Кара небесная

Альтернативная история.


   Часть I: Москва 1812: Огонь.

   Воздух на Поклонной горе был густым, как сукно, пропитанное тревожным, зловещим предчувствием. Наполеон стоял, выпрямившись, в парадном мундире, лицо его было маской привычного ледяного величия. Внизу, затянутая предрассветной мглой, лежит столица остатков Великой Тартарской Империи – его величайший трофей, символ покоренной мощи Востока. В полутора километрах располагалась ставка союзника, который поможет покорить непокорные тартарские корпуса, в случае несогласия мирной сдачи. С рассветом он ждал депутацию с ключами, ждал униженного поклона. А пока стояла абсолютная Тишина. Гнетущая, пугающая, как затишье перед бурей.

   И буря пришла. С неба в самое сердца города.

   Сначала – вспышка. Ослепительная, белая, как тысяча солнц, ударившая в глаза даже сквозь туман. Наполеон инстинктивно зажмурился, но свет прожигал веки. Когда он смог открыть глаза, мир перевернулся. Москва не просто горела – она взрывалась. Не отдельные пожары, а единый, чудовищный, немыслимый костер, охвативший весь горизонт. Пламя вздымалось к небу не языками, а сплошными стенами, целыми кварталами, превращаясь в огненный адский гриб, пожирающий небо. Свет был настолько яростным, что ночь отступила; тени побежали прочь, длинные и искаженные, как демоны на стенах ада. Было ярче, чем в самый ясный полдень, но свет этот был мертвенно-белым, лишенным тепла, несущим только гибель.

   Растерянность ударила в поджилки, лишила почвы под ногами. Весь его стратегический гений, все расчеты, вся логика завоевателя рассыпались в прах перед этим зрелищем. Как? Это же невозможно! Никакой поджог, никакая диверсия не могла породить ЭТО. Огонь такой силы, такой тотальности – это было выше человеческого понимания. Его ум, всегда острый и расчетливый, бешено метался, ища объяснение, и не находил ничего, кроме… Бога. Да. Только божественная, карающая десница могла обрушить на землю такую ярость. Сам Бог сжег Свой город, чтобы он не достался завоевателю.
   Он замер в оторопи, как глыба льда, посреди этого внезапного дня ночи. Парадный мундир вдруг стал нелепым, жалким фарсом. Символические ключи? Теперь можно думать только о ключах от преисподней. Его грандиозный триумф превратился в гротескный фарс перед лицом абсолютного уничтожения. Он чувствовал себя крошечной букашкой, которую вот-вот испепелит дыхание разгневанного титана. Гордость, амбиция, власть – все испарилось, оставив ледяную пустоту.  Ему тут делать нечего. Эта мысль пронзила мозг, как холодный клинок. Нечего. Совсем. Его армия, его слава, его судьба – все превращалось в пепел на этом костре.

   Животный ужас подполз снизу, из глубины подсознания, сжимая горло ледяными пальцами. Этот свет, этот гул – не грохот рушащихся зданий, а низкое, вселенское рычание самого пламени, похожее на рев разверзшейся бездны. Тепло долетало даже сюда, на гору, не согревающее, а опаляющее, несущее запах… нет не дыма, а распада, плавящегося камня и испаряющегося металла. Это был не пожар – это было концом. Концом его похода, концом его мечты, возможно, концом всего. Первобытный страх перед непостижимой, абсолютной силой, уничтожающей все на своем пути, парализовал волю. В глазах императора, обычно таких пронзительных, читалась только пустота и первобытный ужас ребенка, увидевшего лицо Медузы. Он не мог отвести взгляд от этого светопреставления, чувствуя, как его собственная душа обугливается в его отблесках.


... В полутора километров от Поклонной Горы, находилась ставка союзника - главнокомандующего российских войск. Немыслимый свет пылающей Москвы заливал избу ставки Кутузова. Он стоял у окна, его лицо, изборожденное шрамами старых войн против тех самых французов, что теперь стояли лагерем рядом, было непроницаемо. Первоначальный шок от масштаба небесной кары миновал быстро, сменившись не оторопью, а ледяной ясностью.
   Он знал. Знал давно. Знал с тех пор, как государь Александр Павлович, украшенный высшими орденами Франции – знаками лицемерного «братства по оружию» – доверил ему истинную цель этого «союзного» похода. План был прост и жесток: вместе с французами сокрушить последний оплот Тартарии в Москве, истощить силы «союзника» в штурме, а затем, когда Наполеон будет ослаблен кровавой жатвой московских стен и башен, обрушиться на него всей мощью свежих русских полков. Ему была противна сама мысль выступить с французом в качестве ситуативного союзника, но такова воля Государя. Добыча – не только Москва, столица остатков Тартарской империи, но и  все наследство Востока – должны были достаться только Романовым. Все эти французские награды на груди русского царя и русские – на мундире корсиканца были лишь театральным реквизитом запланированного грандиозного обмана.

   Глядя на море адского пламени, пожиравшее город, Кутузов не видел трагедии. Он видел… экономию сил. Москва – неприступная твердыня, ради штурма которой и затевался весь этот кровавый танец с «союзником» – уничтожена без единого выстрела его солдат. Без потерь. Без необходимости делиться славой (и главное – добычей) с французами. Небесный огонь выполнил за них самую грязную и кровавую часть работы. Этап «совместного штурма» был вычеркнут из плана самим Провидением.

   Время «Х» Настало. Армия Наполеона здесь, у стен неожиданно уничтоженной цели. Но вместо триумфа у него парализующий ужас и растерянность. Французы были деморализованы, лишены цели. Их вождь был виден в подзорную трубу. Он стоял на Поклонной горе, словно остолбеневший истукан. Идеальная мишень. Зачем ждать? Зачем давать корсиканцу время опомниться? Условия для нанесения сокрушительного удара были лучше, чем мог представить самый смелый сценарий плана государя. Тартария повержена стихией. Теперь очередь «союзника».

   Кутузов медленно отвернулся от окна. В его единственном глазу (второй был потерян в боях против нынешних союзников - французов) не было ни сомнений, ни жалости. Только холодная решимость исполнителя. Он подошел к столу, где лежала карта с заранее намеченными позициями для окружения и уничтожения французской армии. Планы были готовы давно, ждали лишь сигнала. Этот сигнал ярко горел сейчас за окном.
– Генералы. Ко мне! – Голос фельдмаршала был тихим, но резал воздух, как сталь. Офицеры, еще подавленные видом гибнущего города, мгновенно замерли. – Видите? – Кутузов кивнул в сторону пылающего ада. – Москва пала. Без нас. Воля Государя исполнена первой частью. – Он сделал паузу, подчеркивая вес слов. – Теперь настал черед второй. Французский император… – губы Кутузова искривились в подобие усмешки, – …наш «дорогой союзник», украшенный высшими наградами России, выполнил свою роль. Он привел свою армию сюда. К месту ее гибели. Больше он нам не нужен.
   Он резко ткнул тростью в карту:
– Корпуса Багратиона и Барклая – на фланги. Немедленно и скрытно. Конница Платова – в тыл, перерезать пути к Смоленску. Артиллерия – на эти высоты. Полная боеготовность. Ждать моего знака. – Взгляд Кутузова скользнул в сторону Поклонной горы, где темнела крошечная фигурка Наполеона на фоне всесожжения. – Они ослеплены этим огнем. Они потеряны. Воспользуемся их растерянностью. Этот свет – не конец, господа. Это свет новой эры для России. Эры, где Романовы примут наследство Востока единолично. И первый шаг – стереть с лица земли тех, кто думал разделить его с нами. Исполняйте.

   В ставке воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь отдаленным гулом гибнущего города и четкими, как залпы, командами адъютантов. Адское зарево из окна освещало не ужас, а триумф циничного расчета. Кутузов, верный пес короны, привел волка к ловушке, а теперь, увидев, что ловушка захлопнулась сама собой, отдавал приказ добить зверя. Пожар Москвы стал факелом, освещавшим начало самого грандиозного предательства в истории – предательства, спланированного во дворцах Петербурга и оплаченного высшими наградами империй.


***

   Спустя столетия официальная история представит пожар Москвы как трагическую, но земную катастрофу – результат русской тактики «выжженной земли» или роковой случайности в качестве альтернативы. Никакого космического вмешательства. Огненные грибы описываются лишь в редких не комментируемых исторических источниках. Отсутствие следов радиации лишает через чур смелых альтернативщиков  основы гипотез о якобы имевшей место атомной бомбардировке. Так или иначе, в общественной памяти тень Тартарии была окончательно отброшена в область мифов, а странные аномалии, встречающиеся по всей стране, да и по всему северному полушарию, получили удобное, универсальное объяснение: «культурный слой прошлого». Лишь внимательный взгляд, сопоставляющий факты, рождает вопросы, типа такого : «Кто на самом деле были наши предки, умудрявшиеся за сотню лет засыпать улицы метрами «культурного слоя»?



   Часть II: Петербург Наши Дни: Глиняная Аномалия.
 
 «Культурный слой». Особым цветом заиграл этот неприличный «культурный вопрос» у меня во время ужина в полуподвальном ресторане на Биржевом переулке.
... Я сижу в обычном питерском полуподвальном ресторане, вилкой котлетку по-киевски ковыряю, наслаждаюсь архитектурными памятниками старины. Три метра вниз спускался! Не подвал, а полноценный этаж, врытый в землю больше чем на половину, и зачем-то с исполненными полноценными оконными проёмами, смотрящими в землю, заложенными кирпичом, отличающимся от стенового камня. Зачем исполнять такие подвалы по всему городу? А может предки не рыли тут подвалы, а наоборот откапывали здания, ранее засыпанные каким-то мифическим червём-земснарядом? А что не смогли откопать, то так и оставили, наполовину засыпанным.

   Официант, парень с умными глазами и бородкой геолога (как потом выяснилось, так оно и было), ловит мой задумчивый взгляд на старинной кирпичной кладке, которую старательно очистили от штукатурки, новый модный стиль-лофт.
– Красиво, да? – кивает он на стену. – Фундамент XVIII века. Глубоко сидим.
– Не то слово, – ответил я. – Сидим, как трилобиты в кембрийских сланцах. Только вот вопрос: почему так глубоко? Культурный слой? За последние сто лет здесь асфальт и плитку клали – нарастили от силы сантиметров двадцать. Проседание? Посмотри на хрущевки за окном – стоят как вкопанные, хоть и построены на болоте, в отличие от этих гранитных монстров. И тем не менее… они будто утонули.

   Официант-геолог заинтересованно присел на соседний стул. Видимо, смена была скучная, а тут тему подогнали, соответствующую его первой профессии.
– А вы что думаете? – спрашивает тихо, оглядываясь. – ходит много разных теорий...

   И понеслось. Я ему про Сибирь – Иркутск, Томск, Бийск. Про те самые дома, засыпанные на полэтажа...  где под землей – резные наличники парадных окон. Про то, что «мусорная» теория культурного слоя – это оскорбление для наших предков. Представь: купец строит каменный палаццо, вкладывает кучу денег, а потом сто лет его семья и соседи методично сваливают мусор под окна, пока он не зароет их с головой? И это в городе, где по улицам ездят экипажи и ходят люди, есть вывоз нечистот в конце концов? Да они бы сами себя закидали камнями за такое свинство!
   Парень кивает:
– Знаете, я копал колодцы под Воронежем. Там чернозем – золото. Но под ним, на глубине нескольких метров – равномерный слой глины. Очень чистая, однородная глина, по всем признакам - осадочный слой. Глина наблюдается не локально, а на огромных площадях. И под ней – опять чернозем, но другой. Более плотный, как бы... спрессованный… или законсервированный, по виду похожий на торф.

   Вот оно! Мой мозг, наконец, сложил пазл, подпитываемый его словами и старыми сибирскими впечатлениями.

– Представь, – начал я, жестикулируя ложкой, – не середина XIX века. Раньше, может быть, самое начало. Идет все как обычно. И вдруг... небо.
– Небо? Мы же вроде бы про землю говорим…
– Да, небо. Оно перестает быть голубым. Точнее, сначала оно становится странным – мутным, багровым. Словно от пожаров где-то за горизонтом. Потом – темным. И с этого темного неба начинает сыпаться... не снег. Не пепел, и даже не глина, о которой мы сейчас поговорим. С неба летят самые настоящие бомбы - огромные валуны скальной породы и кристаллы замороженного газа. Где-то в просторах космоса случился катаклизм и одна из малых планет, как говорили наши бабушки, «налетела на земную ось». Конечно, это всего лишь способ говорить, выражение неграмотных бабушек, мы же понимаем, что это могло быть столкновение планеты с крупным астероидом или кометой, могло быть самоуничтожение той цивилизации, которая жила на далёкой планете. Так случается, когда технологии доходят до соответствующих энергий, а общий невысокий уровень развития жителей не даёт шансов на мирное сосуществование. Так или иначе, планета раскололась на части и сошла с орбиты. Те крупные обломки, которые пролетая мимо, оказались притянуты гравитацией
нашей планеты, упали на поверхность, произведя колоссальные разрушения, оставив череду ровных круглых озёр, вызвав пожары и разрушения в городах и деревнях. В некоторые места падали не просто камни, падали окаменевшие сгустки атмосферы той планеты. Огромные кристаллы замерзших газов, падая на горящие города, производили впечатление, словно это самая настоящая атомная бомбардировка, и именно падение такого небесного айсберга произвело катастрофический московский пожар в 2012 году. Этот пожар не был творением российских военачальников. Они поразились не меньше Наполеоновских генералов, когда узнали, что силы Тартарии никуда не отступали, собирались принять бой, но Москва была неожиданно сожжена небесным огнём вместе с войсками и элитой. Что сама Великая Тартария, по всей территории до самого дальнего востока почти полностью уничтожена небесными камнями.

    После череды разрушений и пожаров установилось несколько десятилетий восстановления. И вот, когда казалось, что следы пожарищ подчищены, восстановленные города начали учиться жить под двуглавой короной Российской Империи, незаметно начался второй акт адского спектакля.
   Началось всё с обычного ветра, который приносит пыль со степей. Ветер усиливался и усиливался, количество пыли увеличивалось и увеличивалось, и потом уже совсем невозможно было находиться на улице. Те, кто мог куда-либо спрятаться, пытался выжить в укрытии.

   Мелкая глина, глиняная пыль, или хлопья, как мокрая штукатурка. День? Два? Неделю? Кто знает. Это не ураган, не потоп в привычном смысле. Это как бесконечная, удушающая земляная метель. Она забивает улицы, крыши, поля. Она оседает ровным, чудовищным слоем – метр, два, три... Где-то больше, где-то меньше, в зависимости от рельефа и ветра. Кого-то заживо погребла эта неизвестно откуда взявшаяся мелкая пыль. Она была повсюду, надолго затянула небо во многих частях планеты.

   Это был  шлейф мелкой пыли от той взорвавшейся планеты, чьи обломки пару десятилетий назад погубили много городов, и определили финал совместного похода на Москву союзников, до этого обтачивавших свои зубы друг на друге.

   Пылевой шлейф вошел в плотные слои атмосферы Земли и не сгорел, как горят астероиды. Частицы были слишком мелкие, они окислились в атмосфере, и падая на землю,  превратились в обычную глину. Вот поэтому от Петербурга до Лос-Анжелеса физическое строение и химическая формула глины одинакова.

   Официант замер, забыв про гостей.

– Но... но ведь все должно погибнуть! Растения, скот...
– Должно? Наверное. Но вот посмотри, я сегодня проехал по Петербургу от Соснового Бора до Васьки, и пока ехал два раза попал под проливной ливень, и три раза было ясное небо с такой жарой, что приходилось просить водителя включить кондиционер. Такова природа, везде есть свои особенности. Так и с этой глиной небесной: где-то восемь метров нанесло, где-то два, а много мест, где она и вообще мимо прошла. Посмотри на этот ресторан, здесь метра три насыпало и окон первого этажа вообще не видать, в старом центре города ты увидишь от наполовину свободных окон первого этажа, до почти свободного входа в парадные, тебя будут ждать лишь несколько сантиметров одной ступенькой вниз.  Глянь на карту! Черноземье. Там черноземный слой – мощный, жирный. Эта глиняная пыль ложилась сверху. Как одеяло. Губительное для городов, закапывающее первые этажи по самые карнизы, – для степного чернозема падая тонким слоем она могла стать... защитой. Подушкой, да ещё и качественным сорбентом. Не забывай, что изначально с неба сыпались очень мелкие глиняные пушинки.
   Потом пошли дожди. Проливные, смывающие эту глину с возвышенностей в низины, в овраги, в реки. Где-то глина спекалась под солнцем, трескалась, и ветер выдувал мельчайшие частицы, унося их в море или дальше на восток. А где-то – как здесь, в Питере, или в низинных частях сибирских тартарских городов – она так и осталась. Наслоилась. И города начали откапываться. Их не строили заново, а именно откапывали для того, чтобы хоть как-то снова начать жить! Восстанавливать засыпанные этажи? Слишком дорого и сложно. Проще было пробить новые входы поверху, во вторые и третьи этажи. Теперь они стали первыми. А старые парадные двери и окна так и остались под землей. Как здесь, в этом ресторане. Или в том купеческом особняке в Томске, где я был на прошлой неделе...

   Я умолк. Геолог смотрел на меня не с насмешкой, а с серьезным интересом.

– Космическая пыль? «Осколки?» —тихо спросил он. – Это про планету Фаэтон?
– Может быть, – пожал я плечами. – А может, выбросы чудовищного извержения где-то на востоке, о котором мы не знаем. Или что-то еще... Но говорить про «культурный слой» - не уважать себя и своих предков – продолжил я философски, но потом резко подытожил: – Нет. Однозначно, это след Космической Катастрофы. Молчаливый, закопанный, как эти окна.

   Катастрофа, о которой не писали в учебниках. Глобальные катастрофы, оставляющие материальные следы, часто стираются из коллективной памяти или получают иное, менее угрожающее объяснение. Потому что слишком страшно. Потому что мир после нее стал другим. А мы... мы просто ходим по ее следам, спускаясь на три метра вниз, чтобы поесть котлет. И даже не задумываемся, зачем раньше строили такие красивые изнутри, такие величественные подвалы с фальш-окнами, заделанными как будто нарочито не так красиво, как сложены основные стены.



   Он встал, кивнул:
– Интересная гипотеза. Геологически некоторые аспекты... действительно вызывают вопросы. Надо будет проработать эту тему... – И пошел разносить заказы, оставив меня наедине с мыслями и видением: «бесконечная, тихая метель из желто-серой глины, медленно, неотвратимо погребающая под собой целый мир прошлого. Мир, окна которого теперь смотрят в вечную темноту земли, совсем недавно прилетевшей из космоса.

   Геолог ушел, но его слово «проработать» висело в воздухе, как порох перед выстрелом. Я отодвинул тарелку. Котлета остыла, зато мысли раскалились докрасна.

  «Вытерли из истории целую империю...» – шептал внутренний голос. И вдруг пазл щелкнул с такой силой, что я чуть не вскрикнул. Глина с неба – это не просто катастрофа. Это был... идеальный предлог.
   Представьте: мир только что пережил Апокалипсис в миниатюре. Города завалены глиной, как Помпеи пеплом. Связь прервана, дороги непроходимы, люди в шоке. И вот в этом хаосе просыпаются те, кто выжил в каменных дворцах на холмах. Те, у кого остались вооруженные отряды, запасы продовольствия и... жгучее желание власти. Они видят не руины, а чистый лист. Они понимают: тот, кто напишет новую историю на этом листе, станет властелином этого нового мира, а к старому возврата уже не будет по объективным причинам.


   Часть III: Тарт-Ария: Империя, Приговорённая к забвению.

   Тартария. Само слово звучало как набат в моей голове. Не вымышленная Татария размером с Казань, а гигантская, континентальная Империя, простиравшаяся, по слухам, по старинным картам, от Европы до Тихого океана и южных морей. Сильная, самобытная, со своими технологиями. Сразу же вспомнились легенды о «воздушных кораблях» допотопных времен и своей аутентичной структурой власти. Здесь был свой «Батый» – нет, не дикий кочевник с раскосыми глазами, а... просто «Батя». Старший. Верховный правитель или его наместник, собирающий «иго» – не дань рабов, а именно так назывался налог на содержание армии, дорог, администрации... Одним словом - налог на содержание вертикали власти здесь назывался «ИГО».

   Почему Тартария была так опасна для новых элит?

• Легитимность: после катастрофы могли выжить законные наследники Тартарского престола или местные князья, лояльные старому порядку. Они угроза. Их власть, имеющая корни в "допотопном" мире, могла быть поддержана людьми, которые её помнили. Такой мир надо было объявить несуществующим.

• Славянская Империя Тартария объединяла многие народы под одним началом.
Новым послепотопным правителям нужно было разделить, чтобы властвовать. А как лучше разделить? Придумать "иго". Диких, чужих, страшных завоевателей, которые якобы угнетали благородных русичей. "Монголо-татары" – идеальный жупел. Смесь двух реальных, но далеких друг от друга народов, монголов степняков и поволжских татар в единого мифического врага. "Смотрите, – кричали новые летописцы, – это они все разрушили! Не глина с неба, а их сабля и их жестокость! А мы, Романовы (или кто там встал у руля конкретного региона), мы вас освободили!" Гениально. Катастрофу природы превратили в преступление "чужаков", а себя – в спасителей.

• Засыпанные города? Разрушенные технологии? Утраченные знания? Все списывалось на «дикость» и «разруху» времен «ига». А не на реальный космический катаклизм, который мог подорвать веру в божественный порядок или, что еще хуже, намекнуть на существование допотопных технологий, превосходящих новые. Лучше объявить предков «темными» и «забитыми», чем признать, что они знали что-то, что безвозвратно утеряно.

   И заработала страшная машина забвения.

   Под страхом смерти запрещалось упоминать старые имена, старые порядки, старые карты. Любое воспоминание о временах Бати как о своей, законной власти объявлялось крамолой. Кто мог проверить, что говорил дед умирая в засыпанной глиной деревне? Лучше не рисковать, стереть историю начисто и переписать на новую, угодную новым правителям. Так память умерла в течение одного-двух поколений.

   Само слово «допотопный» начали употреблять в негативном контексте «отсталый».
 
   Старые хроники изымались и уничтожались. На их место писались новые. Где вместо Великой Тартарии появлялась «Дикая степь», населенная «поганым татаровьём». Где БАТЯ - правитель превращался в «злого раскосого Батыя» - завоевателя. Где обычный налог становился «унизительным рабством». Искажались даже названия! Тартария (с корнем ТАРТ – возможно, связанным с понятием порядка, центра, "Земли-Ариев") намеренно смешивалась с "Татарией" – названием одного из народов Поволжья. Создавалась путаница, позволявшая новые фальсификации. «Монголо-татары» – чистой воды пропагандистский конструкт. И ведь что интересно - монголы об этом даже и не знали! Их генетика чиста от генотипических признаков поволжских татар, их эпосы не помнят грандиозных завоеваний Руси. Их просто... использовали втёмную. Взяли грозное имя воинственных степняков-монголов и смешали с именем другого народа - татар, жившего на окраинах империи, народа, чьи представители часто шли по контракту в войска, поддерживающие внутренний и внешний порядок.

   Получился идеальный, пугающий и совершенно отчужденный образ врага, не имеющий ничего общего с реальной продвинутой империей Тартарией.

   Все, что могло напомнить о единстве Империи – памятники архитектуры, определенные храмы, архивы – методично разрушалось или перестраивалось под «новую» историю, «новую» религию. Засыпанные первые этажи старых городов Тартарии стали удобным фундаментом для «новых» зданий Романовской эпохи. Прошлое было буквально похоронено под глиной.

   Глина с неба была катастрофой. Но настоящим апокалипсисом стало то, что сделали с памятью выжившие элиты. Они не просто отстроились на руинах. Они стерли целую цивилизацию, заменив ее удобным мифом о «вековом рабстве славян». Страшный след этой операции – не те окна, которые торчат из тротуаров в Томске или Иркутске. Страшный след – это наша уверенность, что Батый был диким кочевником, а не «БАТЕЙ» - своим, родным, старшим в семье, правителем по-праву. Это наше незнание самого факта существования гигантской империи на нашей же земле. Это то, что мы, спускаясь на три метра вниз в питерский ресторан, видим лишь «старинный интерьер», а не «дверь в засыпанный мир», который нам велели забыть.

   Геолог вернулся, поставив передо мной стакан чая.
– Задумались? – спросил он.
– Да, – ответил я, глядя сквозь него, в толщу веков и глины. – Задумался о том, что самое страшное оружие – не сабля Батыя. Самое страшное оружие – перо летописца, проплаченное новыми хозяевами мира. Им удалось не засыпать города глиной. Это сделали не они. Но им удалось засыпать глиной нашу память. И мы до сих пор не задумываясь проходим мимо наполовину закопанных окон первых этажей, ставших подвальными, и как заколдованные болванчики повторяем навязанную мантру про «культурный слой».

   Он медленно кивнул. В его глазах читалось понимание. Он был геологом, и тоже где-то копал. И, возможно, находил не только глину.


   Часть IV: Исаакий - Вопросы Без Ответов.

   Поднимаясь по ступеням ресторана обратно в питерский вечер, я чувствовал себя археологом, выбравшимся из засыпанных руин. Виднелся купол Исаакия, он манил своим «римским» профилем. Манил не как храм, а как ключ. Быть здесь и не побывать в одной из самых значимых знаменитостей, я не мог себе простить. И вот я стою перед ним, задрав голову.

   Эти колонны... Рим? Константинополь? Вашингтон? Архитектурная калька, но нет. Теперь я знаю, что это единый стиль Империи. Той самой, что раскинулась на нескольких континентах до Великого Потопа. Ее базилики, как шрамы былого единства, торчат по всему миру – от Петербурга до Сан-Франциско.

    Я подошел вплотную к гранитной колонне. Ненадолго выглянуло вечернее солнце, и выхватило из тени то, что днем не видно: идеальные концентрические круги на поверхности колонн. Они опоясывают колонны снизу доверху. Идиотом надо быть, чтобы это многотонное геометрическое совершенство микроканавок принять за следы ручной скарпели, следы молотка и зубила. Это следы гигантского токарного станка или... или мега-коронки, вынувшей колонну целиком из скального массива, как пробку из бутылки. Геологи знают – так выглядят керны, добытые алмазным буром. Только масштаб... исполинский. «Те, кто гадит под себя, насыпает за сто лет несколько метров культурного слоя никогда не построят такое», – пронеслось в голове. «Это работа древних машин, чьи технологии похоронила история».
   Наглядный пример фальсификации истории, приём, повторенный после апокалипсиса Девятнадцатого века.

    Зашел внутрь, купив билеты в храм-музей и на колоннаду.
    Внутри, в левом боковом приделе, мое внимание привлек нелепый макет: деревянные леса для подъема колонн. Выглядело это как детский конструктор, который вот-вот сложится под весом спички. Инженер? Нет. Это явно мастерил ботаник-фантазер, никогда не державший в руках топор. Поднять в вертикальное положение 162-тонные колонны? Допустим, нужного количества сверхпрочных верёвок в городе наберётся, но поднять этих исполинов на высоту 40 метров на колоннаду? По этим шатким кружевам из бревен? Смешно. Наверное, по задумке фальсификаторов достаточно убедить тёмный народ, что есть примитивный способ поднять в вертикальное положение колоссальный геометрически идеальный объект, то других вопросов не возникнет. А как этот вертикально поднятый колосс взлетел на колоннаду? Божьим замыслом? Даже по меркам XIX века – технический абсурд. Монферран? Бедняга. Ему поручили не построить собор, а придумать удобоваримую правдоподобную сказку. Сказку о том, как «дикие предки» с блоками и веревками воздвигали то, что и современным многотонным кранам не под силу. Его «леса» – не инженерный расчет, а отчаянная попытка заткнуть дыру в истории, указать пальцем: «Вот, смотрите, как это могло быть!» Не убеждает. Все его потуги ограничились наивным перемещением колонны из горизонтального состояния в вертикальное. На большее его не хватило. Вызывает оторопь верёвочный подъём массы в сто сорок тонн. Там одних верёвок всего города не хватило бы и на одну такую колонну.
   
    Поднялся на колоннаду. Питер раскинулся в дымке. Отсюда, с высоты птичьего полета, Исаакий казался еще более чужим. Не петровским, не романовским. Архаичным. Как Стоунхендж или Баальбек. Его пропорции, его циклопические камни – они кричат о другой эпохе, другой цивилизации. Как эти колонны реально ставили? ... или их не ставили вовсе? Они уже стояли. Монферран лишь немного откопал их фундаменты из слоя глины и илистого наноса, подлатал, надстроил купол – и выдал за свое творение. Как Романовы выдавали откопанные города за свои «новострои».

   Старая имперская базилика, перелицованная под нужды новой власти и новой лживой хронологии.


   Откуда взялся идеально обработанный гранит такой массы монолита, что реальных способов перемещения таких колонн нет даже в 21 веке?
   Куда делись станки, способные на такую работу?
   Кто и почему по всему миру строил храмы в едином стиле?

   Осматривая циклопические колонны Исаакия, невозможно отделаться от ощущения, что мы видим не просто храм, а артефакт иной эпохи, иной парадигмы строительства. Официальная история предлагает нам версию о героических усилиях человеческой тяги, зарождающегося века паровой силы, но масштаб и точность обработки камня рождают неразрешимые вопросы. Макет строительных лесов выглядит скорее символической иллюстрацией желаемого, чем технически достоверной реконструкцией возможного. Возникает неизбежный вывод: перед нами – либо свидетельство утраченных технологий, либо наследие гораздо более древнего строительного периода, мастерски интегрированное и присвоенное новой эпохой.


   И здесь мы возвращаемся к центральной загадке, пронизывающей всю эту историю – от огненного ада Москвы до засыпанных окон Томска и гранитных исполинов Петербурга. Мы не знаем – и, возможно, никогда не узнаем точно – ни подлинной причины и даты гибели Великой Тартарии, ни конкретного сценария ее падения. Возможно, это был 1812 год, омытый небесным огнем. Возможно, катастрофа растянулась на десятилетия или случилась в иную эпоху. Однако суть не в точной хронологии. Этот рассказ – не о реконструкции конкретных событий. Он – о самом феномене Великого Забвения. О том, что за удобной, общепринятой ложью о «культурном слое» и «примитивных предках» сокрыты следы колоссальных потрясений, масштаб которых трудно вообразить. Потрясений, способных перевернуть не только ландшафты, но и целые цивилизации – потрясений как космической, так и общественной природы. Эти катаклизмы, физически похоронившие один мир, создали идеальные условия для рождения новой исторической мифологии, где правящие элиты смогли стереть память о прежнем порядке и написать историю с чистого листа – свою историю. Исаакий, как и засыпанные первые этажи по всей стране, – это не просто камни и земля. Это материальные символы того пласта правды, что лежит под слоем официального нарратива, ожидая своего Археолога.

   Исаакий продолжает выситься над городом, немой свидетель эпохи, истинную природу которой мы, возможно, так и не раскроем. Его гранитные колонны, отполированные до идеального блеска и испещренные загадочными концентрическими бороздами, его циклопические блоки порталов – все это бросает вызов простым объяснениям. Остаются лишь вопросы: Какими технологиями это создано? Когда это было возведено на самом деле? И главное – почему столь грандиозные следы прошлого требуют столь шатких, почти нелепых оправданий в лице деревянных макетов лесов? Эти вопросы – и есть тот самый «культурный слой» сомнений, под которым может скрываться куда более значительная и сложная правда.