Тайник за ковром

  Чтобы уснуть, нужно повернуться лицом к стенке. Там, на стене, висит огромный пушистый шерстяной ковер – гордость родителей, теплый и надежный. Он защищает мой уют и мое тепло. Если  осторожно отогнуть край, там, обнаружится выемка в стене. За ней – заколоченное фанерой окошко, и оттуда всегда тянет холодком. Это мой тайник. Никто о нем не знает. Там я прячу свои самые сокровенные секретики. Сегодня там живет мой плюшевый мишка-папа, охраняя их.

Я вожу пальчиком по ковру. Цветы и листья сплетаются в дивные, замысловатые узоры. Взрослые думают, что это просто цветы. Но я-то знаю! Они придуманы специально, чтобы усыплять детей. Если аккуратно расправлять ворсинки в разные стороны, то из путаницы линий возникают невиданные сказочные существа: олени с ветвистыми рогами, важные медведи и  настоящие райские птицы с хвостами-радугами. «Отвернись к стенке и спи», – слова мамы становятся пропуском в эту страну грез и фантазий, сотканную из цветов и теней. Я вожу пальцем, следя за рождением чуда, и засыпаю.

Но сегодня это не так. Ночь уже крепко обняла землю, старый фонарь за углом давно погасил свой дрожащий свет. В комнате полная, непроглядная темнота. У меня болит живот. Ноет, не дает лежать спокойно. Я не выдерживаю и зову маму.
 Яркий, режущий свет лампы бьет по глазам. Я зажмуриваюсь и зарываюсь с головой под одеяло, тихонько поскуливая. Голоса взрослых звучат тревожно и отдаленно. Кто-то трогает лоб. «Температура... Ой, да она вся горячая...»

Скорая приехала удивительно быстро. В полутьме раннего утра я, прижавшись к маме у окна, видела, как свет фар машины медленно полз по стене комнаты. Огромные, зловещие тени, похожи на великанов или чудовищ, которые пришли, чтобы забрать меня. Страшно. Очень страшно.

Температура почти сорок. Слышу голос фельдшера: «О, да она желтая вся! Желтуха...»  «Сейчас сделаем укольчик, а утром приедет врач, я сама вызову!» Еще  голос: «В какой садик она ходит? Сообщите фамилии других детей. Срочно».

К утру мне все так же плохо. Мир кажется мутным, звуки доносятся как сквозь толщу воды. Я не очень понимаю, что происходит вокруг. Все движутся быстро и озабоченно. «С собой ничего не надо!» – командует приехавший врач. «Только девочку. Сейчас будет дезинфекция».
 Мама заворачивает меня в большую шаль  поверх шубки. Приходит женщина в белом халате и резиновых перчатках, с большой «прыскалкой». Резкий, удушливый запах хлорки заполняет дом. Тетя обливает стены, двери, пол этой вонючей жидкостью. Моих пупсиков, кукол, домашнюю посуду замачивают в тазах с белесой водой. А мои мягкие, пушистые игрушки – их складывают в большую наволочку. «Унесите в баню», – слышу я. Но потом ловлю страшные, обрывочные слова: «Надо сжечь...» Мишка-папа? В тайнике? Мое сердце сжимается от непонятной, но острой потери. Я слишком мала и слишком больна, чтобы плакать или протестовать. Меня уносят.

В приемном покое больницы холодно, пахнет лекарствами и сыростью. С меня снимают мою теплую одежду, одевают в жесткое, незнакомое больничное платье. Оно пахнет чужим. Потом меня уносят по длинному, пустынному коридору в палату. Это бокс. Маленькая комната с глухой дверью и окном в коридор. Я одна. Совсем одна. Плакать интересно, если тебя слышат. Но здесь плакать некому. Еда приходит невкусная, пресная, совсем без соли. Игрушек нет. Ничего моего нет. Только белые стены, кровать и тишина.

Однако, к концу дня что-то меняется. Дверь открывается, и меня... переводят! В огромную светлую палату с высокими потолками, побеленными известкой. Чудо : там стоит  много кроватей, и почти в каждой – мои друзья из детсадовской группы! Знакомые лица! Выходить по-прежнему нельзя, коридор запретен. Но какое счастье – не быть одной! К концу недели мы уже оживаем, скучаем по дому, и нам становится весело. Мы вместе.

Проблема в том, что играть нечем. Совсем. Родителям строго-настрого сказали: ничего не приносить! Все, что принесешь, потом будет уничтожено, домой не вернут. Поэтому ни мячиков, ни кукол, ни книжек с картинками. На подоконнике лежит лишь толстая пачка газет – «на подтирку», как объяснила санитарка баба Катя, круглая и сердитая женщина в ситцевой кофте и коричневой юбке.

И вот на тихом часе у нас рождается Игра. Кто-то первым догадался: надо скатать из  бумаги трубочку ,  нажевать газету и что есть силы дунуть через нее вверх, в белоснежный потолок! Мокрый бумажный «шлепок» с глухим звуком прилипает к известке и держится намертво! Восторг! Мы делаем это старательно, с азартом, и очень тихо.  Палата большая, нас много.  Весь потолок, от стены до стены, равномерно и качественно «заплеван» сотнями серых бумажных лепешек. Это выглядит... монументально.

Разбудил нас, громовый вопль ворвавшейся бабы Кати: «Мать роднааааааа! Что ж вы натворили, вредители?!»  Помню въезжающий в палату стол, на нем – стул, а на стул, пыхтя и ругаясь, встает сама баба Катя. Нам хорошо видно ее голубые панталоны. В руках у нее – березовый веник, насаженный на длинную палку. Она начинает  счищать наши «шлепки» с потолка. Но жеваная газета сдружилась с известкой намертво. Мы до вечернего отбоя лежим в кроватях, и наблюдаем за этой битвой. После ужина баба Катя села посреди палаты и караулила наш сон до утра, зорко следя за любым шевелением, опасаясь новых «беспорядков».

Под утро я не выдержала. Потихоньку выбралась из-под одеяла, стараясь не скрипеть сеткой кровати, и босиком пошлепала в коридор. У окна висел умывальник  и  стояла холодная железная раковина над помойным ведром. Там можно было умыть лицо и руки. Каково же было мое изумление, когда за куском  скользкого больничного мыла я увидела... рыжие Усы! Они шевелились!
В детстве меня привлекало все, что двигалось само: бабочки, жуки, лягушки... Игрушек нет, а тут –  живое чудо! Я сразу поняла – это жук. А значит, это прекрасная игрушка. Особенно зимой, в каменных стенах больницы. Оставалось только выманить его, поймать и принести в палату – на радость всем товарищам по несчастью. Жук показался мне голодным. Днем я его не видела, наверное, боялся света и шума. В голове созрел дивный план: его надо накормить!

Следующей ночью, когда баба Катя, утомленная караулом, задремала на своем стуле, я ловко, проскочила мимо нее в коридор. В кулачке я зажала спрятанную от ужина котлетку.  Я накрошила ее на крышку умывальника и стала ждать, затаив дыхание. Жук был сговорчив! Он выполз, почуяв запах, и стал жадно есть. Как красиво работали его жвалы! Как забавно шевелились усы! Я едва дождалась следующей ночи.

Он оказался не один. У него была жена! И дети! И соседи! Около десятка рыжих усатых усачей деловито сновали по крышке умывальника, поедая крошки котлеты и картошки, которые я им принесла. Я поделилась своей тайной с близкой подругой по койке. Мы стали кормить наших жучков по ночам по очереди, тайком пронося кусочки еды.

На четвертую ночь нас поймали. С тарелками! Прямо в умывальной комнате! Баба Катя была вне себя от гнева и омерзения. А утром приехала  бригада дезслужбы. По всей больнице, начали «морить тараканов». Именно так называли наших усатых друзей взрослые. Именно их мы так старательно кормили по ночам...

Еще через несколько дней, наш  «желтушный отряд» – выписали и отправили по домам. Я вернулась в свою комнату, к своему ковру. Тайник за ним был пуст. Мишку-папу спасти не удалось. Но память о больнице, о заплеванном потолке и о рыжих усачах, жевавших котлету в умывальной комнате, осталась навсегда.

1968 г. Устюжна.