Роман Между небом и землёй Глава 11-я

Глава 11     Четвёртая власть


   Не то чтобы на следующее утро Марк проснулся знаменитым, но за пару недель, для каждого, кто хоть как-то отдалённо был знаком с современной живописью, журналисты подняли имя Монолит до недосягаемых, почти небесных высот.
   Доблестные представители четвёртой власти легко, почти не напрягаясь, не рефлексируя на “химеру, именуемую совестью”, полгода назад втоптали доброе имя Марка в грязь. Сегодня те же ребята, столь же виртуозно пели оду герою нашего времени, вытаскивая его из грязи прямо в князи. “Пересвет и Челубей”, “Пересвет нашего времени”, “Он приравнял мольберт к штыку”, “Челубей разбился о наш Монолит” — эти и подобные им статьи заполнили почти все средства массовой информации местного масштаба.
  Насколько высоко было поднято доброе имя Монолинского, настолько же жёстко, почти жестоко прошлись танком по раскрученному бренду “Vorohoff”. “С неба звёздочка упала”, “Потухшая звезда”, “Наш Монолит ему не по зубам” — и так далее, и так далее. Более того — в статьях ставились далеко не риторические вопросы: “Реальны ли прежние заслуги Ворохова? Кто он — гений или мыльный пузырь? Можно ли считать искусством его творчество”. Эти статьи были украшены фотографиями Ворохова, стоящего на коленях перед Монолинским, с красным от гнева лицом, со слезами на глазах и с пузырящимся носом.
   Часть акул пера, обслуживающие патриотические издания, окрасили свои статьи в политические тона. Рассказывали они о том, что оба художника в своё время учились на одном курсе. Потом один из них, в поисках лучшей жизни, подался на запад. Второй же, не взирая на тяготы и лишения, Родину не покинул, живопись не бросил, всего добился сам и по праву носит гордое имя Монолит. Цитируя знаменитые слова Высоцкого: ”И во веки веков, и во все времена трус, предатель — всегда презираем”, — газетчики приравняли Ворохова даже не к Челубею, то есть — к иноземному захватчику, а к Мазепе, Власову и прочим предателям.
   То, что от начала до конца всё было далеко не так, то, что победа Монолинского была результатом банальной случайности, то, что истерика Ворохова была нервным срывом, результатом несбывшихся мечтаний, их с Монолинским внутренним конфликтом — это всё никого не интересовало. Важен был итог — ”вишенка на торте”, и народ с огромным удовольствием ел этот “торт”.
   Через неделю после скандала наиболее предприимчивые властители газетных полос, выжав всё, что можно, здесь — в родной стране, продали информацию за рубеж. Ещё через неделю история местного уровня выросла до международного масштаба.
   Марка всё это не то чтобы радовало, скорее наоборот — чувствовал он себя крайне неловко. На все предложения дать интервью отвечал категорическим отказом. Ворохов, по понятным причинам, тоже пресс-конференций не собирал и всё это время прятался в гостинице. Зато Дудинцев не отказал ни одному журналисту. Сочно, в красках, как бывший художник, он рассказывал о происшествии, живописно оттеняя первый план мелкими деталями. Не проронив ни одного худого слова про Ворохова, он умудрился скрытым подтекстом донести до публики, что лучший в мире художник — его друг Монолинский, а лучшая в мире галерея — его галерея “ЭД”.
   Марк эти две недели тоже, по возможности, отсиживался дома. “Друзья-товарищи”, полгода назад потерявшие его номер телефона, теперь звонили, не переставая. Они поздравляли, гордились им, хотели лично пожать руку и выразить своё восхищение. Марк, выслушивая их, спрашивал себя: “Где же они были последние полгода, эти друзья-товарищи?” — но телефоны не отключал, этого категорически делать было нельзя. Последнее время с мелкими просьбами стала звонить жена — его Бьянка, его Яночка: ”Забери, пожалуйста, сегодня Тёму со школы... Будь другом, посиди с сыном на выходные — у меня концерт... Марк, ты бы смог подвезти меня до телецентра — я свою виолончель таксистам не доверяю…” И даже один раз: ”Маркуша, давай где-нибудь посидим — чай, кофе попьём, мороженое поедим. Вечер сегодня какой-то… особенный”.
   Тем не менее, даже после всего того, что  репортёры с ним сделали, для Марка журналист — это был не приговор. Есть и среди них достойные личности. Не все из них полгода назад спешили потоптаться на его костях. Хорошего, понятное дело, тоже не писали — им детей кормить нужно, но и плохого — ни-ни, а в их среде — это поступок.
   На днях, под конец второй скандальной недели позвонила одна из таких — достойных:
   — Привет, Марк, это Элла.
   — Здравствуй, дорогая, здравствуй, узнал — богатой не будешь, — её номер он не удалял из телефона. Она звонила и до эпопеи со студенткой, и после, и сегодня вот.
   — Марк, ты извини, но я, как всегда — по делу… Слушай, друг, нам наконец-то дали на тебя добро и мне, кровь из носу, нужно интервью с тобой. А вот если бы у тебя ко всему прочему было бы что-то новенькое из картин…?
   — Для тебя? Для тебя есть. Недавно написал. Первая за полгода. Не поверишь — даже мне нравится.
   — Не поверю, приеду — посмотрю. Но учти — жалеть не стану. Если что — берегись.
   — Да знаю я тебя, знаю. Элла, твоя самая ядовитая критика дороже щедрой похвалы от других. Приезжай, жду.

   Вечером приехала Элла. Маленькая, худая, несуразная, огненно-рыжая, конопатая. Встретишь — не обернёшься. Но, встречая, оборачивались, жали руку и целовали в щёку. Несмотря на внешнюю непрезентабельность, недостатком мужского внимания Элла не страдала. Её уверенность в себе, неиссякаемая энергия, глубочайший ум и тончайшее чувство своеобразного юмора притягивали мужчин. А власть имущие города не только уважали её, но и откровенно побаивались.
   Элла вошла, поздоровалась и бесцеремонно направилась в гостиную. Она остановилась возле мольберта со “Страной багровых туч” и бросила через плечо:
   — Марк, выпить есть что-нибудь?
   — Я — это… Короче — нет и уже никогда не будет.
   — А-а! Бывает, — по-философски встретила эту новость журналистка, — Ну тогда чашечкой кофе угостишь даму?
   Марк сварил кофе, разлил его по чашкам и с подносом в руках вернулся в гостиную. Элла по-прежнему разглядывала полотно. Взяв чашку, обратилась к автору картины:
   — Марк, пойдём покурим.
   — Я — это… Короче — тоже...
   — Понятно, — не отвлекаясь на эмоции, приняла очередную новость Элла, — Но я-то покурю, — и это была не просьба, а констатация факта.
  Она вышла на балкон, Марк пошёл за ней. Элла открыла огромное окно и, подавшись чуть вперёд — на улицу, дымила в сторону ”чёртова колеса”. Огонёк сигареты красной звёздочкой украшал созвездия ночного небосвода:
   — Значит так: картина мне понравилась — статья будет хорошая. Талант не пропьёшь. Сам-то как?
   — Да как тебе сказать? Привыкаю. Сейчас, вроде, даже налаживаться стало.
   — Понятно. Ну а то, что ни-ни — это ты правильно. А то — одно время… Я думала — плохо закончишь. Сколько раз звонил — языком еле-еле ворочал, я тебя по клубам забирала, домой отвозила… Да я со своим бывшим так не возилась. А сегодня ты — молодец! Я тобой горжусь.
   В дверь позвонили. Элла, достав вторую сигарету, спросила:
   — Яна?
   — Да нет, вряд ли, — пожал плечами Марк, — ты же помнишь, что тогда было...
   — Не помирились? — Марк в ответ отрицательно кивнул, —  Бывает, — Элла затянулась и, выпустив струю дыма в ночное небо, провела краткий курс этики и морали для ячейки общества, — Но ты тоже её пойми, она у тебя дама с характером. Да даже я, не столь импульсивная, убила бы тебя на её месте. Так что, скажи спасибо, что живой.
   — Спасибо, — поблагодарил Марок. За дверью кто-то настойчиво позвонил во второй раз, — Поскучай одна, пойду дверь открою, а то вынесут.
   В прихожей, буркнув “Себе в 2000-м”: ”А ты что, не мог открыть?” — отворил дверь в квартиру.
   На пороге топтался молодой парень с огромной сумкой через плечо, в бейсболке с нарисованным на ней Меркурием, из под сандалий которого шлейфом, вслед, вылетали буквы, собранные в слова “Экспресс-почта”. В руках парень держал журнал заказов и ручку. Глубины подсознания Марка вытащили на поверхность фразу из раннего школьного возраста: ”Это он, это он — ленинградский почтальон”. Молодой человек с Меркурием на кокарде представился:
   — Добрый день, я курьер экспресс-почты ”Меркурий”, мне нужен Монолинский Марк Тадеушевич.
   — Это я.
   — Будьте любезны, предъявите паспорт, — не поверил на слово посланник Меркурия.
   — Тогда заходите, — Марк пошёл за документами, а вот курьер предложением хозяина квартиры не воспользовался — служба. Он так и остался стоять по ту сторону дверного проёма.
   Сверив документы с записью в журнале, “меркуриеносец” объяснил цель своего прихода:
   — Вам письмо, будьте любезны — распишитесь.
   Марк, поставив подпись в журнале, получил из недр толстой сумки обыкновенный запечатанный конверт без единой подписи на нём, но с рисунком логотипа с бейсболки курьера.
   — От кого? — спросил Марк, хотя он уже догадывался. Странные письма за всю его жизнь присылал только один человек.
   — Это конфиденциальная информация, — не подтвердив предположение Марка, курьер почти сразу испарился, как и подобает античному богу-почтальону.
   Открыл конверт. В нём, сложенный в несколько раз лист формата А-4, с отпечатанным на принтере текстом: ”Марк, завтра в 16:30 в павильоне. Там, где мы познакомились. Подойди к стойке бара — жди, если всё будет в порядке, я позвоню на стационарный телефон бара. Лично встретиться не могу, объясню по телефону. Письмо и конверт сожги. Американец”.
   — Понятно, — ничего не понимая, Марк вернулся к Элле на балкон. Без каких-либо объяснений взял у журналистки зажигалку и, смяв письмо с конвертом, сжёг их в пепельнице.
   — Ага, так значит? То есть, как в песне: “Вам холодно, мадам? Сжигайте письма”, — всё так же — по-философски отнеслась Элла к странному поступку художника.
   Тот, улыбнулся в ответ:
   — Вот за это я тебя и люблю — ни одного лишнего вопроса. Из тебя вышла бы замечательная жена, не супруга — соратник, как Крупская у Ленина.
   — Я надеюсь — это предложение? — конопатая улыбка впервые за сегодняшний вечер украсила бледное лицо собеседницы.
   — Это констатация факта, — улыбкой на улыбку ответил Марк.
   — Эх вы — мужики, одни констатации и никаких предложений. Так в девках и помру. Ну ладно, констататор, тогда пойду я потихонечку. Неинтересно с тобой — выпить у тебя нет, что в письме — не рассказываешь и в жёны брать не хочешь, а кофе я больше не буду — вредно это. Ты не интересен для журналистики. Да, по поводу журналистики — в ближайшем номере нашего журнала читай статейку про себя. Картина мне понравилась, статья будет соответствующая — не без багровых тонов, конечно. Всё как на картине, но без пошлостей. Ты меня знаешь.
   — Знаю, Элла, знаю. Ну раз чай-кофе не хочешь…
   — Не хочу, Марк, не хочу. Пойду в одно тёплое, уютное местечко, возьму бутылочку чего-нибудь и за ночь накропаю черновик. Янке — привет, если увидишь, конечно. Да, скажи ей: будет долго думать — отобью. Хорошие мужики на дороге не валяются. Пока, Марк.
   В прихожей она чмокнула его в щёку и ушла в ночь — кропать черновик. Марк вернулся на балкон — забрать кофейные чашки и вытрясти пепельницу. Кроваво-красный огонёк дымящейся сигареты, как ребёнок, подражающий взрослым, старался быть похожим на багровый закат Солнца. Марк эту жалкую пародию затушил, а давнему приятелю, почти зашедшему за край Земли, кивнул вдогонку:
   — До завтра, дружище. Всё — завтра. Пойду я — тоже спать...\
     (Продолжение следует)