекукует.
Ночью, правда, мне пока не приходилось бывать в квартире Толькиной матери. Нам хватало послеобеденной сиесты.
После занятий мы ехали к Тольке и так рьяно репетировали супружеские обязанности, что нам даже соседи стучали по батарее: дескать, нельзя ли потише?
Вот, верно, кто -то из бдительных Толькиных соседей и сказал его матери, что сын приходит домой не один и пора обратить ей на это свое материнское внимание.
Так как, все ближайшие соседи уже обратили. Принимайте, мол, мамаша, экстренные меры.
И она приняла.
Она устроила ему такой грандиозный скандал, что, после разборок с ней, он явился назавтра  в училище с большой спортивной сумкой.
Поставил ее в угол в гардеробе и заявил, что ушел из дому. Вид у него был абсолютно растерзанный, видать, ему здорово досталось.
Но намерение, все же, жениться на мне, он не оставил.
Я ж говорю, он был абсолютно бесхитростный - бери его голыми руками, что я, собственно и сделала. Не я, так кто-нибудь другой подсуетился бы.
Но я успела вперед всех.
Пришлось ему кантоваться пока у ребят в общежитии.

У меня после занятий встречаться было неудобно: бабушка работала на дому. Она занималась техническими переводами и целый день стучала на машинке. Те восемь часов, что человеку полагалось быть на работе, она отстукивала не выходя из комнаты, прерываясь только на чашку чая или на поход в туалет.
Я, не таясь, представила ей Тольку, как своего парня. Про скорую свадьбу в день знакомства  умолчала.
Бабушка, царство ей небесное, была здравомыслящим человеком.
Она все быстро поняла. И к Тольке отнеслась дружелюбно. Он ей, как и мне, понравился.
И он воспринял бабушку легко и просто, как неотъемлемую часть меня самой.
Правда, приходя к нам, он сильно маялся оттого, что нельзя было принять горизонтальное положение и ласкаться до вечера.
Но, после скорого объявления про то, что я и Толька - жених и невеста, бабушка сама подсказала нам отменный выход.
В нашей коммунальной квартире было три комнаты.
В одной жались мы с бабушкой, так как бабушкин зять, а мой папуля,  после смерти моей матери, женился вторично и жил припеваючи  в отдельной квартире с новой супругой, выпихнув меня к бабушке в общую квартиру и ничтоже сумняшеся по этому поводу.
В двух других жили  бездетные супруги.
Она не могла иметь детей, а он очень хотел и в итоге они развелись и разделили жилплощадь.
 Каждому досталось по комнате.
 Он нашел женщину, которая смогла забеременеть от него сразу же в начале отношений и его комната теперь стояла запертой, так как он в ней не появлялся.
Все хотел ее продать, а у бабушки была мечта ее купить. Да вот, денег на покупку, увы,  не было.
Бабушка связалась с соседом по телефону, объяснив ситуацию, что внучка выходит замуж и сосед согласился сдавать нам эту комнату.
Конечно, мы были студентами дневного отделения и, кроме стипендии ни черта не имели, но у Тольки оставались деньги за халтуру на АЗЛК и он не придумал, куда их потратить.
Поэтому я заплатила его гонораром за три месяца проживания в соседской комнате, твердо зная, что мы еще заработаем.
Его денег хватило и на скромную студенческую свадьбу в этой самой съемной комнате.

Толька был уживчив и нетребователен.
Ел и пил, что было, лишь изредка вздыхая при воспоминании о том вьюжном дне, когда мы пили портвейн с сардинами и наслаждались своей только что случившейся близостью.
Он никогда не ссорился с соседкой и бабушкой, выносил мусор во двор, бегал в магазин с авоськой, сдавал молочные бутылки…
Когда пришла пора вновь оплачивать комнату, я заставила его пойти ночным сторожем в соседний гастроном и он стал не только семейным, но и рабочим человеком, за что его мать возненавидела меня еще сильней.
Ни разу за время нашей супружеской жизни Толька не сказал мне, что устает. Правда, в училище у него уже не было желания драть глотку на занятиях вокалом, он делал это без куража, вполсилы, сберегая связки  для халтур, где платили.
Год пробежал быстро, летом мы съездили в стройотряд, там Толька подзаработал еще, исхудал, стал похож на загорелого героя американских вестернов.
На озере Селигер, куда мы поехали с компанией друзей на недельку после летней его работы, на него вовсю  глазели девчонки.
 А я самодовольно думала, что все это богатство - мое и ничье больше.
Зимой мы снова дедморозили на заводской елке, теперь в ролях Кая и Герды.
Высоченный басовитый Толька уморительно  смотрелся в маленькой шапочке с помпоном и белом шарфике. Зато я, стройная и изящная, была настоящей Гердой!
Администраторы праздников уже знали, что мы - семейная пара и оплачивали нам халтуру на двоих.
После того, как мы получили еще один щедрый гонорар, я заставила Тольку встать в льготную очередь на машину среди сотрудников АЗЛК.
 Его гонорар был первым взносом на машину.
А я на свои деньги накупила шмоток у Шушкевича и заплатила за получение прав в автошколе.

Жили мы с Толькой  взахлеб, карусельно  и весело.
На ссоры у него просто не хватало времени; после учебы  он пару часов спал, зная, что ночью ему на смену в магазин.
Для меня, молодой жены, его энергии всегда хватало - ни одного дня я не была обижена.
Словом, я умница. Быстрее всех других я разглядела в Тольке идеального мужа.

Лишь один раз мы разругались в дым.
Накануне восьмого марта я притащила домой компанию развеселых подруг. Тольке надо было спать перед дежурством и он с удивлением смотрел на трех девиц, что бесцеремонно внедрились на диван, где он собирался прикорнуть.
Девки затормошили сонного Тольку, требовали петь, разливать вино, травить анекдоты. Им загодя хотелось праздника, а соответственно, мужского внимания.
Он немного посидел у импровизированного стола. Поулыбался.
А потом молчком улизнул в коридор.
Поймала я его у вешалки, где он кутал шею шарфом, собираясь на работу раньше срока.
«Ты куда? - спросила я властно.- В гастроном  рановато!»
«Что-то не готов я, старуха, сидеть с гостями… - сказал он виновато. - Пойду дежурить. Спать - то уж не придется.»
И он попытался меня обнять, как всегда, при уходе в ночную смену. Я демонстративно вывернулась. И ушла в комнату. Гуляли мы без Тольки.
А когда утром он пришел с  дежурства и полез под одеяло, я выпихнула его на пол и устроила ему такую истерику, что он просто онемел. Я отчитывала его громким шепотом (коммуналка же!), а он только моргал и отмалчивался.
Не дав вставить ему ни одного слова в свой гневный монолог, я собралась и поехала в училище одна.
Толька остался дома, у него не было сил в тот день учиться.

Вернувшись к вечеру домой, я нашла на столе букет роз, а под цветами коробку с духами «Climat».
Голубая глянцевая коробочка стоила месячной стипендии. И я даже представляла, как Толька купил ее у Шушкевича.
Конечно, мы помирились.
Влезая со мной под одно одеяло, Толька прощал мне все.
Когда мы расставались с ним, многие в училище считали  его несправедливо обиженным. А меня - законченной стервой.
Но я не собиралась ни перед кем держать ответ и оправдываться.
Наверно, во мне сидели папины гены и будоражили меня в поисках лучшей доли.
После развода (инициатором которого, как и инициатором регистрации нашего брака, тоже была я) мы продолжали жить в комнате нашего соседа.
Главной причиной разочарования в Тольке я считала его монотонную порядочность во всем. Мне хотелось бурлесков, кипежа, движухи каждый день.
Толька же, отдав себя добровольно в мои руки,  сразу успокоился и знал, что будет покладисто день за днем выполнять то, что я скажу.
Это меня не устраивало. Моя деятельная натура тосковала неимоверно.
«С жиру бесишься!-  сказала мне однажды бабушка, явно не одобряя мое тиранство по отношению к мужу. - Он тебе на машину копит, не досыпает, на  праздниках  для детишек глотку дерет…А тебе все не так! Гляди, сбежит от тебя в чужие объятья!  И поделом же тебе будет. Смотри, Люда, вспомнишь мои слова, да кабы поздно не было!»
«Не родилась еще та, что сможет его отбить!» - самонадеянно отрезала я, будучи полностью уверена в преданном Тольке.
И правда, летом был снова стройотряд.
Весь год были ночные бдения в гастрономе.
И супружеские обязанности, от которых Толька никогда не увиливал, даже если был полуживой.
Машину он купил, когда мы были уже в разводе. Ему не хотелось перемен. Он надеялся сойтись. Ему было тяжело без близости со мной.
Иногда я снисходительно  допускала его до себя.
Тогда ему казалось, что мы можем начать все заново. Я его не разубеждала. Но про себя твердо знала, что Толька - уже закрытая страница в книге моей жизни.

В это время у Толькиной матери с отчимом родился поздний ребенок и речь о том, что отправленный в отставку Толька вернется в Кунцево, уже не шла.
К тому же, ребенок оказался с задержкой психического развития.
Но это выяснилось позже, к трем годам, когда детям уже положено вовсю болтать, играть со сверстниками и читать наизусть стихи про Муху-цокотуху.
Толька поневоле жил в нашей квартире, продолжал любить меня, как говорила моя прозорливая бабушка, продолжал исправно платить деньги за комнату.
Он держал под окнами купленный на АЗЛК  "москвич", который на зиму заносило снегом. Заботливо чистил его, оттаивал, отогревал к весне.
Ездил он на нем редко и, как-то так само собой  со временем получилось, что пользовалась им  только я.
Конечно, Толька был владельцем авто. Но лишь на бумаге.
В очередном порыве близости, Толька переписал машину на меня. Это устраивало всех. Кроме матери.
Однажды она явилась к нам домой, устроила шум, скандалила на лестнице, привлекла внимание всего подъезда, обвиняя меня, по ее словам, мерзавку, что отняла у нее сына, деньги, принадлежавшие ее семье и автомобиль, на котором  она возила своего больного ребенка в клинику.
Соседи внимали с опаскою, так как в нашем подъезде редко устраивались семейные сцены, но с явным интересом.
Интерес читался в соседских глазах еще долго при встрече со мной.

После скандала в  подъезде, устроенном моей свекровью, я перестала разговаривать с бывшим мужем.
Он не знал, бедолага, куда девать глаза при встрече со мной. Ситуация его тяготила неимоверно.
Бабушка Тольку очень жалела, зазывала к себе в комнату, поила чаем, кормила щами. Штопала ему носки.
Говорила про мое трудное детство без мамы с двенадцати лет…
Толька кивал, вздыхал, соглашался, что это могло подпортить мой характер.
К бабушке Толька очень привязался, пока жил в нашем доме.
Когда подошло время получения дипломов, Толька по распределению уехал в окрестности Тольятти заведовать сельским клубом и этим решил свой квартирный вопрос.
К теме о том, чтобы сойтись со мной, он больше не возвращался.
"Москвич" остался под моими окнами, напоминая мне о моем супружестве и о первом чувстве.      (Продолжение следует)