Лилии для гильотины

Илл. взята из Интернета


ЛИЛИИ ДЛЯ ГИЛЬОТИНЫ

Пьеса в пяти актах с прологом и эпилогом.


Основные действующие лица:

Мария-Антуанетта: Королева Франции. Гордая, изнеженная, в начале пьесы легкомысленная, к концу – обреченная, но сохраняющая достоинство.

Людовик XVI: Король Франции. Нерешительный, добродушный, слабый политик, осознающий крах, но неспособный его предотвратить.

Максимилиан Робеспьер: Лидер якобинцев. Фанатичный, ригористичный, неподкупный, олицетворение революционного террора.

Жорж Дантон: Влиятельный революционер, оратор. Более прагматичный и земной, чем Робеспьер, но в конце концов его противник и жертва.

Жан-Поль Марат: Радикальный журналист, "друг народа". Гневный, подозрительный, разжигающий ненависть толпы.

Шарлотта Корде: Идеалистка-роялистка. Юная, решительная, совершает убийство Марата во имя спасения Франции от террора.

Принцесса де Ламбаль: Ближайшая подруга Марии-Антуанетты. Символ верности и невинной жертвы революционной ярости.

Граф Ферзен: Шведский аристократ, тайный возлюбленный Марии-Антуанетты. Организатор неудачного побега.

Гражданка Тереза: Олицетворение санкюлотки, революционерки из народа. Агрессивная, подозрительная, ненавидящая королеву.

Старый солдат: Ветеран, разочарованный в революции, видящий ее ужасы. Голос горького опыта и совести.

Жанна: Молодая работница. Одухотворена революционными событиями.

Пьер: Пожилой бывший солдат. Усталый, но с надеждой.

Анри: Юноша-студент. Пламенный оратор.

Голос Смерти: Мистическая фигура, появляющаяся в ключевые моменты, предрекающая гибель.

Хор санкюлотов: Агрессивная, требовательная толпа.

Хор аристократов: Испуганные, оторванные от реальности придворные (в начале), позже – обреченные жертвы.

Хор: Более разнородный, отражающий надежды, страх и постепенно растущее разочарование простых людей.



ПРОЛОГ

Сцена погружена в полумрак. Слышен мерный, тяжелый, как шаг караула, стук – ритм похоронного марша, но исполняемый на необычных, резких инструментах (возможно, наковальня, барабан с глухим боем, диссонирующие струнные). Постепенно появляется Хор граждан, одетый в лохмотья и фригийские колпаки. Их лица напряжены, движения резки и угловаты. Они поют не торжественно, а с надрывом, фанатичной верой и скрытой угрозой. Поют оду Свободе на мотив похоронного марша.

ХОР:
(напряженно):
Где ты, Заря новая? Где Свобода?
Доколе терзать нас будут оковы?
Земля, отягченная слезами народа,
Вздымается гневно под гнетом суровым!
(Ритм становится громче, тяжелее, как стук сердца перед казнью)
Взгляните! На троне – золота слитки,
Надменность в лазурном, коронном венце!
А в подземельях – лязг ржавых оков,
Да стон изможденных в кромешном конце!
(В музыке возникает резкий, пронзительный диссонанс – звук падающего ножа гильотины)

ХОР:
(яростно, почти криком)
Довольно! Восстань же, Народ-исполин!
Сорви багряницу с тиранов проклятых!
Их скипетр – обломок! Их трон – лишь руины!
Свобода! Закон! И Казнь для виновных!

(Музыка на мгновение стихает. Хор замирает. В тишине слышен далекий женский плач. Затем ритм возобновляется, еще мрачнее.)

ХОР:
(торжественно-мрачно, словно заклинание)
О Свобода! Дщерь Справедливости вечной!
Прими жертву кровавую нашу!
Пусть падут под секирою белые лепестки лилий!
Пусть рухнет опора преданья и лжи!
Мы взрастим тебя на костях аристократов,
На крови королей, на слезах матерей!

(Музыка достигает кульминации – оглушительный, металлический удар, затем резкая тишина. Хор застывает в напряженных позах. Голос солиста (возможно, Старого солдата) звучит над этой тишиной, пророчески и скорбно):

СОЛИСТ:
Но что взрастет на крови и страхе?
Какая жатва ждет сеятелей грозы?
Свобода ли?.. Иль новый деспот встанет
Над грудой тел, под черно-красным стягом?
Чья кровь оросит алтарь грядущих дней?
Чьи лилии падут для гильотины?

Сцена медленно гаснет в полной темноте. Последним звуком остается глухой удар гильотины. Занавес.


АКТ ПЕРВЫЙ

Сцена 1. Маленький Трианон. Искусственная деревушка (Hameau de la Reine). Идиллический пейзаж: мельница, молочная ферма, ручей. Лето 1789 года. Воздух напоен ароматом роз и иллюзий.


Действующие лица сцены:

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА: В пасторальном наряде, с соломенной шляпкой, украшенной лентами и полевыми цветами.

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ: В подобном, но более скромном наряде.

ФРАНЦУЗСКАЯ АРИСТОКРАТКА: Герцогиня в роскошном платье.

ГРАФ ФЕРЗЕН: В охотничьем костюме, но безупречном.

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА: В темном, поношенном платье, с корзиной; она "молочница" в этой сцене, но ее лицо мрачно.

ВЕСТНИК: Голос издалека, его едва слышно сначала.


(Сцена открывается. Мария-Антуанетта, как изящная пастушка из фарфоровой статуэтки, "доит" искусственно чистую корову. Принцесса де Ламбаль держит серебряное ведерко. Граф Ферзен наблюдает с обожанием. Герцогиня сидит на скамейке, обмахиваясь веером).

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Легко, игриво, с грацией бабочки, обращаясь к корове)
О, Белла! Твой рог – не просто рог,
А рог изобилия, рог позолоченный!
Твое мычанье – музыки урок,
Где гамма – «му», и ноты – все «бемольные»!
Дай нам нектар, что белее снега,
Чтоб Ламбаль, подруга нежная моя,
В ведерко серебристое, как нега,
Собрала б пену, светлую струю!
(Ловко делает вид, что доит, струйки молока попадают в ведерко)
Вот так! Труд пастушки – вовсе не работа,
А танец пальцев, ловких и проворных!
Наградой – брызги жемчуга, и вот – на!
(Указывает на пену)
Цветы сливок, роскошных и узорных!

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ:
(Улыбаясь, ловя пену)
Ваше Величество... то есть, Мари! Вы – чудо!
Пастушка вы прирождённая! Вас ждут лавры!
Ваш жест – как стих, где рифма с рифмой дружит,
А ловкость рук – сонет из белой сахарной пудры!

ГРАФ ФЕРЗЕН:
(Склоняясь в изысканном поклоне)
Коль пастушкой вы стали – я буду пастух!
Но пастух особенный: без свирели,
Без шапки грубой, без простых подруг,
Но с сердцем, что в груди моей горело,
Пылало б только вам! Готов я стадо
Барашков ваших, белых, как миндаль,
Водить на луг, где травка – как наряды,
И защищать от волка… или… другой тени?
(Его взгляд на мгновение становится серьезнее)

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Легкомысленно махнув рукой)
Ах, Аксель! Не портите нам пастораль!
Какая тень? Как жаль! Какие волки?
Здесь – рай земной! Без горестей, без…
(Поправляет цветок в шляпе)
Здесь пляшут нимфы, шепчут эльфы в чаще!
Вот Герцогиня наша, как Юнона,
На троне из дерна сидит, важна!
(Обращаясь к Герцогине)
Скажи, подруга, не холодна ль корона
Из васильков? Или она нежна?

ГЕРЦОГИНЯ:
(С напускной томностью)
О, Мари! Корона из живых цветов
Тяжелее золота! Она – забота!
Чтоб не увял ни василек, ни вновь
Распустившаяся роза – красота!
Но для Вас, Королева пасторалей,
Я снесла б корону хоть из терний!
Лишь бы не тревожил ветерок печалей
Ваш волшебный, ваш безмятежный Вернисаж!

(Все смеются изысканным смехом. В этот момент входит Гражданка Тереза с тяжелой корзиной. Ее лицо – маска недовольства. Она ставит корзину с грохотом).

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА:
(Грубо)
Вот. Простокваша. Как приказано. Три кувшина. Жирная. Как барское брюхо.

(Неловкое молчание. Легкомыслие королевы не гаснет, но становится чуть более напряженным.)

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Игнорируя тон гражданки, все еще в стихах, но с легкой иронией)
Ах, Тереза! Ты – сама Природа!
Силач в юбке! Твой приход – как гром,
Что возвещает… что? Не бед погоды,
А лишь простокваши полный дом!
(Подходит, заглядывает в корзину)
Какой румянец! Белизна какая!
Как облако, что село на покой!
(Касается пальцем)
Так нежно! Так воздушно! Не тая,
Оно просится на стол резной!
Благодарю вас, милая Тереза!
Труд ваш – как мед, хоть и не так сладок!

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА:
(Хмуро, сквозь зубы)
Мед? Сладок? Хлеба бы кусок да кусок сыра… Да чтоб дети не орали по ночам. Вот что сладко. А ваши облака… (Брезгливо отворачивается).

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ:
(Тихо Марии-Антуанетте)
Мари… Она… груба. Не стоит…

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Легко, но чуть громче)
Пустяки! Простые люди – как дети!
Им нужны забавы! Им нужны игрушки!
Они не знают наших с вами затей,
Их речь – не стих, а простая стружка!
(К Терезе, с преувеличенной галантностью)
Тереза! Для твоих малых чад –
(Делает знак пажу, который тут же появляется)
Пирожных корзину! С вареньем и кремом!
Пусть их смех звенит, как вешний град!
Пусть знают – Королева-пастушка с ними!

(Паж уходит. Тереза молчит, глядя в землю, ее кулаки сжаты. Ферзен хмурится).

ГРАФ ФЕРЗЕН:
(Тихо, Марии-Антуанетте, почти прозой)
Мари… Такая щедрость… Они не поймут. Они увидят лишь… расточительство. Время… время не для пирожных.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(С искренним удивлением)
Не для пирожных? Аксель, что за речи?
Когда же не время для сладкого дара?
Улыбку ребенка разве может лечить
Лишь хлеб? Нет, нет! Душе нужна жар-птица!
Нужна мечта! Нужен блеск, фейерверк!
(С воодушевлением)
Мы создали здесь мир! Мир без забот!
Где даже корова – изысканный эксперт
По части молока и милоты!
Здесь все играют! Пастух, королева, фермер…
И в этой игре – спасенье от скуки,
От серости дней, что ползут, как черви!
Здесь – красота! Здесь – стихи! Здесь нет науки
О том, что где-то… (машет рукой) …где-то есть муки!

(Издалека, сначала едва слышно, затем все громче, доносится нестройное, но мощное пение. Это не похоронный марш Пролога, а грубая, злая, ритмичная песня. Слова пока неразборчивы, но ритм – как удары молота. Слышны крики: "Хлеба!" "Долой!" "На Париж!")

ВЕСТНИК:
(Вбегает, запыхавшись, срываясь с прозы на отрывистый, рубленый стих)
Королева! Беда! Из Парижа пришла весть! Толпа! Огромная! Злая, как зверь!
Они штурмовали… не лавку… а крепость…
Бастилию! Бастилию! Круша всё подряд!
Камни летят! Знамена черные и красные!
Кричат: "Свобода!" Кричат: "Смерть врагам!"
Они идут! Их глаза, как у трупов,
В безумии гнева! Их тысячи! Там!
Генерал… говорят… голову потерял!
Париж… в руках черни! Париж восстал!

(Музыка пасторальной сцены окончательно умолкла. Песня толпы звучит все громче, навязчиво. Тереза поднимает голову. В ее глазах – не страх, а странное, жуткое ликование. Она больше не смотрит в землю).

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА: (Застыла, как изваяние. Ее легкомыслие испарилось. Она говорит прозой, голос тихий, лишенный интонаций, словно она только что очнулась от сладкого сна.)
Бастилия? Штурмовали? Толпа? Что… что им нужно? Хлеба? Но мы же… мы даем пирожные…
(Она смотрит на свои изящные руки, запачканные игрой в доение коровы, потом на тяжелую корзину Терезы, на ликующее лицо "молочницы". Ее розовый мир трещит по швам. Она повторяет, почти шепотом)
Пирожные… Игрушки… Стихи… Им мало?

ГРАФ ФЕРЗЕН:
(Резко, властно)
Ваше Величество! Немедленно в Версаль! К королю! Это не игра!
(Бросает острый взгляд на Терезу, чья улыбка стала шире и страшнее).

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ:
(В ужасе, хватает Марию-Антуанетту за руку)
Мари! Пойдем! Пойдем скорее!

(Мария-Антуанетта позволяет увести себя. Она оглядывается на свою идиллическую деревушку – на чистую корову, на мельницу, на серебряное ведерко. Грубая песня толпы заполняет воздух, вытесняя аромат роз. Ферзен идет сзади, обнажив шпагу, хотя врага еще не видно. Герцогиня в панике бежит первой. Тереза стоит неподвижно, смотря им вслед. Ее кулаки разжаты. Она медленно поднимает руку, не в знак прощания, а скорее – в жесте, полном мрачного предвкушения).

Сцена погружается в полумрак. Песня толпы нарастает до оглушительного рева, сливаясь с набатным звоном, доносящимся из Парижа.


СЦЕНА 2. Улица Сен-Антуан, Париж. 15 июля 1789 года, раннее утро. На следующий день после взятия Бастилии. Видны дымящиеся руины Бастилии вдалеке. Воздух пропитан запахом гари, пороха и пыли. На стенах домов свежие, небрежно намалеванные лозунги: "Долой тиранию!", "Да здравствует Нация!", "Свобода или смерть!". На земле валяются камни, обломки, клочья одежды – следы вчерашней битвы.
Сцена погружена в странную смесь ликования и напряженного ожидания. Толпа, преимущественно простые люди, движется беспорядочно. Некоторые ликуют, пляшут, пьяны от победы и вина. Другие копаются в развалинах Бастилии, вытаскивая камни как трофеи. Третьи озираются с опаской. Где-то слышны крики "Да здравствует король!" (еще сохраняется иллюзия его поддержки), но чаще: "Да здравствует Париж! Да здравствует Третье сословие!". Слышны отдаленные выстрелы, набат колокола. Солнце едва пробивается сквозь дым и пыль.

Действующие лица сцены:

ЖАННА: Молодая работница. Одухотворена событиями.

ПЬЕР: Пожилой бывший солдат. Усталый, но с надеждой.

АНРИ: Юноша-студент. Пламенный оратор.

МАРКИЗ ДЕ ЛАРЕН: Аристократ. В панике, переодетый в простое платье.

ТОЛПА: Горожане, ремесленники, солдаты Национальной гвардии.


(Жанна стоит на импровизированной трибуне – ящике из-под овощей. В руках она держит окровавленный кусок знамени Бастилии. Ее лицо сияет.)

ЖАННА:
(Кричит над толпой)
Смотрите! Смотрите все! Они пали! Каменный зверь пал! Его клыки сломаны нашими руками! (Поднимает клочок знамени выше) Вчера этот кусок ткани означал страх! Сегодня – это знамя нашей победы! Победы народа! Кто сказал, что мы, прачки, ткачи, грузчики – ничто? Мы разрушили символ королевской тирании! Мы заставили дрожать тех, кто веками топтал нас!

(Часть толпы ревет в восторге. Кто-то подбрасывает в воздух шапки.)

ПЬЕР:
(Подходит к Жанне, опираясь на палку. Голос усталый, но твердый.)
Молодец, дитя. Голос звонкий. Но не спеши праздновать, как на ярмарке. Я видел штурмы... (Кашляет, отирая пыль со лба). Стены пали. Но стены страха в головах вельмож? Стены привилегий? Они еще стоят. И пушки короля... они еще целы.

ЖАННА:
(Порывисто оборачивается к нему)
Но, папаша Пьер! Бастилия! Они взяли Бастилию! Разве это не конец всему? Разве король теперь не поймет? Разве не прислушается к Генеральным штатам... к Национальному собранию?

ПЬЕР:
Король? (Горько усмехается). Он в Версале. Окруженный теми же шелковыми господами. Слышал ли он наши крики сквозь позолоту своих покоев? Понял ли он, что значит этот дым над Парижем? (Указывает палкой в сторону руин). Они поняли только одно: их крепость пала. А что сделает испуганный зверь? Будет кусаться или прятаться?

(АНРИ вскакивает на ящик рядом с Жанной. Его глаза горят фанатичным огнем. В руке он сжимает камень с выцарапанным словом "Свобода").

АНРИ:
Папаша Пьер прав! Но его правда –повод не для страха, а для действия! Бастилия пала – это лишь первый камень, сорвавшийся с горы! Теперь лавина свободы не остановится! (Обращается к толпе). Граждане! Парижане! Мы показали силу! Но мы должны ее удержать! Мы должны вооружиться! Создать свою гвардию – гвардию народа! Не доверять королевским солдатам! Мы должны диктовать свою волю! Версаль должен услышать не просьбы, а требования! Хлеба! Справедливости! Конституции! Власть – народу!

(Толпа подхватывает: "Хлеба! Справедливости! Конституции! Вооружимся!")

МАРКИЗ ДЕ ЛАРЕН:
(Протискивается сквозь толпу, закутанный в грубый плащ поверх изодранного шелкового камзола. Лицо бледное, испуганное. Говорит тихо, но с надрывом, обращаясь к первому встречному – Пьеру.) Гражданин... добрый человек... скажите, правда ли, что... что все арестованные в Бастилии освобождены? Что... что гарнизону сохранили жизнь?

ПЬЕР:
(Пристально, с подозрением смотрит на него. Замечает дорогую, но грязную ткань камзола под плащом.)
Освобождены? Да, семерых бедолаг выпустили на волю. Жалкое зрелище... Гарнизон? (Хмурится). Говорят, коменданта де Лонэ... народ не пощадил. Голова его теперь на пике шагает по городу. Такова народная ярость, гражданин. (Подчеркивает последнее слово, изучая реакцию Маркиза).

МАРКИЗ ДЕ ЛАРЕН: (Бледнеет еще больше, сглатывает. Глаза бегают.) О боже... на пике... Но... но это же ужасно! Варварство! Разве свобода должна означать такую... такую жестокость?

ЖАННА:
(Резко оборачивается, услышав его слова. Сходит с ящика, подходит ближе.) Жестокость? (Ее голос дрожит от гнева). А чем была для нас Бастилия? Не жестокостью? Не тюрьмой без суда? Годы в каменном мешке за одно неосторожное слово? За долги? За то, что родился не в шелках? Голова тирана на пике – это символ! Символ того, что их безнаказанности пришел конец! Кто вы такой, гражданин, что жалеете палача?

(Толпа вокруг начинает обращать внимание на разговор. Слышатся ворчание и недобрые взгляды в сторону Маркиза).

МАРКИЗ ДЕ ЛАРЕН:
(Отступает, испуганно озираясь).
Я... я просто... я сочувствую всем жертвам... хаоса... Прошу прощения... (Пытается раствориться в толпе).

АНРИ:
(Кричит с трибуны, указывая в сторону, откуда доносится новый шум)
Граждане! Внимание! Смотрите! Они везут камни! Камни ненавистной Бастилии! Каждый камень – трофей народа! Каждый камень – кирпич в фундамент новой Франции! Мы разнесем их по всем уголкам страны! Пусть каждый город, каждая деревня получит кусок этой победы! Пусть знают: то, что сделано в Париже, может быть сделано везде!

(Группа людей вваливается на сцену, волоча на веревках или просто неся на плечах крупные, почерневшие камни. Толпа встречает их восторженными криками. Люди тянут руки, чтобы прикоснуться к камням).

ЖАННА:
(Подбегает, прикасается к холодному камню. Шепчет). Камни Бастилии... Теперь вы будете служить Свободе. Мы построим из вас не тюрьмы, а дома для народа! Школы! (Повышает голос). Да! Разрушим тюрьмы по всей Франции! Реальные и те, что в головах!

ПЬЕР:
(Стоит в стороне, наблюдая за ликованием. Качает головой, но в уголках глаз – тень уважения и новой надежды).
Лавина... Действительно, лавина. Куда она покатится?.. Кто ее остановит?.. Или кто под нее попадет?..

(Внезапно с другого конца улицы доносится гул новой, более агрессивной толпы. Крики: "К оружию! Долой изменников! На Версаль!". Звучит барабанная дробь, призывающая в ряды Национальной гвардии).

АНРИ:
(Вскакивает, как ошпаренный)
Слышите? Париж не спит! Париж требует продолжения! К оружию, граждане! К оружию и к действию! Наш день только начинается!

(Ликующий гул первой толпы смешивается с воинственными криками новой. Жанна сжимает камень Бастилии, ее лицо озарено решимостью. Пьер хмуро смотрит в сторону нового шума. Маркиз де Ларен, воспользовавшись суматохой, почти бегом скрывается в ближайшем переулке. Толпа на сцене начинает двигаться в сторону нового призыва, увлекая за собой Анри и Жанну. Пьер остается на мгновение один, глядя на дымящиеся руины).

ПЬЕР:
(Тихо, себе под нос)
Утро Свободы... А каким будет день?.. И вечер?.. (Вздыхает, поднимает палку и медленно, но твердо, шагает вслед за уходящей толпой).

Свет резко сужается, фокусируясь на одном из камней Бастилии, брошенном на земле посреди опустевшей улицы. Гул толпы, барабанная дробь и крики "На Версаль!" нарастают и сливаются в единый мощный, тревожный и полный надежды рев Революции. Занавес медленно закрывается.

Конец Акта Первого.



АКТ ВТОРОЙ

Сцена 1. Апартаменты Марии-Антуанетты в Версале. Поздний вечер, несколько месяцев спустя после событий первого Акта. За окном – тревожная осенняя ночь. В камине чадит огонь.

Действующие лица сцены:

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА: Нервно ходит по комнате.

ЛЮДОВИК XVI: Сидит, уставившись в документы.

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ: Пытается читать.

ГРАФ ФЕРЗЕН: В тени, у окна, наблюдает.

СТАРЫЙ СОЛДАТ: Стоит на страже у дверей, но больше похож на тень.


МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Останавливается у окна, смотрит в темноту. Говорит, пытаясь сохранить ритм, но голос дрожит, строки короче, рифмы нервные)
Там, в Париже… фонари… как звёзды злые!
Горят не светом, а угрозой алой!
Толпа поёт… но песни – не живые…
А стук топора… под мерный вой дождя!
(Резко поворачивается)
Людовик! Король! Взгляни же в эти грамоты
Не как чиновник, сонный и скупой,
А как Орёл! Чьи когти остры, златы!
Чьё слово – Закон! Чей гнев – сама судьба!
(Подходит к нему)
Проснись! Они придут! Я знаю, чувствую!
Они придут сюда! В наш тихий дом!
Их грязный шаг… их крик… я ненавижу…
Но страх… о страх! Он правит сердцем… и умом!

ЛЮДОВИК XVI:
(Поднимает голову. Говорит тяжело, медленно, без энергии)
Придут? Ну что ж… Король обязан слушать
Своих подданных. Всегда. В любое время.
Мы выслушаем. Объясним. Усмирим их дух
Разумными доводами… и милосердием.

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ:
(Вскакивает, роняя книгу. Проза, полная ужаса)
Милосердие?! Людовик! Они не люди! Они – фурии! Их глаза… я видела в толпе!
Они требуют Вашу голову! Голову Мари! Они кричали: "Хлеба!" – но это ложь! Им нужна кровь! Кровь лилий!

ГРАФ ФЕРЗЕН:
(Выходит из тени. Говорит резко, четко – голос действия)
Ваше Величество. Госпожа де Ламбаль права. Версаль не защищен. Гвардия ненадежна. Народное возмущение подогрето до кипения. Они идут сюда. Сейчас. Не женщины – фурии с пиками и дубинами. Вам нужно бежать. Немедленно. Пока есть тайные ходы. Пока есть время. В Австрию. К брату Королевы. Там – армия, там – спасение.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(С гордостью, пытаясь выпрямиться, снова в стихах, но надломленных)
Бежать?! Королева Франции? Бежать?!
От черни?! От грубых криков и угроз?!
Я – дочь Императрицы! Я – дитя
Века Расцвета! Мои предки – Боги! Грёз
Златых наследница! Бежать? Как вор?
Скрываясь в ночи? Стирая пудру страхом?!
(Ее голос срывается)
Нет! Я умру здесь! Умру… но не уйду с позором!
Пусть гильотина ждёт… но Королева – знамя!
Её долг – быть видимой… пусть даже в шторм
Смертельный! Пусть видят – как падает лилия прямо!

СТАРЫЙ СОЛДАТ:
(Вдруг говорит глухим голосом, не поворачиваясь. Проза, как удар топора по дереву)
Прямо падают только подкошенные колосья, Ваше Величество. Знамя держат те, у кого есть армия. А у вас её нет. Есть только призрак королевства и толпа, которой нужна жертва. Ваша голова – самый яркий фонарь для их темноты.

(За сценой сначала слышен далекий гул, как прибой. Он быстро нарастает. Становится различим лязг железа, дикие крики, пьяные песни. Бьют барабаны – не военные, а хаотичные, злые.)

ЛЮДОВИК XVI:
(Бледнеет. Встает.)
Они… уже здесь. У ворот. Бежать… поздно!
Надо… принять их. Как подданных. Как… французов.
Открыть… амбары. Говорить… спокойно.
Бог… усмирит их гнев.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Смотрит на него с невероятной смесью любви, жалости и отчаяния. Шепчет.)
Бог… или гильотина, Людовик? Кто усмирит их?

(Гул за сценой превращается в оглушительный рев. Слышен грохот ворот. Крики: "Хлеба!" "Королеву!" "Смерть Австриячке!")

ГРАФ ФЕРЗЕН:
(Бросается к двери, обнажая шпагу. К Старому Солдату)
Солдат! К оружию! Защищаем вход! Хотя бы минуту! (Старый солдат молча берет мушкет, становится рядом с графом Ферзеном, спиной к королевской чете – лицом к двери, за которой бушует ад).

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ:
 (Бросается к Марии-Антуанетте, обнимает ее)
Мари! Спрячься! В спальню! За потайную панель!

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Отстраняет ее. Голос внезапно становится ледяным, спокойным, королевским. Говорит четко, властно)
Нет. Я выйду к ним. Я покажусь этим… людям. Пусть увидят Королеву. Не дрожащую мышь. Не беглянку. Пусть увидят, кого они хотят разорвать.
(Поправляет платье, высоко поднимает голову. В ее глазах – безумие отчаяния и последняя искра величия).

Дверь содрогается от удара. Начинается апофеоз Акта.


Сцена 2: Тронный зал Версаля. Утро. Хаос. Забитая санкюлотами толпа заполнила священное для монархии пространство. Они сидят на позолоченных стульях, пьют вино из хрусталя, справляют нужду в углах. В центре – Людовик XVI, бледный, но сохраняющий достоинство. Рядом – Мария-Антуанетта с маленьким дофином на руках. За ними – перепуганные придворные. Граф Ферзен и Старый солдат едва сдерживают толпу у ступеней трона. Появляется Гражданка Тереза, ведя за собой группу грубых женщин с пиками. На пике одной из них – страшный, окровавленный трофей (намёк на судьбу принцессы де Ламбаль).

Действующие лица сцены:

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА: Нервно ходит по комнате.

ЛЮДОВИК XVI: Сидит, уставившись в документы.

ПРИНЦЕССА ДЕ ЛАМБАЛЬ: Пытается читать.

ГРАФ ФЕРЗЕН: В тени, у окна, наблюдает.

СТАРЫЙ СОЛДАТ: Стоит на страже у дверей, но больше похож на тень.

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА

ЖЕНЩИНА С ПИКОЙ

ХОР САНКЮЛОТОВ


ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА:
(Кричит, перекрывая шум. Проза, как удар ножом)
Вот она! Австриячка! Вампирша! Чья бледность – от нашей крови! Чьи пирожные – из нашей муки! Чей сын – будущий тиран! Смотрите на нее! На ее шелк! На ее драгоценности! Пока наши дети пухли от голода, она развлекалась!

ЖЕНЩИНА С ПИКОЙ:
(Тычет пикой в сторону королевы, на наконечнике что-то болтается)
А вот и подарок тебе, Королева! От Парижа! От свободного народа! Головка твоей фрейлины! Любила с ней играть в пастушек? Поиграй теперь с этим!

(Мария-Антуанетта вскрикивает, закрывая глаза дофину. Она шатается. Людовик поддерживает ее. В толпе хохот, дикие крики.)

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Выпрямляется. Смотрит прямо на Терезу и женщин. Говорит (начала голос тихий, прерывистый, но затем набирает силу). Это горькая, надломленная, но все еще гордая речь).
Вы… пришли? За мной? За королём?
Вы голодны? Вы злы? Вы жаждете… чего?
Крови? Зрелища? Падения столпа?
Вот он – столп! (Указывает на себя) Женщина! Мать! Жена!
Не вампир! Не чудовище! Лишь та,
Кто родилась не там… где вы. В ином
Уделе. В золоте… Да! В роскоши… Да!
Но разве в этом виновна? Моя ль вина,
Что вы – в грязи? Что хлеб ваш – чёрств и мелок?
Я… давала пирожные… была глупа!
Думала – сладость… всех спасёт… от бед.
(Ее голос крепнет, становится металлическим)
Но вы не сладости хотите! Нет!
Вы хотите жертвы! Чтоб рухнул свет
Старый! Чтоб треснул трон! Чтоб кровь лилась рекой!
Чтоб Свобода ваша… пила её… как мёд!
(Смотрит на пику с ужасающим трофеем. В ее глазах – бездна боли, но голос не дрожит)
Вот она… ваша Свобода? Это ее плод?
Голова подруги? Девочки? Нежной? Святой?
(Обращается ко всем, с ледяным презрением)
Берите! Рвите! Кричите! Пляшите!
На костях аристократов! На слезах!
Ваш праздник… начался! Ваш кровавый дождь!
Но знайте… лилия, срезанная вами,
Упадет… но семя её… прорастёт!
Не троном… не властью… но памятью вечной!
Как падал её стан… гордо и прямо…
Как не просила… не молила… не ждала!
А вы? Что взрастите вы… на крови?
Какие цветы… расцветут… на могиле моей?
Будут ли они… белы? Или… красны от злобы?
Будут ли пахнуть… свободой? Или… лишь гнилью?

(Толпа на мгновение притихает, ошеломленная ее словами и взглядом. Даже Тереза отводит глаза. Но тут раздается новый крик из толпы: "В Париж! В Париж их! В Тампль!")

ХОР САНКЮЛОТОВ:
(Начинает скандировать, сначала нестройно, потом все громче)
В Па-риж! В Па-риж! В Па-риж! В Па-риж!

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА:
(Находя опору в крике толпы, снова кричит)
Слышь, Австриячка? Зов Парижа! Готовь карету! Прощайся с Версалем! Твой "рай" кончился! Твой ад – начинается! В Тампль!

Толпа ревет, смыкая кольцо. Граф Ферзен и Старый солдат оттеснены. Людовик берет Марию-Антуанетту под руку. Она прижимает к себе дофина. Ее лицо – маска из последнего достоинства и усталости. Она больше не говорит. Она смотрит в пространство поверх голов толпы, как будто уже видя тень гильотины. Санкюлоты начинают выталкивать их к выходу. Тереза идет впереди, как триумфатор. Занавес медленно опускается под оглушительный, победный рёв толпы: "В Париж! В Париж! В Париж!"


АКТ ТРЕТИЙ

Сцена 1. Париж. Июнь 1793 года. Год после провозглашения Республики. Нарастает внутренний кризис: восстания в Вандее, угроза иностранных армий, острая борьба за власть между фракциями Конвента. Террор становится инструментом политики.
Зал заседаний Клуба якобинцев (бывший монастырь Св. Якова). Густой табачный дым. На стенах лозунги: "Свобода, Равенство, Братство!", "Отечество в опасности!", "Мир хижинам, война дворцам!", портреты Марата, Робеспьера. На возвышении – трибуна. В зале – члены клуба, включая Жанну (теперь более суровую, в одежде санкюлота, с пистолетом за поясом) и Анри (в форме национального гвардейца, с фанатичным блеском в глазах). Пьер сидит в углу, выглядит усталым и озабоченным.
(Занавес открывается. В зале напряженная, гнетущая атмосфера. Слышны приглушенные разговоры, кашель. Дантон стоит у трибуны, опершись о нее мощным кулаком. Он говорит громовым, но несколько хриплым от усталости голосом.)

Действующие лица сцены:

ДАНТОН: Влиятельный революционер, блестящий оратор.

РОБЕСПЬЕР: Лидер якобинцев. Сторонник революционного террора.

МАРАТ: Радикальный журналист, "друг народа".

ПЬЕР: Пожилой бывший солдат. Не аплодирует.

ЖАННА: Революционерка. Аплодирует Робеспьеру.

АНРИ: Гвардеец. Аплодирует Дантону и Робеспьеру.


ДАНТОН:
(Обращаясь к залу)
Граждане! Якобинцы! Мы стоим на краю пропасти! Вандейские псы, подстрекаемые попами и англичанами, режут республиканцев! Пруссаки, австрийцы, англичане – все коронованные твари Европы ополчились на нас! А внутри? (Бьет кулаком по трибуне) Внутри – спекулянты, сосущие кровь голодного народа! Чиновники-воры, разворовывающие казну! И изменники! Изменники, граждане, которые шепчутся в тени, мечтая о возвращении тирана! Нам нужна энергия! Энергия обороны! Энергия карающего меча! Но прежде всего – нам необходимо ЕДИНСТВО! Мы раздираем себя подозрениями! Мы тратим силы на внутренние склоки, когда враг у ворот! Хватит грызться, как псы у трупа! Соберитесь! Доверьтесь Комитету Общественного Спасения! Дайте нам власть – настоящую, сильную власть! – и мы спасем Республику! Мы сокрушим внешних врагов, раздавим мятежи и накормим Париж! Смелость, еще раз смелость, всегда смелость – и Франция будет спасена!

(Зал взрывается аплодисментами и криками "Да здравствует Дантон!". Многие, включая Анри, вскакивают. Жанна хлопает, но сдержанно, ее взгляд ищет кого-то в глубине зала. Пьер качает головой, не аплодируя.)

(Из тени за колонной выдвигается Робеспьер. Он безупречно одет в скромный, но чистый сюртук, парик аккуратен. Лицо бледное, аскетичное, глаза холодные и пронзительные. Он поднимается на трибуну. Аплодисменты стихают, воцаряется напряженная тишина. Его голос тихий, четкий, металлический, без эмоций, но несущийся в самый дальний угол зала.)

РОБЕСПЬЕР:
"Смелость"? (Легкая, ледяная усмешка). Гражданин Дантон говорит о смелости. О доверии. О единстве. Прекрасные слова. Но что скрывается за ними? (Пауза. Взгляд скользит по залу). Гражданин Дантон говорит о прагматизме. О сиюминутных решениях. Он говорит: "Хватит грызться". Но я спрашиваю: можно ли объединяться с теми, кто подрывает самые основы Республики? Можно ли доверять тем, чьи руки запятнаны сделками с врагами Свободы? Кто купается в роскоши, пока народ голодает? Кто призывает к милосердию к врагам народа в тот самый момент, когда эти враги точат ножи у нас за спиной?! (Его голос крепнет, становится жестче) Нет, граждане! Не смелость без принципов нам нужна! Нам нужна добродетель! Чистота революционных принципов! Непоколебимая стойкость! И Террор! Да, террор… Ибо Террор – это не что иное, как быстрая, суровая и неумолимая справедливость! Он есть проявление добродетели! Без террора добродетель бессильна! Без добродетели террор губителен! Враги Республики – не только за границей или в Вандее! Они здесь! Среди нас! В этом самом зале! Они надевают маску патриотизма, чтобы скрыть свое гнилое нутро! Их нужно выявить. Их нужно судить. Их нужно уничтожить! Всякий, кто дрогнет в этот час, – предатель! Всякий, кто призывает к умеренности, когда Родина в опасности, – предатель! Республика едина и неделима! Спасение – в строгости принципов и беспощадности к ее врагам!

(Зал замер. Аплодисментов нет. Лишь тихий шепот и полные страха или обожания взгляды. Жанна ловит каждое слово, ее глаза горят фанатичной верой. Анри смотрит на Робеспьера как на мессию. Пьер опускает голову, стиснув руки. Дантон мрачно смотрит на Робеспьера, его мощная фигура кажется внезапно усталой.)

ДАНТОН:
(С трудом сдерживая ярость)
Максимилиан... Ты называешь предателем каждого, кто мыслит иначе? Кто помнит, что мы свергли тиранию, чтобы установить Свободу, а не новую диктатуру страха?!

РОБЕСПЬЕР:
(Холодно, не глядя на Дантона)
Свобода не может существовать там, где торжествуют порок и измена. Террор – это диктатура Свободы против тирании. Кто против террора – тот против Свободы. Это ясно, как день.

(В дверях возникает суматоха. В зал, опираясь на палку, с трудом входит Марат. Он укутан в грязный халат, лицо болезненное, покрытое сыпью, глаза лихорадочно блестят. В руке – свежий оттиск его газеты "Друг народа". Толпа расступается с почтительным ужасом.)

МАРАТ:
(Хриплым, но громким голосом, не дойдя до трибуны)
Ложь! Предательство! Они повсюду! (Кашляет). Я только что... из типографии... Граждане! Не верьте этим сладкоголосым ораторам! (Бросает ядовитый взгляд на Дантона). Они усыпляют вас! Пока вы слушаете их речи... изменники готовят удар! В Конвенте! В министерствах! В Комитетах! Я вижу их! Я называл их имена! (Трясет газетой). Вот доказательства! Нужно больше крови! Море крови! Чтобы очистить Республику! Головы спекулянтов! Головы изменников-генералов! Головы ложных патриотов, которые прикрываются громкими словами! Народ! Ты спишь?! Проснись! (Кашляет) Хватай топоры! Бери вилы! Пусть гильотина работает день и ночь! Пятьсот... нет, пять тысяч голов – и порядок будет восстановлен! Кровь! Нам нужна кровь предателей!

(Его крики, прерываемые кашлем, вызывают нервное возбуждение в части зала. Слышатся крики: "Да здравствует Марат! Смерть изменникам!". Жанна сжимает кулаки. Анри кричит: "На гильотину!". Робеспьер смотрит на Марат холодным, оценивающим взглядом – он полезен, но опасен. Дантон с отвращением отворачивается.)

ПЬЕР:
(Тихо, почти неслышно, глядя на Марата)
И это... друг народа? Этот сумасшедший, жаждущий крови? Куда мы катимся?..

МАРАТ:
(Заметив Робеспьера)
Максимилиан! Ты слышишь? Народ требует крови! Не останавливай руку Правосудия! Ускоряй расправы! Я напишу! Я разоблачу всех! (Его охватывает приступ кашля, он почти падает, его поддерживают несколько человек). Ванна... мне нужна ванна... холодная вода... чтобы писать... писать... (Его уводят, но его хриплый кашель еще слышен).

(В зале воцаряется тягостное молчание. Дантон тяжело дышит. Робеспьер выпрямляется на трибуне.)

РОБЕСПЬЕР:
(Четко, ледяно)
Республика услышала голос своего стражника. Комитет Общественного Спасения знает свой долг. Добродетель и террор восторжествуют. Заседание закрыто. Граждане, будьте бдительны!

(Робеспьер сходит с трибуны и уходит, не глядя ни на кого. За ним, шумно вздыхая, уходит Дантон. Зал постепенно пустеет. Жанна и Анри уходят вместе, горячо обсуждая речи. Пьер остается один, глядя на опустевшую трибуну и брошенный на полу экземпляр газеты.)

ПЬЕР:
(Поднимая газету, читает заголовок, полный ненависти. Голосом полным отчаяния)
Пять тысяч голов... Безумец! Прах Бастилии... неужели из него выросла только гильотина?..

Свет гаснет. Вспыхивает на маленькой авансцене.


Сцена 2. Квартира Марата. Через несколько недель, 13 июля 1793 года, вечер.
Скромная, почти нищенская комната. Центр – большая медная ванна, наполненная водой.

Действующие лица сцены:

МАРАТ: Голос самой темной, самой кровожадной части санкюлотерии.

ШАРЛОТТА КОРДЕ: Пытается остановить террор ценой собственной жизни и убийства.


(Марат сидит в ванне, накрытый до пояса промасленной тряпицей. На деревянной доске, перекинутой через ванну – бумаги, перо, чернильница. Он пишет, бормоча что-то. Лицо искажено болью и ненавистью. В дверь стучат).

МАРАТ:
Войдите! (Кашляет).
Кто там? Газетчик? Донесение? Говорите! Я слушаю!

(Дверь открывается. Входит Шарлотта Корде. Она молода, очень спокойна, одета скромно, но опрятно. В руках – небольшая сумка. Лицо бледное, решительное.)

ШАРЛОТТА КОРДЕ:
Гражданин Марат. Я – Шарлотта Корде. Из Кана. Из Нормандии. Я должна поговорить с вами. Это чрезвычайно важно. Я принесла список... список изменников в Кане. Скрытых роялистов, готовящих мятеж.

МАРАТ:
(Настороженно, но заинтересованно)
Изменники? В Кане? Подходи ближе, гражданка! Говори! Назови имена! (Хрипит). Я внесу их в следующий номер! Они заплатят своими жизнями!

(Шарлотта спокойно подходит к ванне. Ее глаза холодны и сосредоточены. Она заглядывает в бумаги на доске, как будто проверяя.)

ШАРЛОТТА КОРДЕ:
(Тихо, но отчетливо)
«Они заплатят?» Как и ты, чудовище? Как и ты, погубивший столько невинных?

МАРАТ:
(Внезапно понимая)
Что?! Что ты сказала?! Кто ты?! На помощь!..

(Шарлотта быстрым движением выхватывает из сумки длинный кухонный нож и с нечеловеческой силой вонзает его Марату в грудь, ниже ключицы, прямо в сердце.)

ШАРЛОТТА КОРДЕ:
(С криком, полным нечеловеческой решимости и отчаяния)
Умри, чудовище! Это тебе за короля! Во имя Франции! Во имя невинных!

(Марат хрипит, из его рта идет кровь. Он пытается крикнуть, но издает лишь булькающий звук. Его тело обмякает в ванне. Вода окрашивается в алый цвет. Шарлотта стоит над ним, дрожа, нож выпадает из ее руки. Она не пытается бежать.)

ШАРЛОТТА КОРДЕ:
(Смотря на свои окровавленные руки, почти шепотом)
Дело сделано... Франция? Теперь... теперь она спасена?..

ГОЛОС СМЕРТИ:
(Тихо)
Спасена? Капли крови... указывают ее путь... догадайся куда.

(Слышны крики снаружи, беготня. Шарлотта не двигается. Ее лицо – маска трагического спокойствия.)

Свет резко гаснет. В темноте слышен нарастающий крик женщины-служанки, нашедшей тело: "Убийство! Убили Марата! Друга народа убили!". Крики перерастают в рев толпы за окном. Занавес быстро закрывается.


АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

СЦЕНА 1. Париж, 1793 год (эпоха Террора)
Уголки набережной Сены, недалеко от полуразобранной гильотины. Грязь, осенний туман. Толпа зевак (рабочие, торговки, солдаты, щеголи) обступила шаткие деревянные подмостки. Уличные актеры (трое мужчин и женщина в потертых, пестрых костюмах и масках) разыгрывают пьесу под громкий бой бубна и крики зазывалы: "Узрите! Казнь тиранов! Торжество Справедливости! Всего за су!" Среди толпы стоят Пьер, Жанна и Анри. Они не смеются).

Действующие лица сцены:

ПАНТАЛОНЕ: Старый богатый негоциант, перекрасившийся в "патриота". Носит потертый камзол поверх дорогой рубашки, на шляпе – огромная трехцветная кокарда. Маска – классическая, но с трещиной. Трясется от страха.

КАПИТАН СПАВЕНТО (он же ГРАФ ДЕ ЛА ТРЕМБЛАНТ): Бывший аристократ, теперь жалкий трус, пытающийся скрыть свое происхождение. Носит поношенный военный мундир без знаков различия. Маска – бледная, с преувеличенно большими глазами ужаса. Шпага постоянно путается у него в ногах.

КОЛОМБИНА: Юркая, остроумная продавщица-разносчица в кафе. Полна революционного пыла. Носит простую одежду с красным фригийским колпаком. Маска – кокетливая, с хитринкой.

БРИГЕЛЛА (он же ГРАЖДАНИН БРИГО): Хитрый доносчик и приспособленец. Одет в полосатый жилет, вездесущ. Маска – с длинным, любопытным носом.

ПЬЕР, ЖАННА, АНРИ


(Импровизированное парижское кафе. Слышны отдаленные крики "Vive la Nation!" и куплеты "Марсельезы". На стене – грубо намалеванный плакат "Свобода, Равенство, Братство или Смерть!". Панталоне нервно теребит свою огромную кокарду, озираясь. К нему подкрадывается Капитан Спавенто, постоянно спотыкаясь о невидимые ножки стульев.)

КАПИТАН:
(Шепотом, неестественно громко)
Пссс! Гражданин Панталон! Это вы? Узнаю вас по… по благородной осанке! (Спотыкается и чуть не падает на Панталоне).

ПАНТАЛОНЕ:
(Взвизгивает, подпрыгивая)
Ай! Кто там?! Не троньте! Я – стопроцентный патриот! (Увидев Капитана) О-о-о... Гражданин... э-э-э... Спавенти? Требли? Черт бы побрал твое дворянское имя!

КАПИТАН:
(Панически озираясь)
Тссс! Ради всего святого... то есть, ради Разума и Республики! Не произносите этих слов! Я – гражданин Тремблант! Простой солдат свободы! (Тщетно пытается принять героическую позу, шпага бьет его по лодыжке) Ой! Проклятая сабля реакции!

ПАНТАЛОНЕ:
(Платком обтирает лоб)
Бррр... Чуть сердце не остановилось. Страшные времена, гражданин Тремблант, страшные! Вчера схватили Бонкуэра, моего соседа. Знаешь, за что? У него на кухне нашли фарфоровую тарелку с… (понижает голос до шепота) ...королевскими лилиями! Спрятанную! Под половицей! Представляешь?!

КАПИТАН:
(В ужасе хватается за горло)
Ли-лии?! О, святая Хильд… Нет, я хотел сказать – о, великая гильотина! Это ужасно! (Суетливо ощупывает свой мундир) У меня, кажется, пуговицы... нет ли на них случайно... (Присматривается к совершенно обычной пуговице) О боже! Вроде бы просто солнышко... но если прищуриться... (Зажмуривается) Оно похоже на... на корону! Я обречен!

ПАНТАЛОНЕ:
Успокойся, гражданин! Солнце – это теперь символ Разума! Это хорошо! Главное – не иметь ничего старого. Я, например, все свои шелковые чулки сжег! (С гордостью) Теперь ношу грубые шерстяные! Чешутся ужасно, зато безопасно! И кокарду ношу! (Снова теребит огромную кокарду) Самую большую в квартале!

(Из-за стойки кафе появляется КОЛОМБИНА, ловко балансируя с подносом, на котором два маленьких стаканчика с мутной жидкостью.)

КОЛОМБИНА:
(Весело напевая на мотив "Карманьолы")
Тра-ля-ля, гильотина ждет! Кто измену замышляет – тот на эшафот! О, граждане! Ваш "кофе"! (Ставит поднос с грохотом) Самый патриотичный! Ни капли колониальной дряни! Заварен на корнях одуванчика и революционном энтузиазме!

ПАНТАЛОНЕ:
(С опаской нюхает)
Фу-у... А крепкий? Надо быть бдительным! Враги Республики не дремлют! (Подмигивает Капитану, который снова споткнулся).

КАПИТАН:
(Подхватывая, слишком рьяно)
Да-да! Абсолютная бдительность! Я, например, подозреваю... (Оглядывается и указывает пальцем на случайного прохожего) вот того гражданина! Он слишком быстро идет! Куда он спешит? Наверняка – заговорщик! Надо донести в Комитет Общественного Спасения!

КОЛОМБИНА:
(Хлопая в ладоши)
Браво, гражданин Тремблант! Вот это дух! А я сегодня видела, как гражданин Бриго (указывает на боковую дверь, откуда выглядывает нос Бригеллы) записывал, кто сколько сахару положил в свой "кофе"! Сахар – ведь это роскошь! Контрреволюция!

ПАНТАЛОНЕ:
(Бледнея)
Са-са-сахар?! Я... я никогда! Я пью несладкий! Горько, как правда! Как свобода! (С отчаянием хлебает свой "кофе" и корчится). Ох, и правда горько!

(Из-за угла выскальзывает Бригелла, потирая руки. Его длинный нос шевелится.)

БРИГЕЛЛА:
(Маслянистым тоном)
А-а-а, дорогие граждане! Какая бдительная беседа! Какая преданность Республике! (Подходит вплотную к Панталоне) Гражданин Панталон... вы упомянули шелковые чулки... сожгли, говорите? А все? Не осталось ли парочки... на черный день? Как символ... э-э-э... старого режима? Для изучения вражеской морали, конечно!

ПАНТАЛОНЕ:
(В холодном поту)
Нет-нет-нет! Все до пары! Сжег! Клянусь... клянусь Святым... клянусь Верховным Существом и гражданином Робеспьером! (Крестится, потом спохватывается и делает жест, напоминающий салют).

КАПИТАН:
(Трусливо отодвигаясь от Бригеллы) Да! И у меня тоже! Никаких шелков! Только грубая добродетель! (Его шпага цепляется за ножку стула, и он едва не падает).

КОЛОМБИНА:
(С хитрым блеском в глазах)
Гражданин Бриго, а вы не видели гражданина Дантона? Он просил передать, что ищет искренних патриотов для одного важного... разговора. (Делает многозначительный жест рукой у горла).

БРИГЕЛЛА:
(Мгновенно теряя интерес к Панталоне)
Дантон?! О! Да, да! Искренность – наше все! Я как раз направлялся... проверить... искренность... рыночных торговцев! (Поспешно шмыгает носом и скрывается).

ПАНТАЛОНЕ:
(Облегченно вытирает лоб)
Фуух... Пронесло. (Пауза) Дантон... бррр... У этого человека слишком громкий голос. Говорят, это подозрительно.

КАПИТАН:
(Дрожа)
Голос... Да! Я, например, стараюсь говорить только шепотом! И хожу на цыпочках! Чтобы не привлекать внимания... революционного Правосудия! (Пытается встать на цыпочки, спотыкается и падает под стол).

КОЛОМБИНА:
(Смеется звонко)
Ха-ха-ха! Гражданин Тремблант, ваше Правосудие само вас находит! Вставайте, патриот! И помните: (Грозит пальчиком, но с улыбкой) Республика видит все! Даже то, что под столом! Иди, дедуля Панталон, купи себе настоящего кофе у Мари. Скажи, что от Коломбины. Но без сахару! (Подмигивает и ловко юркает обратно за стойку, напевая).

ПАНТАЛОНЕ:
(Помогая подняться Капитану)
Слышал, гражданин? Надо идти. Искать Мари. Без сахару. (Вздыхает) Ох, и времена же! Хоть бы этот Террор поскорее... (Зажимает себе рост рукой в ужасе) закончился триумфом Добродетели! Идем, гражданин?

КАПИТАН:
(Ковыляя, распутывая шпагу)
Идем... Но только тихо... и по стеночке...

(Они неуклюже семенят к выходу, постоянно оглядываясь и спотыкаясь, под аккомпанемент веселой, но зловещей "Карманьолы", доносящейся из-за стойки).

АНРИ:
(Сдавленно, пытаясь найти хоть что-то знакомое)
Гротеск... Конечно, гротеск. Но... но идея-то была верна! Почему они смеются? Почему не видят величия... трагедии?

ЖАННА:
(Голос пустой, как выгоревший очаг)
Величие? Там? (Кивок на подмостки, где актеры уже собирают монетки в шляпу). Это фарс, Анри. Дешевый фарс. Они превратили нашу... нашу веру... боль... кровь... в балаган для пьяной толпы.

ПЬЕР:
(Тихо, больше себе, глядя сквозь толпу на серую воду Сены)
Так всегда бывает, дитя. Сначала – подвиг. Потом – миф. Потом – анекдот. Потом – пыль. Революция... она стала товаром. Как гнилые яблоки у той торговки. (Он достает из кармана тот самый темный камешек – камень Бастилии. Перекатывает его в ладони).

АНРИ:
(Вспыхивает)
Нет! Это клевета! Нас не понимают! Революция жива! Она просто... очищается! Скоро снова... будут чистки.

Толпа расходится, увлеченная другим зрелищем. Пьер, Анри и Жанна уходят, произнося: "Правосудие свершилось! Король казнен... Луи Капет расплатился головой за страдания народа".


СЦЕНА 2. Зал Революционного Трибунала в Париже. Октябрь 1793 года. Обшарпанное помещение, бывшая церковь. Скамьи для публики забиты санкюлотами. На возвышении – Трибунал в составе трех фигур.

Действующие лица сцены:

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА: В простом белом платье, бледная, измученная, но держится с потрясающим спокойствием. Говорит прозаично, с горькой иронией или ледяной прямотой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ТРИБУНАЛА: Толстый, краснолицый, постоянно сморкается в огромный платок, говорит гнусаво и пафосно.

ОБВИНИТЕЛЬ: Тощий, с длинным носом, жестикулирует как марионетка, говорит визгливо и напыщенно.

ЗАЩИТНИК: Трясущийся от страха, заикающийся, постоянно роняет бумаги. Его "защита" – это капитуляция.

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА: Важная свидетельница. Одет; чуть лучше, но так же грубо. Полна мстительного торжества.

СУДЕБНЫЙ ПИСАРЬ: Криворукий, вечно мажет чернилами себя и бумаги.

ХОР САНКЮЛОТОВ: Вмешивается криками, пением, угрозами. Говорит грубыми, рифмованными репликами.


(На сцене хаос. Председатель стучит деревянным молотком по перевернутой кадке вместо стола. Обвинитель размахивает руками, задевая Защитника, который роняет папку с "документами". Судебный писарь ставит огромную кляксу на первом листе. Тереза сидит важно, плюет семечки на пол. Хор Санкюлотов галдит).

ХОР САНКЮЛОТОВ:
Гиль-о-ти-на! Ко-ро-ле-ве!
Авст-рияч-ке! Но-мер  за-ко-на!
Шею мыль! До-ста-вай  по-душ-ку!
Ско-рей! Ско-рей!  Не тя-ни!

ПРЕДСЕДАТЕЬ:
(Топает ногой, сморкается с трубным звуком)
Ти-и-и-ши-ина в зале суда… Республики Единой и Неделимой! (Чихнув) Апчхи! Привести обвиняемую Марию-Антуанетту Капет, бывшую королеву, сиречь кровопийцу народную, сиречь австрийскую шпионку, сиречь жену тирана! (К писарю) Запиши, писарь: "Сиречь" три раза! Это важно!

(Вводят Марию-Антуанетту. Она медленно идет к стулу для обвиняемых. Весь зал замирает на мгновение перед ее спокойной, трагической фигурой. Затем гвалт возобновляется.)

ОБВИНИТЕЛЬ:
(Вскакивает, запнувшись о собственную тогу из мешковины)
Граждане судьи! Граждане добрые! Взирайте! (Драматично тычет пальцем) Взирайте на сию исчадие ада в юбке! На вампирессу, пившую кровь Франции! На Мессалину, растлившую нравы! На Калигулу, но в чепчике! Обвинение требует ее головы! Нет, не головы – ее ВСЕЙ! От кончиков распутных волос до пят, обутых в туфельки из кожи сирот! (Хор одобрительно ревет)

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Спокойно)
Гражданин обвинитель, вы бы лучше потребовали мои туфельки. Они хоть и не из кожи сирот, но весьма изящны. Может, вам пригодятся? Ваша тога, кажется, зацепилась за гвоздь здравого смысла.

(В зале смех, тут же заглушенный криками "Долой!" Обвинитель багровеет.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
(Стуча молотком по кадке)
Порядок! Порядок! Обвиняемая Капет, не валяйте дурака! Сегодня не бал! Обвинение! Излагайте факты! Жуткие факты!

ОБВИНИТЕЛЬ:
(Листая бумаги)
Факт первый и ужаснейший! Обвиняемая… (шепчет Председателю) Что там у нас первое? Ага! …Тратила народные деньги на пирожные! Тысячи пирожных! Горы кремовых пирожных! Целые Альпы безе! Пока честные санкюлоты… (ищет слово) э-э… санкюлотили без хлеба!

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
Я действительно покупала пирожные. Одной женщине, у которой были дети. Кажется, она здесь. (Смотрит на Терезу). Она сказала, что хлеб – не сладко. Я подумала, пирожные – то, что надо. Очевидно, ошиблась. Ваша революция предпочитает… иные сладости.

ГРАЖДАНКА ТЕРЕЗА:
(Вскакивает, тряся кулаком)
Врёшь, Австриячка! Я не просила! Ты меня унизила! Как собаку! Пирожными! А я… я хотела хлеба! Настоящего! Черствого! Честного! А ты – пирожные! Розочки! Это… это контрреволюция в сахаре!

ХОР САНКЮЛОТОВ:
Контр-ре-во-лю-ция! В са-ха-ре! В кре-ме!
Во лжи! В пи-ро-жном! Все  вид-но  в де-ле!
На  гиль-о-ти-ну! До-ста-вай  те-сем-ку!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
(Довольный, сморкается)
Факт установлен! Пирожные – это контрреволюция! Запиши, писарь! С сахаром! (Судебный писарь ставит кляксу размером с пирожное) Факт второй, гражданин Обвинитель!

ОБВИНИТЕЛЬ:
(Таинственно понижая голос)
Факт второй, страшнее первого! Обвиняемая… развращала собственного сына! Маленького Луи-Шарля! Да-да! Учила его… (шепчет) роялизму! Играм в солдатики! Возможно… даже в куклы! (Кричит) Это растление малолетнего!!!

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Впервые голос дрогнул от гнева и боли)
Мой сын… Граждане! Вы же отняли его у меня! Вы держите его в темнице! Вы заставляете его… (голос срывается) …оговаривать меня! И вы смеете… Вы смеете говорить о растлении? Вы растлили его детство! Вы превратили ребенка в орудие против матери! Вот где настоящее растление – преступление души против совести!

(На мгновение в зале тишина. Даже Хор санкюлотов притих. Где-то за сценой громко лязгает гильотина. Все вздрагивают.)

ЗАЩИТНИК:
(Вскакивает, роняя очки)
За-за-защита! Граждане судьи! Гражданин обвинитель! Моя кли… кли… клиентка, сиречь обвиняемая, вдова Капет, безусловно… э-э-э… виновата! Очень! Ужасно! Но! (Листает мокрые бумаги) Но может… может она просто глупа? Как гусь? Или… или австриячка? Это же не ее вина, что она родилась… там? Может… сослать? Или… дать ей много-много пирожных, чтобы она… подавилась? Это гуманнее гильотины? Революция гуманна!

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Смотрит на "защитника" с безграничным презрением)
Гражданин Защитник. Ваша "защита" – лучший аргумент обвинения. Прошу вас, замолчите. Вы делаете гильотину почти привлекательной.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
(Хлопает в ладоши)
Браво, защита! Блестяще! "Подавиться пирожными"! Ха-ха-ха! Гуманно! Оригинально! Запиши! (Писарь рисует пирожное с кляксой-вишенкой) Но факт третий! Самый страшный! Гражданин Фанфарон! То есть… гражданин Обвинитель!
ОБВИНИТЕЛЬ:
(Выпрямляется, принимая позу Аполлона)
Факт третий, неопровержимый! Обвиняемая… (пауза) имела связи с иностранными державами! С Австрией! С Англией! С… не важно. Она посылала тайные письма! Невидимыми чернилами! Из хлеба! Она… она хотела уморить Париж голодом, чтобы все съели ее письма! А потом… умерли!

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Устало)
Граждане судьи. Вы держите меня в одиночной камере. Вы отобрали перо и бумагу. Вы кормите меня баландой, от которой вряд ли можно написать что-то еще, кроме жалоб на желудок. Какие письма? Какая Англия? Ваши обвинения – бред сивой кобылы…

ХОР САНКЮЛОТОВ:
Си-ва-я  ко-бы-ла! Лун-на-я  ночь!
Ко-ро-ле-ва  шу-тит! Ей не  хо-ро-шо!
Ей нуж-на  гиль-о-ти-на! Ост-рая  то-чка!
Чтоб  пе-ре-ста-ла  стро-ить  из се-бя  суч-ку!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
(Торжественно встает, наступая на полу своего мешковатого кафтана)
Граждане присяжные! (Оглядывается – присяжных нет) То есть… все присутствующие! Вы слышали ужасающие факты! Пирожные! Идеологическое растление! Ядовитые письма из хлеба! Вина подсудимой вдовы Капет, сиречь бывшей королевы, сиречь австрийской шпионки, сиречь жены и матери тиранов – доказана! Доказана, как дважды два! (Считает на пальцах) Раз-два. Пирожные, растление… четыре! Доказано! Республика требует ее головы! Что скажет Трибунал? Гражданин Обвинитель?

ОБВИНИТЕЛЬ: (Визгливо)
Гильотину! Немедленно! Пока письма не взорвались!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
Гражданин Защитник?

ЗАЩИТНИК:
(Прячась под столом)
П-п-подавиться пирожными! Гуманность!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
(Стучит молотком)
Принято! Постановляю: Смертная казнь! Через… через пирожные! (Осознает ошибку) То есть… через гильотинирование!!! В порядке революционной гигиены и во имя Свободы, Равенства и… (ищет слово) Гильотины! Конфисковать все пирожные в пользу Республики! Приговор немедленно привести в исполнение! Следующее дело! Гражданин Судебный писарь, где список?

(Фарс продолжается. На Марию-Антуанетту никто не смотрит. Стража грубо берет ее под руки, чтобы вести. Она не сопротивляется. Ее взгляд устремлен куда-то поверх этого безумия. Последние слова она говорит не трибуналу, а скорее себе или тени короля.)

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА:
(Тихо, но ясно)
Прощайте, дети мои. Я иду к вашему отцу. Простите меня за всё… За пирожные. И за то, что не смогла уберечь… ни вас, ни королевства, ни даже простой человеческой правды от этого… балагана смерти. Готовьтесь, лилии. Гильотина ждет.

Ее уводят. Хор Санкюлотов скандирует что-то бессвязное. Гражданка Тереза довольно потирает руки. Над всей сценой, заглушая гвалт, раздается четкий, металлический, леденящий душу ЛЯЗГ гильотины. Занавес резко падает.


АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА 1. Вечер 3 прериаля II года Республики. Разгар Великого террора. Париж парализован страхом. Заговоры (реальные и вымышленные) видятся повсюду.
(Скромная квартира Робеспьера. Небольшая, аскетично обставленная комната. Стол, заваленный бумагами, стул, кровать. На стене – портрет Руссо. Единственное окно занавешено. В углу – небольшой рукомойник. Воздух спертый, пахнет пылью, чернилами и страхом.

Действующие лица сцены:

РОБЕСПЬЕР: Пламенный революционер, сторонник террора.

СЕСИЛЬ РЕНО: Тайная сторонница казненного Дантона.

ЭЛЕОНОРА ДЮПЛЕ: Дочь хозяина дома.

ГОЛОС СМЕРТИ: Мистическая фигура.

(Занавес открывается. Робеспьер сидит за столом. Он пишет. Его лицо истощено, кожа натянута на скулах как пергамент. Левая сторона лица и челюсть скрыты под широкой белой перевязью. Его рука движется быстро, нервно. Время от времени он вздрагивает, прислушиваясь к шорохам в доме. Он – воплощение напряженной, подозрительной власти, запертой в четырех стенах).

РОБЕСПЬЕР:
(Шепчет, не отрываясь от бумаги)
 ...и потому Комитет Общественного Спасения постановляет... враги народа... заговор иностранных держав... спекулянты... новая чистка... имена... все имена... (Вдруг останавливается, прикладывает дрожащую руку к перевязи) Боль... Опять эта боль... Как игла... Как укол совести?.. (Резко отрицательно качает головой) Нет! Совесть чиста! Это – Порок! Он физически ощутим! Он здесь... в этом городе... в этом доме?.. (Прислушивается) Шаги?.. Нет, это старик Дюпле... или его дочь Элеонора... Бедные... они тоже боятся меня?.. Или... или они – это ОНИ?..

ГОЛОС СМЕРТИ:
(Тихий, без источника, как скрип старого дерева или шелест страниц в пустой комнате)
Они всегда рядом, Максимилиан... Тени... Тени тех, кого ты отправил вперед... Они ждут... в коридорах твоего разума... в строках твоих приговоров...

РОБЕСПЬЕР:
(Вздрагивает, озирается. Шепчет, защищаясь)
Молчи! Это… эхо усталости... Голод... Республика требует жертв! Добродетель требует!

ГОЛОС СМЕРТИ:
(Чуть громче, холодно, безэмоционально)
Добродетель?.. Или страх? Страх, что твоя машина однажды обратится против тебя?.. Ты слышишь ее скрежет, Максимилиан?.. Все ближе... Все отчетливее...

(В дверь стучат. Звук резкий, разрывающий тишину. Робеспьер вздрагивает.)

РОБЕСПЬЕР:
(Резко оборачивается, рука инстинктивно тянется к ящику стола, где лежит пистолет)
 Войдите! (Голос хриплый, напряженный).

(Дверь открывается. На пороге стоит Сесиль Рено. Она очень юна, одета скромно, в платье горожанки. Лицо бледное, но не от страха, а от какой-то лихорадочной решимости. Глаза широко открыты, горят странным блеском. В руках она держит небольшую корзинку, прикрытую салфеткой).

СЕСИЛЬ:
(Тихо, но четко)
Гражданин Робеспьер? Я принесла вам кое-что. От гражданки... (Запинается, придумывая) ...от гражданки Леба. Вашей невестки.

РОБЕСПЬЕР: (Пристально, как рентгеном, сканирует ее лицо. Не узнает. Не помнит. Его подозрительность возрастает)
От Шарлотты?.. Почему не она сама? Что в корзинке? (Его голос становится жестче). Говорите, гражданка! Как ваше имя?

СЕСИЛЬ:
(Делает шаг внутрь. Руки слегка дрожат. Она ставит корзинку на стул у двери)
Сесиль... Сесиль Рено. Я... я знаю вашу сестру. Гражданку Анриетту. Она... она говорила, вы нездоровы. Я принесла свежих фруктов... и... (Она делает еще шаг к столу, ее рука под салфеткой копается в корзинке) и лекарство. От зубной боли....

РОБЕСПЬЕР:
(Внезапно встает. Его инстинкт кричит об опасности. Он видит странный блеск в ее глазах, неестественность движений)
Стойте! Не подходите! Что у вас в руке?! (Он отступает к стене, к рукомойнику).

ГОЛОС СМЕРТИ:
(Тонкий, как лезвие, прямо у уха Робеспьера)
Вот она... Посланница... От Дантона. От всех, чей путь ты прервал... Она принесла не лекарство, Максимилиан... Она принесла твой билет...

СЕСИЛЬ:
(В ее глазах вспыхивает ярость, смешанная с отчаянием. Она выхватывает из-под салфетки длинные, острые портновские ножницы)
Умри!

(Она бросается на него с неожиданной для ее хрупкости яростью, занося ножницы).

РОБЕСПЬЕР:
(В ужасе отшатывается, поднимает руки, чтобы защитить горло. Он не кричит, только хрипит. Ножницы царапают его руку, цепляются за белую перевязь на лице, срывая ее. На мгновение обнажается его перекошенное от ужаса и боли лицо, следы старых шрамов. Он спотыкается о ножку стула и падает на спину)
Караул! Измена!

(В этот момент в дверь врывается Элеонора Дюпле, дочь хозяина дома. Она вскрикивает при виде сцены.)

ЭЛЕОНОРА:
Отец! Стража! Помогите! Убийца!

(Она бросается на Сесиль сзади, хватает ее за руки, пытаясь вырвать ножницы).

(Сесиль, обезумев, пытается вырваться, наносит Элеоноре неглубокий порез на руке. Ножницы падают на пол с глухим звоном. В доме слышен грохот нескольких пар сапог – это Национальная гвардия и сам Дюпле.)

СЕСИЛЬ:
(Ее скручивают солдаты. Она не сопротивляется, смотрит на распростертого на полу Робеспьера, который пытается подняться, прижимая окровавленную руку и сорванную перевязь к лицу. В ее голосе – безумие и горькое разочарование)
Не убила... Не смогла... О Франция! Прости! Я хотела спасти тебя от этого вампира! От этой машины смерти! Он всех убьет! Всех!..

ГОЛОС СМЕРТИ:
(Над всей сценой, с легкой, леденящей усмешкой)
"Не смогла"?.. О, дитя... Ты лишь сделала его сильнее... Теперь его страх станет законом для тысяч... Твои ножницы точат лезвие гильотины... Она будет работать без устали... Благодаря тебе...

РОБЕСПЬЕР:
(Ему помогают подняться. Он дрожит всем телом, но не от страха, а от бешенства. Его глаза горят холодным, нечеловеческим огнем. Он указывает дрожащим пальцем на Сесиль, голос – ледяная струя, полная торжествующей ярости и... облегчения)
Видите?! Видите, граждане?! Заговор! Он повсюду! Даже в доме патриота! Даже юные девушки, одурманенные вражеской пропагандой, становятся орудиями убийства! Это не ребенок! Это – гидра контрреволюции! Она пришла за мной! За Республикой! (Кашляет, прижимая руку). Их сети... они повсюду! Этот инцидент – не покушение! Это – знак! Знак того, что нужно удвоить, утроить бдительность! Усилить террор! Вырвать с корнем всех гадин! Начать с нее! И с тех, кто ее послал! Немедленно в тюрьму! К следствию! Пусть назовет всех своих сообщников! Всех!!!

(Солдаты грубо тащат Сесиль, которая больше не кричит, а лишь безумно смеется. Элеонора, плача, держится за окровавленную руку. Дюпле в ужасе смотрит на перекошенное лицо Робеспьера.)

РОБЕСПЬЕР:
(Остается в центре комнаты, окруженный солдатами и перепуганными жильцами. Он поднимает сорванную, забрызганную кровью перевязь. Смотрит на нее, потом на упавшие ножницы. В его глазах – не боль, а фанатичное торжество. Шепчет, но так, что слышно всем).
Они боятся... Они так боятся... что шлют детей с ножницами... Это слабость! Их слабость! Значит... мы сильны! Значит... путь верен! Террор! Террор во спасение! (Он выпрямляется, игнорируя боль, кровь на рукаве. Его фигура кажется вдруг выше). Принесите чистую повязку... И бумагу... Немедленно! Нужно написать в Конвент... в Комитет... Новый заговор раскрыт! Республика требует...  крови!

ГОЛОС СМЕРТИ:
(Последний раз, тихий, интимный, будто наклоняясь к уху Робеспьера, пока тот диктует послание о новой волне казней)
Пиши, Максимилиан... Пиши свои списки... Зови меня именами своих врагов... Каждая строчка – шаг ко мне... Каждая капля крови, пролитая по твоему слову... укорачивает твой путь... Я буду ждать... у подножия твоего эшафота... Всего два месяца, Непорочный... Всего два месяца...

Робеспьер резко оборачивается, как будто почувствовал ледяное дыхание. Но видит только перепуганных гвардейцев и бледное лицо Дюпле. Он сжимает перо, его спина напряжена. Свет сужается до него и стола с окровавленным пером, погружая остальное в густеющие тени. Занавес медленно закрывается под звук торопливых шагов курьера, которому Робеспьер вручает роковую записку.


СЦЕНА 2. Октябрь 1794 года (Брюмер III года Республики). После Термидора. "Бешеных" и якобинцев громят, террор официально осужден, но Париж – это рана после лихорадки: опустошенный, циничный, жаждущий хлеба и зрелищ. Золотая молодежь щеголяет, спекулянты богатеют, а тени прошлого бродят по улицам.

Действующие лица сцены:

ПЬЕР, ЖАННА, АНРИ,

КУКЛА РОБЕСПЬЕРА, КУКЛА ДАНТОНА, КУКЛА СЕСИЛЬ РЕНО

ХОР АРИСТОКРАТОВ

(Уличное представление. Среди толпы зевак стоят революционеры. Пьер сгорблен, лицо замкнуто. Жанна бледна, смотрит не на сцену, а на грязь под ногами. Анри нервно теребит потрепанный воротник мундира Национальной гвардии, который теперь почти стыдно носить.)

КУКЛА РОБЕСПЬЕРА:
(Одета на руку актера с белой повязкой, закрывающей пол-лица)
Граждане! Я – Добродетель! Я – Республика! Всех, кто чихнет не так – под нож! (Толпа хохочет. Кто-то кричит: "Верно, сукин сын!" Актер видит у другой куклы огромные картонные ножницы.) А вот гидра контрреволюции! С ножницами! Убью!

КУКЛА СЕСИЛЬ РЕНО:
(Пискляво)
Спасайся, Франция! Спасайся, кто может! (Комично падает, корчась. Смех зрителей усиливается).

КУКЛА ДАНТОНА:
(Другой актер с куклой на бутылке)
Ха-ха! Смелость, вино и женщины! А ты, Максимилиан, слюнтяй! Под суд его! (Толпа ревет: "Верно! Пьяница, но свой парень!")

КУКЛА СЕСИЛЬ РЕНО:
Я буду вас судить! Дантон! Ты любил жизнь? Смерть! Робеспьер! Ты был слишком суров? Смерть! (Машет картонными ножницами. Оба "падают". Барабанный бой. Актеры кланяются под смех и редкие аплодисменты).

АНРИ:
(Сдавленно, пытаясь найти хоть что-то знакомое)
Дешевый фарс… И мы для них теперь – персонажи вот этого балагана. "Герои" и "злодеи". Картонные.

ЖАННА:
(Вдруг резко, с горькой ясностью)
Вчера мы были "пламенными защитниками". Сегодня мы – "кровожадные якобинцы"... Завтра... завтра, может, и вовсе забудут. Как забыли тех, кто брал Бастилию... их помнят разве что в вот таких фарсах. (Она указывает на актера, который, уже без парика, грубо матерится, спотыкаясь о бутафорскую гильотину). Он ведь и правда мог быть одним из нас тогда, в 89-м? А теперь... ругается и тянет руку за медяком.

АНРИ:
(С внезапной, юношеской тоской)
Но... но ведь было же что-то? Да, Пьер? Не только грязь и кровь? Братство? Надежда? То утро... после Бастилии? Солнце сквозь дым? Мы верили!

ПЬЕР:
(Медленно поворачивается к нему. В старческих глазах – нежность и бесконечная усталость)
Было, Анри. Было. Вера... она была чиста. Как утренний свет. Но свет... он не выбирает, на что пасть. На цветы... или на помойку. Мы не смогли... удержать чистоту.

(Молчание. Туман сгущается. Где-то далеко, из таверны, доносится осколок старой песни, теперь звучащей кощунственно: "Дело пойдет, дело пойдет! Аристократов – на фонарь!". Но поет ее пьяный голос, с фальшивой бравадой. Жанна вздрагивает, как от удара.)

ЖАННА:
(Шепотом, почти умоляя)
Уйдемте... Пожалуйста... Уйдемте отсюда.

ХОР АРИСТОКРАТОВ:
(Голоса звучат отстраненно, холодно, как эхо из мраморной галереи, почти невидимы в сгущающемся тумане)
Взгляните на своих идолов.
Из грязи вознесенные – в грязи и пресмыкаются.
Их Равенство – палач в бумажной короне.
Их Свобода – пьяный вой из кабака.
Их Братство – картонный труп, волочимый по помосту.
Вчера – наш черный хлеб. Сегодня – их собственный.
Вчера – наша кровь на камнях. Сегодня – их кровь на ножницах кукольника.
История пишется победителями? Нет. Она пишется клоунами.
Они срубили древо – и теперь пляшут на щепках.
Их рассветное солнце сквозь дым Бастилии... 
Оно осветило лишь новую бойню.
Они звали нас "гидрой". Убив одну голову, вырастили сотню новых.
И все они – куклы. Куклы в руках Времени.
Куклы в руках Страха. Куклы в руках Голода.
Смотрите, дети Франции. Смотрите и учитесь.
Это – конец вашей печальной сказки.
Это – ярмарка на пепелище…

Пьер кивает. Он берет Жанну под руку – она опирается на него, как на посох. Анри бросает последний взгляд на грязное место, где только что был "спектакль", и шагает следом. Трое теней растворяются в осеннем парижском тумане, оставляя за собой пустые подмостки, крики торговцев и зловещее эхо пьяной песенки. Голоса Хора аристократов тают последними, как иней на рассвете. Занавес.


ЭПИЛОГ

Париж, 1799 год. Поздний вечер. Туман, как в предыдущей сцене, но теперь он перемешан с дымом костров и запахом пороха. Улицы полупусты, чувствуется напряжение Директории, шатающейся перед ударами Бонапарта. То самое место, где когда-то был кукольный театр. Теперь здесь – обломки мебели, сорванные гербы, тлеющие бумаги. В глубине – силуэт гильотины, давно не использованной, но все еще зловещей. На авансцену выходят три фигуры – не совсем люди, скорее, воплощения.

ИСТОРИЯ:
(Женский голос, спокойный, безличный, как шум ветра в руинах)
Смотри, Париж. Город, который так любил спектакли. Он сменил декорации. Опять. Трагедия обернулась фарсом. Фарс – кровавой мелодрамой. Мелодрама – пошлой комедией. А комедия... комедия всегда заканчивается титрами на фоне новых руин.

(Из тумана появляется Пьер. Он еще более сгорблен, почти призрак. Он садится на обломок колонны, гладя дрожащей рукой обрывок старой декларации.)

ИСТОРИЯ:
Один из тех, кто верил в рассвет. Кто видел солнце сквозь дым Бастилии. Он нес свет. Свет пал... не на цветы, а на грязь. Он пытался удержать чистоту в потоке грязи. Чистота растворилась. Осталась усталость. Безвестность. Он умрет в комнатенке на окраине, и соседи скажут: "Папаша Пьер? Да кто его помнит...". Его рассвет затерялся в этом вечном тумане.

(Появляется Жанна. Она одета скромно, практично, но не нищенски. Лицо застыло в маске осторожности. Она несет корзину с бельем, оглядываясь по сторонам.)

ИСТОРИЯ:
А она... она пыталась выжить. Горькая ясность сменилась расчетом. Она видела, как кумиры падают, как слова "Свобода" и "Равенство", выцвели на знаменах, став ширмой для новых хищников. Она выжила, спрятав сердце. Работает прачкой. Слушает. Молчит. Помнит все. Но ее воспоминания – как шрамы: болят в ненастье, но о них не говорят. Ее революция кончилась тогда, на этом пустыре, когда она умоляла уйти.

(Слышен грохот телеги. Появляется Анри, но не тот юноша с тоской в глазах. Это оборванец в остатках мундира, пьяный, с пустым взглядом. Он тянет тележку с какими-то железками.)

ИСТОРИЯ:
А этот... его юношеская тоска искала выхода. Он метался. Пил. Прибился к какой-то банде "защитников Директории" – таких же потерянных. Вчера он верил в Братство. Сегодня он готов ограбить бывшего брата. Завтра... завтра он умрет в грязной перестрелке у заставы, и его тело сбросят в общую яму. Его солнце после Бастилии погасло первым, оставив только горечь и пустоту на дне бутылки.

(Жанна, проходя мимо, видит Анри. Их взгляды встречаются на мгновение. Ничего, кроме боли и стыда. Она ускоряет шаг. Анри тупо смотрит ей вслед, потом плюет и тащит тележку дальше. Пьер не поднимает головы.)

ХОР АРИСТОКРАТОВ:
(Голоса, еле слышные, как шелест опавших листьев)
Видели ли вы, дети Франции?
Их рассвет обернулся сумерками.
Ярмарка продолжается. Торгуют страхом.
Торгуют клеветой. Торгуют прошлым.
Скоро придет новый кукольник.
С новой ширмой. И новыми ножницами.
История не кончается. Она лишь меняет декорации.

(На сцену выходит новая фигура – Смерть. Она в маске, похожей на череп, но не грозная, не с косой. Она напоминает старую, усталую уборщицу в поношенном платке. Она медленно подметает пустырь широкой метлой. Она сметает обрывки бумаг с лозунгами, окурки, пустую бутылку, упавшую у ног Анри. Она проходит мимо Пьера, не замечая его. Ее метла скребет по камням там, где стояли подмостки кукольного театра).

СМЕРТЬ:
(Тихо, себе под нос)
Мусор. Сплошной мусор. Подмести, да и только. Места не хватает... все новым господам. А мусору – все больше. Эх... (Она смотрит на гильотину. Останавливается. Потом вздыхает и медленно уходит в туман, волоча метлу.) И что же дальше? Что будет потом? Не знаю даже я сама... Но ведь это ничего не значит для вечности... А если подумать обо всем этом как следует – можно сойти с ума.

ИСТОРИЯ:
Они мечтали изменить мир. Мир перемолол их. Они свергали королей. На смену пришли императоры. Они кричали о правах. Родился новый порядок, где право – у сильного. Они хотели братства. Получили пепелище… Но колесо вертится. Новые лица поднимут старые знамена. Новые голоса прокричат старые лозунги. Новые куклы будут судить старых кукол. И метла... метла будет подметать. Беспристрастно. Под гильотиной ли, под колесом ли новой телеги...

(Где-то очень далеко, из казармы или таверны, доносится пьяный, хриплый голос. Он поет старую песню: "Ah! сa ira, сa ira, сa ira... Les aristocrates а la lanterne!" Ах! Дело пойдет, дело пойдет, дело пойдет! Аристократов – на фонарь!)

ХОР АРИСТОКРАТОВ:
(Последний шепот, растворяющийся)
Слушайте, дети Франции...
Вечную песню...
Вечного колеса...
На вечной... ярмарке...

Свет медленно гаснет. Эхо пьяной песни смешивается со скрежетом телеги Анри (где-то вдалеке) и нарастающим шумом ветра, несущего новый вихрь. Занавес.


КОНЕЦ