Величие богини матери Ниррити. Смерть иллюзий

«Величие Ниррити. Смерть иллюзий»

Пролог.

«Не бойтесь тех, кто убивает тело,
а бойтесь того, кто губит душу».
(из Писаний).

Всякий человек живёт — и думает, будто живёт сам. Дышит, ест, спит, страдает, радуется, — и мнит, что это его дыхание, его пища, его боль, его радость. И лишь немногие, очень немногие — да и те через тяжкий труд, через бедствие или глубокое внутреннее потрясение — вдруг останавливаются в этом бездумном потоке и спрашивают: а кто же я такой, чтобы страдать? И откуда это страдание во мне? И не я ли сам — и страдатель, и палач, и судья, и свидетель? Человек ныне, в век железа и обмана, научился скрывать правду о себе под видом правды о других. Он тонко усовершенствовал мастерство притворства, так что уже и не отличает, где его настоящая мысль, а где навязанная, где желание, а где страсть, где он, а где тень его. Он не лжёт — он есть ложь. Не обманывает — он стал обманом. И хуже всего то, что он сам этому рад. И зовёт это свободой.  Но душа… — нет, душа не даёт на это согласия. Молчаливая, как затонувший храм, она ждёт. Она помнит. И когда приходит время — а приходит оно зачастую не по воле человека, но по воле Свыше — тогда раздаётся стук. Глухой, непреклонный, как звук костяного молота по лжи: тук… тук… тук. И то уже не разум, не сердце, но сама Богиня Истины входит в жилище человека, отрывая от стен гнилые ковры самооправдания, рвя ткани мечтаний и вожделения, разбивая зеркала, в которых человек любуется собой, и, наконец, — погружает его во тьму. Не во внешнюю, нет — во тьму его собственного существа.
И вот тогда — увы, лишь тогда — начинается путь.
Эта повесть — не вымысел, хоть и облечена в форму художественного слова. В ней нет фантазии, но есть откровение. История, которую я поведаю, случилась в наши дни — в год, когда небо словно отреклось от земли, а один похожий на вас и меня человек, устав от лицемерия, начал жалобно и настойчиво взывать к истине, и истина, как порой часто бывает- ответила на его призыв.
Я поведаю вам о Богине Ниррити, чьё имя приводит в ужас даже богов, и о человеке —который был уничтожен, чтобы быть воскреснуть. И если ты дорогой мой читатель не ищешь таблетки утешения, но ищешь правды — не для ума, а для души — иди за мной и в конце быть может ты увидишь свет. И помни: великая мать Ниррити приходит не для того чтобы убить, а чтобы освободить душу из плена самообмана и лжи.

********

В тёмную эпоху Кали-юги, в год 2025-й, мир погрузился во мрак обмана и самообольщения. Люди жили в разноцветных миражах — сияющих, но пустых, словно отражения далёких звёзд на чёрной воде. Истина казалась забытым словом: её заменили блестящие иллюзии выгоды, успеха и быстротечной славы. Даже те, кто искал Свет, часто блуждали во тьме собственных заблуждений, оплетённые невидимыми нитями Майи — великой иллюзии бытия.
В одном большом городе, среди бесчисленных огней и теней, жил человек по имени Дмитрий. Ему исполнилось тридцать шесть лет — возраст, когда душа начинает вглядываться вглубь себя с особой тоской и надеждой. Дмитрий с юности тянулся к духовному: читал древние книги, медитировал в тишине ночей и поклонялся Шиве- грозному божеству, что разрушает всё ложное ради высшей истины. В суете современности он старался сохранять чистое пламя преданности, но сердце его разрывалось между мирской жизнью и жаждой освобождения.
Днём Дмитрий работал в душном офисе, где правили цифры и сделки. Там царили свои иллюзии: коллеги гнались за деньгами, почестями, боялись потерять свои места — и притворялись, что так и должно быть. Дмитрий видел вокруг фальшивые улыбки, слышал пустые речи о «успехе», который измерялся лишь плотностью кошелька. Порой ему казалось, что он единственный трезвый среди опьянённых материальными грёзами людей. Однако и его собственный разум не был свободен: где-то в глубине теплилась обида на несправедливость мира, гордыня от сознания своей «особой» духовности, страх остаться одному в своей правде. Иллюзии ума и эго переплетались, словно корни ядовитых растений, прорастая даже в благих намерениях.
Каждый вечер он возвращался в свою небольшую квартиру на окраине города, уставший и опустошённый. В этих стенах, среди полок с книгами по философии и пахнущего благовониями небольшого алтаря , Дмитрий искал приюта от суетного дня. Он зажигал лампаду перед резной фигуркой Шивы Натараджи — владыки танца, в котором рождается и гибнет мир. Пламя дрожало в полумраке, отбрасывая причудливые тени. Дмитрий садился на пол, скрестив ноги в позе ученика, и закрывал глаза. Поверхностные звуки города — далёкий гул машин, лай собак — постепенно отступали. В тишине слышалось лишь его дыхание да глухой стук собственного сердца.
Той ночью, о которой пойдёт речь, Дмитрий чувствовал особенную тяжесть на душе. Казалось, невидимая стена встала между ним и благодатной тишиной, которую он обычно находил в медитации. Он пытался повторять священное имя Шивы, но мысли, точно рой беспокойных насекомых, кружились вокруг прожитого дня. Перед внутренним взором проплывали сцены: вот начальник требует приукрасить отчёт ради выгоды, и Дмитрий колеблется — соврать во благо фирмы или отстоять правду ценой конфликта? Вот друг детства звонит попросить денег в долг, и Дмитрий не знает, действительно ли помогает тому или лишь поддерживает чужие слабости. А вот он сам — видит своё отражение в зеркале офиса: усталое лицо, в глазах смесь разочарования и скрытой гордости за то, что «не такой, как все». Эта гордыня тут же вызывает стыд: неужели и он пленник своего эго? Неужели его стремление к истине смешалось с тонким ядом тщеславия?
Дмитрий вздохнул тяжело, открывая глаза. Лампада тревожно мигала, будто пламя боролось с невидимым ветром. За окном клубились тени — ночь выдалась ветреная, тучи закрывали луну. Он почувствовал, как по коже пробежал холодок. Обычно медитация приносила умиротворение, но сегодня внутренний шторм не утихал. Он опустился лбом к полу перед изображением божества, складывая ладони:
«О великий Шива, — прошептал Дмитрий,
— разрушитель иллюзий, дарующий освобождение, помоги мне узреть истину. Убей во мне ложное, что мешает видеть свет. Очисти сердце моё от эго и невежества. Пусть даже через боль — веди меня к духовному пробуждению, к правде, к мокше».
Эти слова сорвались с его уст жарким шёпотом, почти криком души. Едва он произнёс их, в комнате как будто что-то изменилось. Пламя лампады выпрямилось ровно, перестав дрожать. Воздух стал густым, недвижным, как перед грозой. Дмитрий поднял голову: сердце забилось чаще, но не от страха, а от некого глубинного трепета. В тишине раздался звук — негромкий скрип, точно старые двери приоткрылись где-то вдали. Или то был скрип половиц в его квартире? Дмитрий насторожился. Тени на стенах задвигались сами собой, складываясь в новые очертания. На миг ему почудилось, будто тень от статуэтки Шивы расширилась, потемнела и приобрела иные формы. Он прищурился, всматриваясь в темноту угла.
И вдруг из угла раздался тихий протяжный вздох — или шорох. Дмитрий вздрогнул. Рука его машинально потянулась к выключателю настольной лампы. Щёлк. Свет залил комнату, разом развеяв все тени. В углу ничего не было — лишь гладкая стена да полка с книгами. Он провёл рукой по лицу, пытаясь унять дрожь. «Просто переутомился, — подумал он. — Выдумал себе страхи». Но едва он снова погасил лампу, вернув полуночный полумрак, как ощутил позади чьё-то присутствие, почти осязаемое. Будто чьи-то глаза смотрят из темноты ему в спину.
Дмитрий обернулся медленно. Вначале он никого не увидел и уже хотел встать, как вдруг заметил в самом углу, за статуэткой, тёмное плотное пятно. Оно не отражало свет лампады, напротив — казалось, поглощало его. Сердце заколотилось. Пятно дрогнуло, колыхнулось, словно дым, и из него стала проступать фигура.
Перед Дмитрием, вырастая из темноты, стояла женщина. Незнакомка казалась то ли тенью, то ли живой — высокая, худая, с иссиня-чёрной кожей, открытой на руках и лице. Длинные растрёпанные волосы спадали на её плечи, блестя словно вороново крыло. Одежды тёмные, простые, местами изодранные, как у нищенки или вдовы, — широкий чёрный саван окутывал её фигуру. На шее поблёскивало ожерелье из каких-то тусклых камней или… Дмитрий в ужасе прищурился: то были черепки, кости мелких животных или птиц, связанные в жуткие бусы! Глаза её сияли жёлтым огнём в полумраке, и улыбка тронула тонкие тёмные губы.
Он отпрянул, задев спиной полку. Книги с глухим стуком повалились на пол. Незнакомка не шелохнулась. Только её горящие глаза пристально смотрели прямо ему в душу. Дмитрий попытался заговорить, но горло пересохло и слова застряли. Несколько мгновений длилось страшное молчание. Наконец он выдавил хрипло:
— Кто… вы?..
Женщина склонила голову чуть набок, продолжая улыбаться уголками губ — улыбкой ироничной и печальной одновременно. Когда она заговорила, голос её оказался низким, шуршащим, точно ветер в осенней листве или шёпот пепла.
— Ты сам позвал меня, — произнесла она тихо, но отчётливо.
Он замер. Сердце на миг будто остановилось. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо видел эту странную женщину, и уж тем более звал её.
— Я… звал? Простите, но я вас не… — начал он, стараясь говорить твёрдо, хоть страх сковал колени.
— Кто вы такая? Назовите своё имя.
Незнакомка слегка приподняла подбородок, и в её глазах сверкнуло нечто опасное.
— Меня редко зовут по имени, смертный, — ответила она, и вдруг в голосе прозвучали отголоски смеха, глубокого, пугающего.
— Меня чаще хотят забыть и оттолкнуть. Но ты сам — разве не молил ты своего бога разрушить все иллюзии, уничтожить ложное? Разве не просил вести тебя даже через боль?
Дмитрий раскрыл рот, поражённый. Эти слова почти точно повторяли его недавнюю молитву к Шиве. Неужели… Быть может, грозный бог услышал его и послал эту загадочную посланницу? Но почему сердце его наполнено таким холодом при её присутствии?
— Вы… от Шивы? — прошептал он благоговейно. — Посланница Владыки?
Женщина тихо рассмеялась — смех её прозвучал как треск сухих ветвей в костре.
— В некотором смысле, — сказала она.
— Хотя меня редко именуют одним именем. Я — сила, что древнее многих богов и вместе с тем служит им, когда потребуется. Одни зовут меня Кармой, другие — Судьбой, третьи — Карающей Тьмой. Для твоего ума будет проще, если я назовусь Ниррити. Да, пусть будет так: Ниррити — то имя, которое ты, возможно, слышал в забытых легендах.
Дмитрий ахнул. Это имя он однажды встречал на страницах одной книги о мифологии. Ниррити — богиня разрушения, смерти и гибели из старых ведических гимнов. Древняя сила распада, тёмная сторона мироздания. Суеверные люди приносили ей жертвы, чтобы только держать её подальше. Она — олицетворённый хаос, та, что противостоит самому порядку и правде… Нет, постойте, но та книга писала: «ниррити» значит отсутствие риты, то есть порядка, то есть хаос. Так неужели она — воплощение всего ложного, тьмы и зла? Почему же тогда она откликнулась на молитву о разрушении иллюзий? Сердце Дмитрия сжалось. Если это злобное божество хаоса, то ему грозит опасность. Но если так, почему он чувствует в глубине не только страх, но и странное почтение?
Ниррити в тусклом свете лампады выглядела жутко: её тёмный лик словно отсвечивал потусторонним мертвенным сиянием. Но глаза… В них, сквозь огонь и мрак, читалась древняя печаль и мудрость.
— Ты дрожишь, смертный, — прошелестела богиня.
— Твоё сердце колеблется между страхом и жаждой истины. В этом мире Кали-юги все сердца полны страха: страха потери, страха боли, страха самого страха. Люди плетут коконы иллюзий, чтоб спрятаться, — но тем самым лишь крепче связывают себя. Я вижу нити, что опутывают и тебя. Ты искал освобождения? Знай: свобода не даётся даром. Путь правды — он же путь разрушения всего ложного. Ты готов ступить на него по-настоящему?
Дмитрий слушал, затаив дыхание. Каждое слово отдавалось в его груди пульсом. Он почувствовал, как горячая волна поднимается к глазам — то ли отчаяние, то ли надежда, давно не пережитая в такой силе. Путь правды… разве он и так не старался идти им? Он ведь всю жизнь искал истину, учился различать правду и ложь. Но, быть может, он лишь касался поверхности, боясь нырнуть в самую глубину? Если сейчас отступить — то всё останется как прежде: бесконечная круговерть сомнений, гордыня, тихая тоска и никаких ответов. Но если согласиться… Кто знает, что ждёт его? Может, безумие, разрушение всего привычного. Даже смерть.
Он поднял глаза на грозную гостью. Страх всё ещё цепенил тело, но душа… Душа внезапно вспыхнула решимостью. Раз молился — нельзя отступать.
— Я… готов, — тихо произнёс Дмитрий, выпрямив спину.
— Если Ты — та, кто уничтожает ложь, избавляет от оков невежества… то веди меня. Пусть будет больно, пусть страшно, — я хочу увидеть истину, какой бы она ни была.
При этих словах Ниррити склонила голову, словно признавая его выбор. Её жёлтые глаза вспыхнули ярче.
— Что ж, смертный, — отозвалась она, — не говори потом, будто я не предупреждала. Путь твой лежит во тьме прежде, чем покажется свет. Испытаешь страх, боль, отчаяние, прежде чем сердце умрёт для лжи и возродится в истине. Таков закон.
Сказав это, богиня шагнула ближе, выйдя из угла на середину комнаты. Дмитрий машинально пополз назад, уступая ей место, но взгляда не отвёл. Она подняла руку, и он заметил в её длинных узловатых пальцах веточку с чёрными листьями — словно засохшую лозу. Ниррити тихо начала что-то напевать, шевеля губами. Невозможно было разобрать слов — древний ли то язык, или сам ветер ночи пел вместе с ней. От веточки посыпались искры тьмы, как от тлеющего угля, и растворялись в воздухе. Гулко стукнули часы в гостиной — пробило полночь. Дмитрий ощутил, как от пола к ногам поднимается дрожь, будто землетрясение начинает сотрясать дом.
Комната вокруг него задрожала, свет лампады замерцал тревожно. Фигуры Ниррити уже не было видно — только клубящийся мрак перед глазами. Дмитрий вскрикнул: пол внезапно исчез из-под ног, и он стал проваливаться куда-то в черноту. На миг холод ужаса пронзил его: ему показалось, что он умирает или сходит с ума. Ни стен, ни пола — только бездна ночи вокруг, а он падает, бесконечно падает в неё.
Сколько длилось это падение — мгновение или вечность — он не знал. Сердце колотилось, дыхание сперло. Наконец он с силой грохнулся о что-то твёрдое и охнул от боли. Боль убедила его, что он всё ещё жив и в теле. Он зажмурился, затем медленно открыл глаза, ожидая увидеть разрушенную квартиру. Но вокруг была не его комната. Дымка рассеивалась, открывая иную реальность.
Дмитрий оказался посреди мрачной пустынной равнины под свинцовым небом. Ни одного дерева, лишь растрескавшаяся земля до горизонта. В воздухе висел пепел или пыль, стелился серый туман. Странный тусклый свет — не то рассвет сквозь тучи, не то закат — окрашивал всё в глухие багряно-серые тона. Вдалеке торчали чёрные остовы чего-то, похожего на сгоревшие деревья или руины зданий. Мёртвая тишина вокруг, только порывы горячего ветра выли, поднимая пылевые вихри.
Он поднялся, шатаясь. Тело ныло от удара. «Где я?.. — эта мысль отозвалась пустотой.
— Неужели это реально? Сон? Или взгляд в иное измерение? Может, он провалился в собственный внутренний мир?» Дмитрий вспомнил рассказы о шаманских путешествиях, астральных выходах — но всё происходящее казалось слишком вещественным. Потрескавшаяся земля под ногами была реальной, ветер жёг кожу, пыль скрипела на зубах. Если это видение, то уж слишком настоящее.
В животе холодило, но Дмитрий заставил себя сделать несколько шагов. Куда идти? Равнина простиралась всюду, без ориентиров. Он оглянулся — позади ничего, даже провала, из которого вывалился. Значит, дороги назад нет. Что же, только вперёд. Но где Ниррити? Она исчезла? Бросила его? В голове мелькнула паническая мысль: а вдруг это просто ловушка злой силы? Но нет, он не должен поддаваться страху. Она предупреждала — путь пройдёт через страх и отчаяние. Возможно, это первое испытание.
Дмитрий двинулся прямо по равнине. Каждый шаг отзывался хрустом сухой земли. Воздух был сухой и горячий, горло пересохло мгновенно. Он шёл долго, не зная, правильно ли выбрал направление. Время словно остановилось в том сумрачном мире: солнца не было видно, только всё то же красновато-серое небо. Ни звука, кроме ветра и собственных шагов. Вскипали тревожные мысли: «А что, если я погибну здесь от жажды? А тело моё тем временем без сознания лежит дома? Что подумают люди? Или я уже безвозвратно ушёл из прежнего мира?..» Он пытался отогнать эти мысли, повторяя про себя мантру Ом Намах Шивайя. Но в этой глухой пустоте даже звук мантры тонул в уме без следа.
Наконец вдали он заметил некое движение. Точнее, различил тёмные фигуры. Сердце екнуло: люди? Он прибавил шаг, а потом и побежал, забыв усталость. Да, впереди были несколько человеческих силуэтов, стоящих группой. Дмитрий поднял руку, пытаясь привлечь внимание:
— Эй! — голос прозвучал хрипло, сорвано.
— Эй, помогите!
Фигуры, казалось, услышали — они задвигались, разворачиваясь к нему. Дмитрий, обрадовавшись, что здесь есть кто-то живой, на мгновение ощутил облегчение. Однако, подбежав ближе, он замедлил шаг. Фигуры не двигались ему навстречу — они стояли плотной группой, и что-то в их облике было странным. Подходя, он разглядел пятерых людей, одетых в то ли рваные покрывала, то ли обгоревшую одежду. Лица их… он зажмурился и снова открыл глаза, не веря. Лиц почти не было — одни пустые чёрные провалы вместо глазниц, оплавленные черты, как у мертвецов, извлечённых из пожара. Дмитрий остановился, холод пронзил его грудь.
Одна из фигур шагнула к нему, неестественно дёрнувшись, словно марионетка. Из её горла вырвался стон. Остальные тоже застонали, протягивая к нему руки. Он увидел, что их руки обуглены, в язвах. В панике Дмитрий попятился. Видение было невыносимым. «Что случилось с вами?!» — хотел закричать он, но язык онемел. Существо, подошедшее ближе всех, вдруг заговорило — вернее, прохрипело:
— Во-ды… дай… воды… — Слова шли с трудом, как сквозь разбитое горло.
Дмитрий лихорадочно ощупал карманы — фляги не было, да он и не имел при себе ничего, попав сюда внезапно.
— У меня нет воды! — вырвался у него отчаянный возглас.
— Я сам… не знаю, где мы…
Существа шаг за шагом приближались. Их обгорелые руки тянулись к нему. Он вдруг понял, что они окружают его полукольцом. Паника вспыхнула с новой силой: он сделал рывок в сторону, пытаясь проскочить между ними. Но один — или одна, невозможно понять — схватил его за запястье. Пальцы мертвеца были горячими, как раскалённый уголь, Дмитрий вскрикнул от боли.
— Помоги… нам… — прохрипел другой, хватая его за плечо.
— Верни… нам жизнь…
«О боже, они мертвы, но ходят!» — бешено стучало в голове. Он дёрнулся изо всех сил и вырвался из хватки, но споткнулся и упал на спину. Мгновение спустя они набросились всем скопом. Тяжёлые, обожжённые тела повалили его, костлявые руки впились в одежду. Дмитрий закричал — от ужаса, от отвращения и от боли: пальцы одного впились в его рану от удара на земле. Они словно пытались разорвать его, или прижать к земле. Смрад палёной плоти и пепла захлестнул его. Он изо всех сил боролся, ощущая, что сейчас задохнётся под грудой мертвецов. В глазах темнело. «Шива!..» — мысленно вскричал он, слабея.
И вдруг всё исчезло. Как и прежде в комнате, видение растворилось. Дмитрий ощутил, что лежит всё так же на потрескавшейся земле, но вокруг никого. Лишь рассеянные клочья пепельного тумана. Он перевёл дыхание, кашляя и хватая воздух. Сердце бешено билось. Руки его дрожали. Он тут же огляделся — нет, никого. Ни тел, ни даже следов борьбы. Он тронул своё запястье, куда его хватали — кожа была цела, лишь покраснела, будто от ожога. В уме проносились мысли: «Что это было? Иллюзия? Или реальные духи? Хотели меня убить…» Впрочем, он был цел, разве что несколько ссадин. Значит, это была проверка?
Дмитрий сел, чувствуя, как подкатывает тошнота от пережитого ужаса. «Спокойно… дыши…» — уговаривал он себя. Эта сцена — явно иллюзорная или из тонкого мира — показала ему безутешных мёртвых, жаждущих жизни, жаждущих помощи, которой он дать не мог. Почему именно это? Быть может, он увидел то, чего раньше не замечал: страдания душ, затерянных во тьме? Или это страх, сидящий в его сердце, принял облик? Страх бессилия, страх смерти, страх, что его тоже поглотит безысходность?
— Что ты понял из увиденного? — раздался вдруг голос Ниррити поблизости.
Дмитрий вздрогнул и вскочил на ноги. Богиня стояла в нескольких шагах позади него, на голове её легонько колыхался капюшон савана. В руках она по-прежнему держала тёмную ветвь. Лицо было спокойно, даже равнодушно, словно происходящее — обычное дело.
Он попытался вымолвить хоть слово, но пересохшее горло выдавило лишь хрип. Ниррити подошла ближе, протянула руку. На её ладони возникла чаша, полная прозрачной воды. Дмитрий жадно хлебнул, вода оказалась живительной и прохладной. Отдышавшись, он наконец заговорил:
— Кто… или что это было? Они были настоящие?
Ниррити убрала чашу — та исчезла, растаяв в воздухе. Губы богини тронула тень усмешки.
— В мире, куда ты попал, множество слоёв реальности, — отозвалась она уклончиво.
— Иногда твои страхи принимают облик, иногда — ты видишь истинный облик своих страхов. Для тебя нет большой разницы, так ли? Урок лишь в том, как ты реагируешь.
Он опустил глаза. Реагировал он, мягко говоря, не героически — паника, ужас, попытка бежать. Но кто бы не устрашился такого?
— Они просили о помощи, — тихо сказал Дмитрий.
— Просили воды… жизни… а я не мог ничего сделать. Я только испугался и пытался спастись сам.
Ниррити кивнула.
— Такова природа живых существ — инстинктивно цепляться за свою жизнь, свой покой. Видя чужую беду, особенно неразрешимую, многие бегут или прячутся в страхе. На словах вы полны сострадания, но когда обнажённое страдание подходит слишком близко, вам страшно. Потому люди прячутся в иллюзии, выдумывают оправдания, отводят взгляд от правды.
— Эти существа… они были мёртвые, но не ушедшие? — Дмитрий хотел понять суть.
— Призраки? Или…
— Заблудшие души, — отозвалась богиня ровно. — Быть может, отражения умерших, которые не получили покоя. Таких много ныне — те, кто умирает внезапно, кто привязан к миру и не знает дороги в Свет. Они жаждут жизни, но обречены скитаться во тьме. Это одна из истин, от которой отворачиваются живые. Сейчас на земле, особенно в эту эпоху тьмы, многие уходят, не обретя смысла, и их души стонут в пустоте. Вы не знаете, сколько вокруг беспомощных страдальцев невидимо присутствует рядом с вами.
Дмитрий слушал, затаив дыхание. Он вспомнил внезапно новостные сводки — то эпидемия уносила тысячи, то войны, то стихийные бедствия. Сколько погибших, чьи жизни оборвались без осознания, в страхе и муке. И правда — кто о них думает? Живые стараются скорее забыть о смерти, отвлечься.
— Но… что я мог сделать? — с болью вымолвил он.
— Я лишь человек…
Ниррити строго взглянула на него:
— Ты просил показать истину. Первая истина: мир полон страдания, с которым ты бессилен справиться одним сочувствием. Пока живые привязаны к своим мелким целям, мёртвые плачут незримо. И страх парализует, потому что ум цепляется за своё «я». Вспомни: когда они хватали тебя, ты сострадал им или боялся за свою жизнь?
Дмитрий опустил голову. Ему было страшно, сострадание затмила паника.
— Я… испугался, признаю, — шёпотом сказал он.
— Их вид привёл меня в ужас. И боль… физическая и душевная… я не смог вынести.
— Да. Страх и отвращение — естественная реакция на разложение и смерть, — произнесла богиня мягче.
— Но чтобы разрушить иллюзии, ты должен пройти сквозь них. Ты хочешь видеть суть — придётся принять её, какова бы она ни была.
Он глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь в теле.
— Я готов идти дальше, — сказал он наконец, хотя голос его звучал неуверенно.
— Посмотрим, — тихо ответила Ниррити.
Она вновь подняла свою тёмную ветвь. Дмитрий внутренне сжался, ожидая очередного кошмара. Но на сей раз произошло иначе. Грубая земля под ногами задрожала и разошлась по трещинам. Из трещин повалил густой чёрный дым и обвил ноги Дмитрия. Он вскрикнул, но не мог двинуться — дым держал его как оковы. Ниррити взмахнула рукой, и Дмитрий снова провалился во мрак.
Он ощутил сильный толчок и очутился… уже не в пустыне. Теперь он стоял на улице большого города. Было странно знакомо и чуждо одновременно: высокие серые дома, витрины, по небу ползли тяжёлые дождевые облака. Дождь моросил, лужи блестели. Люди, укрывшись под зонтами, спешили мимо друг друга по тротуарам. Автомобили шуршали колёсами по мокрой мостовой. Дмитрий узнал это место — это был центр его родного города, да, вот тот самый бульвар, по которому он ходил на работу. Только… что-то не так. Никто не обращал на него внимания, хотя он стоял посреди тротуара, одетый неподобающе — после всех прошлых приключений одежда его была испачкана землёй, местами порвана. Но прохожие будто его не замечали. Он шагнул к толпе спешащих людей, постарался заговорить:
— Извините…
Ноль реакции. Человек в костюме прошёл, чуть ли не задев его плечом, и никак не отреагировал. Другой и вовсе прошёл сквозь него, как сквозь пустое место. Дмитрий ахнул. Видимо, он был призраком для них, невидимым наблюдателем. Поняв это, он огляделся в поисках богини. И точно — Ниррити стояла в отдалении под мертвенно-серым зонтом, прислонившись к фонарному столбу. Её облик словно сливался с городским пейзажем: прохожие обходили её, не замечая, как и его. Она кивнула ему, приглашая смотреть.
И он увидел, на что надо смотреть: прямо перед ним развернулась сцена. По тротуару шла молодая пара — мужчина лет тридцати и девушка чуть младше, видимо, супруги или близкие. Они ожесточённо спорили.
— …не могу больше терпеть твоё враньё! — бросила девушка, глаза её сверкали гневом и слезами.
— Я не врал, это ты всё придумала! — огрызнулся мужчина, лицо его пылало.
— Сама же ревнуешь без повода!
— Без повода?! — почти выкрикнула она.
— А эти сообщения, а звонки ночные? Ты меня за дурочку держишь?
— Это рабочие вопросы, я же объяснял! — он схватил её за локоть, останавливая.
— Перестань устраивать сцены при людях…
— Больно, отпусти! — девушка дёрнулась; из её сумочки выпал телефон и разбился, ударившись о мокрый асфальт.
Они не замечали никого вокруг, поглощённые взаимной обидой. Дмитрий слышал их, будто стоял рядом, и сердце сжималось: сколько боли и непонимания, и ведь, кажется, они любят друг друга, раз так переживают… Хотелось вмешаться, успокоить, но он не мог. Никто бы не услышал призрака.
Парень тоже увидел упавший телефон, отпустил девушку и, видимо, почувствовал вину.
— Рита… я не хотел, прости, — сказал он тише, делая шаг к ней.
Но она, всхлипнув, отстранилась:
— Не прикасайся! Ты всё разрушил, понимаешь? Я тебе больше не верю…
И, закрыв лицо ладонями, оттолкнув его плечом, она побежала прочь сквозь толпу, рыдая. Парень остался стоять, как громом поражённый, подбирая с земли треснувший телефон.
Картина замерла. Дмитрий хотел шагнуть к молодому человеку, утешить, но вдруг время словно ускорилось. Всё завертелось вихрем, люди сновали, день сменился вечером. Вот парень сидит один в кафе, у него потерянный вид, в руке телефон: наверное, пытался дозвониться до неё. Вот он у рабочего стола, перед ним фотография с Ритой, голова в руках. Вот ночь: тот же парень стоит у моста через реку, дрожит, перебирает в руках тот разбитый телефон. Дмитрий встревожился — у молодого человека был такой вид, будто он на грани отчаяния. И точно: он забрался на перила моста, глядя в чёрную воду внизу.
— Нет! — закричал Дмитрий, подбегая, хотя знал, что бесполезно.
— Не делай этого!
Парень не слышал. Он шептал что-то — может, имя любимой — и слёзы текли по его лицу под шум дождя. В следующее мгновение он бросился вниз. Тело скрылось во тьме, плеснула вода. Дмитрий застыл в ужасе. Хотя всё исчезло тотчас: мост, ночь — сменились новой сценой.
Теперь Дмитрий увидел офис — свой офис! Всё знакомо: ряды столов, компьютеры, лица коллег. Вот и он сам, точнее, призрак его следовал за Ниррити, будто наблюдая сцену в прошлом или будущем. Было утро, начальник собирает сотрудников.
— Коллеги, — говорит сухо директор (Дмитрий знал его, Пётр Семёнович).
— Положение компании шаткое, прибыли падают. Если через квартал не поправим цифры, многие лишатся работы.
Сотрудники мрачно переглянулись. Директор продолжил:
— Я решил, что нам нужна оптимизация. Придётся сократить отдел анализа и, к сожалению, некоторых из вас.
Шок: люди начинают переговариваться. Дмитрий видит своё прошлое «я» — сидит, сжав кулаки. Они долго подозревали, что будут сокращения, но теперь это факт.
— Это нечестно! — вдруг резко вскочил его сосед, Сергей, парень лет двадцати пяти, новичок.
— Вы только что наняли трёх топ-менеджеров, а нас, простых сотрудников, на улицу?
Директор недовольно нахмурился:
— Сергей, держите себя в руках. Решения приняты на уровне совета директоров.
— Это произвол, — не унимался Сергей, краснея.
— Мы пахали дни и ночи, а теперь нас выкидывают ради отчётности?
Коллеги тянули его за рукав, а директор побагровел:
— Уволю вас первым, раз такой умный!
Дмитрий помнил эту ситуацию: Сергей действительно был уволен вскоре, а многие промолчали тогда, в том числе и он, Дмитрий, хотя сердце его кипело от несправедливости. Он боялся потерять работу и смолчал, оставив Сергея одного против начальства. Ему было стыдно потом, но он оправдал это тем, что иначе не смог бы помогать родителям, выплачивать ипотеку… Иллюзия безопасности, сохранённой ценой истины.
Сцена сменилась. Дмитрий увидел себя же — вот он стоит перед зеркалом дома, видно, что только после медитации. Взгляд отрешённый, чуть надменный. Он вспоминает этот миг: тогда, в горечи после случаев на работе, он думал: «Я лучше их, я хотя бы понимаю всю мерзость происходящего, не то что эти слепые обыватели». Да, он признал в себе эту гордыню. Дмитрий в тонком теле смотрел на реального себя того момента и чувствовал укол совести. Как высокомерно он думал, самодовольно, хоть и скрытно. Это тоже ложь — ведь он ничем не лучше, раз тоже боится, тоже привязан к своему благополучию.
Он обернулся к Ниррити, стоящей рядом:
— Ты показываешь мне мои ошибки, мою слабость…
Богиня чуть усмехнулась:
— Понимание близко. Смотри дальше.
Теперь сцены полетели быстрее, мешаясь. Дмитрий увидел много: чужие и свои страхи, чужие и свои иллюзии, переплетённые. То знакомый политик произносит со сцены красивые слова о прогрессе, а в душе его один холодный расчёт — и толпа ликует, обманутая пустыми обещаниями. То соседка старушка молится в церкви о здравии сына, а спустя миг ругается с продавщицей из-за мелочи, забыв о смирении. То он сам сидит ночью за компьютером, листает ленты новостей, испытывая то гнев, то злорадство, то зависть, улавливая себя на низких чувствах, от которых утром остаётся лишь усталость — но всё повторяется день за днём, словно зависимость. Он видит, как люди прячутся в виртуальных мирах игр и соцсетей, чтобы забыть свою боль одиночества. Видит богатого бизнесмена, который каждый вечер тайно плачет, глядя на фотографию семьи, которую он потерял, гонясь за успехом. Девушку, которая часами обрабатывает свои фото для соцсетей, питаясь лайками, но внутри чувствует пустоту и нелюбовь к себе. Видит священника, говорящего о смирении, а ночью страдающего от тайного порока, и его совесть разрывается. Видит учёного, публикующего заказные выводы ради гранта, и мучающегося, что предал дух науки…
Картины мелькали нескончаемым потоком. В них — ложь, которую люди рассказывают себе и другим каждый день, мелкая и большая; страдания, которыми полон мир, скрытые под масками приличий. Дмитрий чувствовал, как его сердце не выдерживает от боли и сострадания, от отвращения к этой паутине обмана. Он упал на колени, закрывая лицо руками:
— Довольно! — крикнул он. — Достаточно…
Вокруг всё стихло. Он поднял голову — они снова стояли в беспросветной серой пустоши, где началось странствие. Ниррити парила в воздухе напротив него, тяжёлые тучи за её спиной клубились, словно трон богини. Дмитрий пытался перевести дух, слёзы текли по его лицу — впервые за много лет он плакал навзрыд, как ребёнок.
— Мир… так полон лжи и боли, — всхлипывал он,
— и я… я часть этого. Я тоже лгал себе, боялся, предавал правду. Как вообще это вынести, знать всё это? Как жить с этим знанием?
Ниррити молчала несколько мгновений, давая ему выговориться. Потом произнесла:
— Большинство людей избегает правды — потому и плетут удобное покрывало иллюзий. Забываются в погоне за удовольствиями, придумывают оправдания, верят приятной лжи. Это и есть Кали-юга: эпоха, когда правда забыта, а обман почитается искусством жизни. Потому моя сила безгранична в эту эпоху — меня, как ты понял, зовут ещё и хаосом, беззаконием. Но хаос мой лишь отражение вашего собственного самообмана.
Она раскинула руки в стороны, и вдруг вокруг полыхнули видения: Дмитрий увидел города, охваченные огнями бунтов, разруху, людей, теряющих разум в насилии, видел природу, истерзанную жадностью, видел детей, плачущих от голода — вспышка за вспышкой.
— Это всё — плоды ваших желаний, — громогласно промолвила богиня, и голос её сотряс воздух.
— В безумии своём люди кличут меня бедствием, карающей смертью, но сами же растят семена безжалостной тьмы. А я лишь прихожу собрать урожай. Да, я разрушительница — но разве могу я разрушить то, что истинно? Только ложное поддаётся мне, только сгнившее рушится.
Её образ вырос, стал огромным, как скала. Дмитрий ощутил себя муравьём под ногами великой силы. В ужасе и благоговении он пролепетал:
— Значит… всё происходящее — наши же плоды… И ты — кара, но справедливая…
Ниррити склонилась над ним:
— Меня боялись миллионами лет, Дмитрий. Отгоняли жертвами, молитвами “пусть отступит Ниррити”. Не хотели видеть свой собственный мрак. Но ты сам призвал меня, желая правды. Не для того ли, чтоб перестать бояться?
Он поднял на неё мокрое от слёз лицо:
— Да… Я больше не хочу жить во лжи, хоть она и сладка. Лучше горькая правда… Но во мне столько слабости, столько страха. Как мне избавиться от них? Я вижу свою ничтожность перед лицом всего этого страдания.
Богиня-великанша медленно уменьшилась вновь до человеческого облика и сделала шаг к нему. Она протянула свою холодную руку и коснулась груди Дмитрия — прямо области сердца. Он вздрогнул.
— Твоё эго должно умереть, чтобы родилось знание, — тихо сказала она.
— Ты должен пройти сквозь собственную смерть. Ибо страх главного — страх потери себя — держит узником каждого. Готов ли ты умереть прежде, чем умрёт твоё тело?
Её слова прозвучали как приговор. Дмитрий почувствовал леденящее прикосновение прямо внутри груди, как будто сердце сжала когтистая рука. Умереть? Прежде смерти? Он вспомнил учения, что истинное «я» рождается, когда гибнет ложное эго. Но это так страшно — отпустить всё, потерять себя.
Мгновения сомнения показались вечностью. Лицо Ниррити было бесстрастно, и лишь в глубине глаз тлела искра — ожидание его решения.
Дмитрий вспомнил всю свою жизнь до сих пор: детские страхи, юношеские стремления, все обиды, амбиции, привязанности — всё это составляло его личность. И вот ему предлагают это уничтожить? Но разве не к этому он шёл, желая мокши — освобождения? Разве не читал он, что душа должна умереть для мира, прежде чем познать Бога? Слова молитв пришли на ум: “Умри прежде смерти и обретёшь бессмертие”.
Он зажмурился, потом открыл глаза, уже спокойные, но полные решимости.
— Я готов, — произнёс он тихо, но отчётливо.
— Да будет воля твоя Шива.
Ниррити кивнула, и в первый раз за всё время на её устах промелькнула настоящая улыбка — не злая, не ироничная, а спокойная, почти доброжелательная.
— Так тому и быть, — прошелестела она.
Не убирая руки с его груди, богиня надавила пальцами. В тот же миг Дмитрий ощутил дикую боль — будто горячий клинок пронзил грудь, сердце и дальше, навылет. Он вскрикнул и повалился на спину. Но Ниррити держала его, опуская на землю бережно, как мать укладывает дитя. Боль пульсировала во всём теле. Он видел над собой её облик сквозь туман боли. Сердце, казалось, разрывается в буквальном смысле. «Умираю…» — мелькнуло в сознании.
Но вместе с болью вдруг пришло странное облегчение. Он почувствовал, как будто из глубины груди вытягивается что-то тёмное, тяжёлое. Представилось, словно Ниррити рукой вынимает из него чёрный сгусток. Грудь горела огнём, но и наполнялась невесомостью. В голове звенело. Перед глазами поплыли образы: вот он маленький малыш, мама держит его на руках — уходит; вот первая любовь — уходит; вот амбиции карьеры — рушатся; вот мечты несбывшиеся — тают; вот страхи — лопаются как пузыри. Вся его жизнь прокрутилась точно кинолента, и с каждой новой сценой он чувствовал — как вновь проживает и отпускает её, отдаёт. Он словно умирал для всего, что знал и чем дорожил. Даже память словно стиралась, растворяясь в потоке света, внезапно хлынувшего откуда-то сверху.
Свет… Да, он почувствовал над собой необычайно яркий, тёплый свет, хоть глаза и были закрыты. Боль ушла. Дмитрий осознал, что уже не ощущает тела — ни тяжести, ни ран. Только лёгкость, свобода, полёт… Он открыл глаза духа — и увидел, что стоит (или летит?) посреди бескрайнего сияющего пространства. Ни земли, ни неба — только чистый бело-золотой свет во все стороны, мягкий и живой. Сердце уже не чувствовалось как физический орган, но стало ощущением безмерной радости и мира. Он больше не был Дмитрием — точнее, он был, и одновременно стал всем. Границы “я” растворились в свете. Не было больше страха, не было боли, не было нужды ни в чём. Он как будто вернулся Домой после долгих скитаний.
— Это и есть Мокша, — прозвучал голос, но не со стороны — повсюду. Голос Ниррити, но нежный, торжественный.
— Освобождение. Чистый Свет Бытия. Ты желал его — вот он.
— Это… реальность? — спросил он мысленно, поражаясь, как звук его мысли становится частью этого хора света.
— Это реальнее всего, что тебе снилось в мире иллюзий, — ответила богиня. Теперь он уже не видел её образа, но чувствовал её присутствие повсюду.
— Но лишь тот, кто готов принести в жертву свою личность, может вместить бесконечность.
Он чувствовал, что понимает её без слов. Да, всё было таким очевидным: он сам соткал себе узкую клетку личности, имя, историю, и страдал внутри неё. А стоило раствориться — и пришла бескрайняя свобода. Здесь был и Шива, и весь космос, он ощущал единство и безграничную любовь. Дмитрий — или то, что прежде было Дмитрием — ликовал. Ему хотелось остаться в этом свете навечно.
Сколько продолжалось это блаженство, сказать сложно, ибо как говорят в народе- «счастливые часов не наблюдают». Но постепенно он стал различать смутную форму рядом — словно чья-то великая тень проявилась даже в свете. Это была Ниррити — теперь огромная и прекрасная, как сияющая тёмно-золотая форма богини. Не ужасная, а величественная: длинные волосы развевались золотым огнём, кожа была не чёрна, но искрилась тёмной бронзой, глаза — как две звезды. В руках она держала цветок лотоса, распускающийся белым светом.
— Ты видишь мою истинную суть, — произнесла она голосом, подобным музыке сфер.
— Не та, что пугает смертных. Во мне — потенциал новой жизни после разрушения. Я — та, что даёт новое рождение сознанию, когда всё старое умирает. Люди видят во мне лишь смерть, но за смертью всегда прячется новая жизнь. Потому велико моё дело, хоть и непризнано.
Дмитрий понял: вся тьма, которую он видел прежде — лишь внешняя оболочка, необходимая, чтобы потрясти и очистить. Внутри же — Ниррити несёт освобождение, как мать проводит дитя через родовые муки в новый мир.
— Величие твоё не воспето людьми, — прозвучал его мысль-глас.
— Но теперь я видел и познал его и трепещу перед ним. Прости меня за прежний страх и невежество.
Ниррити улыбнулась мягко.
— Нет нужды просить прощения. Страх естественен. Главное, ты прошёл сквозь него. Но помни, сын человеческий, — тебя ждёт возвращение.
Вернуться? Дмитрий и забыл, что он ещё может куда-то возвращаться. Ему не хотелось назад, в ту тьму, страдания. Но он понял — пока он ещё не завершил земной путь, раз богиня говорит о возвращении. Значит, его миссия не кончена.
— Да, — ответила она, читая его мысль, — ты должен вернуться в свой мир. Принести туда частичку света, что обрёл. Истинное освобождение окончательно приходит лишь тогда, когда завершается отведенный срок жизни, но теперь ты возвращаешься в мир преображённым. Помни прожитые тобой уроки и живи в правде. Тогда даже в суровую эпоху Кали ты останешься свободен духом. А когда придёт твой час, ты с лёгкостью войдёшь в этот свет навеки.
Он принял эти слова. И уже без слов молился ей и Шиве, и бесконечному свету, благодаря за дар. Свет начал меркнуть, форма Ниррити таяла в сиянии, всё вокруг закружилось. Он ощутил, как сознание стягивается обратно в нечто более плотное…
Дмитрий очнулся на полу в своей комнате, у алтаря Шивы. Лампада догорела, за окном брезжил рассвет. Тело его ломило, словно он провёл ночную битву. Сердце билось размеренно и тихо, и на душе была удивительная ясность и покой. Он поднялся с пола, чувствуя, как каждая клетка его тела наполняется новой жизнью.
В памяти сохранилось всё, что он пережил этой ночью — не как смутный сон, но как реальность, яснее дня. Он вспомнил и жажду мёртвых, и отчаяние живых, и падение собственного эго в небытие, и божественный свет. Слёзы тихо лились из его глаз — но то были слёзы благоговения и счастья, подобные каплям утренней росы на заре.
Дмитрий подошёл к окну. Первые солнечные лучи пробивали пелену ночных туч. Город пробуждался; где-то вдали сигналили машины, люди спешили по делам. Тот же мир, но теперь он видел его иначе. Он видел глубже: за суетой — вечность, за страхами — игру теней. Он чувствовал любовь ко всем этим душам, пусть блуждающим, но родным по своей сути. Иллюзии ещё владели этим миром, но более не владели им самим.
Он опустился на подоконник и закрыл глаза лицом к восходящему светилу. Лёгкий ветерок прошелестел занавесками. На мгновение ему почудилось, будто в этом ветерке слышится женский шёпот:
— Иди же, живи, да прибудет с тобой Истина..
Он улыбнулся, сложив ладони у сердца. В его душе теперь не было ни гордыни от нового опыта и состояния, ни страха перед чужим непониманием — лишь ровное пламя преданности и истины, что не меркнет.
— Ом Намах Шивайя… — прошептал он благоговейно, отдавая всего себя Высшему, что вело его.
Так начался для Дмитрия новый день — первый день его новой жизни, жизни без оков иллюзии. И хотя впереди его ждали новые испытания, он уже знал, что никакой мрак Майи не поглотит того, кто носит в своём сердце свет истины. Ведь рядом, незримо, всегда будет она — великая Ниррити, грозная разрушительница и мудрая хранительница пути к свободе, чьё благословение теперь горело у него в груди ярче тысячи солнц.

С уважением, Благомир.