Гибель Карфагена. Часть 3

Умиротворение невозможно

Официально война ещё не была объявлена, но в Риме полным ходом шли военные приготовления. Когда карфагеняне узнали об этом, то пришли в ужас. Конечно, можно было ожидать, что их неудавшаяся самооборона вызовет недовольство римлян, и те вызовут их на ковёр и чего-нибудь затребуют – новых территориальных уступок Массиниссе, новых кругленьких сумм… но чтобы сразу война? При имеющемся раскладе сил нетрудно было понять, чем она закончится. В панике карфагенская адира бросила за решётку и приговорила к смертной казни лидеров сопротивления; только главный из них, Газдрубал (Азрубааль, самое частое имя среди карфагенских аристократов; зачем римляне втиснули в него букву «д», шут их знает), сумел каким-то образом улизнуть из темницы и стал собирать отряды самообороны в окрестностях. К власти вернулась «партия мира», срочно отправившая в Рим посольство – оправдываться.

В сенате послы пытались разъяснить ситуацию и убедить римлян, что действия Карфагена были обоснованы, и в тоже время обвиняли своих политических противников в том, что они «слишком поспешно» решились дать Массиниссе вооружённый отпор – но теперь они арестованы и будут казнены. Римляне холодно встретили эти объяснения и задали вопрос, почему «виновные» не были казнены раньше. Попытка оправдаться провалилась. Тогда послы спросили, что должны сделать карфагеняне, если римляне считают их виновными (ещё бы! – они заранее были «виновны»). Ответ был весьма оригинальным: «Удовлетворить римлян».

Чем именно удовлетворять римлян, догадываться надо было, видимо, телепатическим образом. Карфагенский сенат попробовал добиться от Рима конкретных требований, но получил ещё более неопределённый ответ: карфагеняне-де сами знают, что они должны делать.

Деморализованное карфагенское правительство не знало, чего ждать, и обсуждало все мыслимые уступки. Тем временем в Рим явилось посольство из Утики. Эта старейшая финикийская колония в Северной Африке пользовалась привилегированным положением в Карфагенском государстве, но часто относилась к Карфагену недружественно; послы объявили о сдаче Утики в полную власть Рима. Для Рима это был очередной подарок судьбы – Утика, находившаяся не слишком далеко от самого Карфагена, могла теперь послужить римским опорным пунктом. Для Карфагена же это был удар поддых; понимая, что теперь речь идёт о жизни и смерти, Карфаген отправил в Рим послов с неограниченными полномочиями, имеющими право самостоятельно принимать решения на месте по ситуации.

Ситуация же была такова, что к моменту приезда карфагенских послов римская армия уже отчалила к африканскому берегу… Тогда послы, принятые сенатом (без консулов, которые отплыли вместе с армией), решились на отчаянную меру: они объявили о полной и безусловной сдаче Карфагена римлянам. Речь шла не просто о признании римского господства, но именно о полной сдаче со всеми потрохами в собственность Рима.
Казалось бы, чего уж больше.

Но карфагеняне не знали, что их не спасёт даже это. Судьба Карфагена уже была решена, и римские консулы при отъезде получили секретные инструкции – не допускать никакого мирного разрешения. По действующим в древнем мире неписаным правилам сдавшихся не добивали; но кто мог вообразить такого противника, которому даже полной покорности, даже полной сдачи окажется мало? Вот и пунийцы не могли такого представить и в неведении пытались избежать худшего.

Сенаторы похвалили послов за принятое ими решение и заверили, что карфагенянам оставят свободу, их законы и имущество, если они за 30 дней доставят в Лилибей (порт в Сицилии) 300 заложников – сыновей знатных семей, а затем выполнят требования, которые получат уже от консулов в Африке.
Требование выглядело двусмысленным: оставалась неопределённость, что будет дальше. Выдача заложников ударяла по самому правящему сословию – члены совета и правительства должны были отдавать собственных сыновей; однако обещание сохранить жизнь и свободу казалось обнадёживающим. Правда, ничего не говорилось о городе, а если верить Диодору, сенаторы даже не упоминали названия Карфагена – сознательно, чтобы не выходило, будто они врут. Когда послы отправились домой, сенат по настоянию Катона (всё того же, который «Карфаген-должен-быть-разрушен») послал вдогонку консулам ещё одну инструкцию, подтверждающую, что они должны хоть в лепёшку разбиться, но довести дело до уничтожения Карфагена. Сколько бы пунийцы не пытались им угодить.

Первое требование Рима было выполнено. Адира, скрепя сердце, согласилась пожертвовать частью ради сохранения целого. 300 заложников были взяты из семей и отправлены в Лилибей; при этом происходили душераздирающие сцены. Матери пытались отбить своих сыновей, бросались в воду и плыли за кораблями, увозившими их детей. Из Лилибея заложников перевезли в Рим, где посадили в доки шестнадцатипалубника – трофейного царского корабля македонского царя. Дальнейшая их судьба неизвестна.

Тем временем римские войска, числом более 80 тысяч человек, беспрепятственно высадились в Африке и устроили в Утике штаб. Туда явились члены карфагенского совета, чтобы получить указания от консулов. Те потребовали выдачи всего оружия, имеющегося в городе. Карфагеняне попытались возразить, сказав, что должны защищаться от собственных воинственных сограждан, которые за пределами города собрались уже в 20-тысячное войско, но римляне ответили, что это уже их, римлян, забота.

И Карфаген разоружился, выдав римлянам более 200 тысяч комплектов оружия и 2 тысячи катапульт. «Это было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам оружие» (Аппиан). Теперь, когда Карфаген был в прямом смысле обезоружен, настало время для последнего требования. Консул Цензорин, похвалив пунийцев за повиновение, объявил приказ сената: жители должны покинуть Карфаген и поселиться в любом другом месте, но не ближе чем в 80 стадиях (около 15 км) от моря, а сам Карфаген должен быть срыт до основания.

«Такой ультиматум был равнозначен смертному приговору. В истории древности не было прецедента, чтобы государство выживало после уничтожения того, что составляет его духовную основу. Не перемещение населения, а разрушение храмов, кладбищ, депортация культов наносят смертельный удар. Но и переселение людей… могло означать исчезновение того, что давало средства для существования и смысл жизни карфагенянам, гражданам приморского государства.» (Серж Лансель)

После такого требования у карфагенских послов сначала просто случилась истерика… Придя в себя, они ещё пытались говорить с римлянами, напоминая, что выполнили все требования, что отдали собственных детей и разоружились, что в сенате им обещали свободу; что не было ещё такого, чтобы полностью сдавшийся город разрушали до основания, а также то, что они живут благодаря морю и работают на море, так что «утешение» в виде переселения для них невозможно. Консул остался неумолим – решение сената должно быть выполнено. Он ещё и поморализировал в адрес карфагенян, до кучи сказав, что всё делается исключительно для общего блага. «Поймите, что мы постановили это не по вражде к вам, но для сохранения твёрдого согласия и общей безопасности» (так у Аппиана).
 
Затем Цензорин велел послам удалиться; те должны были принести страшную весть своим согражданам… Вообще-то, если бы они согласились на депортацию, то и сохранение жизни было бы им не гарантировано. Как раз в предыдущем году (150-м) римляне вели мирные переговоры с племенем лузитан, обещая расселить их в более плодородные области. Лёгкие на подъём «варвары» согласились и пошли, куда им было указано, сложили, «как друзья», оружие – и тут же были окружены и перерезаны как стадо баранов. Кое-кто, правда, смог сбежать и стать вождём нового восстания, но это другая история, достаточно отметить, что бывало и вот так. Да ещё не когда-то там, а прямо перед войной с Карфагеном...
Однако согласия народа на выселение и разрушение города и не последовало.

Воля народа

В Карфагене возвращения послов ждало крайне взбудораженное население. Люди стояли на стенах и толпились на улицах, ожидая вестей об участи города. У ворот послов чуть не задавили, ломанувшись к ним, но те ничего не сообщили, кроме того, что должны сначала известить сенат. По их виду можно было догадаться, что случилось нечто ужасное. Они проследовали в здание совета, а народ столпился вокруг. Изнутри несколько раз доносились вопли отчаяния. Едва поняв, что случилось непоправимое, толпа в ярости сломала двери и ворвалась в здание. Всех, кто призывал умиротворять Рим и выполнять его требования, буквально порвали в клочья.

В городе на время воцарился хаос; люди в отчаянии метались кто к храмам, кто к опустошённым арсеналам; поубивали случайно находившихся в городе италиков. Те же, кто не потерял самообладание, заперли городские ворота и стали носить на стены камни; хотя метательных орудий уже не было, карфагеняне готовы были защищаться каким угодно способом, но не оставлять города.
Те, кто остался от адиры, освободили и амнистировали предводителей войны с Массиниссой, на которых теперь возлагалась ответственность за оборону, и в тот же день объявили свободу рабам, чтобы они пополнили число защитников города. Полевой армией остался командовать уже упомянутый Гасдрубал; внутри города командующим стал его тёзка, внук Массиниссы по материнской линии, занимавший сторону Карфагена.

Новое правительство обратилось к римлянам с просьбой дать отсрочку на месяц, чтобы отправить посольство в Рим; в этом им было отказано. Однако на деле Карфаген отсрочку всё же получил благодаря самонадеянности римлян, которые, разоружив город, теперь не торопились начинать боевые действия. Римская армия сидела и не чесалась, ожидая, что карфагеняне либо «одумаются», либо же, если этого так и не случится, с ними справятся без проблем (ну что его брать, ну Карфаген-то...) Престарелый Массинисса, злой уже от того, что римляне решили забрать себе тот лакомый кусок, на который зарился он сам, теперь ссорился с консулами и после бесплодных переговоров самоустранился из конфликта.

Когда прошёл месяц и стало ясно, что карфагеняне всё не собираются уходить из города, римляне наконец двинулись на штурм. И тут всё пошло не так, как они ожидали…