Манька

    
   В нашей динамовской команде вратарём была девочка с тяжёлой судьбой. Маня. Отличная спортсменка — честная, профессиональная, с реакцией, как у тигрицы. Я уважала её. Уважала за силу. За упорство. За то, что приходила на тренировки, как на войну — и выигрывала.
  В школе Маня училась с трудом. Несколько лет барахталась в шестом классе — не могла переплыть в седьмой. В конце концов вмешался тренер, кое-как помогли ей добраться до восьмого, а потом перетащили в вечернюю школу. Закончила ли — никто не знал.
  На тренировки Маня приходила голодной. Я таскала для неё пирожки от Любти — с капустой, картошкой, иногда с мясом. Вафли, орешки, куски необработанного шоколада с маминого кондитерского комбината «Мзиури». Она ела быстро, молча. Никогда не просила. Только благодарно кивала. Я старалась — и домой её не отпускала с пустыми руками.
  Однажды, после тренировки, я неосторожно спросила про её родителей. Маня опустила голову, понизила голос и прошептала:
— Нет у меня родителей.
Мне стало неловко. Зачем лезу в душу? Но она вдруг сама продолжила:
— Живу у тётки. Мамина сестра. После того как отца убили, мать через полгода умерла. Удочерили меня. А у тётки теперь новый хахаль… Пьёт. Лапы распускает. Тётке в глаза глядит и врёт.
— А где её муж? — осторожно спросила я.
— Её муж и есть убийца моего отца.
Меня будто током ударило. Но она не замолчала:
— И сын у него есть от первой жены. Тот тоже ко мне лезет. А она — не верит. Говорит, что я выдумываю…
Я не могла переварить всё, что услышала. Рассказала Любте. Она посоветовала поговорить с тренером — с Мишей. Я пришла, выложила ему всё. А он сидел с лицом, будто я читаю прогноз погоды.
— Историю Мани я в общих чертах знал, — сказал он. — Но подробностей… У меня триста сорок спортсменов. Думаешь, я за всеми уследить могу?
— Миша, у неё крепкая рука. Если он ещё раз к ней полезет — она может убить. Ты понимаешь?
Он пожал плечами.
— Не драматизируй. У них, насколько знаю, нормальные отношения. Чужая семья — тёмный лес.
— А что она голодной приходит на тренировки — тебе известно?
— Я тебе что, соцзащита? И ушёл.
А через два месяца всё и случилось. После очередного домогательства на кухне Маня взяла нож и ударила насильника. Несколько раз. Насмерть.
Суд был в Кировском районе Тбилиси. Мы пришли всей командой. Миша написал рекомендацию, собрал подписи. А у меня всё гудело в голове: я же его предупреждала…
Рекомендация не помогла. Как укус мухи. Маню осудили по 105-й. Дали два с половиной года.
Я ушла из спорта за год до окончания вуза. Почти сразу вышла замуж. На свадьбу пригласила нескольких девчонок из команды. Они и рассказали: Маня отсидела. В тюрьме забеременела от надсмотрщика. После освобождения пыталась найти сына по детдомам.
Позже, уже с детьми на руках, я встретила Нанульку — нашу центровую. Она рассказала страшную историю. Оказалось, они с Маней когда-то были соседками. Именно она привела её в спорт.
Жили они в итальянском дворике. У семьи Мани было две комнаты и шушабанди — застеклённая лоджия. Отец занимался каким-то мутным ремеслом. Артельщик, говорили. Производил вроде бы детские игрушки или сумки. Семья считалась обеспеченной: в доме был телевизор, холодильник, даже ванная — редкость для таких двориков.
   В Грузию переехали после войны из Саратова. Маня уже родилась в Тбилиси. С детства — непоседа, дралась с мальчишками, лазала по заборам, но все её любили: добрая, светлая девочка.
  Мать работала продавщицей в центральном универмаге на Марджанишвили — красивая, ухоженная женщина. А вот отец…
Он был картёжником. Проигрывал огромные деньги. Трезвый — добрый, особенно с Маней. Но стоило выпить — как подменяли. Крики, угрозы, удары. Весь двор слышал. Не раз вызывали участкового.
А потом случилось то, чего не ожидал никто.
Однажды вечером к ним пришёл муж маминой сестры. Кричал, требовал вернуть долг. Ругался так, что двор стих. Никогда не слышали такой злобы, такой ярости. А потом — тишина.
Спустя год или два отца Мани нашли недалеко от дома. Изрезанного. Окровавленного. Он ещё был жив, но умер по дороге.
Следствие шло быстро. Свидетели нашлись, улики были железные. Суд вынес приговор: пятнадцать лет. Жёстко. Без скидок.
А мать… Мать словно растворилась в боли. Инсульт накрыл её, как внезапный шквал. Парализовало. Угасла быстро — будто сердце больше не хотело биться в этом мире, где убили мужа и сломали дочь.
Тётка удочерила Маню вовсе не из жалости. Скорее — из расчёта. Квартира, оставшаяся после гибели родителей, была лакомым куском: две комнаты, застеклённая лоджия, ванная — почти роскошь по тем временам.
Так Маня оказалась в этой жуткой «семье». Вернее — в чем угодно, но только не в семье. Там, где должны были быть забота и тепло, были отчуждение, враньё и ощущение ловушки.
Она жила с тёткой — сестрой своей покойной матери. А над всем этим, как тень, висел один факт: муж тётки сидел в тюрьме за убийство её отца. За убийство, свидетелями которого были её дворовые друзья. Он был не рядом, не в соседней комнате — но был в их истории. И главное — он должен был когда-то вернуться.
Она росла со знанием, что тот, кто разрушил её семью, однажды выйдет и вернётся туда, где всё начиналось. И что тётка — как бы это страшно ни звучало — выберет, конечно, его. А не Маню.
  Квартиру их, как водится, быстро прибрали к рукам. Без суда, без толку — просто исчезла из семьи. Как будто и не было ни отца, ни матери, ни девочки с разбитой душой. Тогда ещё не было никакой приватизации — кто раньше занял, тот и «прав». Тётка пыталась что-то доказать, бегала по инстанциям, писала жалобы… Но всё было решено без неё. Бесполезно.
Маня потеряла последнее, что хоть как-то напоминало о доме. О жизни до. Теперь она была никем. Без семьи. Без крыши. Без защиты. Только имя осталось — как отголосок, как кличка, от которой уже не избавиться.
Годы прошли. Я слышала от кого-то: сына она так и не нашла. А потом… попалась на воровстве со взломом. Повторная судимость. Её снова посадили.
 Вот такая судьба. Жуткая. Как удар в живот. Без шанса на передышку.
Н.Л. (с)