Письмо из прошлого. Моему деду посвящается

Я не знаю сколько у меня осталось времени, может час, может два, ночь, сутки. Когда на суде я услышал, что приговорен к высшей мере наказания, не поверил. Все внутри опустилось, как будто стержень вынули. Хотя я не первый и не последний. Сколько уже таких как я, преданных делу партии пропало без вести, сотни, тысячи. Когда уже насытится эта страшная машина пожирающая человеческие жизни. Я готовился к худшему, но когда это худшее наступило, стало не по себе. Жутко, страшно, кромешная тишина обступила меня!
Не помню, как я оказался в камере. Кончились все мучения, сомнения, унижения, допросы с одними и теме же вопросами и угрозами и главное вранье, сплошное вранье и подтасовка. Все переворачивается, из любой мелочи раздувают государственную измену и покушение на Новую власть. Конец этому кошмару!
Вся жизнь как в кино прошла передо мной.
Родился я в начале века, в деревне под Калугой. Деревня, как и вся округа принадлежала монастырю. Обычно в таких деревнях жили мастеровые и артельщики. Вот и отец мой был печником-артельщиком. В семье было кроме меня еще четверо детей, двое ребят и двое девчат. Я младший.  Семья была дружная. По выходным в церковь ходили всей семьей. Мать из богатой семьи, грамотная и отец относился к ней с уважением. Отец общительный, но не болтливый, как любой мастеровой. Умел договариваться. Работа чаще была сезонная, летняя. Кто строился и ставил новую печь, кому ремонт нужен. Печь есть в каждом доме, и работы хватало. На лето он собирал работников, давал им жилье, питание и сдельную оплату. Все были довольны, никто не жаловался, но как оказалось не все.
На суде зачитывали свидетельство одного из таких недовольных. То ли обижен был на отца, то ли под давлением написал, но назвал его эксплуататором. Это одно из обвинений предъявленное мне. Обманул Советскую власть приписав себя к рабочему классу.
Мне было 13 лет, когда началась война. Не столько война, сколько бурление на фронте и в народе. Не хотел воевать народ. Только стала жизнь налаживаться после всех царских реформ. Заводы, мануфактуры росли как грибы. Народ уходил в города, нанимался рабочими, хорошо зарабатывал, строился, скупал земли. Да, видно русскому народу богатство противопоказано. Слишком много желающих русскими землями попользоваться. Вот немец и пришел, когда весь народ увлекся богатством.
Я попал в армию уже после 1918, после окончания войны и после революции 1917, когда уже гражданская началась, когда русские русских били. Белые и Красные и все русские. Белые за царя, Красные за Советскую власть. Война, революция все смешалось. Меня сначала в Ярославль направили, потом в Калуге служил. Пригодились отцовские уроки. Он лет с 8 брал меня с собой на работу. Я видел, как он расставлял людей (а их было от 35 до 40 человек) на разные задачи, понимал кому и что можно доверить, рассчитывал время, чтобы все успеть во время, договаривался об оплате и сам не задерживал выплату. Этот опыт артельной жизни помогли мне на службе. В армии без своей команды не выжить, найдется кто-то, кто может подвести по глупости или нет. Вооруженный человек всегда опасен, не только для чужих, но и для своих. Бандитизма было много, беглых тоже хватало, сегодня он за красных, завтра в плен попал, стал белым и так и бегают туда, сюда.
 За кого я был, за Белых или за Красных. Конечно за Красных. Но, как и все, кто хоть немного понимал, как организован большой производственный процесс мало верил в лозунг землю крестьянам, заводы рабочим. Кто-то должен стоять во главе процесса и всем руководить. У староверов в этом плане правильно был организован процесс. Деньги общинные, власть выборная, но не по принципу большинства, а по способностям. И передается не по наследству, а назначенцу по тому же принципу, по способностям. Получится ли у новой власти выстроить такую систему?
Когда гражданская война стала стихать, все навоевались, пришло время восстанавливать разрушенное, какой подъем у народа прорвался. Сколько энтузиазма, веры в светлое будущее. Все были как в эйфории. Великие стройки: каналы, плотины, гидроэлектростанции, Москва перестраивалась. Полуголодные, работали по 24 часа в сутки, без техники, все вручную, за мизерную зарплату, а то и просто за еду, но с радостью. И лозунги были правильные, зажигали. Художники и поэты пользовались большой популярностью. Точный, звонкий, короткий стих переходил из уст в уста, а картинки из рук в руки.
Свела меня судьба и с Максимом Горьким. Он был уже пожилым, уставшим. Приезжал из Италии и как-то не очень его все восхищало. Что-то, по его мнению, пошло не так. Рядом с ним постоянно кто-то был в кожанке. Вроде не с ним, но при нем.
Я его спросил, на совсем ли он вернулся.
Он наклонился ко мне и не громко ответил – Если бы мог, остался бы на совсем и добавил тихо – Я завидую вашей свободе. Тот в кожанке сразу подскочил. Я Горькому здоровья пожелал, по громче, на всякий случай.
К этому времени я уже был в партии, закончил школу рабочей молодежи и Институт народного хозяйства, Плехановский. Пошел по партийной линии. Сначала парторгом на заводе, потом в Дзержинский райком партии направили. Было много планов по обустройству. Люди жили в подвалах, в сараях, в бараках без воды, тепла, света. Все нужно было перестраивать. Планы грандиозные! Спорили, до ночи не расходились, все решали, как лучше. Мне нравилась такая жизнь. Энергии хватало. Все бурлило, кипело, менялось на глазах. Вчера еще пустырь с сараями, а через полгода уже новый четырехэтажный дом, со светом, центральным отопление, с водопроводом… Мечта! Школы, детские сады…
Были конечно и прилипалы, они выжидали. Когда время больших перемен стихло они стали показывать свои мордочки. Стали рассуждать о справедливости, о преданности партии и тд и тп. И все как-то так ловко переворачивали, что от их перевертышей становилось душно. А были и просто дураки. Был и у нас такой. Из соседней деревни из семьи пьяниц. Бездельник и трепло. Липовый борец за правду. Главное нашкодить, погорланить и побузить.
Открывали парк на Сущевском валу, в районе Божедомки, Фестивальным назвали. На открытии было много партийных. И Хрущев приехал, проныра, болтун и врун. Ни дай Бог власть ему в руки перейдет. Во всем свою выгоду ищет. Ни дай Бог! Выступил конечно, отметился.
Свою Валентину я встретил на швейной фабрике им. Клары Цеткин, там работала моя сестра Маруся, а Валя в бухгалтерии. Хороша! Пела, играла на гитаре, с длинной косой. Смелая и даже отчаянная. Она тоже из семьи мастеровых. Отец ее кузнец, своя кузница была до революции. Все в Москву перебрались при новой власти. Мы скоро поженились. Квартиру получили в новом доме на Октябрьской, двухкомнатную. Маруся с нами жила, вела хозяйство, она была постарше нас. Дочка родилась через год. Ей два года должно исполниться. Сейчас март, 22-е, как судья сказал, я уже потерял счет времени. Забрали меня перед Новым годом, 20 декабря. Ну да, а Тата 20 февраля родилась, значит точно два годика исполнилось. Три месяца я здесь.
Вести свое хозяйство стало признаком мещанства. Столовые и рестораны, там все встречаются, общаются. Мы с Валентиной и с моими сослуживцами тоже довольно часто ужинали в ресторане. Все партийцы обычно ходят в одни и те же места.  Как-то мы встретились с Берией. Он сидел за соседним столом.   У него взгляд цепкий. Такое ощущение, что он сквозь стену видит.  Мельком посмотрел на нашу компанию. Когда выходил улыбнулся моей Валентине. Мне это показалось странным. Говорили про него, что он женолюб, но при его положении, это же позор. А с другой стороны власть с человека, наверное, снимает всякие запреты. 
Скоро после этой встречи и начались мои приключения если их можно так назвать. Был у меня старинный фронтовой приятель. Кто-то на него анонимку написал. Его выгнали из партии, сняли с должности. Но не арестовывали, а только на допросы вызвали. Видимо, как приманку держали. Потом взяли всех, кто хоть какое-то участие к нему проявлял. Я ему пытался передать блок сигарет. Он был страшным курильщиком. Представляю, как ему было тяжко без курева. Передать не удалось, у двери его квартиры постоянно кто-то дежурил в кожанке. В другой раз он по телефону попросил машину, служебную, куда-то ему срочно нужно было съездит, я дал машину и как на зло, кого-то он сбил по дороге, на смерть. Это было решающим. Нашли очевидцев, сняли показания. Мне предъявили сокрытие преступления.
И вот я здесь.
Следователь говорил, что Валентина на свободе, никто ее не тронет если во всем сознаюсь. Знаю я эти штучки. Чем больше говоришь, тем хуже будет. Как она теперь, а дочка? Детдом! Господи, помоги им!
Жаль, что все так получилось. Здоровый, сильный мужик, сколько бы еще мог полезного сделать. Неужели это не нужно!? Нет, нужно, но слишком много развелось прилипал, для которых главное кресло в теплом кабинете. Хотелось бы мне верить, что справедливость пробьется, все встанет на свои места. И не хотелось бы чтобы будущее поколение и моя дочь и ее дети, и внуки думали обо мне как о враге народа.
Все, за мной пришли.
Прощайте мои дорогие, не поминайте лихом!
                22 марта 1938 года