О болотных коровах да водяном

О болотных коровах да водяном (Отрывок из книги «Вадья изначальная»)

В лето Господне одна тысяча восемьсот восемьдесят четвёртое, аккурат в Успенский пост, пятнадцатого августа, объявился в «Олонецких губернских ведомостях» некто господин Пятницкий. И выложил на бумагу заметку, а в ней — как на ладони вся жизнь и верования людей из самых что ни на есть медвежьих углов нашего Отечества.

Речь-то у него пошла про Вадьинский приход, что в Каргопольском уезде, — край суровый, лесом да болотом кругом обставленный, так что и не подступишься. Топи там до самой Вологодчины тянутся. Места, пишет господин хороший, дикие, и человеку пришлому, незнакомому, соваться туда — гиблое дело. А особо он выделил болото у деревни Топоровской. Под ногой, говорит, ходуном ходит, как мост худой, страху нагоняет. Только вот местный народ, мужики да бабы, и скотина ихняя — те ходят напрямик, не боятся. Потому как знают тайну его, нутром чуют.

А тайна та, как испокон веку ведётся, не в книжке писана, а в легенду сложена, из уст в уста по избам ходит. Восьмидесятипятилетний старик Тихон Алексеевич Юрин, из деревни Оладьинской, мужик основательный, на чьи слова и сослался господин Пятницкий, и поведал этот сказ. Говорил, что ещё при дедах ихних, лет сто назад, на месте этой зыби озерко чистое лежало, вода в нём как слеза была.

Затянуло же его, по-народному если судить, не само по себе, не по закону какому природному, а по злобе духа нечистого — водяного. А дело, сказывал старик, было так.

Один топоровский мужик, охотник до утиного промысла, засел в шалаше на берегу. Сидит, не дышит. И вдруг видит: выходят из воды коровы, одна другой ладней, бока лоснятся, а за ними баба ступает, и в руках у неё подойник — огнём горит, из чистого золота. Дошло до мужика, что это не просто так, что это сам водяной своё богатство на свет вывел. И зашлось у него сердце от жадности, заколотилось. Он тихонько из шалаша выполз, да бегом домой, за иконой. Надумал обнести стадо святым образом, отбить у нечистого и коров, и подойник золотой.

Да только водяной-то не дремал, всё видел. Вернулся мужик, запыхался, а успел только одну коровёнку иконой обвести, она ему и далась. А остальное стадо вместе с доильщицей — разом в воду, только круги пошли. Осерчал водяной, разгневался на такую дерзость человеческую. И в отместку за корову свою стал озеро изводить. Не враз, конечно, а год за годом, помаленьку, затягивал его тиной да мхом, в болото гнилое обращал.

Старик Юрин к этому ещё добавлял, что, покуда озеро не совсем в трясину ушло, люди не раз тот подойник золотой на воде видели. Блестит, на солнце играет, так и манит. Да только подплывут к нему на лодках, а он — раз, и в самую глубь, на дно. На прямой вопрос, как же это золото, тяжёлое, не тонуло, старик отвечал просто, по-своему: «Так то ж сам водяной его на ладони держал, приваживал, заманивал людей на глубину. А там бы опрокинул лодчонку, да и поминай как звали. Мстил он так за корову свою, за обиду».

Под конец своей записки господин Пятницкий, с этакой городской, учёной усмешечкой, замечает, что в его-то время в эти «голословные легенды» уже почти никто и не верит. И даже мальчишки-несмышлёныши, что учатся грамоте в Вадьинском земском училище, с жаром доказывают своим бабкам да дедам, что всё это — выдумки и нелепость. Мол, приходит на смену вековой темноте свет науки, и разбегаются от него, как черти от ладана, и водяные, и коровы их, и подойники золотые.

Однако ж, погодим и мы смеяться вслед за господином из города. Не будем торопиться отбрасывать этот сказ, как старый лапоть. Ведь если вглядеться, если вслушаться в эту стариковскую речь, то за всей этой нечистью, за мифической оболочкой, проступит правда, твёрдая, как камень-валун. Память народная, она цепкая, она сохранила главное: было здесь озеро. А то, что оно за век обмелело, травой да мхом заросло, как и положено мелким северным озёрам, — этот долгий, понятный природе процесс мужицкий ум облёк в живую драму, в сказ о гневе и мести. И выходит, что легенда эта — не просто суеверная байка для страха, а сама жизнь, сама летопись родной земли, написанная не чернилами, а сердцем тех, кто на ней жил, страдал и радовался.

А если уж умом пытливым копнуть, да не по-городскому, наскоком, а по-нашему, по-деревенски, с расстановкой, то в сказе этом, как в зеркале, вся жизнь наша отразится. И про училища земские, что свет несли, и про мечту мужицкую, вековечную. Ведь о чём думал-то тот охотник у озера? Не о корове одной, нет! О целом стаде он грезил, о достатке, чтоб изба не нуждой, а теплом дышала. История-то наша, она ведь не только в книгах учёных писана, она по крупицам, по словечку в сказках да песнях живёт, в памяти стариковской держится. Мечтал народ, как умел, как мог. Не дано ему было самолёт представить, так он летучий корабль под парусами в небесах видел. Не знал он, отчего озеро тиной затягивает, так придумал водяного, чтоб было на кого обиду за скудную долю держать. Так что всё, что может родиться в голове человеческой, — то не дым. Оно уже есть, или было когда-то, или непременно будет. Только вот не всякий это по-научному растолкует, а по-своему, по-сердечному — всякий может.

И ведь речь-то, поди, идёт о нашинском, о Волошском болоте. Так и правда, молодёжь-то наша, кому ещё и шестидесяти нет, те помнят его чистоту, помнят, как ни одного деревца на нём не было, да как блестела от воды топкая Ермакова чисть. А теперь-то что? Поди, годков сорок всего и прошло, а там уже лес стеной стоит, корни в бывшую воду запустил. Вот она, жизнь, на глазах меняется, а память народная всё держит, всё помнит, каждому пню, каждой кочке своё имя да свою историю даёт.


Сказ Вадьинской земли

В глуши, где Вадьинский приход томится,
Где топь легла на сотни вёрст окрест,
Живёт в народе древняя страница
Про чудо и проклятие тех мест.

Там озеро сияло чистой влагой,
Но дух воды его навек сокрыл,
Когда мужик, ведомый нужды тягой,
Сокровища владыки захватил.

Коров, из плена вод освобождённых,
И деву в ризе цвета янтаря,
Забрать хотел, мечтой воспламенённый,
Иконой лик нечистый осеня.

Но лишь одну корову он присвоил,
Как стадо кануло в седую мглу,
И Водяной свой суд над ним устроил,
Обрекши край на горе и хулу.

Год к году озеро мелело, сохло,
Трава и мох сковали гладь воды,
Пока оно навеки не заглохло,
Оставив боль и горькие следы.

Пусть городской учёный усмехнётся,
Мол, это байки, тёмной веры плод,
Но в сказке этой сердце чутко бьётся –
В ней память и душа, в ней сам народ.

Иван Тюкачев.  2020 г.