Харон

Он стоял где то за Мелеузом, на том берегу. От Кумертау мы ехали на автобусе, потом - опять на автобусе и ещё уж не знай как: я был мал. Мне было шесть лет, когда мама вышла замуж «за другого». В Прибельске жили его какие-то очень дальние родственники.

Просёлком мы вышли к реке. Глядя на эту прорву чёрной воды, я думал - почему она Белая. Струился серебром перекат о правую руку. Я смотрел и не мог понять, как мы попадём на другой берег. Где-то там за крутым высоким берегом была деревня. Как вообще туда можно попасть! И живут ли там люди - разве можно там жить? Ни моста, ни другой какой переправы. Я не знаю, откуда пришёл Харон? Наверное, его кричал мамин муж. Я не помню. Да и не знал я тогда ничего про Харона. Он явился на какой-то длинной и очень чёрной лодке, резко пахло от лодки рыбой и древесной гнилью. Мужик в плаще, может быть даже и бородатый. Обязательно с бородою, так диктует сама история. Но ни лица, ни тем более имени я не вспомню. Брезентовый плащ был, лодка с водой на дне - была, был шибко длинный шест в его руках. Мы уселись на лавочках. Лодка отчалила от берега. Мужик упорно правил нос в одну сторону - к перекату, подальше - я так понимал - от деревни, а лодку сносило в другую. Харон с отчимом хорошо и давно знали друг друга.

- Юрка? Ты как! - Харон, не выпуская шеста из рук, распахнул объятья.

- Да всё ни как было... - оправдывался отчим. Я ни единого слова не помню из их разговора, но трещали они без умолку.

По началу лодочка шла бойчее. Харон, всё что-то рассказывая, толкал её шестом. Я следил за его движениями: для меня это было в диковинку. Я, пожалуй, впервые в жизни так близко у большой воды да ещё в самой настоящей лодке. Любопытство побеждало страх. Одно было не понятно, если шест почти не погружается в воду, то зачем он настоль велик? Харон и так мокрый по пояс(я как-то не заметил этого сразу или он намок, усаживая нас на судно). Если хорошо подумать, можно просто идти пешком вдоль серебрящейся бровки, прямо в брод.

Тут корпус лодки вздрогнул. Я оглянулся назад - не понятно когда же лодка дошла до середины реки. Шест в руках Харона становился всё короче. Харону приходилось уже нагибаться. Он стал отталкиваться шестом, опёршись одной рукой в борт лодки, стоя коленом на банке, при этом вторая рука держала самый край шеста и вода доходила лодочнику до подбородка. Лодка вроде стояла на месте. Любопытство моё, как на грех, стало уступать страху. Вон и воды в лодке стало заметно больше. Это маме хорошо, она держит в руках босоножки, а я слышу как мокро в сандаликах. И с высоты своего роста вижу, как меж досок корпуса, то тут то там струится водичка.
Харон перестал искать что-то в реке - он выпрямился с шестом. Движения его стали опять размеренными. Он поправил капитанскую фуражку с треснувшим козырьком( и как же я мог о ней забыть!), мотнул головой, улыбнулся и беззубо подмигнул почему-то именно мне:

- Прибыла, однако, водица то, - и махнул куда-то неопределённо рукой, - дожди вверху прошли.
   
Я понимающе кивнул ему в ответ и совсем по приятельски, спросил:

- Струхнули?
   
Как девчонка смеялась мамка; уронив сигарету в воду, громко хохотал отчим.
   
- Есть маненько... - вполне серьёзно ответил Харон.
   
- Я и сам испугался, - честно признался я.
   
Уже совсем вечером была жаркая банька. Шумный ужин на воздухе. А на самом излёте дня, уже при звёздах, не знай всей деревней, мы долго сидели на берегу. По левую руку от нас, где-то внизу шелестел серебрясь водопад. Отсюда, с крутизны ещё лучше просматривалась его подкова.
   
- Я ещё мальчишкой был, - вспомнил кто-то из стариков, - тут на перекате рыбина застряла. Так же позднёхонько уже. Кто-то тревогу принёс: пока все смотреть кинулись, правда ли? Потом кто за чем: багор там, верёвки какие - всё больше суета. А нам чего - только мешаем. Так мы и смотрим, что за чудо-юдо? Она поперёк стала, аккурат на отмели, - как спит. Плавник, спина даже хвостом водит - видно. Мужики и с лодки сдвинуть пытались, и кто-то так лез. Долго зря возились. А утром её и нету - сама ушла...
   
Когда проснулся, уха и жареная рыба: отчим с Хароном и ещё пара мужиков - родственников спозаранку с бреднем по разливным озёрцам прошли: с вечера ещё условились.

Днём, когда разогрело, ходили на реку купаться. Плавать учиться у деда в Нуримановской тайге мне было негде, так велели торчать на берегу. Да где усидишь! Подвернулось бревно, тогда ещё сплав не запретили, так плоты прогонят, а иные нет,нет, да плывут в одиночку. На всё лето по всей реке хватало. Держусь за бревно, ногами дно щупаю. Дальше уходит - я к берегу и жду другого бродягу. На последнем - не понял, как - надо бы не отпуская бревна, позвать. Я, с дуру, видя что оно от берега табанит, отпускаю бревно. Воды по самую шейку. Стоять скользко. Я к берегу - вот он! - шаг, а дна нет. Назад! Молчу - мужик же. Влево шаг, вправо шаг - ну нету дна. Видно господь под ноги голыш подвинул, а дальше как знаешь. Течение давит, как держаться не знаю. Пузыри помню в яркой воде... Не было с собой монеты для Харона за переправу, не взял меня тогда с собой Харон. В первые в жизни тонул. Честно скажу: струхнул. Может и кричал, не помню - мал ещё был. Как-то успел отчим. Чтобы ругал кто - не помню. Потом, годика через два, я плавать, конечно, научусь с друзьями на старом пруду в Кумертау. А тогда, посиневший, стуча зубами, Харону я врать не стал:

- Струхнул...

- Я на Днепре раз струхнул, - успокоил меня Харон, кутая во что-то тёплое. А чего струхнул, сказывать не стал. Мы сидели с ним рядом - бок о бок - долго и молча глядели на воду.

Теперь из того ни кого и ни чего не осталось - так давно это было. Над Прибельским шумит рукотворное - пропади оно пропадом! - море. И лишь одинокий Харон, не выпуская шеста из мозолистых рук, ждёт окрика на другом берегу Стикса.