P. S. Тропа к тайне

P.S. Тропа к тайне

Дождь продолжал падать. Небо и море слились в единое, бесконечное, влажно-серое полотно. Но стоило представить, что скрывается за этой пеленой… Сидя в кресле самолёта он закрыл глаза и представил, вернее вспомнил...

Там, за шторой дождя, лежало Аравийское море. Не синее, как на открытках, обещанных туристам, а в этот день – цвета старого олова и зеленоватого хрусталя. Волны, рожденные далекими муссонами, накатывали на пустынный берег не с грохотом, а с долгим, усталым вздохом. Ши-и-и-шшш… Пшшшшшш… Каждый вал приносил пену, белую и невесомую, как морская пена, гонимая ветром. Она ложилась на темный песок прибоя, рисовала причудливые кружева, и тут же следующий вздох моря смывал узор, начинал новый.

На мокрых камнях у скал сидели цапли. Не крикливые пираты пристаней, а задумчивые, влажные философы. Они сидели неподвижно, повернувшись к ветру, их перья слиплись, придавая им вид скорбных, древних идолов, хранящих тайны приливов. Иногда одна тяжело взлетала, прорезая пелену дождя на мгновение, и тогда можно было увидеть, как далеко простирается эта серая гладь – до самого края мира, где небо, наконец, сливалось с водой без шва.

Запах… Запах был сложным. Соленый, острый, вечный запах моря. Но смешанный с теплым духом мокрой земли, с ароматом какой-то пустынной травы, прибитой дождем где-то в дюнах, и едва уловимым, горьковатым запахом водорослей, выброшенных ночным прибоем. Этот воздух был влажным на вкус. Им дышали медленно, глубоко, чувствуя, как он наполняет легкие не кислородом, а самой сутью этого места – терпением, древностью, бескрайностью.

На песке, у самой кромки воды, дождь выбивал мириады крошечных кратеров. Каждая капля – маленький метеор, оставляющий след на песке времени. И тут же набегающая волна смывала эти мимолетные вселенные, разглаживая песок, готовя холст для новых космических ударов. Вечный круговорот: рождение следа и его немедленное стирание. Вечный вздох моря. Вечный дождь.

Где-то там, в сердцевине дождя, над мокрым аэродромом, летел маленький самолет. Он уносил кукол, медведя и поручика прочь от влажного олова моря, от вздохов волн, от философских птиц. Уносил к другим небесам, другим обещаниям. Но здесь, на берегу Салалы, море продолжало вздыхать. Пшшшшшш… Ши-и-и-шшш… Оно было больше, чем фестиваль, больше, чем дождь, больше, чем разбитые сердца и уехавшие поезда. Оно было просто Море. Вечное. Безучастное. Дышащее. И в этом дыхании, в этом бесконечном движении воды, песка и неба, была странная, влажная, успокаивающая вечность. Как последний кадр детства, застывший в памяти перед долгой зимой. Тихий гул вечности в раковине мира.


Дождь не утихал, но его ритм стал мягче, убаюкивающим, как шум прибоя в раковине, прижатой к уху в детстве. Воздух был густым от влаги, пропитанным солью и терпким ароматом неизвестных прибрежных трав, примявшихся под этой небесной тяжестью. Тропинка, уходившая от пляжа в сторону темнеющих нависающих скал, была не протоптана толпами – она была скорее намеком, обещанием, вьющейся змейкой меж валунов, обросших лишайниками цвета старой бронзы и охры. Камни под ногами (воображаемыми ногами идущего по тропе мечтателя) были скользкими от дождя и вечной морской сырости, но теплыми снизу, будто земля здесь хранила жар давно ушедшего солнца, как печка хранит тепло после угасших углей. Каждый шаг отзывался тихим чавканьем, всасывающим звуком, будто сама земля пила дождь глубокими, невидимыми глотками.

И вот она – первая пещера. Не грандиозный портал, а скорее скромная, темная щель в теле скалы, прикрытая каменной губой сверху. Она выглядела как затаившееся дыхание земли. Подойдя ближе, можно было почувствовать исходящий изнутри поток воздуха – не холодный, а прохладный, влажный, несущий с собой запах вековой темноты, камня, вымытого бесчисленными подземными ручьями, и чего-то еще… древнего, глубокого, как сама память планеты. Это был запах Времени, осевшего в пыли на дне грота. Стоя на пороге, глядя во влажный мрак, ощущалось, как будто стоишь на краю огромного уха, прислушивающегося к шепотам моря и гулу далеких подземных пластов. Свод над входом был низким, заставляя склониться – не только физически, но и внутренне, в почтительном поклоне перед этой природной святыней, храмом без алтаря и священников, освященным лишь каплями воды и вечным дыханием прибоя.

Войдя внутрь (осторожно, ощупывая влажные стены ладонью, шершавые, как кожа древнего дракона), мир сужался и преображался. Дождь снаружи превращался в далекий, приглушенный рокот. Его место занимали другие звуки, рожденные самой пещерой:
Тик-Так-Тик: Бесконечная капель с высоких сводов. Каждая капля – крошечный метроном, отсчитывающий секунды геологической вечности. Она падала в невидимые лужицы с чистым, хрустальным звуком, эхо которого растекалось по темным закоулкам, как круги по воде.
Шшшш-Пуффф: Тайный ветерок, гуляющий по коридорам. Он шелестел невидимыми крыльями в щелях, вздыхал в узких проходах, нашептывал что-то на ухо мокрым стенам. Иногда он набирал силу, превращаясь в тихий свист – песню пещеры.
Гулкое Дыхание Моря: Где-то в глубине, за поворотами, чувствовалось присутствие великого соседа. Не грохот, а низкий, мощный гул – будто само море дышало грудью скалы. Это был басовый фон, основа симфонии пещеры, ощущаемый больше телом, чем ушами, как вибрация от огромного колокола, бьющего далеко под землей.
Скрип и Шорох: Мир пещеры не был мертв. Где-то в темноте, во влажных уголках, шла своя маленькая жизнь: шевелились рачки в каменных лужах, ползли по стенам невидимые существа, падали крошечные обломки породы. Эти звуки – скрипы, шуршания, еле слышные всплески – были голосами невидимого мира, населяющего эту каменную утробу.

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Свет проникал лишь от входа, рассеиваясь в сыром воздухе, как дым. Он рисовал на влажных стенах причудливые, дрожащие узоры. Стены пещеры были не гладкими – их избороздили морские волны, бушевавшие здесь тысячелетия назад, когда пещера была еще подводным гротом. Теперь эти волны застыли в камне – волнистые линии, глубокие выбоины, гладкие, словно отполированные ямочки, напоминавшие гигантские отпечатки пальцев. Проведя рукой по такой стене, чувствовалась вся история – яростный натиск воды, медленное растворение камня, титаническое терпение природы. Камень здесь был похож на застывшее тесто, на гигантские наплывы воска, на слоновьи шкуры. В некоторых местах со сводов свисали сталактиты – не огромные ледяные сосульки из карстовых пещер, а скромные, влажные каменные сосцы, с которых и падала та самая вечная капель. Рядом с ними, навстречу, тянулись из пола сталагмиты, такие же небольшие, как будто земля пыталась поймать каждую каплю времени. Иногда они смыкались, образуя хрупкие, влажные колонны – мосты между небом и землей пещеры.

На стенах, особенно ближе ко входу, виднелись смутные рисунки, выцарапанные кем-то давным-давно – может, рыбаками, искавшими укрытия, может, детьми, забредшими сюда в поисках приключений. Плывущие лодки, схематичные фигурки людей, нечитаемые теперь надписи. Эти следы человеческих рук казались такими мимолетными, такими незначительными на фоне вечной работы воды и камня, как детские каракули на странице древнего фолианта.

Чем дальше углублялся воображаемый путник, тем сильнее ощущалось дыхание моря, тем громче становился его подземный гул. И вот – внезапный поворот, и перед глазами открывался второй выход. Небольшой, заросший цепкими прибрежными кустарниками с мелкими, блестящими от влаги листьями. Он выводил на крошечную, скрытую от глаз основного пляжа бухточку, зажатую меж скал.

И здесь, под низким, дождливым небом, море представало во всей своей сокровенной красоте, не предназначенной для толп фестиваля. Волны, не сдерживаемые больше открытым пространством, с мягким плеском накатывали на темный, крупный песок, усыпанный обкатанными стеклышками – изумрудными, кобальтовыми, молочно-белыми – и ракушками причудливых форм. Вода здесь была прозрачнее, и сквозь ее толщу, несмотря на пасмурность, угадывалось дно – темные валуны, покрытые изумрудными лентами водорослей, мелькание мелкой рыбешки.

Стоя на этом секретном бережку, зажатом каменными объятиями, чувствовалось, как дождь смешивается с солеными брызгами волн. Как влажный воздух проникает в каждую клеточку. Как гул пещеры сзади сливается с шепотом прибоя спереди в единую, умиротворяющую молитву мирозданию. В этом укромном уголке, в этом влажном каменном сердце Салалы, время замедляло свой бег. Прошлое – в шрамах на скалах, в застывших волнах камня внутри пещеры. Настоящее – в падении каждой дождевой капли, в каждом вздохе волны, лобызающей берег. Будущее – в вечном движении воды, в медленном росте сталактита, в следующей капле, готовой упасть со свода.

Это было место вне суеты фестиваля, вне обид. Это был чистый, нефильтрованный момент бытия – влажный, соленый, древний и бесконечно умиротворяющий. Как глоток прохладной воды в знойный день, как первый вдох после долгого сна. Как запечатанная в капле янтаря память лета, которую можно носить с собой сквозь все дожди и зимы. Момент, спрятанный от календарей в сердцевине дождя и в шепоте прибоя скрытой бухты.