Два рассказа

А джаз всюду играют!
Л. Улицкая

Натуго завязав шнурки, Олег Власиков присел на сирый и убогий табурет в углу и закурил. «Скоро осень…» - подумалось меланхолично. Именно подумалось, ведь Олег уже давно сам ничего ни делал и ни думал. Вот уже второй месяц, как он заразился – бог весь как и откуда – неведомой и странной болезнью. Одним жарким и пахучим июльским вечером, сидя на лавочке перед стареньким кирпичным деревенским домом, он наблюдал за полетом майских жучков. «Ух ты какие!» - подумал Олег. Но что-то было в этих мыслях не так, что-то странное, не похожее на типичный мыслительный строй старого циника и сухаря. Все мысли пожилого мужчины закружились, как те майские жучки, помимо воли своего хозяина, в абсолютно абсурдных и несвойственных сочетаниях. «Гляди как они летают!» - прожужжало в мозгу. Олега тогда прошиб пот, стало страшно. Тут на крыльцо, кряхтя, вышла старуха-мать.
- Ма, поставь-ка мне чаю, - сказалось само собой.
- Чаю?! – переспросила Жучка.
Олег совсем не то хотел сказать… Глядя во все глаза, он ошалело смотрел, как на него лупилась какая-то дворняжка с вырванным на хвосте клоком шерсти. Собака с большим энтузиазмом виляла своим подерганным хвостом и, заливисто залаяв, побежала прочь со двора. Олега как-будто немного мысленно повело в сторону, голоав чуть закржуилась, образовалась тьма – будто всего на секунду… Олег резким движением подхватил свое накренившееся вниз тело и выпрямился. Голова невольно повернулась налево, в сторону рощицы. Затем плавно вниз, на лавочку, на которой он сидел. Там стояла чашка с заваренным чаем, на дне которой лежал небольшой камешек. «Какой чудесный вечер», - подумалось Олегу. Он осторожно, словно был стаканом и боялся расплескать свое содержимое, привстал с табуретки, как можно тише провернул ключом в замочной скважине и вышел в коридор на босу ногу.
Из глухой утробы затхлого общажного коридора в нос пыхнул запах то ли крепкой браги, то ли нашатыря.
«Снова лечат подагру,» - донеслось из черепной коробки. «Собственно, почему коробки? – не унимался хриплый и басовитый голос, - Если коробка, то должен быть бантик, да? Это, скорее, похоже на геоид».
- Или черепоид, - заметил себе вслух Олег, как обычно, внезапно, сам от себя не ожидая такой проницательности.
Вот уже прошел ровно год, как от Олега ушла мать, и он не мог дать ладу куда. «На тот свет, говорили, помнишь? В Царствие Небесное,» - уже скрипел и скрежетал голосок.
- А где тот свет, а? – переспросил Олег, точнее, переспросилось у Олега, - И где то Царствие? Если есть Царствие, то должен быть Царь, да? А у Царя прислуга. И если оно не бесное, то должно быть и Царство Бесное, да?
«Вот ты в нем и живешь,» - уныло бахнул голос откуда-то издалека, будто и не из головы вовсе, а с шумной задымленной улицы.
- А голова и есть шумная задымленная улица, Шурик, - кто-то сзади дал легкого тумака. Олег вздрогнул.
- Михаил Сергеевич, Вы что? - удивленно спросил Олег.
- И любишь то-ты я смотрю вслух порассуждать о разных материях, да, приятель? – ехидно подмигнул Михаил Сергеевич. Впрочем, Олег его видел впервые. «Откуда я знаю его имя?» - подумалось.
- Имя знаешь из словаря. Лучше бы спросил себя откуда я тебя знаю, - не унимался новый (или старый?) знакомый.
- И откуда? - Олег пугливо попятился.
- А вот оттуда, - донеслось из-за спины. Олег наконец решил обернуться.
Со всей дури понесся вперед, едва перебирая лапами.
«Не помню, чтобы тут была трава, - удивился Олег, - Да еще такая влажная, с созвездиями росинок».
- Ха, вот завернул! Созвездия росинок! Созвездия на небе и в них звезды, а роса на траве, под тобой, - но вместо разборчивых слов в ушах стоял заливистый лай.
- Странно ты себя ведешь в последние дни, Жучка, - донеслось откуда-то сверху. Жучка подняла голову и увидела лицо хозяина, расплывшееся в улыбке. Это был Олег, ее хозяин. Она знала об этом, но не понимала откуда. Но она помнила его очень давно, с самого начала.
- Во сне то и дело дергаешься. Вот ныне ночью гляжу на тебя, как ты спишь у калитки. То взвигнешь, то гавкнешь, то снова затихнешь. А потом, ха-ха-ха, - рассмеялся Олег, - Как обернешься с живота на спину, ну и номер, я бы помер!
И Олег согнулся от смеха. Потом закашлял, осунулся к земле. Выбросив вперед левую руку, чтобы смягчить удар, всем весом упал на землю и больше не шевелился.
Когда он очнулся, уже стояла ночь. Было зябко, тело ныло. Олег попытался пошевелить крылышками. Не получилось.
- А ты подумай о хорошем, - донесся голос.
Олег подумал о прошлом лете. Вспомнил тот пахучий нежный июль, когда он в одиночку провел в деревне целых две недели. Как было хорошо! Сидел на лавочке, пил чай, вспоминал свое прошлое, грезил о будущем. Вдруг крылышки зашевелились…
- А так может всегда быть, Олег! Стоит только захотеть и тогда воспаришь! – подбадривал голос, он был любящий и в то же время какой-то задорный, как пионерская песня. И еще он был очень наивный. Олегу это нравилось.
«Как я,» - подумалось.
Олег оглянулся и увидел вокруг целые созвездия майских жуков. Они кружились в лунном свете, весело смеялись, выкручивая невероятные виражи.
- Жузззз? – спросил один.
- Жазззз! - радостно ответил другой.
Они летали и летали.
- Отличная импровизация! – взвился в небо голос.
- А кто это такой? – спросил пролетавший рядом жук-приятель. Кажется, его звали Михаил Сергеевич.
- Да какой-то сумасшедший, - проскрипел его товарищ по крылу.
- Конечно, сумасшедший, - подтвердил третий, - Вы только поглядите. У него же совсем нет крыльев!
- Да есть, - возражал Михаил Сергеевич, - Он просто не хочет спугнуть.
- Кого?
- Нас.
«Гляди как они летают» - подумалось Олегу. Но какая-то странная застарелая циничная мысль, как грязная тряпка, нахлынула не него. Все, что он мог видеть снизу, это болтающаяся поверхность темных вод, да доносящийся из-за чашечной стенки гулкий собачий лай.

«Ты у меня не удался», -
мать.

Алексей Ложкин родился без четверти девять, июльским утром. Астролог, который много лет спустя сделает натальную карту, скажет, что это очень особое время – мистическое – что солнце находилось в особой области неба, дающей своему носителю особую судьбу, не похожую на остальные. Но, в отличие от астролога, одноклассник сформулировал вывод о судьбе Алексея гораздо точнее и лаконичнее, нацарапав во втором классе гвоздем на парте три русских буквы, из который последняя была один в один как латинская «икс». Два года спустя, в шестом классе, девочка Лена Кавыцкая, провела через центр икса вертикаль, что сделало икс похожим то ли на русскую «Ж», то ли на привидившийся в небе императору Константину Великому знак «Сим победиши!». В дальнейшим на эту надпись нанесли новый слой краски, первые две буквы закрасились, но знак «Ж» остался. В восьмом классе уже сам Алексей добавил к знаку буквы «У» и «Й». «Для краткости», - произнес он вслух, выцарапывая. После пожара 1998 года по странному стечению обстоятельств в обгоревшей классной комнате десятого «Б» класса огонь не тронул только кусок обугленной по краям древесины, в центре поверхности которой, на вспученном островке краски, можно было разглядеть только «ЖЙ».
Но сейчас на дворе 1995, зима, то ли январь, то ли февраль. Может, даже поздняя осень 1996. Лицом к лицу на кухне, овалообразный островок которой виден через слабо придвинутые дверные занавески, стоят две женщины, одна помоложе, другая много постарше. Леша только и мог расслышать «Вот увидишь, вот увидишь…. Брбршхпломноташ (помехи?)…» и снова «Увидишь… идишь». Леше только несколько лет, и он еще с высоты своей блаженной глупости не смог бы понять о чем они, даже если бы профессор МГУ написал на тему того разговора обстоятельную монографию с графиками и расчетами. А говорили они, как всегда, ни о чем. Хотя в конце Леше послышалось «Умрешь». На самом же деле мать сказала «Ум Леши».
Воспоминания эти, как всегда, очень обрывочные, как лоскут кожи Никиты Журыхина, после того, как тот в сентябра 1998 или мае 1999 ободрал себе о колючую проволоку полголени. «Я полголени себе ободрал», - проорал он. Именно так – проорал. Леша тогда долго смеялся. Так и прозвал Никиту потом – Полуголый Бодрый. В лицо он ему, конечно, этого не сказал, а вот за спиной хватало за глаза. Извините.
- Вечно он в каком-то своем мире, - как-то бросила мимоходом мать.
Когда она наконец прошла мимо, Леша не раз об этом вспоминал. Два раза вспоминал. Чаще всего Леше вспоминалась война. Космическая война, в котороый он был Императором межзвездных сил.
Когда Серый Кардинал седьмой флотилии созвездия Ариона Бабушка исчезал за тяжелой дверью своего противоторпедного бункера Хата, Алексус Лексус с недосягаемой шиферной высоты взирал на ярко-красные и позолоченные мундиры своих имперских солдат.
- Вот, я смотрю на вас, как Овец в среде волков, - напутствовал император.
- Божечки Иисусе, ну чаво ты туды зализ сызнова? – донеслось откуда-то снизу.
Леша затих.
- Гляды у мэнэ! Нэ топчи сызнова помыдоры, воны еще нэ созрилы… - снова донесся страшный хрип.
«Держитесь, мои войны, - шептал Алексус и заорал во все горло, - Засыз лизнова! Чаво-воча! Изыди, Кардинал, твый час нэ настав!»
 Снизу послышалось то ли роптание, то ли кряхтение. А потом внезапно настал 2003 год. Кардинала уложили в древесный бокс и с почетом отнесли туда, откуда нет возврата.
- Теперь тебе ничего не угрожает, Кардинал, - только и сказал Леша. Про себя. Все угрюмо молчали, и только были слышны слабые всхлипы матери. Или чьи-то еще.
Леша знал, что Кардинал в безопасности, ведь он лично в ночной тишине, едва дыша, нацарапал гвоздиком на боксе свой знак – «Ж».
Далее годы начинали с благодушной равнины со все возрастающим ускорением тяжело подниматься в гору. И тяжесть тени, падающей на Лешу с заоблачной высоты, все сильнее давила его к простыне.
- Ты бы хоть вышел поиграть, а? Все лежишь, - сокрушалась мама Зина - Так пролежни скоро будут.
Алексея очень это заинтересовало. Он так пролежал еще два или три дня, но ничего так и не образовалось. Кроме тяжести во всем теле, чугунной головы и ощущения бессмысленности дальнейшего лежания. Вот только не лежать смысла тоже особого не виделось.
- Пора бы уже подумать о своем образовании, - снова увещевала мать.
Алексея это очень заинтересовало. Он подумал об этом еще несколько лет, но снова ничего не образовалось. Но это будет потом. А тогда, в 2006 или 2007 он просто ответил:
- Как-нибудь само образуется, мам, - на что мать угрюмо покачала головой. А, может, она просто была уставшей. Отчего-то Алексус вспомнил про Кардинала. В 2003, когда Кардинал заканчивал свою миссию на нашей планете, точно так же в момент деактивации его голова накренилась вниз – с глубоким выдохом и каким-то щелчком в области гортани. «Выключился», - подумал тогда Алексей. Стало тревожно, но Лексус не придал этому значения.
Учеба, на которую Алексея все же впихнули вражьи силы, ему поначалу понравилась. «Вот я стою перед вами, как Овец среди волков» - декламировал Алекс старую свою присказку. Девчонки смеялись, им это нравилось – а Алексу нравился их смех. «Нэ топ-чи мо-ы помы-до-ры», - медленно, с хрипотцой, он шептал в ухо Ирине Добрухиной, отчего у той случалась почти истерика. Но в штаб-квартиру межзвездных сил Леша неизменно возвращался один. Через три или четыре года у Ирины сильно вспучится живот. «Забырбырбременела», - послышалось Леше.
- Великое бремя понесла, - грустно сказал Леша. Ирина снова залилась смехом. В тот вечер она сядет в Nissan Infinity к какому-то роботоподобному антроподу, и больше он ее не видел. «Исчезла в бесконечности», - подумал Леша. Грустно он стоял в той теплой темноте мая. Леша пошел обратно в штаб.
Алексей лежал в сгущающихся сумерках какого-то года. Какие-то люди шагали вокруг. Вспомнился декабрь 1993 или январь 1994.
- Сегодня папа приедет, сынок, - сказала самая знакомая женщина.
Леша так и светился от радости. Папа был как мираж в пустыне. Алексей галлюцинировал наяву – вот папина дорогая иномарка мышиного цвета плавно выплывает из-за холма по грунтовой сельской дороге. Позади топорщится столб вздыбленной пыли, и, кажется, издали, сквозь блики на лобовом стекле виднеетя его лик.
- Чужой он, бросил нас, - не унималась родительница, - Не нужен он тебе, сами справимся.
Были папа, дедушка и бабушка, и брат. Приехали все, и все улыбались. Даже мать выдавила слабую улыбку в ответ.
- Сегодня отличный день, брат, - сказал Леша украдкой пронырливому коту Артосису, подкравшемуся из-под старого дощатого забора. Имя Алекс придумал сам, и то ли из благодушия, то ли по инерции так его звали все домашние. Кроме Кардинала, который звал его более привычным «Артрит». Забавно было слышать «Артрит, поды сюды». И Артрит, вздыбившись, бодро прыгал на колени.
- Я тебе привез видик, - сказал папа. Это был дорогой Panasoniс, с цифровым дисплеем и откидывающейся крышечкой, за которой пестрела цветными кнопками панель управления. В тот зимний вечер Леша с папой смотрел взятые в прокате фантастические фильмы. Тогда же он впервые увидел «Чужого».
Леша снова галлюцинировал – мрачный силуэт Чужого незримо существовал на стенах, переползая из угла в угол и щерясь в глаза, вцепившись когтистыми лапами в иконостас. Его безликая и уродливая голова слабо подсвечивалась снизу бледно-желтым пламенем лампадки. От страха Леша резко вскочил с кровати и, распахнув старые створчатые двери, выскочил на кухню, где не сомкнув глаз просидел до первых лучей зари.
На утро отец уехал. Остался только Чужой. И этот Чужой и впрямь пришел. Только не к Леше, а к его матери.
- Прощай, - только и смог он сказать. Его успокаивала мысль, что с ней все будет в порядке. Ведь в тайне ото всех, в темноте, он вышел в сенцы и нацарапал тем же гвоздиком знак «Й».
Леша стал болезненно религиозен. Он бросил учебу и последние свои дни провел в оставшейся от матери комнате в общежитии. Каждый вечер он читал псалом 90. По ночам он общался с Чужим.
- Зачем ты пришел к матери?, - спросил Алексей.
Чужой молчаливо глядел своими черными глазницами.
- Зачем ты пришел к матери? Зачем ты здесь?
- А ты?
На следующий день Лешу нашел сосед. Алексею было двадцать три. А в следующем году в то же число вдали от дома, за посадками, где цветут гвоздики, теплым июльским вечером, испустил дух старенький подслеповатый Артосис.