Каприза

Маленькая девочка росла болезненной, избалованной, капризной. Мама и папа ей всё разрешали. Если не хотела кушать, то могла просто сбросить всё со стола на пол, а потом, слезть со стула, играть в этой жиже. Закутываясь в занавески, срывала их. Могла разреветься и сбросить на пол чашки, наблюдая, как они разлетаются на мелкие кусочки. В книгах не оставляла ни одного целого листочка. Как-то мама оставила девочку с бабушкой и дедушкой. Девочке это не понравилось, и она стала наводить в доме беспорядок, творя хаос.

Думали, думали дедушка с бабушкой, лунными ночами шептались, а днем украдкой поглядывали на озорницу, что, как вихрь, носилась по дому и саду, оставляя за собой следы маленьких, а где-то и крупных катастроф. И придумали они не наказание, а чудо. Не строгость, а волшебство.

Они знали, что рядом с их садом, за самой густой зарослью старой малины, за новым выстроенным зданием сарая, жили маленькие феи Садка и Порядка. Не те яркие феи из сказок про принцев, а скромные, похожие на сереньких мотыльков с крылышками цвета пыли и сухих листьев. Они ухаживали за цветами, помогали пчелам находить путь и шептали ветру, чтобы он не ломал молодые ветви. И больше всего на свете эти феи ценили послушание и заботу.

Бабушка, помня традиции семьи,  пекла совсем маленькие пирожки наполняя начинкой из картошки, лука и семян укропа, в форме лодочки. А дедушка, умевший вырезать из коры причудливые фигурки, сделал из кусочка березовой коры маленькую расческу. Поздним вечером, когда внучка наконец устала от разрушений и уснула, растрепанная в одной рубашке, бабушка с дедушкой отнесли эти дары к малиннику за сарай и тихо попросили помощи у невидимых хранительниц сада.

На следующее утро девочка проснулась и возникло странное ощущение. Солнце светило как обычно, но все вокруг казалось... другим. Воздух дрожал, как над раскаленной сковородой. Она потянулась, собираясь, как всегда, похныкать, вскочить и побежать куда глаза глядят, но вдруг заметила на своем простеньком платьице, висевшем на стуле, что-то необычное. То ли вышивка, то ли игра света – но на груди платья светился крошечный, едва различимый узор: спиралька, похожая на ракушку или на завиток спящего котенка. Он её манил и обещал что-то интересное.

Девочка, забыв про свое обычное нежелание одеваться, натянула платье. И в тот же миг мир сдвинулся. Не грохотом, а легким, как шелест листвы, трепетом. Она стояла не в своей комнате, а... посреди больших размеров кухни. Стены были из грубых досок, похожих на стенки старых шкафов, пол устлан огромными, в трещинах, плитками, напоминающими дедушкины черепки. А вокруг царил невообразимый хаос, в тысячу раз страшнее того, что устраивала она сама. Горы грязной посуды лежали, как скалы, из опрокинутой сахарницы текли реки липкого сиропа, мука смерчем носилась в воздухе, забивая все щели. И стоял гул – плач разбитых чашек, стон перегруженных полок, хлюпанье разлитого молока.

Девочка ахнула и попятилась, наступив на что-то острое. Это был огромный осколок стекла – словно осколок разбитой ею вчера любимой бабушкиной чашки, но размером с лодку! И тут она увидела их. Маленькие существа, похожие на усталых человечков в заплатанной одежде цвета пыли и пепла, с огромными печальными глазами. Они из последних сил пытались навести порядок в этом кошмаре. Один, весь в муке, задыхался, пытаясь подмести гору рассыпанной крупы. Другой, по колено в липкой луже, отчаянно тер тряпкой плитку, но грязь только расползалась. Третий с плачем склеивал осколки чашек.

– Что... что это? – прошептала девочка, охваченная ужасом и стыдом. Ей вдруг стало ясно: этот ужасный беспорядок – это же её беспорядок, увеличенный, оживший и мучающий других.

Один из человечков, самый маленький, с лицом, испачканным вареньем, поднял на нее огромные, полные слез глаза:
– Это Дом Равнодушия, – прохрипел он. – Где вещам больно, где порядок умирает, а хаос правит. Мы должны убирать... всегда убирать... но сил нет... Он растет... из-за тех, кто не видит, не слышит, не чувствует...

Девочка огляделась. Она увидела, как рассыпанная ею когда-то мука душит крошечных серебристых бабочек-пылинок. Увидела, как осколки режут лапки паукам. Услышала, как стонут перегруженные полки, готовые рухнуть. И впервые в жизни она почувствовала не просто вину, а острую, режущую боль за других. Боль от того, что ее равнодушие и своеволие причиняют страдание.

– Я... я помогу! – вырвалось у нее. Она не знала, как, но должна была попробовать.

Она бросилась к ближайшей горе грязной посуды. Тарелки были огромны и скользки. Она изо всех сил толкнула одну – и та, качнувшись, с грохотом упала в вообразимое озеро - раковину, но не разбилась, а лишь гулко звякнула. Человечки ахнули. Девочка схватила гигантскую, как парус, тряпку и стала тереть плитку, где была лужа сиропа. Это было невероятно трудно, тряпка тянула вниз, сироп лип. Она вспотела, руки дрожали. Но она видела, как сироп медленно отступает, освобождая чистый квадратик пола. Человечки переглянулись. Один робко подошел и стал помогать ей, толкая тряпку с другой стороны. Потом еще один. Потом еще. Девочка взяла веник и савок и начала собирать осколки, но порезалась. Ей стыдно было плакать, она понимала, что она разбила чашки.

Они работали вместе. Девочка, забыв про усталость, подбирала осколки, и теперь они казались ей меньше, сметала крупу, и вихрь утихал, вытирала столы. Каждое ее действие, каждое усилие, казалось, заставляло дрожать воздух чуть меньше. Хаос не исчезал мгновенно, но он переставал быть всепоглощающим. Появились островки чистоты и порядка. И на этих островках маленькие человечки выпрямляли спины, улыбались сквозь грязь на лицах, а в их глазах вместо слез появилась надежда.

Вдруг свет в этом странном месте заколебался. Спиралька на груди девочки вспыхнула ярким теплым светом. Мир вокруг стал таять, как мираж на солнце. Гигантская кухня, человечки, хаос – все поплыло и растворилось в золотистой дымке.

Девочка открыла глаза. Она лежала в своей кровати, в своей комнате. Утро. На ней было то самое простое платье. Она вскочила и подбежала к зеркалу. Волосы были растрепаны, как всегда. Но что-то изменилось в ее глазах. В них было новое понимание, глубокая усталость и какое-то странное спокойствие.

Она тихо вышла на кухню. Бабушка ставила на стол свежий яблочный пирог, дедушка разливал чай из трав. Они посмотрели на нее – не с упреком, а с тихим, вопросительным вниманием. Девочка подошла к столу. Она увидела свою любимую чашку, стоявшую целой и невредимой. Увидела аккуратно прибранную кухню. Увидела бабушкины руки, умело замешивавшие тесто.

Не говоря ни слова, девочка подошла к бабушке, обняла ее, прижалась щекой.
– Бабушка, – тихо сказала она, – можно я сегодня сама заплету косички? И... поможешь мне найти чистое платьице и... шортики, майку?

Бабушка и дедушка переглянулись. В их глазах блеснули слезинки, но уже не горя, а глубокой, тихой радости. Волшебство Сада и Порядка сработало. Оно не сломало девочку, а открыло ей глаза и сердце. Оно показало ей невидимые нити, связывающие ее поступки с миром вокруг, и ту боль, которую может причинить равнодушие. И теперь, глядя на свою внучку, которая осторожно брала в руки расческу и с серьезным видом разбирала свои непослушные волосы, они знали – путь к гармонии только начинается, но самый важный шаг был сделан. В доме поселилось не просто послушание, а понимание. И это было самое главное чудо.

А бабушка, глядя на сосредоточенное личико внучки, вдруг отчетливо вспомнила то, что давно казалось лишь милой, но бессмысленной шалостью. Бывало, затихнет непоседа, и бабушка, затаив дыхание, крадучись заглянет за сарай – в прохладную, пахучую смолой и древесной корой дровницу. Там, среди аккуратно уложенных березовых поленьев, девочка сидела на чурбаке, как на троне, и... разговаривала.

Не просто болтала с воздухом, а обращалась к каждому полену отдельно. Трогала шершавую кору пальчиком: "Здравствуй, Полено Белый Бок! Тебя сегодня принесли? Ты холодный... Я тебя согрею!" Перебиралась к другому, гладкому и светлому: "А ты, от лучей солнца, совсем теплый Полено Солнышко! Ты из самой солнечной полянки?" Шептала треснутому, словно утешая: "Не плачь, Полено Полосатик, у тебя просто характер такой... интересный!" Она давала им имена, чувствовала их "настроение", делилась своими маленькими секретиками – куда спрятала найденную бусинку, какую птичку видела утром, и как она скучает и ждёт приезда мамы и папы. В этом царстве березовых поленьев, среди стройных рядов и терпкого аромата, она была не разрушительницей, а внимательной, почтительной гостьей. Там царил ее собственный, тихий и уважительный порядок.

Волшебство фей Сада и Порядка сработало не на пустом месте. Оно коснулось тем самым огоньком, что теплилась в душе девочки за сараем, среди березовых поленьев. Феи, те самые серенькие мотыльки, наверняка слышали ее шепот в дровнице, видели ее бережное отношение к поленьям которым она дала имена. Они знали, что под слоем своеволия и равнодушия живет девочка, способная видеть душу вещей, чувствовать их боль – как она чувствовала холод или грусть поленьев. Расческа из березы, подаренная дедушкой феям, стала не просто инструментом, а дорожкой. Дорожкой между тем миром уважения и внимания в дровнице и хаотичным миром дома где не было её родителей.

Когда девочка в волшебном сне ощутила боль разбитых чашек, стон перегруженных полок, отчаяние человечков-тружеников – это было тем же самым чувством, что испытывала она к плачущему Полену Полосатику. Только теперь масштаб был огромен, а последствия ее равнодушия – ужасающе очевидны. Волшебство фей лишь разбудило и расширило то чувство, которое уже жило в ней среди березовых дров. Оно показало ей, что всё вокруг – и чашка, и платье, и чистое белье, и даже порядок на кухне – имеет свою душу, свою потребность в бережном отношении. Что беспорядок – это не просто беспорядок, а боль для этих невидимых хранителей гармонии, таких же, как те, кто, возможно, шелестел ей в ответ в прохладе дровницы.

И теперь, заплетая косички, аккуратно надевая чистое платьице и нижнее белье, девочка делала это не только потому, что было надо. Она делала это с тем же чувством, с каким укладывала Полено Солнышко на место в поленнице. Она училась уважать вещь, ее предназначение, ее чистоту. Училась видеть в аккуратном платье не сковывающую неудобную вещь, а защиту, красоту, заботу бабушкиных рук, которые его сшили и выстирали. Училась видеть в порядке на кухне не скучные правила, а пространство, где вещам хорошо, где феям-труженицам легко дышится, где нет боли разбитых чашек и липких луж.

Бабушка, увидев, как внучка осторожно погладила свое заправленное одеяльце перед тем, как выйти из комнаты, тихо улыбнулась дедушке.
– Помнишь, как она с поленьями разговаривала? – прошептала бабушка, и в ее глазах светилось глубокое понимание. – Кажется, она просто... вспомнила. Вспомнила, что все вокруг живое и достойно внимания. Даже платьице. Даже косички.

Доброе волшебство фей и мудрость стариков нашли тропинку прямо к сердцу девочки – через воспоминание о шепоте среди березовых поленьев. И теперь каждый аккуратно сложенный носочек, каждая заплетенная косичка, каждая бережно поставленная на место чашка были не просто послушанием, а тихим разговором с миром, возвращением в тот солнечный уголок за сараем, где жили Полено Белый Бок, Полено Солнышко и Полено Полосатик, где царил собственный, только её понятный порядок уважения и любви.