Доула смерти

Я поправила одеяло и взяла со столика книгу. Открыв ее, продолжила чтение:
 «Он еще помнил ею всю, со всеми малейшими ее особенностями, помнил запах ее загара и холстинкового платья, ее крепкое тело, живой, простой и веселый звук ее голоса…»

Мое чтение прервал стон. Я встрепенулась и наклонилась к ее лицу. Через тяжелое дыхание расслышала тихое: «Продолжай».
«Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было…»
Снова еле слышный, но в этот раз продолжительный стон заставил меня остановится.
 
- Тамара Алексеевна, - отложив книгу, обратилась я к лежащей на кровати женщине, - может вызвать медсестру?
Она отрицательно качнула головой. Высохшие бесцветные губы чуть приоткрылись. Я ждала указаний.
- Пить?
Опять отрицание.
- Читай…
- Хорошо, а вы поспите.

Я тихонечко продолжила. «Темная летняя заря потухла далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли, и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.

Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет», - дочитала я рассказ и положила томик Бунина на прикроватный стол.
Переведя взгляд на больную, я поняла, что конца его она уже не слышала…
В большом загородном доме было тихо. Семья уехала в город за покупками. Я спустилась на первый этаж и в гостиной встретила горничную Наташу.

- Всё? – поняла она по моему лицу.
Я кивнула и присела на диван. Мы обе молчали. Каждый думал о своём.
- Как будешь сообщать? Позвонишь? – нарушав наше молчание спросила Наташа.
- Нет, всегда лучше лично, не по телефону. Будем ждать, когда вернутся. Сходи на кухню, узнай готов ли ужин?
- О чем ты говоришь? Станут они есть?
- Когда труп увезут, станут. Как бы странно это не прозвучало в данной ситуации, но жизнь идет своим чередом.

Наташа ушла, а я села в кресло и стала ждать хозяев. Думалось в этот момент о чем угодно, но не о том, как я начну разговор с родственниками. Это никогда не возможно отрепетировать, потому что всегда получается по-разному.

В томительном, тяжелом ожидании я открыла свой рабочий блокнот, и медленно листала страницы с именами, фамилиями, диагнозами, с описанием характеров и привычек. Хотя последнее у умирающего человека почти всегда меняется. Но это знают только близкие, я же вижу человека именно таким, какой он есть в своей неизлечимой болезни. Кто я?

Я доула смерти, компаньонка для умирающих, и я люблю свою работу. Единственное, что сложно для меня в ней, это тот баланс, который приходиться соблюдать. Баланс - между собственной устойчивостью и эмпатией ко всему, что происходит вокруг смерти человека. То есть мне нужно оставаться человеком на которого могут опереться родственники, но в то же время и не быть при этом безэмоциональным, отстраненным сухарем. Моё имя - Зоя, мне тридцать шесть лет. У меня длинные, прямые русые волосы, европейский тип лица, с ярко выраженными скулами. Глаза темно-голубые, на солнце становятся синими. Я высокая и у меня спортивное телосложение. 

Позавчера утром Тамара Алексеевна была еще в состоянии продиктовать мне свои последние распоряжения. Я их записала всё в этот же блокнот.
В них было всё, и указания обрядовой части похорон, и стихотворение, которое она просила прочитать меня родным, когда ее не станет, и список людей, которых надо позвать на похороны, и последняя просьба – развеять ее прах над черным морем.
Со стороны улицы послышался звук открывающихся автоматических ворот и скрип шипованных шин по снегу.

«Ну вот и приехали. Сейчас еще одна часть моей работы начнется» - сказала я себе, и с блокнотом в руках встала посередине комнаты.
Через минут пять дверь открылась, и я увидела мужа умершей, её дочь и двух внуков.

Дети сразу побежали в детскую с криком «Я первый. Нет я…»
- Зоя, как мама? Спит? – спросила меня дочь.
- Катя, мама умерла полчаса назад, - ровным не дрогнувшим голосом ответила я.
Муж Тамары Алексеевны закрыл лицо руками и опустился на стоящий рядом стул.
Катя сразу заплакала, громко, на весь дом.
Я подошла и обняла ее.
- Потише, потише, мальчиков испугаете.
В тот вечер все поднялись к ней в комнату и каждый прощаясь сказал хорошие, добрые слова в ее адрес. Я даже осталась с ними на ужин, который прошел в молчании. В конце, когда уже все встали из-за стола, Катя спросила?
- Ей было страшно?
- Нет, она умерла во сне. Скажите, вам нужно, чтобы я поддержала вас во время похорон?
- Спасибо, похоже, мы справимся.  И еще раз спасибо, что были с Тамарой, когда она… - муж не смог договорить и уткнулся в моё плечо. Одновременно я почувствовала запах дорогого парфюма и запах горя этого человека.
- Это вам спасибо, что побеспокоились за Тамару Алексеевну и доверили меня провести с ней последние дни. Вам бы было тяжело, а я знаю, как разговаривать с умирающим, не отвергать человека с его чувствами, поддержать, помочь справится со страхом, печалью и чувством одиночества. Последние дни мы с ней много говорили о жизни, о смысле жизни… Она вспоминала только хорошие моменты, те дни, когда была счастлива.
- Она была счастлива? – включилась в разговор дочь.
Вместо ответа на ее вопрос я открыла блокнот.
- Она попросила прочитать вам это стихотворение в тот день, когда ее не станет.

Мы пьём из чаши бытия с закрытыми очами,
Златые омочив края своими же слезами;
Когда же перед смертью с глаз завязка упадает;
Тогда мы видим, что пуста была златая чаша,
Что в ней напиток был – мечта,
И что она не наша. 

- Красивое. А к чему эта она? – задумчиво спросила дочь.
- Это вы сами должны понять. Если нужна будет помощь - звоните. Я встала и пошла в прихожую одеваться. На этом моя миссия была выполнена, по крайней мере на сегодняшний день.

В салоне моего спортивного автомобиля было холодно. Окна густо залепил тяжелый снег, который сыпал с мрачного неба второй день. Я достала щетку, и уже собиралась выйти чистить автомобиль, как телефон в моей сумке пропел мелодию.
В России услуги доул смерти еще не приобрели достаточной известности, но среди определенных людей уже вовсю работало «сарафанное радио», меня передавали из рук в руки по рекомендации. В основном это были хорошо обеспеченные люди, желающие, чтобы их родственник комфортно ушел из жизни, или просили об услуге для самих себя. Сейчас звонил, как раз такой пациент.

- Зоя, мне нужно, чтобы вы срочно приехали, - без приветствия прозвучал раздраженный мужской голос, как только я взяла телефон.
- Викентий, я сейчас за городом, у другого клиента. Скажите, это может подождать до завтра?
- Нет, конечно. Вы мне нужны сейчас. Они каждые пять минут заходят ко мне в комнату и спрашивают не надо ли мне чего и как я себя чувствую?
- Это же хорошо, - отвечаю я ему с улыбкой, - так они проявляют заботу о вас.
- Видели бы вы их лица при этом… полные жалости и сочувствия. Они сводят меня с ума, последние слова он прокричал.
Я непроизвольно отстранила телефон подальше от уха.
- Хорошо, посмотрю, сколько по навигатору мне до вас ехать и напишу вам.
- Умоляю, быстрее! Лучше бы я умирал в хосписе.
- Можно и это устроить, лишь бы вы были довольны. Там вас без надобности уж точно донимать никто не будет, поверьте, - ответила грустно я и отсоединилась.
 
Печка в машине работала исправно и снег с лобового стекла начал медленно оседать на капот. В просвете показалась красная черепица большого дома. На крыше которой хозяева водрузили флюгер в виде золотого петушка. С давних времен, устанавливая петушка на крыше люди подсознательно ожидали от него защиты. Он предназначен отваживать от семьи всё плохое. Сегодня он не помог. Горе пришло в семью год назад, когда Тамаре Алексеевне поставили смертельный диагноз, но сегодня всё кончилось. Женщина очень мучилась последнее время от жутких болей. Мне хотелось, как-то оправдать жизнь, и тогда я ей сказала: «Если в жизни вообще есть смысл, то он должен быть и в страданиях». «Скоро они мне позвонят снова, - подумалось мне, - сейчас им в полной мере трудно осознать, что произошло в их жизни с уходом Тамары Алексеевны. После момента умирания, наступает момент горевания оставшихся жить. Часто родственникам умерших говорят: «Что ты так горюешь, держись, жизнь наладится, ну сколько можно убиваться». Только я знаю, что из-за неумения горевать можно застрять в своем горе надолго.

Зоя все-таки вышла из машины, и быстро почистив ее двинулась в сторону следующего клиента. Ехала она крайне медленно, дорогу замело, и она боялась, что на скорости автомобиль может занести.

«Да и куда торопиться. Викентий не умирает, и в ближайшие пару месяцев скорее всего не умрет. Он на хороших, дорогих обезболивающих препаратах, значит боли не чувствует. Нужно найти к нему подход, чтобы он не срывался на близких. Из-за того, что человек смертельно болен, а другие - нет, он начинает их ненавидеть».
Зоя медленно въезжала в город. И остановилась на первом светофоре. С желтого он переключился на красный. Пешеходы шагнули на занесенную снегом «зебру».
Опять пискнул телефон, давая понять, что пришло сообщение.
Зоя глянула на светофор он по-прежнему горел красным.

«Ты задумывалась о собственной смерти? Как бы ты хотела уйти?» - прочитала она.
«Конечно!» - только успела написать и светофор моргнул желтым, а затем и зеленым светом. Нажав на «отправить», Зоя продолжила путь.
 
«Надо будет в следующий раз рассказать ему, что это элемент обучения доул – придумать сценарий собственного ухода. Придумать и прожить».
Тогда задание не составило для меня труда.  Мгновенно в голову пришла картинка: атмосфера праздника и танцев у костра в возрасте 100 лет или старше…»
Телефон опять подал «голос». Зоя взглянула на экран.
«И как?».
На следующем светофоре она написала: «Я хочу, чтобы меня сожгли по древне-славянской традиции».
«Как это?» - тут же последовал вопрос.
«Приеду - расскажу».

Навигатор показывал, что до конца пути осталось ехать семь минут.
О ритуале Зоя прочитала в какой-то книге. Когда на третий день после смерти в твое тело стреляют горящими стрелами, а потом сплавляют его в деревянной лодке, покрытой цветами.  Зоя представляла, как её душа поднимается вверх, раскачиваясь из стороны в сторону, словно продолжая танцевать, а потом медленно тает в глубине и тишине синего моря. И она в этот момент будет наполнена и прекрасна, она будет в состоянии абсолютного мира и гармонии с собой.
 
Викентий – молодой мужчина, младше Зои, но болезнь изглодала его тело, забрала некогда пышные волосы и поместила на лице не стираемую скорбь и печаль. От этого он напоминал скорее старика, чем юношу. Он болел уже давно и сейчас находился в терминальной стадии рака крови. 

До приглашения Зои, родственники - а это отец, мать, бабушка, и две сестры делали вид, что всё хорошо, что он обязательно выздоровеет. Эти ложные надежды сформировали в нем устойчивый невроз. От психологической помощи он отказался, вместо этого отыскал каким-то чудесным образом Зою, и решил, что доула – это как раз то, что ему нужно. 

- Послушайте, Зоя, - мне невыносимо трудно здесь находиться, - начал он, когда я зашла к нему в комнату. Викентий лежал весь обложенный подушками. Из его тонкой, почти девичьей руки тянулся провод к капельнице.
Я села рядом, приготовившись слушать. Дело в том, что основная моя миссия в этой помощи – это умение слушать. Это называется еще – держать пространство, а именно замечать всё, что в нем происходит: эмоции, состояние, вербальное и не вербальное – и понимать, что с этим делать.
Когда поток его претензий к родителям, миру, Вселенной, Богу иссяк я предложила более конструктивный разговор.

- Викентий, а чтобы вам хотелось?
- В смысле? Сейчас или вообще? Вообще, я бы не отказался пожить еще лет сорок или пятьдесят. Я что… я же ничего не успел. Только институт закончил, и вот на те тебе… уже умирать.

В таких случаях я рассказываю, как можно подробнее о смерти, если человек настроен на то, что смерть, это отнюдь не конец, а возможное начало, работать мне становится проще. Сегодня Викентий зацепился за эту версию.

- Вот представь: пока ты был в утробе матери, тебе было хорошо, уютно, всё знакомо. Потом началось твое рождение – процесс не быстрый, сложный болезненный. Скорее всего тебе совсем не хотелось покидать «теплое» местечко, ты испытывал перегрузки и скорее всего страх перед неизвестным. После рождения ты орал во всё горло, тебе было холодно и неуютно, но как только тебя приложили к материнской груди ты с первых мгновений почувствовал себя оберегаемым материнской любовью, и страху твоему пришел конец. 
- Возможно, но я этого не помню, - недоверчиво посмотрел на меня Викентий.
- Если бы ты помнил, и мог рассказать, что ты испытывал, когда уходил из прежний жизни, ты бы рассказал то же, что испытываешь сейчас. Смерть и рождение два предела, и за этими пределами одинаковое что-то. Его не надо бояться.
- Зоя, я не могу отрешиться от мысли, что я умер прежде, чем родился.
- А ты смотри на жизнь – как на сон, а на смерть, как на пробуждение.
- Окей. А когда люди умирают, куда они уходят?
- А туда, откуда люди приходят, когда рождаются.

Викентий закрыл глаза, и я увидела, как по его щеке крупной струйкой проложила себе путь слеза.
Я поняла, что на сегодня достаточно. Ему надо побыть теперь одному.
Затем я собрала всю семью в большой гостиной с огромной антикварной люстрой на потолке, и в течение часа давала им рекомендации. В мое сопровождение всегда включены две зоны внимания: человек, который умирает, и его близкие.

- Я знаю, как привести человека к принятию своего диагноза, как вывести его из страшных, запутанных коридоров сознания. Я не переживу за человека этот опыт, но буду рядом. Поэтому смогу помочь и вашему сыну и вам, - увещевала я скептически настроенных ко мне родителей.
Меня никто не перебивал, но в конце мать Викентия сказала:

- Я умом понимаю, что вы говорите правильные вещи, но у меня одно желание – победить его смерть или во чтобы то ни стало отодвинуть ее приход.
- Прекрасное стремление! Но это только на первый взгляд. В этой вашей инстинктивной борьбе за продление его жизни, к сожалению, очень мало внимания к тому, как Викентий проводит последние месяцы, что чувствует, что переживает, чего хочет сам и каковы его потребности. Поймите, ваш сын сейчас находиться в конфронтации с фактом собственной смерти. Для него время перед уходом из жизни имеет особое значение – это подведение итогов, время внутреннего сосредоточения и, как правило, время душевного прозрения. Помогите ему сделать это время не пустым ожиданием, а наполнить его каким-то смыслом. 
 
Мать всплеснула руками и зарыдала в голос. Я понимала её. Умирание и так уязвимый процесс, а тут еще пришел незнакомый человек и так открыто говорит об этом.
После этого мы проговорили еще час, и совершенно обессиленная, уже за полночь я вернулась домой.
Труд рабыни, тяжкий труд, изнуряющий и выматывающий. Нужно иметь огромный запас душевных сил.
Ах, да… почему рабыни ?
Доула в переводе с древнегреческого означает рабыня. Эта такая некая «тень», которая обслуживала нужды госпожи. Но главное она помогала выговариваться и проживать своей госпоже все свои эмоции.
 
В такие тяжелые дни, как сегодня, когда Зоя чувствовала себя особенно измотанной и опустошенной, она мысленно всегда возвращалась к самому началу. Если открутить назад восемнадцать лет, то перед глазами возникает совсем молоденькая девушка - «зайка», так звали ее родители. Вот мама сидит на диване и белыми, бескровными пальцами вцепившись в ручку Зоиного чемодана смотрит на дочь умоляющим взглядом. Папа, как всегда немногословен: «Решила, так решила…, хотя ты еще совсем ребенок…, да, да…хоть по паспорту и восемнадцать».

Зоя уезжала в Америку учиться, тогда ей казалось, что навсегда. В Москве ее ничто не держало. Родители были еще довольно молодые, да и младшая сестра подрастала им в помощь, если что...

На чужбине всё складывалось поначалу сложно. Нужно было перестраиваться, приноравливаться к новой жизни, денег не хватало, она скучала по родителям, тосковала по родине. Но потом, Зоя познакомилась с одним американским «дядечкой». Эдварду было пятьдесят шесть, ей только-только исполнилось девятнадцать. Он был старше ее отца более, чем на десять лет. Сначала это были чисто дружеские отношения. Встречи в кафе, чтобы просто позавтракать и пожелать друг другу удачного дня, звонки по телефону, чтобы обсудить какие-то вопросы, которые их волновали. Но затем, русская девушка очень привязалась к этому пожилому американцу. Опыта в любовных отношениях у нее не было, и она не могла с уверенностью сказать, что это любовь. Эдвард первый произнес эти заветные слова: «Я люблю тебя», а затем и «Выходи за меня». У нее не было уверенности, что этот брак надолго или навсегда, зато было убеждение, что этот мужчина даст жизнь ее планам, идеям, мечтам.

В первые полгода после свадьбы Зои было не просто в этом браке. Но постепенно Эдвард раскрывался перед ней с другой стороны. Он читал много книг, увлекался искусством, живописью, к тому же он был великолепный рассказчик. Зоя влюблялась в него каждый день всё сильнее и сильнее. Как известно - Женщина всем свои сознанием, интуитивно стремится к любви, как цветок стремится к солнцу, как птица стремится в небо. Вот и Зоя, пройдя через череду непонимания себя и мира вокруг, через неразбериху чувств и эмоций в Эдварде нашла тот остров любви для себя, где есть радость жизни, где есть настоящий момент и живая любовь в нём.  Со стороны мужа она  была окружена бесконечной любовью, вниманием, заботой, и определенно ни в чем не нуждалась. Они много путешествовали. Эдвард открыл для нее целый мир новых впечатлений. В тот последний год их совместной жизни она неожиданно подумала: «Слишком хорошо, чтобы это длилось долго». Зоя старалась не брать эту мысль во внимание и проживать время с Эдвардом весело и беззаботно, как будто неприятностей и прочих гадостей на свете не существует, или существует, но уж точно не с ней. Ага, как же! Это рано или поздно случается с каждым. Каждому приходиться открыть дверь горю. Открыть, впустить, пожить с ним какое-то время, а потом начать его выпроваживать. Зоя помнила, и скорее всего эта память навсегда, как она узнала, что всё теперь пойдет совсем по-другому. Он весь в белом, с белоснежной улыбкой на загорелом лице вышел на балкон, на котором она любовалась как поднимается солнце и перекрашивает темно-синие волны океана в светло-голубые. Вышел, сел напротив и сказал:

- Зоя, я умираю. 
Это так диссонировало с общей атмосферой, с её покоем, с её отношением к миру, что пришлось задать тот самый глупый и совершенно риторический вопрос:

- Как это?
- Что как? Как я умираю? Я еще не придумал… Надо написать сценарий. Ты поможешь мне?
И этим самым он как-то умудрился переключить её, потому что сразу была поставлена конкретная задача.
- То есть мне скоро надо будет проститься с тобой навсегда? Насколько скоро?
- Может два месяца, может больше. Это будет зависеть от того, как быстро я управляюсь с делами.
- А при чем здесь дела?
- Не могу же я вот так умереть, не завершив всё тут. К смерти, девочка моя, надо подготовиться основательно.
И действительно, вышло именно так, как он сказал. Он продал свой бизнес, а деньги положил в банк под проценты часть на имя Зои, остальные средства разделил поровну между своей бывшей женой и взрослым сыном. Его дом и квартира в Нью-Йорке перешли к Зое.
- Теперь ты богата, дорогая, и я не беспокоюсь за тебя. Распорядись этими деньгами, как посчитаешь нужным и продолжай жить! – сказал он, и с этого дня действительно стал быстро угасать.
Мы начали придумывать, как это можно всё обставить. Много шутили и смеялись. Как будто, если мы будем подтрунивать над смертью, она сочтет нас не серьезными людьми и не захочет иметь с нами дело.
- Когда я буду при смерти, - диктовал он, а я записывала в блокнот, я хочу, чтобы ты держала меня за руку и звучала песня «Hallelujah» в исполнении Леонарда Коэна.
- Эдвард, это детали, а главное ты не сказал, где это будет происходить? – спросила она, пытаясь не заплакать.
- А где бы тебе хотелось проводить меня? – задал он встречный вопрос. Мне это не важно, главное, чтобы ты была рядом.
- А твой сын?
- Нет, я не хочу, чтобы он был свидетелям того, как я умираю.

Мы много тогда прочитали специальной литературы про смерть. Мы готовились. И я и он. И это было, конечно, сложное время, но беспросветного трагизма в нем не было.
Когда наступил тот самый день – мы были готовы. Я выбрала остров Сардиния. Мы также сидели на балконе внизу бултыхались соленые волны с белыми барашками, кустарник мирта полыхал ярко-розовым цветом и источал сильный опьяняющий аромат, я читала Эдварду «Моби Дика», он полулежал в электрическом кресле, на котором последнее время передвигался, веки его были плотно сомкнуты. Отчего я очень волновалась, что он может умереть не по сценарию. Поэтому  периодически замолкая, прислушивалась к его дыханию. Оно оставалось хоть и тяжелым, но ровным.
 
- Может, ты голодный? – спросила я, когда он открыл глаза.
Эдвард улыбнулся. Грустно. В глазах скользила боль.
- А знаешь, как умирал великий Чехов?
Он махнул рукой. Мне показалось, что этот жест означал, что ему всё равно, как умирал Антон Павлович, но мне хотелось рассказать.
- Может это и легенда, Эдвард, но она хороша.

Ты удивишься, а может и нет, что он умер не с покаянием, как Пушкин, и не с Евангелием, как Достоевский. А с бокалом шампанского. Его жена рассказывала так:
«Антон Павлович заметил, что давно не пил шампанского, заказал себе бокал и выпил его с улыбкой на лице. После этого он лег, отвернулся на левый бок и умер.
Глаза моего мужа приобрели азартный огонек. Ему явно понравился этот приведенный мною пример.

- Давай и мы с тобой сейчас откроем бутылочку шампанского? – предложила я.
Он кивнул. Я положила голову ему на плечо. Мы посидели так. Он сделал попытку погладить меня по голове, но за последнее время очень ослаб. Его рука чуть оторвалась и снова опустилась.

- Зоя, - еле слышно он позвал меня, - неси шампанское и включи музыку.
- Любую? Или уже пора?
- Пора.

На столе стояли два бокала, в них бесились мелкие пузырьки игристого. Звучал хриплый голос Коэна. Я поставила её на повтор, и он пел и пел для нас. Я сидела рядом с мужем и смаковала холодное очень дорогое и от этого безумно вкусное шампанское. Эдвард только отглотнул немного и опять закрыл глаза.  Этот момент казался мне потрясающе счастливым.

- Ты знаешь, - начала я, - этот мир полон конфликтов и вещей, с которыми невозможно примириться. Но бывают моменты, когда мы способны… прийти к согласию и принять весь этот бардак. Когда смотришь на этот мир всё, что можно сказать это – «Аллилуйя»!

Эдвард собрал все силы, что у него еще остались и добавил:
- Аллилуйя, это ведь «Слава Богу», но я считаю, что это не совсем благодарность, а утверждение, что есть воля, которой мы не можем противиться. Я взяла его руку и крепко ее сжала, а он закончил:
- Что мы можем сделать перед ней…
- Я теперь знаю почему ты выбрал именно эту песню. Она – не преклонение перед богом, это ода жизни и любви, верно?
Он кивнул и опять закрыл глаза. Я, не отпуская его руки, пропела вместе с Леонардом:

«И вот я сделал все что мог, на ощупь выбрав каждый слог
Сказал я правду, и тебя ведь дурю я!
Хоть все пошло совсем не так, я перед Господом престав
Скажу одно лишь только: Аллилуйя
Слова припева: «Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя» я допевала, когда его уже больше не было со мной.

Потом были похороны и время горевания. Я очень скучала по нему, порою одиночество сводило меня с ума. Настроение колебалось подобно огромному маятнику, я, то часами рыдала в подушку, то с самого утра включала музыку и танцевала, радуясь новому дню.

Моя приятельница, с которой мы учились в университете, американка с польскими корнями собралась рожать. От нее я узнала про доул на родах. Это женщина вместе с роженицей проходит все этапы, поддерживая ее, рассказывая, что именно сейчас происходит с ее организмом. Помогает переживать схватку за схваткой. Сделает массаж, подаст воды, подскажет как правильно дышать. Она не акушерка, не врач, не медсестра, она компаньонка на родах. У моей приятельницы всё прошло хорошо, и она с восторгом рассказывала, как доула помогла ей.

Мне стало интересно, и я решила почитать про этих женщин в интернете. И вдруг совершенно случайно наткнулась на информацию о доулах конца жизни. Какой-то гениальный человек подумал о том, что рождение и смерть – схожие понятия, естественный процесс и неплохо было бы, чтобы кто-то сопровождал нас при уходе из этого мира, кто-то, кто понимает, что такое смерть, не боится говорить о ней, принимает смерть, любит смерть… ведь она случается ровно столько же раз, сколько и рождение. Кажется, я тогда захлебнулась от удивления и воодушевления одновременно. Сразу вспомнился уход Эдварда. Он умирал спокойно, и момент этот не казался вселенской трагедией ни мне, ни ему. Острое желание помогать другим людям накрыло меня полностью. Я видела в этом свое предназначение. В тот день, я и решила заняться этим делом профессионально. Сопровождать человека в момент его ухода, и помогать близким справляться со своим горем. Жизненные трудности могут сломить любого, и как же важно, чтобы в такие моменты тебя подхватили, направили, и помогли не сдаться. На тот момент я была убеждена в одном: смерть нельзя контролировать и тем более её нельзя отменить, но к ней можно подготовиться и уйти из жизни с достоинством и даже комфортом. Благодаря моему Эдварду опыт такой у меня имелся. 

Училась я немногим больше трех месяцев. На курсах нам рассказывали о процессе умирания, и о том, что происходит с человеком в это время. Также о работе с близкими, которые столкнулись с утратой. Мы писали сценарии собственной смерти, как когда-то мы писали его с моим мужем. Написав его для себя, я раз и навсегда поняла, что смерть – часть жизни, а значит ее нужно планировать. Безусловно, после курсов я не стала сразу работать с частными клиентами, а стажировалась около года в Хосписе. А затем, был и первый клиент его я не забуду никогда.  Это был молодой мужчина чуть за сорок, с типичным американским именем Майкл.  Дверь мне открыла Алисия, его жена. Когда я его увидела – он сидел в очень странной позе, и не мог повернуть голову, потому что у него были метастазы в шее.
Обычно первые визиты долгие. Нужно во всем разобраться, выяснить, проанализировать все сложности, связанные с физическим дискомфортом, с эмоциональными тревогами. Я сажусь рядом, нужно установить первичный контакт. Входит Алисия.

- Зоя, Майкл проходит через такие муки, через которые человек не должен проходить, и через такие состояния, через которые не должен проходить.
Я оглядываюсь вся комната просто завалена лекарствами, в основном морфием.
- Медицина уже не может ему помочь. Приходиться задействовать все средства, которые у нас есть, но и они уже не справляются.
Алисия красивая, стройная женщина с идеальной осанкой. Одета в обтягивающий спортивный костюм, как будто собирается на утреннюю пробежку. Сколько же ей лет? Может тридцать, а может и все пятьдесят. Спрашивать, конечно же, неудобно, тем более что это не имеет отношение к делу. В комнате очень красиво и уютно. Везде картины, живые цветы в китайских вазах и винтажные лампы.

- Майкл, каков уровень боли? От 1 до 10.
- Шесть, пока шесть, - еле шевелит губами он в ответ.
Я удовлетворительно киваю головой и записываю всю информацию в блокнот.
- Это лучший балл за неделю, - комментирует Алисия и целует Майкла в макушку.
Она начинает расспрашивать меня про всякие мелочи по уходу, Майкл слушает наш разговор и кивает, когда она к нему обращается, но видно, что ему трудно.
- Можно он закурит сигарету? – обращается она ко мне.
Я не нахожусь, что ответить…не хватает опыта…не много улыбаюсь в ответ. Она ждет.
- Я не в той позиции, чтобы одобрить, но я точно не против, - наконец решилась я, и засмеялась. Алисия поддержала меня и тоже заливисто захохотала, одновременно прикуривая сигарету для мужа.

Майкл немного сполз вниз, и принял еще более неудобную и неестественную позу. Алисия ловко водрузила его обратно и сунула сигарету ему в рот.
Я приезжала к ним всю следующую неделю каждый день и проводила с Майклом по четыре-пять часов, такова была договоренность. Он постоянно был на сильных наркотических обезболивающих. За эту неделю я ближе познакомилась с Алисией, рассказала ей, как я проводила последнее время со своим мужем. Алисия держалась стойко. По утрам пробежка, фитнес. Она не забывала про себя, хотя поддерживать видимость, что жизнь идет обычным кругом давалась ей нелегко.
«Я ведь давно занимаюсь йогой и медитативными практиками, так что я сильная и физически и духом - с гордостью рассказывает она мне, - а потом…это же не навсегда…

Всю ту неделю, которую я провела в их доме, Алисия сохраняла какое-то немыслимое присутствие духа, уверенность и дружелюбие. Я не могла даже себе представить, через что им пришлось пройти за последний год.

В тот день мы оформили завещание онлайн, после очередного укола Майкл заснул, а мы пошли пить чай. Когда через полчаса мы вернулись он был уже мертв. Вот так.
Потом были другие…много других. Помню, что еще в самом начале я не очень могла отличить умер человек или нет. Клиентка была, бабуля, ей было за девяносто. Она, за время моей помощи, дышала редко и со страшными звуками. И в один момент перестала. Я подождала, но…дыхание не восстановилось. Я решила, что она умерла, но не успела позвать ее дочь, как она опять задышала. Через какое-то время – опять тишина, и я опять решила, что она умерла.

Мне пришлось всё же позвать дочь и внучку.
- Знаете, я хотела вам сказать, что ваша бабушка умирает прямо сейчас!
- Да, да – ответила внучка, она давно так умирает, может недели две уже.
Она всё же умерла следующей ночью, вокруг нее были все ее близкие, они спокойно успели собраться из разных концов Америки.

А как-то раз приехала по адресу, открыла женщина средних лет, похожая на известную героиню Агаты Кристи, такая типичная английская старушка, только чуть помоложе. Проводила к умирающей.

Я думала, что свихнулась. В кровати лежала точно такая же, как та, что открыла мне дверь дома. Они были похожи, как две капли, только одна умирала, вторая – нет. Долго потом, не могла я перестать думать, каково это и одной и другой. Всегда мучительно, когда умирает близкий, а тут еще твой близнец. Столько, наверно всего перемешивается – и ощущение несправедливости, везения, горя, вины. Каково это видеть, как бы выглядела ты, если бы умирала.

Прошло более трех лет моей практики, пока один, всего лишь один звонок не выдернул меня из привычного ритма жизни.
Звонила сестра.

- Зоя…
Дальше я услышала всхлипывания.
- Что-то случилось? С родителями?
- Нет, со мной.
- Рита, я приеду, но ведь не всё так страшно, да?
- Страшно. Я скорее всего умру.

В голове пронесся тот же вопрос, что я задала Эдварду: «Как это?», но в этот раз я его не сказала вслух.

Дальше последовал долгий Ритин монолог, и я услышала страшную историю.
Оказывается, уплотнение в груди сестра обнаружила еще полгода назад, но к врачу не обратилась. Внятного объяснения почему она так поступила, я не услышала, но это скорее всего страх перед диагнозом. Когда маленький шарик стал быстро увеличиваться в размерах, она всё же пошла в поликлинику. Там провели обследование и поставили неутешительный диагноз: Трижды негативный рак молочный железы.

- Рита, послушай, не смей даже думать о том, что ты умрешь, рак сейчас лечится, - уверенно сказала я.

Но следующая фраза Риты выбила меня из равновесия.
- Особенность этого вида рака в том, что он прогрессирует с огромной скоростью, крайне трудно поддается лечению, да и обратилась я поздно. Это всё…Зоя. Меня отпустили домой, видно – умирать.

Дальше я злилась и кричала по поводу того, почему она так запустила своё заболевание. И это было совсем не компетентно с моей стороны, но я продолжала на неё злиться и не могла остановиться. 

Я прилетела через неделю. Рита, действительно была в очень плохом состоянии. Особенно морально.

- Может вызовем родителей? – предложила я.
Они к тому времени давно жили на Алтае, откуда был родом наш папа. Квартиру оставили Ритке и уехали. А тут вот…какое дело.
- Ни в коем случае, - наотрез отказалась она, - я не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии. Посмотри, как я выгляжу… Я сама себя боюсь.
Рита подошла и взглянула на себя в зеркало.
- Зой, почему я не могу быть сильнее? Ведь не только одна я болею раком. Не только у меня нет волос, Силы, Надежды…не только я умираю!!!
Не хочу, чтобы они видели, как я вою от боли, сжимая зубы.
И вообще, давай договоримся им ничего не говорить о моей болезни. Я хочу поберечь их.

Ее уход длился больше месяца. Я все время, неотрывно была рядом.
- Сестренка, мне так трудно принять факт, что меня скоро не будет. Что я никогда уже не посмотрю в окно, не поболтаю с тобой на кухне, не увижу маму…
Иногда мне кажется, что я смирилась. А потом в голову с диким криком врывается мысль: «Это несправедливо! У меня было столько планов! Столько мечт и желаний! Так, наверно все говорят, да?
- Большинство.
- Расскажи мне о смерти, она ведь тебя чем-то привлекает…раз ты выбрала себе такую работу. И еще… я всегда хотела узнать у тебя, но всё времени не было, а сейчас есть… почему ты стала доулой?
- Как я стала доулой…Ты знаешь, все зарождаются в утробе матери, а я родилась, когда увидела первую смерть.
Рита ухмыльнулась. Зоя подумала, что суть этой фразы осталась для нее не понятна. Но вместо вопроса, она взяла стоящий на столе пузырек и высыпала себе на ладонь его содержимое. Держа в руке горсть розовых таблеток она уставилась на них не мигающим взглядом.
- Выпить вот так всё сразу и заснуть навсегда.
- Ты еще хотела знать, что я думаю о смерти? – переспросила Зоя, и протянула руку к Рите.
Та послушно пересыпала сестре таблетки.
- Сколько раз я говорила на эту тему с моими клиентами. Все очень по-разному проживают это время ухода. А я тебе скажу, что лично мне хотелось бы принять эту неизбежность со смирением, и даже с благоговением перед тайной надвигающегося события. Ведь область смерти – полна жизни. На «маски» просто нет время. Ты понимаешь, смерть, это когда ты как будто выходишь из родного дома, чтобы потом взойти на крыльцо нового.
- А знаешь, что я хочу прямо сейчас? – вдруг спросила Рита.
«Только бы сестра не увидела моих слез», - опустив голову и делая вид, что собирает крошки со стола подумала Зоя.
 - Я хочу пойти в парк, сесть под деревом и есть пломбир.
- Я отвезу тебя, и купим сто мороженных, если ты не лопнешь, - откликается Зоя.
Они едут. В машине Рита говорит:
- Жалею, что я не родилась кем-то другим. Кем-то без рака. Каждый вечер, я боюсь, что не будет больше никакого ЗАВТРА.
В парке они сидят на лавочке, мороженного Рите уже не хочется. Боль сковала ее тело. Зоя делает обезболивающий укол.
- Хорошо, что так сильно болит. Хорошо, что я не могу спать. Хорошо, что у меня нет сил больше терпеть. Мне не будет жалко умирать…
- Не бойся, теперь мы вместе будем проживать это время, - Зоя крепко обнимает сестру и целует в нос.

После того, как Маргариты не стало Зоя прочитала ее последнее письмо:
«Дорогая, сестренка! Спасибо за то время, что была со мной. Мне так это помогало. Благодаря тебе я боролась до конца, и благодаря тебе я умирала – живя. Ты уникальный человек. Если я попаду в рай, я стану твоим ангелом. Извини, Зоя, что это письмо не длинное, но у меня заканчиваются силы. С каждой минутой я становлюсь слабее. Спасибо за всё. Твоя Ритка».

Родители прилетели только на похороны. Вместе с ними Зоя прошла все стадии горевания: шок, отрицание, гнев, вина, депрессия. А затем – принятие и исцеление.
Пробыв в Москве около полугода, слетав с родителями на Алтай и вернувшись Зоя решила улететь в Америку.  В квартире, где умерла Маргарита ей было тяжело жить, да и вся ее практика осталась там, за океаном. Зоя уже купила билет на самолет, когда раздался этот звонок.

- Здравствуйте! Вы меня не знаете, но мне про вас рассказывала ваша сестра, вы же доула?
Зоя тоже поздоровалась и поинтересовалась, чем может быть полезной. В ответ она услышала следующие:
- Да простит меня Господь, но мы с мужем не планировали эту беременность. Сначала я растерялась, не знала, как поступить, а потом решили, что раз уж Бог дал – надо рожать.
Тут Зои пришлось ее перебить:
- Я не смогу сопровождать вас на родах, если вы об этом, я не доула рождения.
На том конце девушка молчала.
- Алло, вы слышите меня? – Зои пришлось несколько раз повторить свой вопрос прежде, чем та все же ответила.
- Дело в том, что мне надо готовиться и к рождению, и к смерти одновременно.
Зоя заинтересовалась таким необычным случаем и предложила девушке приехать к ней.
Они встретились на следующий день. Живот у Милы был совсем небольшой, его прикрывало свободного кроя пальто. Девушка была не высокого роста, густые, темные чуть вьющиеся волосы были коротко подстрижены, отчего она напоминала подростка. Только лицо выдавало ее возраст. На нем – усталость, под грустными глазами темные круги, между бровями залегла глубокая морщина, а уголки пухлых ненакрашенных губ были опущены.
- Понимаете, - начала Мила, когда разделась и прошла в Зоину квартиру, - я уже нашла доулу на роды, но оказалось…что мой ребенок не жизнеспособен. Он может умереть в любую секунду. Там внутри, - и она погладила живот, - или во время родов, или сразу после них, или через час, или на следующий день…
- Хотите чаю? – спросила Зоя, чтобы как-то смягчить только что сказанное.
- Хочу. А у вас есть мёд? Я замерзла по дороге и боюсь заболеть.
- Меда нет, но я могу сбегать и купить. Подождете?
- Тогда без меда, и без сахара, пожалуйста.

Мила встала и подошла к окну. По ее спине Зоя поняла, что та, плачет.
Поставив свежезаваренный чай на стол, она подошла к Миле и обняла ее за плечи.

- Хорошо, я помогу вам. Какой срок?
- Вы не волнуйтесь, я не займу у вас много времени. Живот маленький, потому что у меня маловодье, и ребенок тоже маленький, а рожать мне через три недели.
Я всё это время одна. Нет, вы не поймите неправильно, есть муж, родители, подруги, но я одна в своём горе, в своем страхе, его никто не в состоянии разделить со мной. Но я держалась, честно… а сейчас перед самым концом мне страшно, и муж не может помочь, и та прекрасная женщина, которую я нашла в качестве доулы тоже не может. Потому что дело не в рождении моего малыша, дело в том, как принять, то, что он сразу умрет. Она села за стол и начала пить горячий чай.

Зоя поставила телефон на беззвучный режим и приготовилась слушать.
«Я была не совсем в теме, когда поставили диагноз. Думала: «Ну почки, подумаешь. Один орган, вылечим как-нибудь». А оказалось – это тянет за собой вообще всё. И чем ближе час родов, тем мне не вздохнуть, не выдохнуть от страха».
Рассказ её был сбивчивый, не последовательный. Зоя вслушивалась в каждое слово, в каждую паузу, в то, как Мила подбирала слова… В нем было важно всё.
«Как узнала о диагнозе сразу понеслась в храм. Исповедалась, причастилась. Приложилась ко всем иконам, плакала, молилась, чтобы господь сотворил чудо, и мой сыночек оказался здоров и жил. Но в какой-то момент у меня возникло чувство, что меня там не слышат, что дверь в будущие закрыта».
- А какой диагноз? – направила ее Зоя.
- Мультикистозная дисплазия – диагноз не совместимый жизнью. Одной почки нет, вторая не работает. Я тогда спросила у врача: «А есть надежда, что случится чудо?»
- И что она ответила?
- Что надеяться на чудо надо всегда. И тогда я решила оставить ребенка и дать возможность ему родиться.

Они продолжали говорить. Зои было важно услышать, почему же Мила решила оставить ребенка? Что стало решающим? Что сейчас ей может дать силы дойти до конца?
- Ведь у него уже есть и ручки, и ножки, голова, где-то в недрах моего тела бьётся его сердце. Почему он не имеет права на жизнь? Даже на самую короткую? – задавала Мила вопросы, заглядывая Зое в глаза, - конечно было нелегко. Уже точно зная диагноз ребенка, я стала искать информацию и увидела, что ее катастрофически не хватает. Нет ничего спокойного, поддерживающего. Прочитала про доул смерти, но они в основном в Америке, в Канаде, немного в Европе, а у нас нет…
Но судьба мне послала Вас, Зоя. Как хорошо, что вы оказались в Москве…вы для меня спасение, - и Мила взяла Зоину руку, крепко сжав её.

- Я пока еще не чем вам не помогла…
- Но вы же меня не бросите, вы поможете мне пройти через это? В России в основном какое-то абортное мышление. Таких детей не считают за людей. Они не могут просто родиться и умереть тогда, когда им нужно.
Мила опять заплакала.
- Все лето я гуляла в лесу, ездила с мужем на рыбалку, я всего лишь хотела, чтобы мой сын почувствовал всё это – воздух, солнце, ветер, деревья, пение птиц… и сама старалась жить! Я ходила в красивых платьях, ела крупную ароматную клубнику, слушала прекрасную музыку. Зоя, вы понимаете, я надеялась на чудо!
Зоина рука по-прежнему оставалась у Милы, и она крепко сжала её пальцы в ответ, давая понять, что сопереживает вместе с ней.
- А потом где-то в 26 недель, на Узи мне сказали, что и легкие у него не развиваются, что нужно делать медикаментозный аборт. 
«Прерывай, там всего 700 грамм, сделаешь и забудешь, как страшный сон» - сказала мне тогда врач.
- Да, к сожалению, многие люди и врачи в том числе, думают, что это так просто убить ребенка и забыть об этом. И что это вообще не ребенок. И столько-то грамм - это еще не человек, а вот столько-то грамм - уже человек. Больной - не человек. Здоровый – человек. И больного вынашивать «не рационально». Не рационально тратить на него лекарства, аппаратуру, нервы – говорила Зоя, - но я другого мнения на этот счет, и я буду рядом, когда все начнется и я буду рядом, когда всё кончится. Я буду вести тебя за руку и не отпущу, пока ты сама не поймешь, что готова отпустить меня. Я признаюсь, такой случай у меня в практике впервые, опыта нет… но мы с тобой встретим твоего малыша и проводим тоже достойно, обещаю!
Мила встала, мы обнялись, и она сказала:
- Я сейчас чувствую, что все мои волнения, все надежды и молитвы переплелись в один клубок боли.

Вечером того же дня я сдала билет на самолет. Уснуть не могла до утра всё примеривая на себя эту историю. Как это вообще возможно – знать, что ты носишь малыша не для земной жизни, а чтобы увидеть, поцеловать и проститься. А утром первым делом села писать сценарии развития событий, чтобы быть готовой к их реализации. Ребенок с такими патологиями мог умереть до родов, мог погибнуть в процессе родов или прожить несколько часов или даже дней. Причем последний сценарий мне нужно было осознать особенно отчетливо, чтобы рассчитать ресурсы самой матери.

Шла 37 неделя, когда врачи сказали, что ждать больше нельзя. До этого момента мы с Милой разговаривали каждый день, проговаривали каждый шаг, проживали каждый из возможных сценариев. Мальчик был еще жив. Мила, когда разговаривала с ним, он еле-еле бил ей в ответ ножкой или ручкой, давая знать, что он с нами.

Она больше не плакала, потому что у нас с ней был конкретный план и нам надо было его осуществить. Мы придумали ритуал прощания с ним, мы придумали имя, мы договорились со священником, если родиться живой – будем крестить.
Мила очень хотела родить сама. Чтобы сразу его увидеть, застать его живым. Врачи настаивали на кесаревом сечении. Мы приехали в роддом вместе, зашли в отделение держась за руки. Впрочем, за последние дни Мила редко отпускала мою руку. Операцию назначили на следующий день.
Всю ночь, ночь полную надежд на встречу с драгоценным и таким уже любимым сыном, Мила провела в молитве. Я восхищалась ее верой. Я восхищалась ее стойкостью. Я восхищалась её мужественностью. Под утро начались схватки.
В перерыве между ними Мила сказала:

- Зоя, Господь всё же услышал меня, я просила его дать мне возможность родить самой. Какое сегодня число?
- 16 ноября, - ответила я, прекрасно понимая, что рассудок ее заблудился в числах.
- Тогда я назову его Егором, в честь святого Георгия Победоносца. Сегодня по православному календарю день его памяти.
Я коротко кивнула. Схватка. Мила от боли почти теряет сознание. Я бегу за врачом.
Нас переводят в родовую палату…
Когда малыш родился, его положили ей на живот. Он был совсем маленький, и не закричал.
- Я благодарна Богу и тебе, за эту встречу! – сказала Мила, прижимая ребенка к груди.
Через два часа в реанимации мы крестили Егора. Состояние его было критическим. Миле разрешили быть с ним в реанимации. Она стояла и смотрела на него, она разговаривала с ним постоянно. Говорила, как ждала его появления на свет, как любит его. Она отдавала ему всё свое материнское тепло. Одновременно у нее стало приходить молоко. Она смотрела на сына, а оно прибывало и прибывало…текло… А кормить было некого.
Но рядом с Милой была Зоя. Она попросила врачей дать матери возможность покормить ребенка.
- Что за глупости, - удивился неонатолог, - он на аппаратах, надо отключать… да и грудь он не возьмет.
Но Зоя в который раз нашла слова и убедила доктора, что это необходимо для матери, да и хуже уже не будет…   
 И свершилось еще одно чудо. В какой-то момент Егорка открыл глаза и посмотрел на Милу. Оказалось, они у него карие, а в них огромная пустота. Пустота и боль. А через пятнадцать минут он умер.

Мы подходим к самому тяжелому моменту. Морг… страшное место…для всех людей на земле.
Да, это было самое страшное забрать его из морга. Принесли маленький труп. Положили в гробик.
 
У Милы подкосились ноги, и она стала оседать на пол. Но я была рядом, подхватила, посадила на стул. Муж стоял в стороне, подходить ближе наотрез отказался. Вёл себя странно и совсем отстранённо. Уже выходя из морга, он сказал мне на ухо мертвым, бесцветным голосом:

- Зачем всё это? Зачем было рожать, чтобы тут же хоронить, мазохизм какой-то…
- Сейчас в храм поедем, - ответила я ему глядя в сторону, - на отпевание.
Он издал какой-то нечеловеческий то ли рык, то ли стон.
- А как же, это же человек умер, крещенный… значит надо, все как полагается сделать. Давайте отойдем. Я взяла Милиного мужа под руку, и мы отошли под растущие молодые березки.
- Она прожила вместе с сыном столько сколько было суждено. И это был полный цикл. У нее есть свидетельство о рождении, и тут же свидетельство о смерти. Ваш сын много успел. Он был с вами девять месяцев. Он был любим. Он был с мамой целых три часа. Она гладила его, целовала, прикладывала к груди. Он успел почувствовать её запах и вкус ее молока. Разве этого мало?
Мне было жизненно необходимо, чтобы он понял женщину, с которой живет, понял и поддержал, чтобы и дальше быть с ней, как говориться и в радости, и в печали.
- Вам кажется, что она обрекла своего ребенка на муки, не прервав беременности?
В ответ я услышала сдавленное «да».
- Но вы не понимаете, насколько страшны и мучительны аборты, как для ребенка, так и для мамы. Это же человек…почему он не может прожить отведенную ему богом жизнь? Почему ему судьба – быть убитым собственной матерью? Утешьте её сейчас, обогрейте. Вы ей очень нужны.
Муж быстро протер глаза и выпрямил спину. Я почувствовала, что нашла для него те слова на которые он мог сейчас опереться. Очень хотелось верить, что всё у них еще будет хорошо.
В храме, шло отпевание. Муж стоял рядом с женой, и они оплакивали своего новорожденного сына. Никто не стеснялся своих слез. Плакали все. Но в то же время не было полного отчаяния, приходило осознание, что это их малыш, и что муки и смерть закончились. Началась его вечная жизнь.
Выходя из храма, муж сказал Миле:
- Ты всё правильно сделала. Это человек, и он у нас есть! И это всё было! Это наша жизнь! 

Зоя, наблюдая за ними подумала:
«С любовью они ждали своего сына, с любовью встретили и сейчас с любовью прощаются. Такая маленькая, короткая, но такая полная жизнь. Родиться в любви, вопреки всему. Прожить в любви всю свою жизнь и в любви уйти. На руках у мамы. От этого разрывается сердце, но что-то в этом всём есть ВЫСШЕЕ. 
После этого случая Зоя заинтересовалась, как вообще обстоят дела в России с паллиативной помощью, и поняла, что плохо. А про доул здесь почти никто и вовсе не знает.

Конечно, срок жизни, каждого паллиативного больного ограничен. Сколько ему отведено на небесах, мы здесь не решаем, - рассуждала Зоя, - но улучшить качество этой жизни в наших силах…в моих силах. И она решила задержаться еще на некоторое время в России.

Через месяц у нее уже образовалась очередь из клиентов. Все случаи для Зои были по-своему болезненные и где-то уникальные.
Сейчас, когда Тамара Алексеевна умерла, у Зои остались два клиента Викентий и Алла. Алла в отличие от Викентия не умирала…а может умирала, по крайней мере ей так казалось, ей очень бы хотелось умереть. Но у Аллы была великолепная подруга, которая и нашла Зою для Аллы.

Лена позвонила и сказала:
- Вы можете сделать так, чтобы она захотела снова жить?

И это был как раз тот случай, когда я действительно могла помочь.
Алла открыла мне дверь в жутко растрепанном виде. Несмотря на то, что время было уже после обеденное, она стояла передо мной в пижаме. Волосы грязными, не расчёсанными прядями скрывали половину ее лица. Похоже, она совсем меня не ждала, а если и была уведомлена о моем визите, то ей было все равно, что о ней подумает гостья. Я представилась, назвала имя «Елена» и сказала зачем приехала. Алла не выразила ни удивления, ни радости, ни сожаления, в ней читалось одно лишь безразличие. Безразличие наполнило ее до краев и переливалось сейчас в прихожую, в которой мы стояли.

- Может пройдем в комнату? – предложила Зоя.
- Там бардак…
- Меня это не смутит.
- Давайте лучше поговорим на кухне, заодно и кофе попьем, - нашла альтернативный вариант Алла.
 
Кухня встретила Зою ужасающим беспорядком. Грязная посуда повсюду, залитая кофе и жиром электрическая плита, скатерть вся в пятнах, пол весь в пятнах, шторы на окнах похоже стирались в прошлом веке. Но больше всего Зою поразил вантуз на кухонном столе. Он разместился между заварочным чайником и подставкой для специй. Ему там было явно не место. Кофе сразу расхотелось.

- Кофе нет, - тут же откликнулась на мои мысли хозяйка, - кончился. А чай я не пью, поэтому и его нет.   
Зоя огляделась, ища пустые бутылки от алкоголя, их на счастье тоже не было.
«Значит можно работать» - заключила она.
- Алла, вам Елена сказала кто я, и что входит в круг моих компетенций?
- Ой, сказала. А я сказала, что вы мне не к чему.
- Не рубите с плеча, давайте для начала поговорим, - осторожно предложила я.
- Вы можете вернуть мне моего ребенка?
- Нет. Я очень сочувствую вашей утрате…я…

Но Алла не дала договорить.
- Не можете, и никто не может…я не сумасшедшая, я понимаю. А как с этим жить – не понимаю.
Думаете, я не обращалась к психологам? Три! – и она тыкнула тремя пальцами почти мне в лицо, - я сменила трех психологов. Никто так и не сумел мне помочь. Ответа на вопрос, как пережить смерть своего ребенка, не знает никто, даже самый высококлассный психолог. Из меня вырвали сердце, а психолог говорит: «Живи дальше».
- Сколько прошло времени с момента трагедии? – спросила Зоя, - может времени нужно больше?
- Скоро год, как я осталась одна…
- Елена говорила, что у вас есть муж.
- Он ушел. Бросил меня. Обвинил меня во всем и ушел. Наверно, ему так легче переживать горе.

Разговор не клеился. Алла не видела во мне того человека, в которого могла бы поверить. Я не могла придумать, как ее расположить к себе.
План созрел сам собой.

- Алла, у меня к вам предложение. Я хотела бы пригласить вас на кофе.
- Когда?
- Прямо сейчас. Раз кофе у вас закончился, есть резон нам с вами прогуляться, и там покофейничить. 
Я видела, что женщина колебалась. И решила помочь ей.
- Что не дает вам принять мое приглашение?
- Я год не ходила в кафе. И вообще никуда.
- Тем более, одевайтесь, я подожду – безапелляционно сказала я.
Пока Алла собиралась, я помыла посуду и убрала вантуз под раковину. Конечно, идеальную чистоту у меня навести не получилось, но стало гораздо лучше.
Алла появилась у меня за спиной неожиданно, и я непроизвольно вздрогнула.
- Я готова.
- Прекрасно, идемте.

Мы вышли на улицу, цвел тополь. Его пух летал в воздухе и собираясь в белые клубинки катался по темному асфальту. На площадке напротив человек восточной внешности стриг газонокосилкой траву, скошенная она валилась из-под его машинки и источала дурманящий аромат. У меня он ассоциировался с детством. У моего детства есть свой запах, вкус и звук. Запах черемухи и скошенной травы, вкус парного молока, крик петуха по утрам и мычание коров – всё это живет во мне воспоминаниями о летних каникулах в деревне.
Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Неважно сколько мне сейчас лет 5 или немного за 30, мое детство всегда будет рядом, в моем сердце и в запахе скошенной травы.
Мое имя Зоя – означает «жизнь», наверно именно поэтому я ее так люблю. Всю, во всех, даже самых страшных ее проявлениях. Теперь у меня задача, чтобы и Алла полюбила ее.

- Это было такое обыкновенное утро, - начала свой рассказ Алла, когда мы зашли в кафе и сели за столик.
Я молчала, боясь сбить ее.
- У нас уже были куплены путевки на море, я так ждала эту поездку, и Элечка ждала. Это так дочку мою звали Эля. Тыкала так смешно пальчиком на картинку и говорила: «Моэ».
Такое обычное начало дня, такого страшного дня…
Позавтракали и пошли гулять. У нас велосипедик такой был, с ручкой, знаете?
Зоя кивнула.
- Я до парка на нем ее везла, а там она уж ножками везде бегала. До парка – ходьбы десять минут и одна дорога со светофором. Подходим, ждем, когда зелёный загорится. Загорается, я за эту самую ручку велосипед вперед себя толкнула… и через секунду так и осталась стоять с этой ручкой в руках. Какой-то бешенный на джипе летел… Полиция потом скорость установила больше ста. Камера этот момент засняла, но я не стала смотреть. Муж посмотрел… Всё верно, я на зеленый шла, он на красный гнал. Виноват. Посадили. И что? Мне не легче.
Элечка моя прямо там и скончалась под колесами у него. Достали ее уже мертвую. А я всё стою с этой ручкой. У меня потом медики ее еле выдрали. Пальцы свело.
Дальше почти ничего не помню…как ее увезли, как домой пришла…как муж с работы примчался…что говорила, что делала ничего…как не со мной…
Хорошо запомнила из того дня, только одно – утром я супчик овощной для нее сварила. Прихожу, захожу на кухню – смотрю супчик стоит, а ребенка уже нет… кормить некого, и на море тоже некого везти.
Алла на этом замолчала и залпом выпила остывший кофе.
«Хорошо, что я ее с той кухни сюда вытянула» - похвалила сама себя Зоя.

С того момента начался наш с Аллой путь к выздоровлению. Медленный, тягучий, местами и вовсе не проходимый. Я вела ее с фонариком в руке по темному лесу и еле заметными шагами мы продвигались вперед.
- Я не знаю, как это пережить, - говорит Алла.
- Переживать и не надо. Пережить – это как - будто бы сделать вид, что ничего не было, - мягко, но уверенно отвечаю я, - как – будто это раз – и прошло. Но смерть, она ведь, как и рождение – ничто ведь не может отменить рождение. Так и смерть нельзя пережить. Можно только научиться жить с тем фактом, что твоего ребенка больше нет. Это всегда будет с тобой, и это никуда не денется. И не у одной матери, потерявшей ребенка это не уйдет.

Спустя некоторое время, когда они совместными усилиями навели чистоту и порядок в квартире, Зоя сказала:
- Забытьё приходит только тогда, когда максимально погружаешься в бытовую реальность, делаешь что-то здесь и сейчас. Вот смотри, и Зоя положила перед Аллой рекламный проспект фитнес-клуба.
- Он через дорогу, будем ходить вместе, мне тоже не помешает физическая нагрузка, а уж тебе в первую очередь.
- Ты с ума сошла, - вскипела мгновенно Алла. Как я могу себе это позволить, когда моя девочка лежит в земле.
- Ты думаешь, что твое горе и есть любовь к твоему ребенку, поэтому тебе так трудно от него отказаться.
- Если я разрешу своей душе отпустить эту боль, если разрешу жить себе, я словно предам дочь. У меня постоянно в голове звучат голоса, Зой…- и она непроизвольно закрыла уши руками, - Голоса, которые винят, которые задают неудобные вопросы, голоса, которые лишают надежд. Голоса, которые в десятки тысяч раз сильнее и злее моего окружения…мужа, родственников. Я виню себя за то, что не посмотрела по сторонам в тот момент, что была невнимательна на дороге. Эти мысли не дают мне уже год вздохнуть во весь объем легких.
- Помни, что, если бы ты могла сделать по-другому, сделала бы. Давай заведем дневник, и ты будешь записывать туда всё, за что тебя можно было считать хорошей матерью, - предложила выход Зоя, - там ты будешь рассказывать самой себе, как ты проявляла любовь к Эле. Наверняка, ты готовила ей вкусняшки, играла, у вас был какой-то особенный ритуал перед сном, ты ухаживала за ней, когда она болела.
Алле идея понравилась. Так появился дневник.

В день годовщины смерти Эли, мы вместе поехали на кладбище. Там, стоя у могилы и смотря на фотографию детского улыбающегося личика Зоя сказала:
- Алла, завершился определенный цикл. Ты прожила без нее лето и осень, потом зиму и весну.  Нужно идти дальше.
После того, как Алла уверенно махнула головой, я поняла, что могу не волноваться за нее, теперь она будет жить.

Алла с моей подачи организовала сообщество «Перерождение», где на форумах общаются родители, переживающие горе. Она поняла главное, что все они нуждаются не в снисходительном общении, как с больными, а в нормальном человеческом общении. К, сожалению, в определенный момент его могут дать только такие же пострадавшие, как этот человек. Алла поняла еще одну важную вещь – помогая другим – помогаешь себе, и она стала организовывать встречи для родителей, у которых погибли дети. Алла была уверена, что родители, потерявшие своих детей на всю жизнь, становятся паллиативными. Этим родителям на протяжении всей жизни нужна помощь.

Помогая Алле, Зоя не забывала и о своем втором подопечном. Состояние Викентия стремительно ухудшалось.

Викентий метался. Все думал, как ему провести последние дни жизни. Зоя предложила ему расставить приоритеты и написать план жизни на то время, которое ему осталось.

- Зачем, план? – недоумевал он.
- Викентий, это даст вам возможность вернуть контроль над ней.
«Я хочу научиться профессионально фотографировать, но это я уже не успею, - перечислял он, - еще хочу побывать в Индии, спрыгнуть с парашютом, любить женщину и быть любим ею…
Зоя, да я всё хочу, я же ничего не попробовал! Почему именно сейчас понимаешь, как всё же хорошо жить?!

За время знакомства с Викентием Зоя много узнала про него и про историю его болезни. Они усердно работали над принятием того факта, что рано или поздно рак заберет его, прежде чем она услышала следующее:

«Да, я всё время спрашивал себя, почему я, и почему так рано? Но на эти вопросы нет ответов. Рак – это просто данность, факт, который есть, и мне с этим уже ничего не сделать. Я, думаю, я не плохой человек, но вся штука в том, что рак не выбирает себе жертв, он просто поселяется у тебя в теле и надо с этим как-то жить. Самокопание – ложный путь, оно только крадет крупицы времени».
Зоя была очень рада, что у Викентия появилось трезвое понимание ситуации.

Он часто вспоминал, как всё началось.
- Диагноз мне установили в 23 года – острый лейкоз. Этот вид тогда считался самым опасным и самым быстроразвивающимся.
Внезапно по всему телу появились синяки и десна стали кровоточить сильно. Мог проснуться, а подушка вся в крови.

Дальше развивалось всё очень быстро, в течении двух недель – ужасно болела голова, к тому же мне стало тяжело ходить, я буквально задыхался. Как вы, знаете, - обращался он к Зои, - лейкоз сильно бьёт по легким. У меня началась пневмония, я месяц лежал на кислороде. Пожалуй, я не буду тратить много времени на подробный рассказ…было тяжело – операция, стерильные боксы, куча инфекций, температура под 40, тромбы. Потом я вошел в ремиссию, и тогда мне показалось, что я победил рак навсегда – он горько и обреченно улыбнулся, - но случился рецидив лейкоза. И вот я перед вами и вот я умираю. Я тогда считал, что смерть – это мой личный провал, и  не было человека, который смог бы точно понять мои переживания, мои чувства, с которым мне не будет стыдно поплакать и быть слабым. Меня через месяц от фразы родителей «Всё будет хорошо, подкидывало с постели», а потом в соцсетях я нашел вас…Зоя.  И всё потихонечку стало вставать на свои места. Только маму мне очень жалко. Как она будет после похорон, вы же поможете ей пережить мою смерть?

В один из моих визитов Викентий рассказал свой сон, будто дед, который умер уже давно, схватил внука за ногу и потащил за собой в глубокую яму.

- Мне было очень страшно, - пожаловался Викентий, - наверно скоро конец…
А план мы все же с ним написали, он состоял из небольших таких пустяков, но это всё, на что был способен этот молодой человек. Зоя нашла донора его костного мозга, и Викентий успел поблагодарить её за ее героизм. Потом он позвонил своему другу, с которым рассорился еще до болезни, и попросил у него прощения. Он много проводил время с родителями, они играли с ним в карты, шутили, смеялись… продолжали жить, без надежд на спасение сына, просто жить!

Зоя решила, не брать новых клиентов, а вернуться в Америку, завершить там все дела, связанные с финансами и навсегда вернуться в Россию. Она четко понимала, что теперь ее миссия тут, дома, на Родине. Зоя собиралась на деньги, оставленные ей Эдвардом, открыть в Москве благотворительный фонд психологической помощи тем, кто потерял близких и, конечно, курсы доул.

Но новые обстоятельства вновь поменяли все планы. Началась пандемия. Быстро закрыли все границы, запретили появляться на улице без масок, школьники, студенты, служащие все перешли на «удаленку». И не было ни малейшего понимания – когда это всё закончится. В самом начале пандемии трудно было себе представить сколько еще тысяч и тысяч людей умрет от всего этого ужаса в ближайшее время, в ближайшие дни, завтра или после завтра.

Вот тогда уж смерть развернулась вовсю. Она неустанно работала своей косой, забирая в мир иной и молодых и стариков. Всех, без разбора. Всех, независимо от того, кто вы, откуда вы, что вы делаете, сколько денег зарабатываете, хороший вы человек или нет. Смерть всех равняет талантов и бездарей, власть имущих и власть призирающих, людей известных и безызвестных, верующих и атеистов. Все они умирали от ковида приблизительно одинаково: быстро и в муках, долго, но тоже в муках. Отличаться будет только их место на кладбище, но это не будет уже их волновать. 
В то время у меня поменялось отношение к смерти. Мне она больше не казалась естественной.

Мне позвонили родители Викентия, сказали, что он умирает, но я уже не могла до него доехать.

- Жаль, что вас не будет, хотя он этого уже не узнает, не приходит в сознание…
Он просил вам передать слова:
«Область смерти – полна жизни».

Через месяц этого нашествия болезни на мир заболела и Зоя. Она почти ничего не запомнила из того времени.

Помнила только, что было так плохо, как до этого не было ни разу в жизни. Зоя почти ничего не понимала, и не чувствовала. Не могла поднять руку, ноги не слушались. Хотела пить, делала глоток, но вода почему-то текла по щекам… Когда ей начало казаться, что она спит или где-то уже не здесь, вызвала скорую. Что было дальше? Помнит только штрихами: чьи-то голоса, куда-то везут, потом куда-то кладут, снова куда-то везут. И вот уже Зоя летит в бесконечных черных облаках и изредка среди них возникают люди в белых скафандрах. Черное и белое, добро и зло…вечная битва. Гул голосов звучит в её голове, она пытается понять, что происходит, но – тщетно.

Когда сознание ненадолго возвращалось к ней, она понимала, что скорее всего – умирает. Страха не было, наоборот, ей хотелось, чтобы всё уже закончилось. В эти короткие периоды осознанности Зоя даже не успевала подумать о своей прожитой жизни, об умерший сестре, об Эдварде, о всех тех, с кем была рядом, о тех, кого сама провожала в последний путь. Она четко понимала, что сама сейчас стала частью того момента, когда пора покидать родной дом.

И вдруг ей стало лучше. Это совсем не обрадовало. Зоя знала, что такое часто бывает перед самым концом. Бог, как будто лично даёт последний глоток воздуха.
Если бы кто-то был сейчас рядом с этой девушкой, то увидел, как она улыбается, но рядом никакого не было.

А Зоя в этот момент вспомнила, свой сценарий смерти…как она столетняя танцует напоследок перед костром, а после смерти уплывает на лодке в дальнюю, дальнюю дорогу. И пусть она не дожила до ста, и пусть скорее всего никакой лодки не будет, и пусть сейчас всё идет не по сценарию, но она готова и ей давно уже не страшна эта встреча.
 
Приступ кашля и Зое показалось, что сердце остановилось. В мозгу промелькнула мысль, что это и есть та самая последняя секунда жизни. Но сознание не отключилось, а перетекло в другое измерение. Появилось ощущение легкости и невесомости. Так комфортно, Зоя последний раз чувствовала себя только в раннем детстве. И вот она уже взлетает на цепочных качелях прямо к белым, пушистом облакам. А внизу разливается запах свежескошенной травы. И где-то уже пропел петух. Зоя больше не держится за железные цепочки, поднимает руки, спрыгивает с качелей и летит туда, где ей открывается новая свобода и новое движение жизни, потому что завтра вероятно родится что-то новое!

P.S. Если человек будет всегда помнить, что не просто смертен, а внезапно смертен, мы станем жить так, как наши предки – в осознании своей смертности. Да, можно внезапно чем-то заболеть и умереть. Что же теперь не жить? Не любить? Не работать? Не изобретать? Не творить? Не шалить? Нет…человек остаётся человеком не только когда он здоров и благополучен, но и в преддверии конца. Человек больше любой болезни и любой беды.
                20.06.2023г.