Исповедь врача

Серьёзно  заболев  и  очутившись  в  больнице,  мы,  терзаемые  страхом  за  своё  будущее  в  ожидании  пугающей  операции,  вынуждены  полностью  довериться  лечащим  врачом - по  крайней  мере,  если  этого  не  сделать,  жить  станет  намного  сложнее.  Неудивительно,  что  мы  нередко  верим  в  сверхчеловеческие  способности  медиков:  это  отличный  способ  преодолеть  страхи.  Если  операция  проходит  успешно,  то  хирург - настоящий  герой,  если  же  нет - то  он  преступник.

Врачи - обычные  люди,  такие  же,  как  и  все  остальные.  Многое  из  того,  что  происходит  в  больницах,  зависит  от  случайностей - как  счастливых,  так  и  не  очень.  Будет  ли  исход  операции  удачным  или  нет,  зачастую  мало  зависит  от  врачей.  Знать,  когда  операцию  проводить  не  стоит,  не  менее  важно,  чем  уметь  оперировать,  и  приобрести  этот  навык  гораздо  сложнее.
Жизнь  хирурга  нельзя  назвать  скучной,  и  порой  она  приносит глубочайшее  внутреннее  удовлетворение,  однако  за  это  надо  платить.  Никто  не  застрахован  от  ошибок,  и  в  конечном  счёте  приходится  жить  с  осознанием  их  последствий.  Нужно  учиться  объективно  оценивать  то,  что  видишь,  стараясь  при  этом  не  потерять  человечность.

Смерть - неизменный  спутник  работы  хирурга.  В  первый  год  после  получение  диплома,  когда  я  пришёл  в  больницу  интерном  (низшая  ступень  врачебной  иерархии),  меня  частенько  вызывали,  как  правило  ни  свет  ни  заря  поднимая  с  постели,  чтобы  констатировать  смерть  очередного  больного.  Я - молодой  и  здоровый,  в  белом  медицинском  халате - шёл  пустыми  больничными  коридорами,  неотличимыми  друг  от  друга,  чтобы  попасть  в  тёмную  палату,  где  медсестра  указывала  на  койку  с  задёрнутыми  занавесками.  Я  прекрасно  видел  других  пациентов,  обычно  измождённых  и  старых,  которые  лежали  на  соседних  койках.  Верятнее  всего,  они  не  спали  и  были  ужасно  напуганы,  а  кроме  того,  наверняка  размышляли  о  собственной  дальнейшей  судьбе,  отчаянно  желая  поскорее  выздороветь  и  убраться  из  больницы  как  можно  дальше.

Покойник  за  занавесками,  едва  различимый  в  свете  тусклой  прикроватной  лампы,  выглядел  точно  так  же,  как  любой  другой  мёртвый  пациент  больницы.  Они  всегда  лежат  совершенно  неподвижно - обезличенные,  обычно  пожилые,  в  больничной  пижаме,  с  худым  и  жёлтым,  как  воск,  лицом,  с  запавшими  щеками  и  с  багровыми  пятнами  на  конечностях.  Я  приподнимал  пижамную  рубашку  и  подносил  к  безжизненной  груди  стетоскоп,  чтобы  окончательно  удостовериться,  что  сердце  перестало  биться,  а  потом  приоткрывал  мёртвые  глаза  и  светил  в  них  фонариком,  чтобы  убедиться,  что  зрачки  "неподвижны  и  расширены",  то  есть  что  они  чёрные  и  большие,  как  блюдца,  и  не  сужающиеся  в  свете  фонарика.  Затем  я  подходил  к  сестринскому  посту  и  делал  пометку  в  истории  болезни:  "Констатирована  смерть".  После  этого  я  расписывался  и  возвращался  в  кровать,  стоявшую  в  кабинете  дежурного  врача.

Проработав  год  интерном,  я  начал  стажироваться  в  области  общей  хирургии.  Меня  направили  в  отделении  реанимации,  куда  привозили  людей,  пострадавших  от  несчастных  случаев, - здесь  смерть  принимала  гораздо  более  драматичные  и  жестокие  формы.  Я  до  сих  пор  помню,  как  пациенты  умирали  от  сердечного  приступа - "остановки  сердца" - прямо  у  меня  на  глазах.  Помню,  как  целую  ночь  безуспешно  пытался  спасти  мужчину,  который  ужасно  мучился,  истекая  кровью  из-за  варикозного  расширения  вен  пищевода.  Всё  это  время  он  оставался  в  полном  сознании  и  смотрел  мне  в  глаза.  Я  видел,  как  люди  умирают  от  огнестрельных  ранений,  после  автомобильных  катастроф,  из-за  ударов  током,  от  инфарктов,  астмы  и  всевозможных  разновидностей  рака,  в  том  числе  омерзительных.

Ещё  были  те,  кто  не  доживал  до  приезда  в  больницу  и  кого  "Скорая  помощь"  привозила  уже  мёртвыми.  Как  молодого,  мне  поручали  констатировать  смерть  бедняг,  которых  инфаркт  или  инсульт  застал  на  улице.  В  таких  случаях  мне  предъявляли  полностью  одетое  тело,  с  которого  приходилось  снимать  одежду,  чтобы  прослушать  сердце  стетоскопом, - это  сильно  отличалось  от  процедуры  констатации  смерти  у  больничных  пациентов,  на  которых  были  надеты  одинаковые  обезличивающие  пижами.  Мне  казалось,  что  своими  действиями  я  оскорбляю  этих  несчастных,  и  хотелось  извиниться  перед  ними  за  то,  что  я  вынужден  расстёгивать  их  одежду,  хотя  мёртвым  явно  наплевать  на  это.  Поразительно,  насколько  одежда  всё  меняет.

Когда  я  размышляю  о  некоторых  ошибках,  допущенных  на  протяжении  моей  работы,  мне  приносит  утешение  осознание  того,  что  склонность  к  ошибочным  суждениям,  да  и  вообще  к  совершению  ошибок,  изначально  заложена,  если  можно  так  выразиться,  в  человеческом  мозге.  Я  понял,  что  смогу  получить  прощение  за  некоторые  ошибки,  совершённые  за  все  эти  годы.  Ошибку  может  совершить  каждый, и  все  мы  прекрасно  понимаем  это.  Проблема  в  том,  что,  когда  ошибку  совершают  врачи  вроде  меня,  последствия  для  пациента  могут  быть  катастрофическими.  Большенство  хирургов  испытывают  глубочайшее  чувство  стыда,  когда  в  результате  операции  пациенты  страдают  или  умирают,  и  стыд  становится  ещё  острее,  если  за  всем  этим  следует  судебное  разбирательство.  Хирургу  сложно  признать - как  перед  собой,  так  и  перед  окружающими, - что  он  совершил  ошибку,  поэтому  он  всеми  возможными  способами  старается  скрыть  свои  ошибки  или  переложить  вину  на  кого-нибудь  другого.

Много  лет  назад  я,  полный  юношеского  энтузиазма,  провёл  не  до  конца  продуманную  операцию  по  удалению  крупной  опухоли.  Операция  длилась  восемнадцать  часов.  В  два  часа  ночи  я  неосторожным  движением  разорвал  базилярную  артерию  пациента,  и  он  так  никогда  и  не  очнулся.  Да,  я  запоминаю  не  свои  успехи,  а  свои  неудачи.  А  это,  скажу  вам,  весьма  и  весьма  мучительно.

Я  помню,  как  несолько  месяцев  назад,  приезжал  в  больницу  к  своему  другу.  Впервые  я  прооперировал  его  пятью  годами  ранее,  удалив  особую  разновидность  опухоль.  Я  надеялся,  что  он  станет  одним  из  тех  немногочисленных  счастливчиков,  которым  удалось  полностью  вылечиться  с  помощью  операции,  но  опухоль  вернулась.

Я  ехал  на  машине.  Стояла  морозная  зима,  и  я  любовался  заснеженными  деревьями,  которые  росли  вдоль  дороги,  как  вдруг  зазвонил  мобильный.  Я  ответил.  Разобрать,  что  говорят  в  трубке,  удалось  не  сразу.

 -  Кто? - спросил  я.  Так  и  не  поняв,  кто  звонит,  я  услышал,  как  голос  из  трубки  произнёс:

-  Мы  только  что  приняли  вашего  друга.  Его  доставили  прямо  из  дома.
-  Ох, - вздохнул  я  и  свернул  в  сторону  больницы.
-  Не  думаю,  что  здесь  можно  что-то  сделать, - сказала  врач,  позвонившая  мне, - но  пациент  просит,  чтобы  вы  посмотрели  снимки.  Он  сильно  в  вас  верит.

-  Хорошо,  я  скоро  приеду.

Больница  выросла  передо  мной,  словно  скала.  В  ужасном  расположении  духа  я  двинулся  по  бесконечному  центральному  коридору.  Казалось,  он  тянется  на  километры  и  километры  вперёд,  хотя,  вероятно,  дело  было  в  том,  что  я  страшился  разговора  с  умирающим  другом.  В  очередной  раз  я  испытал  лютую  ненависть  к  больницам,  к  их  унылым,  бесчеловечным  зданиям,  за  стенами  которых  разыгрывается  столько  трагедий.

Наконец  я  добрался  до  отделения  и  обнаружил  своего  друга  у  сестринского  поста:  он  стоял,  окружённый  медсёстрами.  Его  слегка  клонило  в  сторону  из-за  слабости,  поэтому  он  нуждался  в  поддержке.
Врач,  с  которой  я  разговаривал  по  телефону,  тоже  оказалась  неподалеку.  Она  подошла  ко  мне.

-  Все  думают,  что  я  волшебница!  Только  вам  позвонила - и  уже  через  пятнадцать  минут  вы  тут  как  тут!

Я  направился  к  пациенту,  который  рассмеялся,  удивившись  и  обрадовавшись  моему  внезапному  появлению.

-  Я  очень  тебе  рад! - воскликнул  он.
-  Я  тоже.  Пойду  гляну  на  снимки. 

Я  взгянул  на  снимок,  появившийся  на  экране.  "Всё,  это  конец", - подумал  я.

Пока  я  изучал  снимки,  пациента  проводили  в  одиночную  палату,  в  которую  его  положили  накануне.  В  больницу  он  попал  без  сознания,  но  изрядная  порция  стероидов  временно  вернула  его  к  жизни.  Я  зашёл  в  палату,  где  у  кровати  друга  стояла  его  жена.  Сгущались  сумерки,  и  в  помещении  царил  мрак,  так  как  свет  ещё  не  включили.  Через  окно  можно  было  увидеть  постепенно  угасавший  день,  больничную  парковку,  раскинувшуюся  двумя  этажами  ниже,  за  ней  ряд  домов  и  деревьев,  а также  падавший  на  землю,  но  тут  же  таявший  снег.

-  Я  посмотрел  снимки...И  я  всегда  обещал  тебе,  что  буду  честен. -  Что  ж,  я  могу  провести  операцию, - начал  я, - но  вряд  ли  мы  выиграем  много  времени.  Максимум - пару  месяцев.  А  может  меньше.  И  это будет  продление  смерти,  а  не  жизни.  Оставшееся  время  окажется  отравлено  ложной  надеждой,  к  тому  же  операция  несёт  в  себе  определённый  риск.  Я  несколько  раз  оперировал  людей  в  похожей  ситуации...Обычно  потом  я  об этом  сожалел. - Я  говорил  медленно,  буквально  выдавливая  из  себя  каждое  слово.

Он  ответил  так  же  медленно.

-  Я  понял,  что  всё  складывается  не  в  лучшую  сторону.  Мне  нужно  было...кое-что  уладить,  но  теперь...всё  уже  сделано...

Когда  преподносишь  плохие  новости,  лучше  говорить  как  можно  меньше.  Такие  беседы  в  силу  своей  природы  протекают  медленно  и  мучительно,  так  что  мне  неизменно  приходится  бороться  с  желанием  постоянно  что-нибудь  говорить,  лишь  бы  заполнить  неловкую  тишину.

-  Что  ж,- заключил  он, - полагаю,  ты  продлил  мне  жизнь  на  добрых  несколько  лет.  Спасибо  тебе. И  он  обнял  меня.

Я  так  и  не  смог  произнести  "до  свидания",  ведь  мы  оба  понимали,  что  видимся  в  последний  раз.  "Удастся  ли  мне  так  же  сохранить  храбрость  и  достоинство,  когда  настанет  моё  время?" - спрашивал  я  себя,  выходя  на  мрачный  асфальт  больничной  парковки.  Снег  всё  ещё  падал,  и  я  снова  поймал  себя  на  мысли  о  том,  до  чего  же  я  ненавижу  больницы.

Я  завёл  машину  и  тронулся  с  места,  терзаемый  проиворечивыми  эмоциями.  Вскоре  я  попал  в  пробку  и  принялся  яростно  проклинать  машины  и  людей,  сидящих  на  рулём,  словно  они  были  хоть  сколько-нибудь  виноваты  в  том,  что  хорошему,  достойному  человеку  суждено  умереть,  оставив  жену,  детей.  Я  кричал  и  плакал,  бестолково  ударяя  кулаком  по  рулю.  Мне  было  стыдно,  но  не  за  то,  что  я не  спас  своего  друга,  а  за  то,  что  утратил  профессиональную  отрешённость.  Собственные  душевные  страдания  казались  мне  пошлыми  на  фоне  хладнокровия  друга  и  мучений,  которые  перенесла  его  семья  и  которые  я  лишь  бессильно наблюдал  со  стороны.