Чуна-Боха. Эпизод второй

  Люди стояли в Храме, внимая пению патриков. Патрик пиора Малого Храма стоял на трибуне и читал стихи из раскрытой на последних страницах книги, лежавшей перед ним на пюпитре. Тулья чуть съехала назад, но патрик продолжал петь. Его голос был высок и нежен, он пел, как все матери поют своим детям, убаюкивая их на руках. Все остальные патрики пели вслед за пиора, вытягивая каждый слог, ноты постепенно снижались к до первой октавы.

  Когда пиора произнёс «синнес Теиэри то ка Люмиэри» – «и снова солнце светит нам с небес» – петь продолжали только патрики нагора. Ниора по сигналу старшего начали движение с левой стороны и шли вдоль рядов паствы. Каждый из них касался лица каждого человека левой ладонью, которую они смачивали в специальных стаканах-поттиртре, прикреплённых к поясам их длинных белых сутан. Они старались задеть пальцами губы и нос.

  Когда партик заканчивал ряд, он, скрестив руки, переходил к другому, чтобы продолжить исполнение обряда дара жизни. Его место занимал следующий ниора. Их фигуры в белых платьях, белыми с синей полосой на тульях, двигались плавно и строго, согласованно, в такт словам последних стихов.

  Стоящие парами у главных врат храма патрики-ульгара смотрели друг на друга и молча внимали словам, которые неслись к ним из центра зала, эхом повторялись и повторялись, не угасая. От этого непрерывного эха глаза ульгара заволокло туманом.

  Наконец, пиора поднял руки к своду главного зала и замолчал. Оба патрика нагора стали читать стих завершения и стих напутствия. Когда пиора поднимал руки, он ловко задел свою синюю тулью, и под ней скрылась едва заметная металлическая полоса. Никто из паствы не обратил внимания на эту деталь. Только Сарла замешкалась на развороте: «Что это? Почему никто не замечал, что патрики носят под тульёй обручи?»

  Ульгара распахнули врата и начали выстраиваться в две шеренги, от входа в храм к его каменной ограде. Расстояние в три шага между патриками в каждой шеренге соблюдалось безупречно. Только патрики обладали такой способностью.

  Люди шли между этими шеренгами к проёму в заборе, окружавшем территорию храма и больницы, к которой вела дорожка с чёрными и жёлтыми поперечными полосами. Вторя стихам завершения и напутствия, ульгара поднимали левую руку и растопыривали пальцы, изображая лучи Солнца. Затем они сгибали кисть так, чтобы показать, как эти лучи идут вниз с неба на людей:
– Солнце с неба светит ярко… – голоса обоих нагора создавали долгое эхо благодаря особой конструкции свода Храма.
 
  Выходя, люди ощущали звуковой барьер, какой возникает при быстром подъёме самолёта. Гул эха спетых стихов сменялся тихим шуршанием обуви по мелкому гравию дорожки, ведущей к выходу.

  Четверо ульгара в пустеющем зале подняли и пронесли завёрнутое в саван тело усопшего к печи. Положили на поддон, установленный на специальной стойке с механическим приводом. Песня завершения и напутствия закончилась.

– И да примет Патре брата Эллиота. Того, кто родил Тиморию и Калеба. Того, кто без устали мог работать двое суток не смыкая глаз, – произнёс патрик пиора.

  Дверцу печи открыл Ун-Ун-Земм. Патрик Аттин-Туа-Земм надавил на красную кнопку на панели управления печи. Внутри вспыхнуло горячее синее пламя. Когда языки огня стали едва заметными, Ульгара подняли рычаги стойки, поддон наклонился и быстро скатился в печь. Ун-Ун резко хлопнул дверцей. Аттин-Земм приложил к ней ключ.

  Пока тело Эллиота кремировали, люди плелись к выходу, получая от ниора, стоящих у врат храма, благословение.
Ульгара в шеренгах освящали лица каждого из пасторум, никого не упуская.

  Лоплес заметил, что у одного из ульгара, выглядевшего намного старше остальных, за ухом через прядь рыжих волос поблёскивает металлическая полоска. Лоплес опустил взгляд, выказывая почтение патрикам, и тут увидел, что у пожилого ульгара на браслете слабо светится рубин. Лоплес молча вышел за ограду, догоняя Сарлу. Они обменялись взглядами: «Сегодня в храме происходили странные события». – «Согласен».

  Они шли по тротуару, взявшись за руки, и осторожно оглядывались по сторонам.

  Улицы города пустовали. Редкие машины проносились, разрывая тишину рёвом двигателей. Вереница людей, возвращающихся с церемонии погребения, оживляла город. На многих зданиях висело по две узкие полосы ткани жёлтого и чёрного цветов.

  Лоплес и Сарла услышали, как позади них кто-то громко чихнул. Сразу разнеслись тревожные голоса, и Байгели обернулись. Женщины семьи Самутале зарыдали. Самутале-старший затравленно озирался по сторонам.

  Люди старались не приближаться к нему, обходили, бросая быстрые злые взгляды. Джимазес Самутале болен, и это явно Чунна-Боха, смертельная вирусная инфекция: на его лице проступили коричневые пятна. Джим принёс в храм заразу!

  Лоплес увидел патриков, быстро догоняющих людей, только что ушедших со службы. Все Самутале обнялись. Один из патриков взял за руку какую-то женщину, и она испуганно дёрнулась. Люди шарахнулись от неё.

  Сарла схватилась за локоть Лоплеса, и он ощутил её страх.

– Пойдём отсюда, мой Ло! Скорее, домой, к детям! – умоляюще произнесла Сарла.