Настоящее искусство. Пролог. Глава 1 Отец и сын

   18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ

   Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
   Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

 

   ПРОЛОГ
 
   — Нет, Леш, сегодня ты его не получишь.
Сквозь высохшие мутные потеки дождя на окне в зал искусств проникало безбожное южное солнце. Пахло мерцающей в воздухе пылью, дешевым мужским дезодорантом
и ментоловым фильтром женских Vogue.
   — Потому что мы с Константином решили провести выходные вместе, и тебя это не должно интересовать с тех пор, когда ты ушел от меня и своего сына. Вместе всей нашей семьей — я понятно выражаюсь или ты там совсем отупел под влиянием своих шлюх?
   Раздраженное шипение, слетавшее с оранжевых губ женщины, беседующей по мобильному телефону с явно не самым приятным ей собеседником, едва доносилось до мальчика, стоящего перед невзрачным полотном в дешевой резной раме, неряшливо покрытой облупленным кое-где лаком. Сейчас он вряд ли мог бы воспринять что-то, кроме открывшегося перед его наивным, по-детски распахнутым взором зрелища.

   Нечто подобное он уже случайно видел, проходя мимо комнаты мамы и Константина. Отчим щелкал пультом. Монотонное клац-клац-клац внезапно затихло, когда в телевизоре появился злой дядька с пистолетом и перепуганная девушка в изорванной одежде, которая по-экранному трагично хватала жемчужными зубами воздух и по-актерски натянуто выла, пока бандит бечевкой привязывал ее молочно-белые запястья к противно скрипящему деревянному стулу.
   «Фу, у нее же все пальцы в занозах будут», — поморщившись, подумал мальчик. Однако, сжав в руках тарелку с молоком и обмякшей в нем кашицей кукурузных хлопьев, продолжил смотреть.
   — Любовь моя, как ты смотришь эту мерзость? — протянул услажденный вечерней молитвой сонный мамин голос. — Эти твои детективы меня точно когда-нибудь с ума
сведут.
   — Все мужчины смотрят эту мерзость, Таша, — парировал голос Константина. — Это что-то вроде закона природы и… Саша, а ты что здесь делаешь? Саша не слышал. Он, как и сейчас, зачарованно смотрел на героиню, к голубоватому виску которой, по законам жанра, уже было приставлено дуло. Мальчик жадно рассматривал ее подернутые пеленой живого страха глаза, полураскрытый бледный и сухой рот, рваные края грязной раны на шее, растрепанные мокрые волосы… и не мог оторваться. Он был без остатка поглощен страданием, так неожиданно естественно отразившемся на ее по-голливудски безупречном лице.
   Она была, пожалуй, гораздо красивее, чем зажатые в своей прибранности и правильности девчонки из его класса. Картина, которую он зачарованно рассматривал сейчас, называлась «Звонок» — он узнал это с прибитой к раме оцарапанной металлической таблички. Саша не знал почему, но понял одно: приглушенные тона полных плеч изображенной на ней девушки и ее искаженного в неизвестной муке лица ему определенно нравятся. Ее влажные стеклянные глаза не выражали страха — только томительное тревожное ожидание чего-то. Рядом с ней были телефонная трубка и блистеры желтых таблеток. «Похожие мама пьет, когда приходит из театра или ругается с Константином», — озадаченно вспомнил мальчик.
   — Костя, да куда же ты смотришь, в конце концов! — тонко пискнула мама на зазевавшегося спутника, рассматривавшего очередной безликий пейзаж, и метнулась к ребенку перед картиной.
   Он успел последний раз схватить завороженным взглядом красноватый отблеск на матовой щеке перед тем, как его глаза окутала душная темнота.
   — Сашенька, ты еще слишком мал, чтобы смотреть на подобное, так что я прислонила ладошку к твоим глазкам. Все хорошо?
   Измученная девушка с картины продолжала испытующе смотреть на мальчика.
   Саша медленно закрыл глаза.

ГЛАВА 1. ОТЕЦ И СЫН

   Палец сидящего напротив привлекательного темноволосого мужчины возрастом чуть более сорока пару раз глухо стучит о сигарету с тлеющим сероватым огоньком. Саша старается как можно незаметнее вдыхать вензеля тонкой струйки дыма, лениво тянущейся с противоположной стороны стола: мама и Константин даже не подозревают о пагубной привычке сына, а карманные деньги им уже благополучно спущены на очередную лицензионную версию мегапопулярной компьютерной игры. Не сказать, чтобы он сильно увлекался подобным досугом, но одноклассники, временами приходившие к нему на посиделки, требовали типичных подростковых развлечений. Он выбирал наименее порочный набор: ящик паршивого пива из киоска со стандартным
названием за углом, не брезговавшего продажей алкоголя несовершеннолетним, пару дисков с видеоиграми и гору упаковок Lay’s.
   — Ну что, колись, Сань: на мать пришел жаловаться?
   Отец довольно прищуривается и предвкушающе растягивает тонкие губы в язвительной улыбке, не спеша стряхивая пепел на пол веранды и не обращая рассеянного внимания на стоящую рядом на деревянном столе для пикников пепельницу. Больше всего в своей жизни он любил две вещи: искусство фотографии и от души смеяться над матерью Александра. То есть сначала он, конечно, просто от души любил его мать. Все классически изменилось после их развода.
   — Па, — Саша делает усилие, чтобы расцепить плотно сомкнутые от скрываемого стыда и боязни реакции отца зубы. — Мне нужны деньги. Мама с Константином копят
на будущего ребенка…
   Не потерявшие с возрастом своей самобытной красоты черты лица Алексея на секунду бледнеют, но он мгновенно берет себя в руки и, перебив сына, натянуто хохочет:
   — Подожди-подожди, как ты сказал? Вавилов и Наташа копят на будущего ребенка? Как на новую кровать, что ли? Саша краснеет. Кажется, и в тридцать лет он все так же будет делать вид, что аспекта интима в жизни не существует — и прежде всего в жизни его родителей.
   — Па, ну хватит ломать комедию. Мне нужны деньги. Мне скоро поступать в университет, и вся подобная взрослая… суета. Маме рожать через шесть месяцев. Константин потерял работу. Она и без того вынуждена пахать в театре до крайних сроков, а ты знаешь, как там относятся к актрисам. Как…
   — К вещи, — понимающе кивает отец. — Твоя мать часто так говорит. — Он прикусывает внутреннюю сторону щеки: — Говорила.
   Молчание. Воздух хоть ножом режь. Саша давно уже находил симбиоз любви отца к осмеянию бывшей жены и волнения при упоминании ее стандартной счастливой жизни
весьма причудливым.
   — Так что мне делать, па?
   — Идти в бордель, очевидно, — серьезно заключает отец и, наконец, вжимает окурок в неуклюжую глиняную пепельницу. — Только имей в виду, что отказов там
не принимают.
   Саша, тяж ело выдохнув, прижимает ладони к бледному лицу.
   — Расслабься, сын, я шучу, — спину Саши обжигает неосторожным отцовским хлопком. — Если не горишь желанием драить столы в придорожной кафешке, то фотографировать, разумеется. Я давно замечал в тебе нехилый потенциал, ты и сам знаешь.
   Он чрезмерно резким движением хватает лежащий на столе старенький полароид, откидывается на потертую спинку раскладного стула для рыбалки и принимается тщательно рассматривать объектив, усердно стараясь придать лицу выражение беззаботности. Отец Саши никогда не умел талантливо притворяться, в отличие от бывшей супруги. Наверное, это и стало причиной их с Натальей разрыва.
   — А чем фотографировать? Семейный Canon, кстати, сдох месяц назад. Отчим грохнул. Перебрал на семейном ужине в честь маминой беременности.
   — Да хотя бы этим, — отец живо трясет рукой с камерой. — Слышал, у вас, у молодежи, снова в моде винтаж. Я, честно говоря, был уверен, что в моде у вас только сиги да всякое гнилое музло из наушников, не то что настоящее искусство.
   Смех разряжает плотные пласты прогретого воздуха.
   Саша любил нерушимый, казалось, дом отца. Живя под одной крышей с матерью, он вынужден был гнуться гуттаперчевым мальчиком и меняться подобно хамелеону, потому что ни один день своей взрослой жизни она не была одинакова. Возможно, так на ней сказывалась работа в местном театре и популярность, если это понятие было применимо для столь маленького и соответствующего своему названию забытого богом города, как Тихополь; младший Адамов не горел желанием разбираться в запутанной биографии столь неоднозначной персоны, как его мать. Время от времени перманентное приспособленчество надоедало ему, и он потихоньку сбегал в этот дом, где складной стул на веранде стабильно стоял у стола, глиняная пепельница стабильно покоилась на столе, отец стабильно сидел на стуле со стабильной «Явой» в пальцах, и менялось лишь положение черного калейдоскопа камер в спальне на втором этаже.
   Он, может, любил не только всегда сухие клумбы у входа в отцовский дом, но и его владельца, но отказывался себе в этом признаваться: слишком сильна была детская обида, нанесенная уходом того из семьи. Он вырос и понял отца: даже такие непутевые фотографы-неудачники, как Алексей, вряд ли могут жить в любовном постоянстве, хотя бы из-за нужды в разнообразии своих придорожных муз. Понял, но не простил. Поэтому единственное, что ему оставалось, — это любить дом. Печально, но хотя бы не лживо.
   — Тогда давай свою развалюху. — Саша широко улыбается отцу, но, подобно ему же, моментально надевает самую серьезную из своих масок. — Теперь буду делать не просто фото мамы с вонючими цветами от отчима, а винтажные фото мамы с вонючими цветами от отчима. Спасибо. Суперский стартап, па. Что там говорят про то, будто родители заставляют детей достигать того, чего хотели добиться сами?
   — Рот на замок, малец, она еще не твоя. — Алексей подмигивает сыну, отдавая ему фотоаппарат и затем складывая руки на груди: — Лучше сделай фото отца. Потом будешь тыкать им в лицо писакам, которые на пике твоей славы спросят, какой снимок ты считаешь самым любимым.
   Саша усмехается и присматривается в видоискатель. В объектив попадает не только отец, но и любимые спаленные солнцем и растрескавшиеся от времени клумбы. Честно — любить в этом снимке было что.
   Щелчок — и цветастый лист. Адамов-младший жадно выхватывает его, чуть не уронив на деревянные доски пола.
   — Дай ему подсохнуть и проявиться, умник.
   Юноша кладет снимок на стол и складывает руки в замок.
   — Ну и каково, лучший фотограф России-матушки?
   — Пепельница смотрится… весьма гармонично.
   — Как вспомню, что ты подарил мне ее на свой восьмой Новый год, так вздрогну. Быстро же ты взрослеешь, Санька, — Алексей пару раз медленно кивает, словно доказывая этот неожиданный факт самому себе. — А теперь вали к Вавилову и матери. Ей сейчас нельзя волноваться, так что, если узнаю, что ты активно зависаешь с дружками в подъездах или лезешь к девчонкам под юбки, уши надеру и выдеру заодно. Comprende?[1]

   — Все будет окей, пап. Долго не зависать, под юбки лезть только с твоего разрешения. Comprende.
   Уходя от отца, он в очередной раз думает о том, как сильно любит его дом.
   Его хозяина, может быть, тоже.

[1] -  Понятно? (исп.)