Председатель нашего Ада

Все началось с того, что наш сосед из 42-й квартиры, Владимир Владимирович Пынин, бывший завхоз какого-то секретного НИИ или дома культуры, был избран старшим по подъезду. Мы проголосовали за него единогласно, потому что он был единственным кандидатом. Мы еще не знали, что вместо замены лампочек и борьбы с кошачьими метками мы подписались на участие в исторической реконструкции, из которой не было выхода.

Первым делом на первом этаже, возле почтовых ящиков, появилась Доска Почёта. И Доска Позора. На Доску Почёта Владимир Владимирович повесил свой собственный портрет с подписью: «Пынин В.В. — передовик коммунального производства». А на Доску Позора немедленно угодил я — за «систематическое нарушение тишины звуками перфоратора империалистического происхождения». Мой новенький Bosch смотрел на меня с фотографии с немым укором.

Затем Пынин учредил «Подъездный Комитет Народного Контроля», или, как мы его называли, «ПодКомНадЗор». В него вошли три самые зловредные бабки с нашего этажа, которые и раньше-то следили за всеми, а теперь получили официальные корочки и право стучать. В прямом и переносном смысле.

Жизнь в нашем подъезде превратилась в советский анекдот.

Дефицит и очереди. Пынин ввел талоны на пользование лифтом. Одна поездка в день — бесплатно. Остальные — за «трудодни». Трудодень можно было заработать, помыв лестничную клетку или сдав три килограмма макулатуры (рекламные листовки из ящиков). Те, кто не хотел работать, скапливались у лифта в гигантскую очередь, где немедленно завязывались споры в духе «Вас тут не стояло!» и «Я только спросить!». Профессор Гольдман из 38-й, пытаясь подняться на свой седьмой этаж пешком, заработал одышку и статус «нетрудового элемента».

Плановая экономика. На общем собрании, куда нас согнали под угрозой отключения домофона, Пынин представил «Пятилетний план по благоустройству подъезда». Согласно плану, в первом году мы должны были покрасить стены в «оптимистичный бежевый цвет» (за наш счет), во втором — собрать средства на новый коврик (тоже за наш счет), а к концу пятилетки — «достичь полного коммунального коммунизма». На вопрос, что это такое, Пынин туманно ответил: «Это когда ни у кого ничего не течет, потому что воды нет».

Цензура и пропаганда. Вместо консьержки у нас теперь сидела «ответственный идеолог» баба Маня, которая вскрывала всю приходящую прессу «на предмет наличия антисоветчины». Мой журнал «Популярная механика» был конфискован с формулировкой «пропаганда чуждых нам технологий». Вместо него в ящик мне положили распечатку статьи «Преимущества чугунных батарей над биметаллическими». По всему подъезду развесили плакаты: «Вынес мусор? Помог Родине!», «Сосед, будь бдителен! Враг не дремлет за твоей дверью!» и «Не болтай у мусоропровода — это тоже гостайна!».

Борьба с тунеядством и инакомыслием. Семья хипстеров из 51-й квартиры, работавшая на удаленке, была заклеймена как «тунеядцы». Пынин пытался заставить их ходить на «общественные работы» — подметать двор. Когда они отказались, сославшись на то, что платят за уборщицу, их фото появилось на Доске Позора с подписью: «Они живут не по средствам и не для общества». Студента-музыканта с третьего этажа, игравшего на гитаре что-то похожее на джаз, вызвали на «товарищеский суд» за «низкопоклонство перед Западом» и приговорили к неделе принудительного прослушивания песен Кобзона из динамика, установленного Пыниным в холле.

Апофеозом стал субботник. В субботу, в 8 утра, Владимир Владимирович включил по самодельному подъездному радио марш «Время, вперед!» на оглушительной громкости и прошелся по этажам, стуча в дверь шваброй.
— Товарищи жильцы! Все на добровольно-принудительную покраску перил! Кто не явится, будет занесен в список неблагонадежных с последующим вынесением общественного порицания!

Мы вышли. Мрачные, невыспавшиеся, мы стояли, пока Пынин толкал речь о «смычке города и деревни в лице нашего подъезда и прилегающей клумбы». Нам выдали кисточки, которые линяли, и краску, которая пахла так, будто в ней умерла вся химическая промышленность СССР.

И тут взбунтовался тот, от кого не ждали. Тихий айтишник Лёня из 35-й. Он молча вышел вперед, достал смартфон и включил на полную громкость «The Show Must Go On».

Это был выстрел «Авроры» наоборот. Музыка Queen против марша энтузиастов. Пынин на мгновение опешил.
— Прекратить антиобщественное звукоизвлечение! — взвизгнул он.
Но было поздно. Профессор Гольдман, тяжело дыша, вдруг начал отбивать ритм по ведру с краской. Хипстеры достали свои телефоны и включили фонарики, как на концерте. Даже бабки из «ПодКомНадЗора» как-то растерянно переглянулись.

Наш маленький СССР в отдельно взятом подъезде дал трещину.

Мы не победили его в тот день. Но мы поняли главное. Можно повесить Доску Позора, ввести талоны на лифт и заставить слушать Кобзона. Но пока хоть у кого-то есть смартфон с доступом к песням Queen и остатки здравого смысла, шоу будет продолжаться. И никакой Владимир Владимирович со своей ностальгией по очередям и дефициту не сможет это отменить. Хотя, конечно, нервы он нам еще попортит. Вчера вот видел в его руках проект установки турникета на входе в подъезд. Кажется, наша холодная война только начинается.