Альтруистка Часть 3 Глава 6

- Есть у тебя какая-нибудь девушка на примете? - вкрадчиво спросил Михаила его духовник.

- Нет, - ответил семинарист, понурив голову. За эту зиму Угрюмов отрастил свои золотистые волосы, - непослушные завитки никак не хотели собираться в хвост. Стоя в просвете окна, за которым замерзал студёный февральский закат, юноша казался каким-то неземным существом со сверкающим нимбом вокруг головы.

Духовник, отец Владимир, сдавленно вздохнул, помолчал немного, собирая в пятерню свою реденькую, побитую сединой бороду, прохаживаясь по ней до самого низу - и снова возвращаясь к началу.

- Нечасто я советую семинаристам жениться, напротив, говорю повременить, ради духовного преуспевания, а тебе вот, Михаил, говорю как есть: женись. Большое подспорье тебе будет в лице жены: малолетние брат и сестра будут под приглядом, и тебе станет легче учиться. Что, неужели никакой хорошей девушки тебе не встретилось? Чего молчишь? Гликерия, что ж, не по сердцу пришлась?

Батюшка припомнил юную Глашу, про которую Михаил рассказывал в своих исповедях. Жила она со своими родителями в доме по соседству с тем, где Михаил снимал угол. Ну и как-то само так сложилось: то уток на Москве-реке вместе покормят, то на салазках вместе катаются, краснощёкие и охрипшие от счастливого крика. Михаил замечал, что нет-нет да и посмотрит Глаша на него таинственно, с каким-то новым и волнительным для неё интересом, от которого у него сердце затоскует.

Не знал он, - да и никто не знал, даже родные маменька с папенькой, - что и у неё тосковало сердечко. Что такое? Никогда раньше такого с ней не случалось: придёт домой, сядет за вышивание или тесто примется месить и не видит ничего - перед ней только одни глаза, синие, как небо, как море, - которое Гликерия видела лишь однажды в своей жизни, в пятнадцать лет, когда батюшка накопил денег и смог, наконец, свозить семью в Крым. Ей не хотелось оттуда уезжать. Как любила она вечерами сидеть на берегу - и неутолимо пить глазами это море! И вот у этого юноши были такие же глаза, добрые, тёплые, бездонные.

- Сердце мое занято, отец, - грустно сказал Михаил.

- Почему же ты тогда столь грустно вздыхаешь? Потому что занято без взаимности, без ответа? Я помню эту девушку, - Оля, кажется, - которая пропадает неизвестно где.

- Но я её и не просил остаться со мной.

- А что говорят её родители? Как они к тебе относятся?

- Мама у неё - добрая и внимательная женщина. А вот с отцом у меня общения не сложилось, когда я нанёс им визит осенью прошлого года. Меня приняли из вежливости, где Олимпиада - сказали расплывчато, в «экспедиции», в какой именно, я не понял, а допытываться не стал, не хватило решимости. Создалось впечатление, что это какая-то тайна, которой делиться со мной никто не собирается.

- Ну и что, тебе самому-то это нравится? Будущая жена, которая пропадает в непонятной «экспедиции», неизвестно в каком направлении, неизвестно, в какой компании… Вряд ли на такую девушку произведёт впечатление супружество. А то, что она заняла твоё сердце, как ты говоришь, меня лично очень тревожит. В сердце у человека должен быть Бог.

- Что же получается, на земле мы не можем кого-то любить?

- Любовь - это свет сердца; лучи, которые исходят из сердца, они-то и согревают любовью другого человека. Но в самой сердцевине нашего сердца безраздельно должен быть Бог.

Михаил разумом понимал всё-всё, что говорил ему добрый и, как перешёптывались, прозорливый отец Владимир. Правда, никаких великотаинственных вещей духовник ему никогда не поверял, а объяснял вещи простые и в чём-то даже очевидные. Михаил всем сердцем желал следовать советам старого священника, - тем более, что, не имея подле себя ни одной родственной души, Миша волей-неволей привязался к своему наставнику, - но в вопросе чувств всё его естество бунтовало, и не мог он принять позицию батюшки. Михаил получил благословение жениться. Семинаристы получали право вступать в брак с восемнадцати до тридцати лет. Юношам, которые имели сердечное устроение остаться в лоне церкви и служить на духовном поприще, нужно было сочетаться браком до рукоположения в священники. Те, кто не успевал найти себе супругу до наступления тридцатилетнего возраста, утрачивали право на брак и должны были принять монашеский постриг. В любом случае, священник, окормляющий мирских, должен быть женат. Он должен не понаслышке знать об устройстве семьи и том, какие радости и проблемы сопровождают семейный корабль в его плавании по бурным волнам, - а главное, где его могут поджидать подводные камни.

Кто сам не хаживал этим путём, может ли наставить идущего? Если сам не зажигал на этом пути фонаря, как можешь осветить путь другому, испрашивающему совета и огня? Если сам не изранил ног своих и рук о тягости каждого дня, как сможешь врачевать ближнего? Нет и нет - всё это надобно испытать на себе, имея самого лучшего юнгу и команду маленьких матросов - жену и детей. Разнокалиберных, разнохарактерных, временами покладистых, временами ершистых - людей рядом с собой. Кого-то научить, от кого-то научиться, кого-то по головке погладить, кого-то строго оградить от ошибки и опасности. Не может человек в одиночку всего этого познать…

Что бы ни говорили, ни внушали современные избегатели всякой ответственности, все эти «летучие голландцы», которые кричат всему миру о своей свободе и независимости, - в воспетом им одиночестве и избегании всяких правил, условностей и обязанностей эти люди моментально лопаются, как мыльные пузыри - в вакууме. Внутреннее напряжение, которое свойственно каждому человеку и которое одновременно является его потенциалом, его созидающей силой, просто разрывает оболочку, не встречая с внешней стороны никакого сопротивления. Ему ли, Михаилу, с детства интересующемуся динамикой полёта, было не знать об этом качестве живой, физической материи?

Михаил вышел после службы под открытое небо, которое щедро посыпало Москву снежной крупкой, подхваченной задорными февральскими ветрами, которые, казалось, собравшись большой толпой, дрались теперь друг против друга. То один наносил удар и тут же сбегал, сложившись в крендель, а другой пытался ухватить его протянутой рукой, - то они вдруг менялись ролями. Этакий кулачный бой ветров, от которого доставалось по бокам и щекам редким прохожим, извозчикам и лошадкам, не имевшим на себе тёплой шубы. Михаил тоже был одет не совсем по погоде, и ему приходилось вжимать в воротник голову и щурить глаза - колючая снежная крупка секла его по щекам, слепила. Залихватские ветры крутили его в своих объятиях, перебрасывали из рук в руки, как пушинку.

А при этом Михаилу шёл уже двадцать первый год, и этот возраст начал раскрывать всю его мужскую силу: он стал выше ростом, раздался в плечах, под семинаристской курткой крепли спина и торс, наливаясь упругостью колоса. Из него уже получился бы хороший муж и прекрасный отец, - отец Владимир зрил в корень, но в мыслях Миша снова и снова возвращался в прошлое, в пору первых чувственных тревог и незрелых желаний. Ему, конечно, хотелось возвращаться к тёплому очагу, и чтобы со стола приятно пах нехитрый, но приготовленный с любовью ужин; нежные руки обвивали бы его шею и в темноте прихожей раздавался бы лёгкий, еле уловимый звук поцелуя.

Покаместь же его ждала остывшая к вечеру комната: Маше шёл пятый год, и её забирала к себе пересидеть бабушка-соседка. Восьмилетний Матвейка бегал с ребятами, неприкаянный и голодный, целый день напролёт. Перебивался случайными угощениями и тем, что старший брат приносил из семинарской столовой накануне. А в голове у Михаила, который корил себя, что не может дать достаточно заботы младшим брату и сестре, жило, перебивая все укоры совести, воспоминание о солнечном Кантоне, о тяготах работы в госпитале, которые приносили ощущение настоящей, живой пользы, об отце, о доброй Дарье Власьевне, которая так умело заботилась о малышке Машеньке и успевала следить за сорванцом Матвейкой… О первой встрече с Олимпиадой, их единственном танце, о котором нельзя было вспоминать без жгучего стыда, и о первом поцелуе, который, как глубоко в душе надеялся Миша, когда-нибудь ещё повторится…

Но где теперь была Оля - совершенно неизвестно. Какие ветра и по каким дорогам носили её? Что у неё сейчас: знойное лето или, как у него, стужа, упрямо проникающая за шиворот, холодящая душу, раскручивающая суставы по шурупчику? Оля - «перекати-поле», такая же лёгкая, полупрозрачная, неуловимая, но такая горячо любимая, - о чём Михаил не признавался даже самому себе…

Каково же было его удивление, когда он переступил порог своей комнаты: сегодня вечером в ней вдруг топилась печь, за заслонкой уютно потрескивали дровишки, за столом сидела аккуратно причёсанная Маша и, сдувая парок милыми губками, скрученными в трубочку, пила из блюдечка чай с вареньем и сушками. Несколько ребят, в том числе Матвей, сидели на лавках и самый старший, видимо, обученный грамоте, в отблесках свечи по слогам читал сказку. Заинтересованные, погружённые в раздумья детские лица было не описать словами, но от них веяло таким умиротворением, такой тихой душевной радостью, что Михаил почувствовал, как у него от этой картины, редкой и сюрреалистической в их доме, сладко закружилась голова.

- Кто ж вас всех тут так хорошо организовал? - спросил Михаил.

- Глаша, - с деловым видом заявила Машенька и с упоением продолжила глотать сладкий чай.

- Она нам пирогов обещала, за три прочитанных сказки! - отозвались мальчишки, и, казалось даже, что их животы призывно заурчали в этот момент.

Наконец, дверь за плечами Михаила тихонько приоткрылась и, кутаясь в шаль, внутрь вошла невысокого ростика белокурая Гликерия, с тарелкой дымящихся с пылу с жару пирожков в руках.

- Извините, пожалуйста, Михаил Васильевич, я тут без вас немного похозяйничала…

Больше из её слов Михаил уже ничего не разобрал, потому что голос Глаши потонул в радостном визге ребятни.

Продолжить чтение http://proza.ru/2025/08/10/1340