Глава девятая. Камень Правды и Шепот Бездны

Сухой Остров был обманкой. Не твердь, а гниющий струп на теле болота. Земля под ногами – не почва, а спрессованный мох, труха мертвых деревьев и кости неведомых тварей, хрустевшие под ботинками Настасьи. Воздух, чуть свободный от удушливого тумана, был тяжел запахом багульника – сладковатым, одурманивающим, как предсмертный бред. Чахлые сосны, кривые и черные, как обугленные спички, тянули голые ветви к серому, безликому небу. Тишина здесь была иной. Не настороженной, как в лесу у Лешего, не выжидающей, как в избе Домового. Мертвой. Окончательно вымершей. Даже страх казался здесь лишним.

Мария плыла впереди, ее полупрозрачная форма сливалась с серым светом, лишь темные глаза, полные животного ужаса, метались по сторонам. Она не оглядывалась на Настасью, но связь – ледяная нить между ними – тянулась, неумолимая. Настасья чувствовала ее панику, как свою собственную. И еще – леденящее присутствие сзади. Оно не шло по пятам. Оно наполняло болото позади них. Холодный, неумолимый вакуум, высасывающий жизнь и звук. Тень Чернобога. Пробудившаяся Бездна. Она не спешила. Она знала, что добыча не уйдет.

Матрена шла, сгорбившись, но твердо. Окровавленная ладонь была перевязана грязной тряпицей, темный нож с треснувшим лезвием она держала наготове, как костыль и оружие одновременно. Лицо – землистое, осунувшееся. Ритуал с Кикиморой и схватка на Гнилом Мосту вытянули из нее соки. Но в янтарных глазах горел прежний огонь – яростный, неугасимый. Она знала цель.

"Близко," – прошелестела Мария, останавливаясь у края небольшого, заросшего чахлым папоротником пригорка. Ее призрачная рука дрожала, указывая вперед. "Там... Камень. Но... круг нарушен. Знаки... кривые. И... запах. Жженой кости. И... страха."

Они поднялись на пригорок. И открывшаяся картина вырвала у Настасьи стон ужаса.

Глухое Урочище. Место Силы. Оно было похоже на рану на лице мира. Круг древних камней – некогда, должно быть, величественных, покрытых священной резьбой – был осквернен. Половина менгиров повалена, разбита, как спички в руке гиганта. Другие стояли, но... перевернутые. Вершинами в землю, основаниями к небу. Резьба на них – спирали жизни, солнечные диски, знаки плодородия – была искажена, покрыта густой, липкой черной субстанцией, похожей на запекшуюся кровь или нефть. Знаки казались перевернутыми, вывернутыми наизнанку, превращенными в пародии на самих себя – спирали смерти, пожирающие солнца.

В центре круга, на возвышении из более мелких камней, чернел Говорящий Камень. Огромный, как избушка, валун, покрытый древнейшими, стертыми временем рунами. Но и он был осквернен. Его поверхность была испещрена глубокими, свежими царапинами – не инструментом, а когтями. И по этим царапинам стекала та же черная, маслянистая жидкость, пахнущая медью и горелым прахом. У подножия Камня лежала фигура.

Человек? Едва. Сгорбленный, закутанный в лохмотья шкуры и грязного холста старик. Волосы и борода – седые, спутанные, слипшиеся грязью – скрывали лицо. Он сидел, прижавшись спиной к Камню, обхватив колени костлявыми руками. И дрожал. Мелкой, непрекращающейся дрожью, как в лихорадке. От него исходил запах немытого тела, безумия и... той же жженой кости, о которой говорила Мария. Волхв. Страж Камня. Или то, что от него осталось.

"Отец..." – хрипло позвала Матрена, делая шаг вперед. Не с теплом. С осторожностью хищника. "Старый... ты ли?"

Фигура у Камня вздрогнула. Из-под спутанных волос блеснул глаз. Один. Другого не было видно. Глаз был мутным, белесым, как у слепой рыбы, но полным такого первобытного ужаса, что Настасья отшатнулась. Губы под седой щетиной зашевелились. Голос был не голосом. Скрипом разбитых мехов, шелестом сухих листьев под сапогом.

- Она... пришла... – проскрипел он. - Из глубин... Старше камня... Старше леса... Глаза... вездесущие глаза... Смотрят...
 Его дрожь усилилась. Он забился, как загнанный зверь, прижимаясь к Камню:
 - Перевернула... Знаки перевернула... Кровью... Кровью земли...

"Что она?" – спросила Матрена резко, подходя ближе, но не вплотную. Ее нож был наготове. "Тварь? Дух? Бог?"

Волхв закачал головой:
- Не знаю... Море Холода... Пустота... Голод... Она... Черная Щель...-  Он поднял дрожащую руку, указав на Камень. На его испещренную царапинами поверхность. - Камень кричал... Кричал... Пока не... не научился... подчиняться... Смотреть... ее глазами...

Настасья почувствовала леденящий укол в груди. Там, где было зернышко Тьмы, оставленное "живой водой". Оно отозвалось на слова Волхва. Сжалось. Забилось холодным огоньком. Она инстинктивно прижала к этому месту ладонь. Оберег под свитером был холодным и тяжелым.

"Ключ," – выдохнула Матрена, глядя не на Волхва, а на Настасью. Ее глаза сузились. "Поплавчиха. Оберег. Он – часть Ключа Миров. Тот, что в ларце был. Он призвал ее? Или... он единственный, что может ее запереть?"

Настасья не успела ответить. Волхв вдруг рванулся вперед. Не встал. Пополз. Быстро, по-паучьи, на четвереньках. Его единственный белесый глаз сверлил Настасью. Запах безумия и страха стал невыносимым.

- Дай! – завыл он, голос сорвался в визг. - Дай ключ! Маяк! Она хочет его! Отдай! Или... или она возьмет все! Все сожрет!-  Его костлявая рука, с грязными, обломанными ногтями, потянулась к ее груди. К оберегу.

Настасья отпрянула. Матрена вскинула нож:  "Назад, старик! Тронешь – отрублю!"

Но Волхв не слушал. Он уже почти дополз. Его дыхание – хриплое, свистящее – било Настасье в лицо. Безумие в его единственном глазу было заразительным. Она почувствовала панику, сжимающую горло.

Внезапно Мария метнулась вперед. Не к Настасье. К Волхву. Ее полупрозрачная форма встала между ними. Темные глаза духа болота сверкнули не страхом, а яростью.

- Не тронь! – ее мысленный голос прозвучал как удар хлыста. - Она... освободила! Она дала голос! Не тронь!

Волхв замер. Его белесый глаз перевелся с Настасьи на призрачную девушку. В нем мелькнуло непонимание. Растерянность. Как будто он увидел что-то невозможное.
- Ты?... Но... проклята...

- Была! – мысль Марии была гордой и горькой. - Она... сожгла скверну! Дал свет! Она указала на Настасью:
- Ее ключ... не для тьмы!

Волхв медленно опустился на колени. Его дрожь не прекратилась, но ярость из глаз ушла. Осталась только бесконечная усталость и боль.
- Свет? – он проскрипел с горькой усмешкой. -  Здесь? В Урочище Тьмы? Глупость...
 Он поднял лицо к черному небу:
-Она слышит... Она всегда слышит...

Как по сигналу, воздух содрогнулся. Не звук. Волна давления. Тяжелая, леденящая, выбивающая дыханье. Деревья на краю Урочища затрещали, ломаясь, как спички. Камни в круге застонали, сдвигаясь с места. Черная слизь на них забурлила, зашипела. Холодный ветер, пахнущий космической пустотой и гибелью звезд, ударил им в лица. За спиной, со стороны болота, раздался гулкий, мерный стук. Как шаги гиганта. Тяжелые. Неумолимые. Она вошла в Урочище.

Мария вскрикнула – беззвучно, но отчаянно – и метнулась к Настасье, пытаясь обвить ее полупрозрачными руками, как щитом. Матрена встала перед ними, подняв треснувший нож, ее фигура была жалкой и величественной одновременно. Волхв закрыл лицо руками и завыл – тонко, по-собачьи.

Настасья стояла, парализованная ужасом. Зернышко Тьмы в груди разгоралось ледяным пламенем, пытаясь соединиться с надвигающейся Бездной. Оберег на груди ответил – слабым, но яростным золотым теплом, сжигая холод изнутри. Борьба сил рвала ее на части. Она видела, как по краю Урочища, из чащи мертвых деревьев, выползает... оно. Не форма. Отсутствие формы. Живая Тень. Прореха в реальности. В ней мерцали и гаснули звезды, текли реки черного пламени, и в самой глубине... открывались и закрывались Глаза. Огромные. Бездонные. Полные древнего, нечеловеческого разума и ненасытного голода. Взгляд этих Глаз скользнул по перевернутым камням, по скулящему Волхву, по яростной Матрене, по дрожащей Марии... и остановился на Настасье. На ее груди, где бушевала война света и тьмы. Взгляд был... заинтересованным.

"К Камню!" – закричала Матрена, голосом, перекрывающим вой ветра и гул шагов Тьмы. "Настасья! К Камню! Прижмись! Он – последний щит!"

Она рванулась к Говорящему Камню, таща за собой оцепеневшую Настасью. Мария поплыла следом, как испуганная тень. Волхв не двинулся. Он сидел на коленях, завывая, лицом к надвигающейся Бездне.

Настасья прижалась спиной к шершавой, холодной поверхности Камня. Камень... дрожал. Как живой. В его глубине что-то гудело – низко, жалобно, как раненый зверь. Оберег на ее груди вспыхнул ярче, как будто вступил в резонанс с древним валуном. Золотой свет заиграл по черным царапинам, заставив стекающую слизь шипеть и испаряться. Зерно Тьмы внутри нее сжалось, ослабело, но не погасло.

Матрена встала перед ними, спиной к Камню, лицом к апокалипсису. Она подняла треснувший нож и запела. Не шепот. Не рев. Песню. Древнюю, гортанную, полную силы земли и гнева предков. Слова были непонятны, но ритм их бился в такт дрожи Камня и стуку шагов Тьмы. Из ножа, из трещин в его лезвии, повалил черный, едкий дым. Но не зловонный. Пахнущий полынью, грозой и... кровью Матрены. Ее рана на ладони открылась, и капли алой крови падали на землю, шипя, как на раскаленной сковороде.

Наступающая Тень замедлилась. Мерцающие Глаза в ее глубине прищурились. Живая Пустота, казалось, колебалась перед этим жалким барьером – песней, дымом, кровью и золотым светом оберега. Она могла смести их мгновенно. Но... не делала этого. Она *изучала*. Особенно Настасью. Особенно ее оберег.

"Говори, старик!" – закричала Матрена, не прерывая песни, обращаясь к Волхву. "Цена Ключа! Как запереть Щель? Говори, пока она слушает!"

Волхв поднял голову. Его белесый глаз был безумен, но в безумии мелькнула искра старого знания. «Кровь!» – выкрикнул он. - «Кровь ключа! В щель! Но...»
 Он закашлялся, захлебываясь черной слизью: «Но щель... она в камне! В сердце! И... ключ не цел! Часть! Только часть!»

Настасья почувствовала, как оберег на ее груди дернулся. Как сердце. Кровь ключа? Ее кровь? Часть Ключа? В сердце Камня? Который кричал и теперь дрожал, как в агонии?

Тень Чернобога сделала шаг вперед. Один. Гигантский. Земля содрогнулась. Давление стало невыносимым. Песня Матрены захлебнулась. Дым от ножа рассеялся. Золотой свет оберега померк. Глаза в Бездне разомкнулись, и из них хлынул поток абсолютной, леденящей Тьмы. Не света. Антисвета. Пожирающего все вокруг.

"В щель!" – завопила Матрена, бросаясь к Настасье. "В сердце Камня! Оберег! И кровь! Свою! Быстро!"

Но было поздно. Тьма накрыла их. Холодный, всепоглощающий мрак. Настасья почувствовала, как ее отрывают от Камня, как ледяные щупальца Бездны впиваются в нее, тянут к тем Глазам, к вечной Пустоте. Она кричала, но звука не было. Она видела, как Матрена бьется в черных тисках, как темный нож вспыхивает и гаснет. Видела, как призрак Марии растворяется в Тьме с беззвучным криком. Видела, как Волхв поднимается навстречу своей гибели с безумной улыбкой.

И только оберег на ее груди пылал последним, отчаянным золотым огоньком. Ключ. Часть Ключа. И зерно Тьмы внутри нее ликовало, тянулось к своей Источнице. Настасья Завальская, поплавчиха между мирами, висела на грани. Между светом оберега и притяжением Бездны. А Говорящий Камень, оскверненный и израненный, стонал у нее за спиной, его сердце – Черная Щель в самое нутро Нави – зияло где-то в темноте, призывая ту самую Кровь Ключа, которая могла стать спасением... или окончательным приговором.